Кленовый букет, или Небесам вопреки. Мистический роман_2

Алиса Тишинова

Всему на свете есть цена. Не всегда материальная. Обрести утраченное, но прежним оно не будет, а старый уклад развалится. Избавиться от тирана, оставшись в одиночестве; избежать смерти, потеряв популярность; спасти друга ценой своей жизни. Александр узнает о Виктории; Анжела попадает в круг друзей мужа: леший, кладбищенский сторож и прочая нежить. Астарий находит древнюю подругу; они стремятся предотвратить гибель цивилизации от собственного равнодушия, на которое указывает загадочная болезнь.

ГЛАВА 7

ВИКТОРИЯ

Виктория с отвращением вытащила из ящика оставшиеся овощи: лук и морковка совсем сгнили. Она выбросила их в ведро. Несколько картофелин, вроде бы, выглядели прилично. «Главное, что всё цело, значит, мышей за три недели не завелось, слава богу… Если бы они могли проникнуть в дом, то, конечно, начали бы свои поползновения со временно пустующей квартиры», — рассеянно думала она. В морозилке нашлись нарезанные помидоры в пакетике; есть курица и крупа. Уже что-то…

Так всегда бывает, когда возвращаешься с путешествия, — дом кажется чужим, непривычным, заброшенным. Трудно вновь втягиваться в хозяйство, готовить на кухне, а не перекусывать готовой едой, по-быстрому, в машине, а после — просто выбрасывать упаковки при каждой остановке, если есть мусорные баки. И никакого тебе мытья посуды… Перед глазами всё ещё мелькали вежливые надписи: «Спасибо за чистоту на дорогах! Счастливого пути!», милые забегаловки на трассах, постели и душевые кабинки в мотелях; разнообразные новенькие полотенца и постельное бельё; даже туалеты. Ей нравилось находиться в дороге, ни к чему ни привязываться, не заботиться о том, что будет дальше с этими чужими вещами; заплатить за постой — и снова в путь. Чувство свободы и новизны, интереса, неожиданности в каждой ерундовой мелочи. Пожалуй, именно эти, постоянно меняющиеся, картинки жизни, а не сама цель — пляж и море, — было самым главным, что она искала в путешествиях. Несмотря на все риски и страх, порою настолько сильный, что она молилась лишь о том, чтобы добраться живыми. Парадоксально, но это и давало ощущение полноты жизни. Кажется, она понимала женщин, идущих на фронт во время войны. Может быть, это звучит кощунственно, но только в такие моменты ты по-настоящему счастлива — тем, что жива. Это и есть сама жизнь, поток, движение, которое не замечается в рутинных буднях (хотя, конечно, от падения внезапного кирпича на голову гипотетически не застрахован никто и нигде, даже в самом спокойном месте, но нужно быть настоящим философом, чтобы постоянно думать об этом, а не просто знать в теории…)

Теперь Виктории надо вновь привыкать, что у нее есть шкафы, и одежда, которой намного больше, чем необходимо прямо сейчас. Одежда на все четыре сезона (из которых три проживаешь лишь по необходимости, в ожидании лета). Она должна быть аккуратно развешена и разложена по шкафам, а не просто закидываться в сумку под кроватью; за всем этим необходимо следить: протирать пыль, раскладывать антимоль, и тому подобное…

Ранним утром синяя «Ауди» медленно, из последних сил, катила по улицам спящего еще города. Андрей, Виктория и Ася вернулись домой, пошатываясь от усталости и стресса. Они занесли в квартиру лишь самые необходимые вещи, и сразу же легли в отсыревшие постели. Летом, вне отопительного сезона влажность в доме была катастрофическая; квартира казалась холодной и промозглой. Зато на шумных и пыльных, в сравнении с югом, улицах, пока еще ласково припекало солнышко. Два обязательных действия перед тем, как рухнуть в кровать: открыть газовый и водяной краны, и отправить самое важное сообщение самым важным людям — родителям: «Мы дома». Точка. Остальное может подождать.

Андрей после дороги ещё долго будет спать. Виктории, проснувшейся к пяти часам вечера, пришлось потихоньку вновь входить в привычную колею. Первым делом, она приняла душ. Нехотя — ей казалось, что этим действием она смывает с себя запах моря, юга, дороги, мотелей. Словно, с прилипшей дорожной пылью на теле каким-то образом могли сохраниться морская соль и романтика путешествия, а помывшись в собственной ванной, она утверждала себя в статус вернувшейся. Что было, конечно, несусветной глупостью.

Виктория наспех расчесала мокрые волосы, выгоревшие сейчас почти до орехового цвета; полюбовалась непривычным, для домашнего зеркала, отражением загорелого тела. Сорок четыре года ей никак не дать, порой ей даже неловко называть свой возраст — могут подумать, что она кокетничает, нарочно завышая цифры, и наблюдая за реакцией людей. Зачастую она испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, приятно выглядеть намного моложе паспортных данных, а с другой, — возникало отчаяние: зачем я такая? Внешность была отражением души, которая не взрослела, не успокаивалась, вечно искала и ждала чего-то; искала саму себя, словно подросток. Кризис четырнадцати лет плавно перетек в кризис тридцати, сорока, — а душа всё не менялась. Если бы она попыталась обрисовать кому-то собственные мысли — тоже ничего бы не вышло. Молодо выглядящих, к тому же гораздо более модных и ухоженных, чем она, женщин, очень много, — но это другое. Они могут быть шикарными, уверенными в себе, и все-таки взрослыми. А она — как девчонка. Порой кажется, что её всерьёз никто не воспринимает. Вон, как недавно был шокирован сосед — милый одинокий старичок, смешливый балагур, вечно гуляющий с лохматым псом, обожавшим Викторию. В разговоре с ним она случайно упомянула год окончания школы, да сказала, что тоже была пионеркой. У соседа сильно вытянулось лицо, он ошарашенно взглянул на неё, видимо, быстро посчитав в уме, затем спросил о возрасте. Услышав ответ, долго удивлялся и качал головой. Сама того не замечая, Виктория кокетничала с разговорчивым дедом. Кокетничала в своём стиле — то есть, ласково и охотно разговаривала, непроизвольно становясь обворожительной. По той самой причине, что здесь не могло возникнуть никакой двусмысленности. И ещё потому, что она-то твердо знала: возраста не существует, есть лишь человек, со своей неповторимой душой. Лучше подарить невинную радость тому, кто не ожидает её, чем каком-нибудь самодовольному хлыщу, который начнёт воображать невесть что…

Наверное, и на работу проще было бы устроиться, будь она лет на десять моложе, но имея другой, более взрослый, облик — возможно, короткую стрижку, которая, по словам стилистов, молодит. На самом деле, короткая стрижка даже школьнице придаёт вид взрослой женщины. А с чем Виктория никак не могла расстаться — это с длинными волосами. Сейчас они светлее обычного, а кончики окрашены в пепельно-розовый цвет — точно, как у подростков. Ну и пусть, зато ей так нравится.

Виктория вздохнула, вытерлась ярко-синим (пляжным еще) полотенцем. Натянула пляжное платье — чёрное в ярких розовых цветах. Теперь надо дойти до крошечного магазина, расположенного прямо во дворе, и купить хотя бы пару луковиц.

Скрип двери, быстрое шарканье тапками, прикосновение теплых ладошек к спине… Ася. Сонная и улыбающаяся, кудрявая и растрепанная; в розовой, с веселым принтом (сердечко и котенок), пижаме «Hello, kitty». Совсем взрослая девушка, а по сути — ребёнок. Даже хорошо, что она невысокого роста, наверное, в бабушку — всего метр пятьдесят восемь. Лишний раз за ребенка и примут, если не сильно приглядываться.

— Проснулась? — Виктория обняла дочку. — Давай тогда и тебя умоем. Пошли мыться.

— Мыться! — подтвердила Ася, и бодро прошлепала в тесную ванную, зажурчала водой.

Виктория вошла следом, когда дочка, раздевшись, и затолкав пижаму в стиральную машину, уже сидела на пластиковой скамеечке в ванне, и поливала себя душем.

— Давай всю тебя помоем… Вот так. С мылом. Теперь бери пенку. Вот так… Теперь смывай хорошо.

Завернув Асю в полотенце с изображением дельфина, Виктория помогла ей выбраться из ванны (просто так, на всякий случай, по старой привычке.) Они прошли в Асину комнату («Ох, сколько же тут всего прибирать нужно. Но это потом, потом…»), надели легкое пестрое платье, причесались… Точнее, причесывала Асю Виктория. Это действие не представляло никакой сложности, но не имело ценности, ясного смысла для Аси, и потому игнорировалось ею; когда длинные кудри мешали ей, падая в беспорядке на лицо, она просто отводила их руками. Или могла зацепить их простой заколкой-зажимом, но так, что это не помогало — заколка просто болталась в волосах. Зато Ася знала, где взять в шкафу трусики, платье, или пижаму; знала, когда и что нужно надеть (пускай даже задом наперед); знала, как застелить свою постель, где «живут» простыни, наволочки и подушки…

— Макарошки! Пить!

— Макарошек ещё нет, их надо сварить, зая. Давай поставим воду греться…

Ася уже настойчиво пихала ей в руки пакет с макаронами, вынутый ею из шкафчика.

— Хорошо, хорошо… Сейчас. — Виктория положила протянутый пакет на стол. — Сначала вода закипит, и надо ещё посолить. Вот тебе пить. — Она развела кипяченой водой протертую с сахаром клюкву. — А сейчас помоги мне нарезать овощи для супа.

Это была волшебная фраза. Очищенные Викторией картофелины, и сохранившуюся с дороги половинку сладкого перца Ася нарезала радостно, напевая песню Золушки из фильма. Она отлично знала, какие из овощей бросать прямо в кастрюлю, а какие необходимо предварительно обжарить на сковороде. Процесс работы отвлек Асю от макарон. Чуть позже они вдвоем дошли до магазинчика во дворе, и купили необходимые продукты.

Поужинав, Ася взяла свой планшет. Виктория включила вайфай-роутер, и тоже решила заглянуть в сеть. В «Контакте» накопилось много сообщений. Одно из них, от той самой «Энжи», которая недавно просилась к ней в друзья, повергло в шок. «Виктория, вы ведь помните Арсена? Его душа жива, и всё ещё любит вас. Только теперь его зовут Александр.»

ГВЕНДОЛИН

Она уронила морщинистое лицо в ладони, и заплакала. Сколько лет прошло с тех пор, когда она проливала слёзы в последний раз, Гвендолин не могла бы сосчитать, даже если бы захотела. Слишком поздно всё, слишком поздно. Теперь она сумела лишь помочь Астарию, вытянуть его душу из ада, в котором оказался он, прозрев. Она могла бы обрадоваться, что, хотя бы сейчас, он потянулся к ней, позвал её. Его вины в разлуке не было, их одинаково обманули, только она, со своим женским чутьём и настойчивостью, непокорностью к навязанной извне чувственной амнезии, — разобралась во всём раньше него. Вначале каждый из них считал, что другой мертв. Затем она узнала, что возлюбленный жив, но думала, что Астарию нет до неё дела, что любила лишь она одна, а он живёт себе спокойно, и полностью удовлетворен одинокой жизнью. Гвендолин была для него лишь нелепым эпизодом. Теперь она знала правду; она ощутила его душу. Она нужна ему. Только… уже не в том смысле. Он не был больше способен ничего дать — ни чувств, ни жизни. Он вспомнил её, как своё единственное счастье, но душа его выжжена дотла, опустошена; она не сможет даже принять острую радость запоздалой любви. Он нуждался лишь в утешении. Она дала ему это. Но их самих нет больше; их история закончена…

Она была намного моложе Астария, но казалась себе совсем древней. Нет, не из-за морщин, избороздивших лицо, не из-за того, что, золотая когда-то, коса стала серебряной, — глаза её по-прежнему светились теплом и любопытством к событиям жизни; фигура оставалась такой же стройной, осанка — гордой. Но она столько пережила за это время… Полуголодное детство, не слишком весёлая юность, несколько лет довольно удачного замужества, — те годы вспоминались теперь лишь как преамбула к жизни; казались лёгкими, веселыми и простыми, хотя на самом деле вовсе не были такими. Затем — смерть, и новая жизнь в стане избранных. Эльбиус, Астарий… Она никогда не смела заговорить с учителем об Астарии. Их безмолвный уговор, прощение Гвендолин по умолчанию, обсуждение любых тем, кроме её поступка, продиктованного чувствами (что считалось постыдной слабостью), — угнетало её. Что чувствовал сам суровый наставник — было для неё загадкой. Она всё же выполнила ту роль, что изначально предназначалась для неё. Считая, что Астарий уничтожен за непослушание, и, главное, пожалуй, — что он не испытывал к ней ничего, кроме симпатии, — ведь он не говорил о любви. Мало того, что любимого больше нет, — она ещё и права не имеет оплакивать его, как если бы чувства были взаимны. Что может быть ужаснее? — чувствовать себя глупой, нелюбимой, и виноватой одновременно! А вот Эльбиусу она нужна; он избрал её для себя. Он считает, что она обладает большим потенциалом, и даже говорит, что испытывает к ней привязанность, — настолько, конечно, насколько позволено Законом. Она должна ценить это. Она должна прилежно учиться, выходить на новый уровень, и работать. Они — пара.

Конечно, она ценила. Она пыталась даже найти тепло и радость, обнимая тело Эльбиуса. Но в его объятиях испытывала лишь физическое удовольствие; настолько физическое, что даже удовольствием назвать сложно. Суровый гуру давным-давно так тщательно вытравил запретные эмоции из души и тела, что ни одна женщина не могла бы согреться возле него.

Эльбиус так и не узнал, что она в самом деле перешла на новый уровень. Не на тот, что был у него. Качественно другой… Он постоянно распекал её за то, что она сильно чувствует, не может отстраниться от эмоций. Работая над человеческими судьбами, принимает их близко к сердцу. Оттого теперь ей казалось, что она прожила миллионы жизней. Истратила себя всю… Тем не менее, пока Эльбиус, Астарий, Александр, Родион, и другие избранные «постигали гармонию алгеброй», — Гвендолин решала вопросы интуитивно, руководствуясь теми самыми, запретными эмоциями. Она достаточно быстро поняла, что чем меньше будет делиться с учителем, тем лучше и спокойнее ей будет жить. Она вышла на прямую связь с Высшими силами; ноутбук ей почти не требовался. Для неё не существовало законов и запретов. Постепенно она отдалилась от Эльбиуса, появляясь у него всё реже и реже; территории их лишь частично пересекались. О том, что бывший наставник прекратил свою долгую земную жизнь, она узнала свыше. Это произошло не слишком давно. А там, наверху, сейчас преобладали женские энергии, о чём, конечно, не могли знать негибкие кураторы-мужчины, свято соблюдающие данный им Закон.

«Этот мир становится слишком женским», — с грустью думала Гвендолин. — «Мужчины лишь играют в привычную игру своего ума, власти и логики, на самом деле, — не сознавая истины, не ощущая её. Женщины по-прежнему подыгрывают им, изучая различные пособия о том, как завоевать мужчину… Но женские качества: эмоции, гибкость, чувственность, интуиция, — зачастую дают куда более быстрый и верный результат. Даже среди мужского населения сейчас выигрывают те, кто более развитой интуицией ощутил необходимость как раз этих свойств, и не побоялся, что его сочтут немужественным… Навряд ли справятся без меня Астарий с Родионом. Первый выдохся, и замучен угрызениями совести; непривычный шквал эмоций выбил его из колеи, не навсегда ли… Второй просто не имеет Силы. Возможно, она появилась бы, если б он прошёл через эмоции — кроме негативных и материальных, конечно; таких ему хватило сполна. Но сейчас он — всего лишь приложение к ноутбуку. Они могут вечно качать головой, рассуждая логически там, где нужно решать чувствами. А ведь я тоже не всесильна, чтобы работать за всех. Но, всё-таки, придётся помочь…»

Гвендолин медленно поднесла ко лбу сложенные щепотью длинные, коричневые от загара пальцы, унизанные массивными золотыми перстнями. На одном из них сверкал оттенками молодой травы квадратный изумруд, на втором — светился солнечными лучами золотистый цитрин. Мудрость, тайна, проникновение и интуиция… Она любила и верила в силу определенных камней, ведь то, что мы любим, и чему верим — всегда помогает. Всё просто… Кабошон рубина, рядом с крупным алмазом, сияли на левой руке — сила, власть и страсть… Она прикрыла глаза, мысленно призвав к себе помощников и друзей.

— Здрава будь, Хозяюшка! Что за треба в нас возникла? Чую, дело срочное? — невысокий, кряжистый мужичок низко поклонился Гвендолин. В странной одежке, похожей на бурку с папахой, только вот материалом для них служила кора дерева; с торчащими из рукавов, из-под шапки листьями; с хитрованской улыбкой в пол-лица. Лицо выглядело вполне обычным, если не обращать внимания на особую задубелость кожи, которая порой появляется у живущих на свежем воздухе круглый год.

— Будь здоров, Казимир! И тебе, Глафира, здравствовать, и тебе, Заряна! Благодарю, что откликнулись сразу! Дело важное. Лишь вам доверить могу.

— А как же иначе, Гвенна? Прибежали, знамо дело. Разве наши дела с твоим сравнятся? — статная, чернокосая, румяная колдовскими красками, ведьма Глафира немного запыхалась; она взволнованно глядела блестящими чёрными очами на задумчивую Гвендолин, сидящую в высоком резном кресле возле гадального (он же — обеденный) стола.

Гвендолин не скрывалась от людей. Да и где здесь было укрыться? — степи, поля. Ничего особенного, что есть на отшибе села странный домишко ворожеи-травницы, не похожий на другие хаты. Мало ли таких старушек в деревнях. А сколько ей лет, и чем она ещё занимается — можно никому не сообщать. Внутреннее убранство дома выглядело неким синтезом русской избы, церкви, и приёмной медиума. Только Гвендолин не соблюдала никаких правил: на одном столе могли лежать и карты Таро, и Библия, и хрустальный шар; а также и самовар с чайными чашками, и тарелка с супом, и любовный роман. «Все ограничения происходят оттого лишь, что люди не могут отдифференцировать в собственной голове некоторые вещи. Потому и считают кощунством, скажем, положить еду рядом со священным предметом. В самой еде, или мирской книге нет ничего оскорбительного для мистических предметов, как и в них — для церковных. Этими свойствами их мысленно наделили сами люди. Всё существует первично в наших мыслях и чувствах…»

Гвендолин встала, разлила по чашкам ароматный напиток.

— Кипрей и мята… Держи, Глафира; отдышись, дорогая. В твоём возрасте, так бегать… Пусть и кошкой — не на крыльях же. — Прозрачные глаза смотрели на немолодую ведьму с невероятной, завораживающей теплотой. — И вы, друзья мои, угощайтесь, насладитесь ароматом… Теперь к делу. Никакой катастрофы нет; у нас — вообще всё в порядке.

— Ну, слава те… — тихо перебила Глафира.

— Но мне необходимо покинуть вас на какое-то время. В другом районе ситуация вышла из-под контроля.

— Ах?! — испуганно вскинулась хрупкая Заряна, обхватив слегка зеленоватыми пальцами изящную фарфоровую чашечку. Тонкое полупрозрачное тело, светящееся сквозь струящееся белое платье, резко вздрогнуло, и часть напитка выплеснулось. Она обожглась бы, если бы могла обжечься. Заряна была из самых простых русалок, но, в отличие от других, обладала острым умом, желанием познавать новое, и делать что-нибудь полезное для своей реки, своей земли, — вместо бесцельного хохота, плетения венков, и заманивания в омут ночных путников и купальщиков. Гвендолин с Глафирой однажды попытались перевести её в ранг ведьмы, чтобы повысить в статусе перед высшими, но это была непосильная задача — иная плоть уже не поддавалась вторичной трансформации. Водяного в реке не было, омутинник вёл себя тише воды, — таким образом, Заряна по праву оставалась единственной смотрительницей великой реки, и помощницей Гвендолин.

— Не переживай, милая. Это не связано с экологией. Там… всего лишь частные человеческие проблемы, но — затрагивающие несколько воплощений. И мой старый… слишком старый, чтобы разобраться в одиночку теперь, коллега, — наизменял реальность. Вышла стычка параллельных вариантов мира; ноутбук попал к смертным, и те тоже натворили дел. Проще всего было бы, конечно, устранить их всех. — Гвендолин нервно перебросила за спину тяжелую косу, и невесело усмехнулась, — морщины на бронзовом лице обозначились резче. — Но это хорошие люди, которые и так настрадались от экспериментов, — во-первых. Во-вторых, их судьбы значимы для моего коллеги и его друзей. Ну, а в-третьих… — это вообще не наш метод, не правда ли?

— Надо же! — шумно выдохнула Глафира. — Нарочно не придумаешь…

— Да-а уж… — протянул Казимир, почесав затылок. — Нас одних оставляешь? С ноутом?

— Конечно. Я в вас не сомневаюсь. Управляться умеете; главное, чтобы кто-то из вас постоянно дежурил. Втроем справитесь. Я тоже посматривать буду, конечно же, но не так часто, как хотелось бы. Пока там разберусь.

— А план у тебя уже есть? — прозвенел нежный голосок Заряны.

— Целых два мешка, — рассмеялась Гвендолин. — Если бы. В том и проблема, что покуда я совершенно не представляю, что можно сделать. — Она задумчиво закусила губу и отставила чашку. Затем подошла к резному сундуку, открыла его, предварительно согнав спящую рыжую кошку; вынула чёрную мантию с капюшоном, и накинула поверх платья из небеленого льна.