Целуя девушек в снегу

Альберт Светлов

Издание Сергеем первого тома воспоминаний привело к череде непредсказуемых событий. Лина, имея возможность заглянуть в будущее, пытается предупредить любимого о грозящей ему опасности, но Максимов относится к её намёкам легкомысленно и начинает работу над второй частью, охватывающей период 90-х годов 20 века. Неожиданно, когда книга уже почти дописана, происходит кровавая развязка. Книга содержит нецензурную брань.

1Б. Пароль для розовых пони

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

Ю. Визбор.

До открытия магазинчика подержанной компьютерной техники оставалось сорок минут. Я не рассчитал время, планируя в это субботнее утро прошвырнуться на улицу Каляева. В выходной маршрутки курсировали, опережая расписание. полупустыми. Большинство граждан отсыпались после напряжённой трудовой недели и не выползали заполошно из тёплых постелек ни свет, ни заря.

Лениво прикидывая, то ли пробежаться по торговым центрам главного проспекта Нижнего Тачанска, и поглазеть на товары, которые я не намеревался приобретать, то ли ждать здесь, у дверей, я прохаживался у стены каменного четырёхэтажного жилого дома сталинской постройки, где в полуподвале и размешалась комиссионка. Её зарешёченные окна выходили на мусорные баки «Главшлака», а стёжка от входа уводила к недавно обновлённой игровой площадке детского сада с двухуровневым турником, дощатым корабликом, украшенным деревянным спасательным кругом на борту и фанерным парусом, избушкой для гномов, четырьмя верандами с восстановленными скамейками. Прошлой осенью это хозяйство отремонтировали, выкрасили, и за зиму макияж не облез, не разбазарил бесшабашно наивное младенческое очарование. Многочисленные дорожки и прилегающая местность ежедневно аккуратно чистились от снега. Традиционные яблони, росшие по периметру забора из тонких металлических прутьев, поддерживали корявыми сучьями птичьи кормушки, в кои дворник регулярно подсыпал семечки, хлебные крошки, измельчённые яблоки.

Первый месяц весны демонстрировал отнюдь не весенний характер. Он изобиловал ночными заморозками, режущим северным ветром, метелями и снегом. Синоптики, погадав на бараньей лопатке, прогнозировали на ближайшие сутки очередное похолодание, стращали беспощадными вьюгами и арктическими буранами. Осадков за десять дней выпало больше, чем за квартал, поэтому вдоль ограды высились снежные кучи. Вывозить их не торопились. Тачанский чиновник, распоряжающийся городским хозяйством, прославился тем, что в интервью новостному агентству, на зачитанную ведущей претензию горожанки по поводу накатов на трассах и завалы у подъездов, на голубом глазу заявил, мол «не следует беспокоиться, весной само растает, информация стопроцентная». Мэр Тачанска, Гоняев, его тогда слегка пожурил, сослался на вспыльчивость своего зама, но отстранить от должности не решился, — «эффективными менеджерами», чья личная преданность не ставилась под сомнение, он дорожил.

День, когда я выбрался на волю, дабы присмотреть ноутбук взамен агонизирующего старичка, выдался ясным, пригожим. Было довольно тепло, что придавало оптимизма толстеньким важным снегирям, хрипло переговаривающимся на одной из яблонек и недоверчиво косящимся на разбитных горластых воробушков, суетливо прыгающих с ветки на ветку соседнего деревца. Высокий дряхлеющий тополь посерёдке надёжно облюбовали чёрно—серые вороны, воспринимающие весь двор своим вассальным владением, и возмущённо оравшие матом при появлении чужаков. От яркого солнца и ослепительно сверкавшего в его лучах наста слезились глаза. Я запоздало посетовал, что напрасно не прихватил защитные очки и плеер. Слушая его, мог бы незаметно скоротать полчаса. Что там на очереди? А, да, господин Бальзак. «Блеск и нищета куртизанок». Люсьен де Рюбампре с компанией, и его утраченные иллюзии.

Поясница теперь не болела нудно и изматывающе, если я просиживал перед компьютером по несколько часов в день, а болезненные ощущения купировались выполнением специальной гимнастики на растяжку. На приём к неврологу и хирургу, я попал спустя полгода после записи в регистратуре. Они, проведя осмотр, небрежно пошуршав результатами анализов, сошлись в мнении об отсутствии на данный момент необходимости в операции (да и лист ожидания на неё растянулся на три года). Нужно дожидаться следующего приступа, избегать подъёма тяжестей, длительной однообразной нагрузки на позвоночник, носить фиксирующий бандаж, перед завтраком и вечером, выполнять комплекс упражнений. Недуг не исчезнет полностью, это хроническое, но доставит значительно меньше неудобств. Я придерживался перечисленных ограничений и чувствовал себя сносно.

Намотав взад-вперёд около пяти сотен шагов, я проникся убеждением, что недурственно было бы тихой сапой просочиться на территорию детсада, спрятаться там от посторонних, одновременно наблюдая за дверьми магазина, просматривавшимися с той стороны, пошарить в телефоне в поисках доступной сети и, обнаружив оную, включить радио.

Осуществить заковыристый план оказалось не суждено. Вдруг некто, ткнувшись с разбега в мою спину, обхватил меня за пояс. Рык взбудораженного тигра застрял у меня в горле, когда сзади радостно прозвенел знакомый голосочек:

— Угадай, кто! Нет, нет, не оборачивайся! Так нечестно! Стой смирно!

Конечно, я моментально понял, кто затеял игру в обнимашки, но решил, приняв пас, тем не менее, не спускать проказнице неуклюжий розыгрыш.

— Маша, ты? Вернулась из Сочи? — наигранно оптимистичным голосом воззвал я, и не дождавшись реакции, продолжил перечисление, прерываясь на короткие паузы. — Аня, опять от мужа сбежала? Света, ты прочла Ницше? Лариса, когда зонт вернёшь? Лида, не пробуждай воспоминаний! Ирина, по рюмашке «Фанагории»?

Удерживающие объятия разжались и, поворачиваясь к Лине, я услышал её яростно-гневное восклицание:

— Максимов! Ну ты жук! Окончательно наглость потерял?! Свихнулся от одиночества?

— А, это ты, малявочка! — я скривился, выказывая разочарование.

— Ты… ты… — Лина прожигала меня уничтожающим взглядом и, смахивая на тётушку Гусыню, всплёскивала ладошками, подыскивая подходящие выражения. — Нет, вы посмотрите только!

Я не выдержал и раскатисто заразительно рассмеялся, на что мгновенно отозвались две вороны:

— Кра—кра—кра!

Лина картинно топнула, махнула куда—то в пространство и возгласила:

— Он ещё и смеётся! Я ему сюрприз приготовила, а он прикалывается. Я ж не виновата, что не дотягиваюсь тебе глаза закрыть! Верста коломенская! А вдобавок и язва, Максимов!

— Ага, вот такая вот язва! А ты разве не знала?

— Ка-а—а—а—аррр! — с энтузиазмом подтвердила ворона и, захлопав крыльями, спланировала на крышу гаража, поближе к нам. Наверное, её заинтриговала наша болтовня, и она была не прочь её подслушать.

— Кхахр? — поинтересовалась с ветвей её товарка.

— Крах—крах! — описала видение обстановки та, что покрупнее.

— Да уж знала! Защищайся, ехидна!

Лина хотела меня толкнуть, но я благоразумно уклонился, и её кулачок в перчатке скользнул по моему левому боку. Девчушка, не удержавшись, с размаху ухнула в сугроб.

— Кхре! — хохотнула с гаража каркуша и, несуразно подпрыгивая, подобралась к краю крыши. Помедлив, она вопросила у приятельницы на тополе:

— Кхре?

— Карра! — донеслось оттуда.

Сугроб, в который провалилась Лина, доходил ей почти до колен, и я поспешил на помощь.

— Разиня! — стонала Лина. — В снег из—за него упала! А он жёсткий! Что за напасть?!

Опустившись рядом на корточки, я помог ей сесть.

— Не рой другому яму! — иезуитски изрёк я нравоучение.

Откинув с головы Лины капюшон, смахнул с выбившегося из—под берета вьющегося локона, снежинки и, вытянув платок, нежно промокнул её пунцовые щёки. И нечаянно для самого себя, наклонился и чмокнул, не готовую к этому Лину, в уголок губ, слегка коснувшись своей щекой её.

— Ну и забавная ты!

— Серёж! — всхлипнула Лина.

— Кхра—а—ак! — восторженно запрыгала ворона. Раздражаясь, что на неё не обращают внимания, она перебралась на перекладину неподалёку, и цепкими бусинками антрацитовых глаз опасливо упёрлась в нас.

— Кыш! Пшла!

Лина прицелилась и запустила в ворону горсть снега.

— Крах—крах—крах! Кру! — взмыв, запальчиво посулила та.

— Зачем так? — назидательно произнёс я. — Вороны — мудрейшие среди птиц. И хитрейшие.

— Я и смотрю, она по—мудрому выглядывает и шпионит! Ишь, накаркала: «Растопит кровь любимого лёд…» У—у—у, подлюга! Фигушки!

Лина погрозила птахе пальцем.

Ворона повернулась к нам задом, сымитировав абсолютную утрату интереса к двуногим и бескрылым, ибо хватает у неё и вороньих забот-хлопот, но при этом косилась в нашу сторону:

— Кхр!

— Давай, поднимайся.

Ухватившись за протянутые руки, Лина легко вскочила и отряхнула пальто. Я провёл по её спине, и серая Линина одёжка обрела первоначальный вид. Моё содействие пришлось весьма кстати, она, как ни крутилась, достать налипшие белые пушинки, не могла.

— Всё из—за тебя, из—за твоих дурацких шуточек.

Разыгрывая сердитку, Лина смешно надулась.

— Сама львицей бросилась…

— Не по—настоящему! Ой, Серёга, не очутиться б тебе на моём месте…

— В сугробе? Ничего, я ловкий!

— Ловкий? На любого ловкача найдётся циркач…

— Ты о чём?

— Нет, ни о чём. Потом… Блин горелый, Максимов! Ты ни граммулечки не соскучился?

— Что? А! Да! Безусловно! — спохватился я и приобнял Лину. Она снова уткнулась лицом мне в куртку и пробурчала:

— «Безусловно» соскучился, или «безусловно» наоборот?

— Безусловно, соскучился. Столько не появлялась!

— Я прихожу, когда ты сильно—сильно зовёшь меня. Можешь и не думать обо мне в такие минуты, но я не ошибаюсь.

— А этим утром звал?

— Громко. Очень. А мне необходимо кое—чем посекретничать с тобою. Удачно совпало, угу?

Я тронул мизинцем её щёчку, подбородок и начал чуть ощутимо раскачиваться в такт нёсшимся из не захлопнутой форточки второго этажа звукам прорывающегося вальса, исполняемого на фортепиано.

— Карр! — опомнилась и осмелела пернатая шпионка.

— Сергей, она опять подсматривает. Пойдём куда—нибудь!

— Но куда? А! Побежали на площадку, на веранду. Посидим на солнышке. Ты не замёрзла?

— Неа! А ты?

— Ничуточки! Сегодня хорошая погода.

— «Сегодня хорошая погода», — задумчиво протянула Лина. — Пароль для связи во вражеском тылу.

— Хм, метко подмечено!

— А отзыв сочинил?

— «С тобой не бывает плохой погоды».

— Банально, но сойдёт. Пошли, конспиратор.

Припомнив название одной повести, прочитанной в юности, я усмехнулся.

Лина, шагавшая по тропке, обернулась убедиться, следую ли я за ней.

— Чему усмехаешься?

— Книжицу одну вспомнил с похожим заголовком?

— Какую?

— «Что может быть лучше плохой погоды».

— Ты её читал?

— Ага. Подростком.

— О чём она?

— О болгарском разведчике. Социалистический Джеймс Бонд. Стреляет, соблазняет… Но подробности стёрлись из памяти.

— «О разведчике», — повторила Лина, устраиваясь на узкой лавке, и оглядываясь на любознательную птицу.

— Она ревнует! — сощурился я.

Ворона помалкивала.

— Сменим место? — поднялась Лина.

— Это бесполезно. Я предупреждал: вороны непредсказуемые и лукавые твари. Если захотят что—то разузнать, обязательно вызнают.

Лина уселась подле меня.

— Ну, и ладно. Ну, и пускай уши греет, — прошептала моя бывшая жена.

И неожиданно отодвинулась, взяла стоящую у стенки, на скамье, небольшую розовую лошадку с печальными глазами, разлохмаченной соломенной гривой и сбитыми подковками.

— Ух ты, Серёж, потрясающе! Кто—то лошадку забыл!

— Это не лошадка. Это — пони. Розовый пони. Мы переместились в мистическое царство сказочных мультяшных пони. И разумных хамоватых ворон.

Приглаживая ей гривку, Лина приговаривала:

— Бедняжка, закоченела на морозе. И ножка одна треснула. Так жалко её!

— Дык, возьми. Поиграешься, ежели заскучаешь, — подковырнул я.

— Вот мы тебя копытом!

Лина сделала движение, точно ударяя маленьким лошадиным копытцем по моей коленке.

— Всё—всё, я сдаюсь. Не вели казнить, вели слово молвить!

Обороняясь, я выставил руки. Лина обратилась к найденной безделице:

— Аааа, он струсил. Хвастунишка! Не принимай его всерьёз, Лили. Я тебя согрею, а в понедельник придёт хозяйка, подберёт и унесёт домой свою пропавшую любимицу.

Лина сжала фигурку в ладошках, сунув перчатки мне в карман.

Я придвинулся вплотную к ней.

— Ну, рассказывай!

— Сначала рассказывай ты!

— Что я—то должен рассказать?

— Как твои дела?

— Без изменений… Ноутбук приехал выбрать. Старому кирдык.

— Ноутбук? С моим фото на рабочем столе, 104-й симфонией Гайдна на проигрывателе и письмами синьора Дон Кихота Ламанчского в папке с черновиками? Чушь! Непозволительная роскошь… А книга? Ты клятвенно обещал написать.³

— Ээээ… Не вполне… Сервантеса я со школы не раскрывал… А книжку написал. Всё закончено.

— Дашь рукопись почитать?

— Ноу проблем.

— Распечатай, а я заберу в парке по окончании концерта и променада с хаски. Договорились?

Я оторопело на неё уставился:

— Лина, ты ничего не путаешь? Концерт? Хаски? Это из какой пьесы?

— Из нашей, Серёж, из нашей. Черкани Nota Bene на 55 страничке.

Помолчав, продолжила:

— Прости, я забежала вперёд… О чём там? Скажешь?

— О тебе, о нас. Ведь, договаривались. Но я в замешательстве…

— Каждому событию — своя глава, каждой главе — свои герои, не ёрзай. А ещё?

— Много, о чём. О детстве. И как история обыкновенной жизни превращается в античную трагедию. И явь порой не отличишь от набранного в порыве вдохновения в Ворде текста.

— Выходит, твоё стихотворение устарело?

— Стихотворение?

— «Ничего не написано обо мне и тебе»…

— Нет.

— Почему?

— Книга не родилась, пока её не опубликовали и не прочитали. Она есть. Но её и нет.

— Сюр!

— Никто же не знает о существовании книги. Никто её не читал.

— Я скоро прочитаю…

— Для тебя этот стих и устареет.

— Сергей, ты не прав. Есть, к примеру, чудной и притягательный камешек, весь в дырочках, словно швейцарский сыр, да, хоть на острове Борнео. Ни один человек не подозревает о нём, но он есть. Согласен?

— Согласен. И не согласен.

Лина глянула недоумённо.

— Запутался, драгоценный мой. Этого не может быть.

— Может. Камешек на Борнео никак не влияет на людей. Пусть они о нём и знают. Никак! А когда люди вчитываются в романы, то выводят из них некие универсальные формулы, и что—то в их офисно-кухонной мыльной опере чуть—чуть, но меняется.

— Романтик. Или сумасшедший, и у тебя мания величия.

— Или сумасшедший романтик, — вывернулся я.

От моего смеха ворона вверху засуетилась и долбанула ледяную корку.

— Или так, да, — кивнула Лина. — Ты удивительно милый, если смеёшься! Мне всегда нравилась твоя улыбка.

— Нравилась?

— Нравится!

— Ага. Но я не имел в виду конкретно свою книжку. Я говорил вообще о книгах. О любых.

— О совершенно любых?

— Ага. Безотносительно.

— И даже из тупой серии бездарного женского романа?

— Листая их, люди или глупеют до уровня лишайника, или переходят на бессмертную классику, уставая от набившей оскомину преснятины и штампов.

— М—м—м… В твоём суждении есть определённое рациональное зерно.

— Само собой! Так что, дорогуша, выйдет роман, и обсудим, устарело ли стихотворение.

— Успеешь ли?

— Ай, времени вагон и тележка прицепом.

— Слишком фамильярно обращаешься со временем. Оно не терпит такого запанибратства. Помнишь, в одном твоём стихе, в давнишнем, студенческом есть мрачная строчка: «И прошлое нередко убивает»?

— Э—э—э… Склонен допустить…

— А я помню. Когда книга оживёт, прошлое, воплотясь в строчки, в страницы, как—бы, материализуется… И многим она не понравится…

— О! И кому? Не тайна?

— Действующим лицам. Реальным действующим лицам.

— Там нет реальных действующих лиц. Там выдуманные персонажи…

— Всё же, с кого—то ты их скопировал? Прототипы. Они не полностью фантастичны?

— С кого—то я их скопировал… Не в бровь… Не поспоришь.

— Ну, и… Тем, с кого ты их рисовал, понравится?

— К тем, с кого срисовано, она не попадёт.

— А, если, допустим, попадёт?

— Сомневаюсь.

— Предположи, пофантазируй…

— Кто-то оценит, кто-то проплюётся… Кого-то зацепит, на кого—то нагонит сон или ярость. Какая, к лешему, разница? Никого из них я не вижу годами. Да и не расшифруют они ребус.

— А расшифруют?

— Плевать. Им есть, за что конфузиться… Я при чём?

— Но ты вытащил грязное поношенное бельё на всеобщее обозрение.

— Лина, я ничего никуда не вытащил. Книги нет. И сомнительно, что она будет.

— Серёжа, книга есть. Она просто не вышла. И ею ты выразил отношение к ним.

— Лин! — заныл я. — Мне непонятно, что ты хочешь сказать! Ни бельмеса до сих пор не известно!

— Ты неизменно хвалился предвидением последствий своих поступков, расчётами вероятности того, что произойдёт… Отчего теперь не предугадываешь?

— Нечего и предугадывать! Сама убеждала написать текст.

— Гляди не опоздай. Начнёшь понимать, а уже…

При выпаде Лины, ворона, затихшая ранее, примостясь на крыше, вытаращилась на нас:

— Каррра!

Лина передёрнулась.

— Закончим, Сергей, я не хочу больше на эту тему. Она по новой высматривает!

Коварная пичуга скрылась из поля зрения, и заходила по наледи над нами, изредка щёлкая клювом.

— Она согрелась! — Лина гордо продемонстрировала приободрившуюся коняшку.

Казалось, минутка, и коник азартно заржёт. Грива была ухожена, уложена и расчёсана. «Только косичку заплести!» — мелькнула мысль.

— Ты наколдовала, Лин? Пони прям воскресла… Гоголевская панночка навзрыд рыдает в церковных руинах…

Пассаж за милю отдавал приторной лестью, но Лина восприняла его на постных щах.

— Не «ты», а «мы». Ты и не ведаешь, сколько волшебства можно сотворить вдвоём. Любя…

И она принялась поглаживать игрушку.

— Лина… несравненная… Я считал, при свидании мы поговорим о сложившейся ситуации, а тут что—то странное получается. Аллюзии и недомолвки.

— Серёженька! Мы об этом и говорим. Соберись, соверши крохотное усилие…

— Потолкуем лучше о том, на чём остановились в предыдущий раз…

Лина отстранилась, озорно хмыкнула и, притянув меня за шарф, поцеловала. Я обомлел, не ожидая подобной прыти, но молниеносно сориентировался и ответил поцелуем на поцелуй. Губы Лины пахли шоколадом, ванилью, а волосы её, освободившись от беретика, рассыпались по плечам и щекотали мне нос и щёки. От щекотки я по-кошачьи фыркнул.

— Ты чего? — удивилась Лина.

— Щекотно! — засмеялся я.

— Ещё пощекотать?

— Пощекочи!

Она приблизила лицо, и, мурлыча, потёрлась о мою щеку.

— Тебе надлежит срочно завести кота!

— Клочьев шерсти по углам квартиры мне как раз и не доставало!

— Уютный упитанный кот в доме — признак счастливого человека. Купи котёнка, назови Марселем… Гладь его и вспоминай меня.

— У меня ощущение, что я думаю о тебе беспрестанно.

— Думаешь… Но не зовёшь.

— Я не знаю, как звать.

— А я не способна тебе это растолковать.

— Но, иногда мы вместе. Наяву. Как сейчас. Ты, вроде планировала что—то сообщить?

— Я и сообщила…

— Неужто?

— А о чём мы с тобой беседовали?

— Фактически, ни о чём! Намёки, намёки…

— Ох, Серёжа, Серёжа!

— Ох, Лина Аликовна, Лина Аликовна!

Лина дёрнулась и прошипела с неподдельной злостью:

— Никогда! Никогда впредь! Не называй меня так!

Я опешил:

— А как?

— Лина. Безо всяких отчеств. Лина. И не иначе.

— Моя Лина.

— Твоя Лина.

— Я не хочу спрашивать, почему… Ты феноменальные страсти—мордасти собираешь!

— И правильно не хочешь…

— Ладушки. Мы не договорили о вариантах…

— Дудки! Поздно. Вон и ломбард давно работает. Вам пора, компьютерный гений, владыка виртуального мира…

— О, сударыня, Вы невероятно предусмотрительны. Позволите ли проводить Вас, моя очаровательная барышня?

— Ни в коем случае, мой господин.

— Но вы уверяли, моя принцесса…

— Нельзя, о, повелитель!

— Вы изъясняетесь загадками, миледи!

— Напротив, милорд. Отгадками. Имеющий уши, да услышит! Чтобы получить внятный ответ, надо задать понятный вопрос. Понятный, не только отвечающему, а и вопрошающему.

Я потрогал свои уши:

— Не отвалились, кажись! А не слышу.

Лина хихикнула, и погладив, напоследок, привыкшую к ней лошадку, вздохнула, выхватила у меня из кармана перчаточки, поставила поняшу туда, откуда взяла её в начале беседы, и громким шёпотом обнадёжила потускневшего пони:

— Лили, не грусти. Хозяйка тебя непременно отыщет. Обещаю.

— Уже всё, моя королева?

— Да, мой король!

— Мне кажется, я догадываюсь, кто ты… Это ты спасла меня, когда Пострелова и Задова едва не прибили? Ты… Я чудом не пострадал. Ни на йоту… Киряева, услыхав о потасовке, объявила, что у меня сильный ангел—хранитель…

Лина протестующе подскочила и покраснела:

— Ты обольщаешься… Действительность гораздо сложнее. И проще.

— Неужели тебя не существует в принципе?

— Реши ты, что меня не существует, и мы более не увидимся…

— Должно быть, у меня шиза, и ты есть исключительно в моей башке, и разговариваю я с Каспером, с добрым и отзывчивым привидением из диснеевского мультика. Филиппович, мой институтский кореш, обзывал Каспером преподавателя по Средневековью Азии и Африки.

Лина несколько секунд молча созерцала мой жуликоватый оскал. Затем, отреагировала очевидностью на каверзу:

— Я по—прежнему буду являться тебе, независимо от того, втемяшишь ты себе, что я есть, или что меня нет. Не отделаешься!

— Настырные нынче призраки. Форменная семейка Аддамс. А тебя видят другие?

— Видят.

— Постоянно?

— Когда я с тобой.

— А ты не всегда со мной? Ведь ангел…

Лина оборвала:

— Ты заблуждаешься, Сергей. Я объясняю, разжёвываю… А ты не слушаешь!

— Лина, ты умеешь читать мысли?

— Твои?

— Хотя бы…

— При условии, что ты не возражаешь.

— То есть, ты можешь перелистать книгу в моих мыслях?

— Нет, любимый. Исключено. Она там не помещается, — Лина прыснула в кулачок.

— А! Ты — не волшебница! Ты — учишься!

— Максимов! Я в сотый раз упаду из—за тебя! Щас же перестань третировать и пытать несчастную девушку.

— Тебе открыто будущее?

— Чьё?

— Ну… моё… наше…

— Да.

— Поделиться, бесспорно, не дозволено…

— Оно, вообрази, неустойчиво, но ты не так глуп, как видится на первый взгляд, Максимов!

— Я борюсь с внутренней ленью, обломовщиной и невежеством, расту над собой, развиваюсь! А чумовые фокусы ты показываешь? Это… по воде аки по суше…

— Ты дебил?

Я притворился до крайности оскорблённым:

— Чего я сказал—то? Чуть что, сразу: «дебил, дебил». А ты не от этого? — я растопырил пальцы рожками и инфернально заухал филином. — «Князем мира сего именуют его»…

Ворона, испуганная моим гоготом, взлетела и пристроилась на вершине фонаря.

— Увы, Максимов. Я промахнулась. Ты, лишь стараешься казаться умнее! А на практике, намного дурнее. Ещё фигню скажешь, я с тобой знаешь, что сделаю?!

— Знаю! Поцелуешь.

Мы стояли у приотворённых дверей комиссионного. В проёме возник молодой лысеющий парень с картриджем и дисками, в свитере с узорами под морские волны, и без шапки.

Он поразительно смахивал на моего одноклассника Алика Светлова, застенчивого тихого троечника и доморощенного философа, фальшиво насвистывал мелодию, отдалённо напоминающую хит из репертуара Джо Дассена:

«Et si tu n’existais pas,

j’essaierais d’inventer l’amour

comme un peintre qui voit sous ses doigts

naître les couleurs du jour,

et qui n’en revient pas.»⁴

«На машине приехал. „Тачка“ за углом стоит».

— Дурачок. Глупенький дурачок! И почему я люблю тебя? А, дурачок ты мой?

Лина прижалась ко мне, глядя снизу—вверх и часто—часто моргая, словно ей под ресничкой колола соринка.

Рисунок Виктора фон Голдберга

— Сама утверждала: «Любят не за что—то, любят просто так». И на плёнку это записала.

— И не отрекаюсь от сказанного… Приглашай меня почаще, хороший мой. Ты не представляешь себе…

— Представляю себе. Я позову. Конечно, позову. Я хочу окунуться в прошлое, докопаться до причины…

— Когда—нибудь… К твоему сведению, есть причины, до которых докапываться рискованно для здоровья…

— Ладно. Лети. До встречи, моя ласточка.

— До встречи, золотко!

— «Милая моя, возьми меня туда… Там в краю далёком буду тебе…»

— Без раскаяния? И без сожаления?

— Без малейшего…

— Не жги все мосты… Мартовские иды враждебны к талантам… Прости…

— Сайонара!

Я шагнул в полутёмный коридор, закрыл за собой дверь, но поддавшись нахлынувшему порыву развернулся, нажал на ручку и выглянул на улицу.

Лины ускользнула. Только ворона неумолимой мойрой восседала на гараже. К горке вразвалку шли женщина в красной лыжной курточке и лёгкой вязаной шапочке, да мальчик лет пяти—шести в сиреневом зимнем комбинезоне с рябой колючей шалью, дважды обмотанной вокруг шеи, тащивший на бельевой верёвке недорогой снегокат. На сиденье подрагивало малиновое ребристое пластиковое ведёрко с торчащей из него жёлтой лопаточкой. Оно опасно покачивалось и норовило свалиться вниз, если ребёнок резко дёргал за шнур.

Примечания

3

Альберт Светлов. Перекрёстки детства

4

«Если тебя не существует на этом свете

Я, словно художник, нарисую свою любовь. И под моей кистью родится день, Единственный и бесконечный, Мир — твой и мой»