Мыловарня леди Мэри

Алёна Цветкова, 2020

Я всю жизнь мечтала жить как нормальные люди: семья, дети, работа… Но не смогла даже нормально умереть. Вместо полета к свету, кинулась в сторону и оказалась в другом мире в теле юной девушки, потерявшей разум много лет назад во время болезни. И вроде бы мне наконец-то повезло, теперь я молода, красива, богата и собираюсь выйти замуж за соседа-барона… Но не все так просто, как кажется. И даже за право жить мне придется побороться…

Глава 2

Васка плакала, а я думала. Все слишком реально, чтобы быть сном, бредом или какой-либо галлюцинацией. Даже щипать себя не надо, чтобы проверить, сон это или нет, все тело болело нещадно. Значит, закрыв глаза на логику и здравый смысл, следует принять то, что является реальностью: я в другом мире. Я, черт возьми, попаданка.

Никогда, кстати, не любила читать подобные сказки, хотя слышала. Но, наверное, в силу возраста, никто из моих немногочисленных подруг, коллег и знакомых ничем таким не увлекался…

Но теперь я на собственном опыте могу прочувствовать все прелести попаданской судьбы. И вот что мне теперь делать? Жаль, я ничего не читала, хотя бы знала, что может грозить попаданкам в другом мире.

А мне, кажется, грозит замужество за неизвестным мне типом. И это плохо. Нет, я, конечно, замуж хочу, но не за какого-то левого мужчину, которого в глаза не видела. Так что папочке-барону придется сначала нас познакомить. Мой опыт взрослой незамужней женщины говорит о том, что нельзя быть слишком переборчивой. Если тебя выдают замуж, то стоит как минимум приглядеться к жениху и уже потом принимать решение…

И еще… Я, конечно, не видела себя в зеркале, но уверена, что попала я сюда не целиком. Ну, то есть попала моя душа в тело этой странной девочки Маруси, которую привязывали к кровати, чтобы она не сбегала, которая мычала и не умела говорить и вообще была «убогой дурищей», как говорила толстая монахиня Ирка. Хотя, если судить по тому, что я услышала, это были последствия болезни в детском возрасте, а не врожденные дефекты. Что же… Похоже, мое странное онемение имеет вполне логическое обоснование. Скорее всего, у девочки… То есть у меня теперь, какое-то органическое поражение мозга. И, надеюсь, мне удастся с ним справиться. Опыт есть… Все же я много лет имела дело с маминым Альцгеймером…

Сейчас это самое главное. Через неделю мне уезжать из монастыря, и я должна владеть своим телом настолько, чтобы убедить папеньку в возможности чудесного излечения. Если надо будет, прикинусь набожной и истово верующей. А значит, вот и вторая задача: узнать побольше про веру. Вряд ли она совпадает с православием нашего мира. Хотя я и его-то не особенно знаю.

И именно Васка — мой шанс. Потому что, во-первых, любит ту Марусю, душа которой покинула это тело. И, уверена, ради нее, то есть уже меня, она пойдет на что угодно. И, во-вторых, она приехала в монастырь накануне и впервые за много лет. А значит, ее появление станет событием в жизни Маруси, то есть меня, которое послужило спусковым крючком для выздоровления. Зато никто не удивится, что я ничего не знаю…

Нехитрый план на неделю был составлен, и я приступила к тренировкам. Запущенное тело отчаянно сопротивлялось, но я упорно сжимала и разжимала руки и ноги. На большее меня пока не хватало. И без того боль от упражнений была такая, что я ночами кусала уголок подушки, чтобы не орать. Мне нужен был массаж. Настоящий профессиональный медицинский массаж, чтобы заставить работать непослушные конечности, а не поглаживания верной мамы-Васки. А лучше реабилитационный центр. Там я бы в два счета встала на ноги.

Хорошо хотя бы голова работала как часы. И словоохотливая, бесконечно счастливая от того, что любимая деточка вдруг выздоровела, мама-Васка тараторила без умолку, неосознанно снабжая меня наиважнейшими сведениями. От нее я и узнала, что здесь меня зовут Мария Львовна, в прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать. Маменька моя померла родами, оставив безутешного отца и крошечную слабенькую девочку. Тогда-то мой папенька, господин барон Васильев Лев Алексеевич, нанял маму-Васку кормилицей и нянькой для любимой доченьки. Баловал он ребенка изрядно, позволяя абсолютно все, очень уж девочка напоминала ему умершую жену Катеньку.

До трех лет все шло прекрасно, девочка росла и развивалась в соответствии с возрастом. Но внезапно заболела черной горячкой и почти померла. Когда болезнь отступила, оказалось, что она забрала с собой разум ребенка, и девочка превратилась в абсолютно безмозглое существо, которое с трудом обучили элементарным правилам гигиены. Доктора, которых папенька выписывал из столицы, в один голос твердили, что разум поврежден безвозвратно. И лучшее, что отец мог сделать для дочери, — отправить ее в монастырь Святой Елены, где находили приют такие вот убогие дети.

Так он и поступил. Из лучших побуждений, конечно. Мама-Васка говорила, что папенька сначала ездил каждую неделю в надежде, что храм отмолит меня, а потом все реже и реже. Потому что перестал надеяться.

А месяц назад к нему обратился сосед с предложением о браке со мной. Папенька дал согласие. Еще бы. Я его прекрасно понимаю. Единственная дочь и наследница в таком состоянии, что выбирать не приходится. И через неделю, на следующий день по возвращении в имение, у нас помолвка. И мне уже страшно… Что же такое с этим соседом, что он прельстился на бедную Марусю? Страшный как смерть? Хромой, косой? Посмотрим… Как говорится, с лица воду не пить. Лишь бы человек был хороший.

Неделя пролетела в один миг. Но за такой короткий срок я добилась поразительных результатов. Все же повреждения коры головного мозга, скорее всего, были не так значительны, как казалось сначала. И, возможно, Маруся при должном уходе и обучении смогла бы жить обычной жизнью, но больным ребенком никто не занимался.

А вот чудесное выздоровление матушка не преминула записать на счет монастыря.

Ко мне потянулись сначала монахини, потом родители детей, нашедших приют в этой скорбной обители, потом высшее храмовое начальство в виде самого падре.

И если матушка мне не понравилась своим настойчивым желанием сделать из меня дрессированную обезьянку, которая по приказу встает, ходит и говорит на потеху публике, то падре неожиданно пришелся по душе.

Невысокий, пухленький, с коротенькими толстенькими ручками и ножками и круглым животиком, натягивающим рясу до предела, он весь лучился весельем и добродушием, больше подходящим детскому доктору, чем пастору. Хотя не могу не признать, в этом что-то есть. Может быть, пастор и должен быть добрым доктором для своей паствы?

— Маруся, — говорил он, мягко грассируя, — дочь моя, ты меня понимаешь?

— Д-да, — ответила я. Волновалась так, что челюсти снова онемели. Но мне было важно убедиться, что люди способны воспринимать меня дееспособной. Все же мама-Васка совсем не объективна, — п-пад…р-ре…

— Ох, падре, — мама-Васка всхлипывала, вытирая глаза старым застиранным платочком, — все понимает… что ни скажи… чудо, падре, чудо Господь послал! Совсем ведь плоха деточка была. А сейчас…

— Пад-ре, — снова вмешалась я, чтобы мама-Васка не успела наговорить лишнего, — я все понимаю. Только говорить тяжело немного… И… падре, я хотела бы научиться молитвам. Я ни одной не помню…

Заикаясь в каждом слове, я все же произнесла эту фразу практически без заминок. Не зря тренировалась.

— Похвально рвение твое, дочь моя, — радостно закивал падре, — я попрошу матушку, чтобы лично занялась тобой. Да укрепится вера наша в Господа после чуда дарованного, — обмахнул он себя рукой. Вроде перекрестился, но как-то странно.

Мы поговорили еще. Он с интересом расспрашивал меня о самочувствии. Мне даже врать не пришлось. Сказала, что ничего не помню из прошлой жизни Маруси, осознала себя в тот момент, когда услышала голос мамы-Васки. Довольный падре потрепал меня по голове, сказал, что очень рад возвращению моего разума, и отбыл, приказав обучить меня всему, чему только можно.

Матушка не посмела ослушаться, и всю неделю меня заставляли учить молитвы и жития святых. Религия здесь оказалась очень похожа на нашу. Особенно для меня, ведь я и у себя не особенно вдавалась в нюансы и тонкости веры. Есть Господь Бог, есть храмы и монастыри, иконы и свечи, есть матушки и падре, есть молитвы… Только Бог один, без всяких «отца, сына, и святого духа», и символ веры не крест, а спираль, которую и обозначают расслабленной кистью правой руки пятью точками по часовой стрелке, начиная со лба и заканчивая в солнечном сплетении. Но я по привычке так и говорила — креститься, потому что здесь это называлось — обозначить движение к центру, к просветлению и мудрости, к бесконечному познанию себя и Бога…

Но что мне особенно понравилось: Бог этого мира не считал, что жена должна безропотно повиноваться мужу. Когда я задала матушке этот вопрос, она даже не сразу поняла, что я спрашиваю. И это давало надежду на равенство полов и в светской жизни.

Чем ближе был отъезд, тем больше я волновалась. Я уже неплохо двигалась, правда, левая сторона слушалась намного хуже правой, из-за чего я довольно сильно хромала, и еще до сих пор с трудом говорила. Боль немного стихла, и теперь мышцы ныли скорее от непривычной нагрузки, чем от болезненных судорог.

За всю неделю я так ничего не узнала о том мире, что таился за стенами монастыря. Матушка и монахини говорили со мной исключительно о религии, мама-Васка причитала, что я и так слишком напрягаюсь, и наотрез отказывалась рассказывать что-либо.

— Сама скоро увидишь, — говорила она, поджав губы, — совсем бедную девочку замучили. Не хватало еще, чтоб до дурноты заучили… только оклемался ребенок…

И спорить с ней было бесполезно.

Наконец настало утро отъезда. Я немного волновалась, но все прошло хорошо. Хотя в бричке без рессор, которую за мной прислал папенька, меня растрясло с непривычки довольно сильно.

Пока ехали, я заметила, что флора и фауна этого мира не отличается от нашего. Та же пожухлая трава, голые деревья, заросли камыша вдоль берега ленивой болотистой речушки… Те же лошади, коровы… Такие же люди, встреченные нами по дороге. Только тут явно глубокая старина, средние века какие-то. Ни тебе телеграфных столбов, ни асфальта на дороге, ни транспорта, кроме гужевого… То бишь лошадей всех мастей и размеров.

Нашего кучера звали Трофим, и они с Ваской всю дорогу болтали, а я, укрывшись толстым войлочным одеялом поверх подбитой шерстью накидки, заменяющей осеннее пальто, и притворившись спящей, слушала да на ус мотала. Оказывается, все не так хорошо, как Васка мне говорила. Папенька мой уже который месяц не встает, и в имении с середины лета командует сосед — мой будущий муж.

Он тоже барон, но из обедневшего рода. Всех богатств только усадьба да деревенька. Поэтому и служит судьей в нашей области. И мой папенька уже много раз отказывал ему в настойчивом желании породниться. Только когда стал совсем плох, согласился. Побоялся оставлять меня совсем одну.

Я даже посмеялась над собой. Думала, в сказку попала, молодой красавец-барон женится на слабоумной соседке… Ага… Не иначе по большой любви.

Нет. Все просто. Поместье. Я единственная дочь и наследница огромного состояния, даже если судить по количеству земель, принадлежащих моему отцу. Они начинались сразу за стенами монастыря и тянулись по обе стороны дороги.

И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что жениться на мне — выгодно. А с учетом состояния прежней Маруси, очень выгодно. Если бы дело было в нашем мире, я бы сказала, что кто-то решил прибрать к рукам мое наследство, обеспечив мне самой своевременный уход… В мир иной.

И что-то уже не нравится мне идея с этой свадьбой. Как-то сомневаюсь я, что люди здесь сильно отличаются от тех, что в нашем мире. А значит, надо держать ушки на макушке. Хорошо, что меня никто не воспринимает в качестве угрозы.

Усадьба наша оказалась поистине огромной. Я даже поначалу подумала, что это городок какой. Но нет. Это было наше фамильное гнездо: большой старинный замок с хозяйственными постройками, окруженный настоящей крепостной стеной.

— Нравится, Марусенька? — улыбнулась мама-Васка. — Эту крепость твой пра-пра-прадед строил. Когда последняя война закончилась, король пожаловал ему эти земли. От монастыря до самой границы.

— Нравится, — ответила я честно. Да у меня просто дыхание в зобу сперло. Это что же получается, все это мое?! Вот этот огромный замок — мой. Поля вокруг — мои. Черт возьми, но как всем этим управлять?! Аристократы учатся этому с самого детства, а я? — Мне надо поговорить с папенькой…

— Конечно, дочка, — мама-Васка счастливо улыбалась, — как приедем, так первым делом господина барона проведаем. Он тоже небось ждет не дождется… Вот рад-то будет, что ты в разум вошла…

Но мы не успели. Мой папенька, господин барон Васильев Лев Алексеевич, скончался в возрасте пятидесяти четырех лет рано утром семнадцатого октябрия 1480 года от явления Господа…