Кленовый букет, или Небесам вопреки. Мистический роман_2

Алиса Тишинова

Всему на свете есть цена. Не всегда материальная. Обрести утраченное, но прежним оно не будет, а старый уклад развалится. Избавиться от тирана, оставшись в одиночестве; избежать смерти, потеряв популярность; спасти друга ценой своей жизни. Александр узнает о Виктории; Анжела попадает в круг друзей мужа: леший, кладбищенский сторож и прочая нежить. Астарий находит древнюю подругу; они стремятся предотвратить гибель цивилизации от собственного равнодушия, на которое указывает загадочная болезнь.

ГЛАВА 5

АНЖЕЛА

— Ты какая-то задумчивая сегодня. — Александр поставил свою огромную чашку (любил такие, даже кофе пил из больших кружек, — много, и крепкого) с чаем на стол, оторвался от созерцания медицинских новостей в телефоне. Взглянул на Анжелу. Простая констатация факта. Можно не отвечать…

Анжела вздохнула. Она вымоталась за день, оказавшийся для нее более длинным, чем для остальных. Вернувшись с прогулки, она приготовила обед. Затем всей семьей поехали на озеро — погулять по песчаному пляжу, побродить босыми ногами по воде, покормить чаек, да побросать с Олесей камешки в воду. Лето выдалось нежаркое, для купания вода была слишком прохладной. На обратном пути они закупились продуктами, заехав в единственный на весь поселок, супермаркет. Всё это время Анжела ощущала себя, находящейся в двух мирах одновременно; сосредоточиться на списке с покупками было трудно. Ещё бы…

— Саш, а ты помнишь, как перед свадьбой мы ездили смотреть полуразрушенную старинную церковь?

— Помню. И что?

— Так… прибиралась вчера. Нашла в альбоме засушенные цветы мать-и-мачехи… Задумалась — почему мы вообще поехали тогда именно в Лисовск, именно к этой церкви?

— Не помню… Просто так. Может, кто-то из коллег посоветовал? Город необычный, под старину сохранен. Наверное?

— А там был старый священник?

— В церкви?

— Ну да…

— По-моему, мы там одни были, насколько я помню. Откуда там быть священнику? Церковь-то не действующая.

— А отчего мне помнится, что был кто-то? Старик такой, с яркими глазами.

— Не знаю. — Пожал плечами. — Так об ты этом и думаешь весь день? Может, где-то в городе увидела такого, и запомнила, а я — нет? Или, вообще, — приснился?

— Может, и приснился, — снова вздохнула она. — Да. Я теперь, бывает, вспоминаю какие-то события, и не могу понять, почему вышло именно так. Не обращай внимания. Я все ищу связь, отчего… ну, ты понимаешь. И разное в голову лезет.

— На кого же мне еще внимание обращать? — привычной шуткой ответил Александр, улыбнувшись.

Но Анжеле не было весело. Она прошла в спальню и включила старый компьютер. «Он не любит меня! Он любил Викторию! Меня ему подсунули, как суррогатный кофе!» Она не знала, с чего начать очередное письмо Инге. Переполняли эмоции… Вначале был шок. А теперь, когда она задумалась о чувствах мужа, — накрыло болью.

Она-то любила только его. Ради него отказалась от Новаковского. (Странное дело, к слову: ведь при ней Костя был «восходящей звездой», а после аварии, предотвращенной Александром, после их последнего, несостоявшегося свидания, — о нем больше не было слышно. Изредка Анжела видела его новости в соцсетях, через общих друзей; слышала редкие новые песни, которые не впечатляли и не запоминались. Объявлений о концертах не наблюдалось. Впрочем, она не сильно следила.) Она уехала в этот крохотный северный посёлок, не думая о карьере, лишившись возможности остаться в Республиканской больнице, чтобы жить с Александром. Тогда ей даже не приходило в голову, что она чем-то жертвует. Быть с ним — казалось ей тогда главным призом, сорванным джек-потом жизни… Почему ей так казалось?! Почему она впервые задумалась об этом лишь сейчас?

Анжела уставилась на себя в зеркало, словно пытаясь найти там ответ. Измученный взгляд, устало-потрясенные глаза, и синяки под ними. Больше ничего нового…

На комоде, между тюбиками помады, пудрой и черным флаконом «Нарцисо Родригез», стояла, в стеклянной изогнутой рамке, свадебная фотография. Никакого гламура. Любительское фото, чуть размытое, — и оттого более настоящее. Счастливая Анжела в пышном белом платье и фате, и, не менее счастливый, Александр, который, влюбленно глядя на невесту, а не в объектив, держал раскрытый зонт. Приглушенная моросящим дождем зелень листвы за фигурами влюбленных. От снимка физически ощущался аромат лета и свежести, мокрой травы… И чувств, конечно. Любовь казалась Анжеле лучшей заменой любых благ. А сейчас любовь обманула ее, сыграла злую шутку. Теперь всё представлялось в другом свете…

Поддавшись зову навязчивой идеи, Анжела открыла страницу Виктории. Быстрые пальцы пробежали по клавишам, и отправили злое отчаянное сообщение. Это было совершенно неумно, но желание написать ей не отступало. Хоть в какой-то поступок выплеснуть эмоции. Избавиться от наваждения можно было лишь одним способом — совершить задуманное. Только тогда Анжела смогла начать длинное и обстоятельное письмо к Инге, пестрящее восклицательными знаками.

Замотанный в полотенце, лохматый после душа, Александр подошел к жене, положил руки ей на плечи:

— Всё пишешь… Целый роман в письмах, наверное.

— Угу-м… — она предусмотрительно стерла все опасные сообщения, оставив видимыми лишь несколько нейтральных. — Оперу пишу. — Рассмеялась. (Имелся в виду старый анекдот про Петьку с Чапаевым: «И про тебя пишу, и про Анку. Опер сказал — про всех писать»).

Что бы ни было, несмотря на обиду, разочарование и душевное отчуждение, — прикосновения мужа все ещё обладали властью над ней. Синий экран компьютера погас. Анжела прильнула к Александру, почувствовала себя маленькой и хрупкой в его руках. Тело посылало спасительные импульсы, и мозг, доведенный до предела, отключился на время…

…

Приметив во дворе гладкую, иссиня-черную кошку, Анжела заторопилась остановить качели и позвать Олесю домой. На чудовищно скрипящие качели давно с вожделением смотрела компания детей. В отличие от Олеси, они могли бы найти себе другие развлечения. Ну, пускай радуются теперь… Анжела с дочерью зашагали к дому, всё ещё напевая песенку. У Олеси просто замечательный слух. Если бы она ещё пела все слова по-настоящему, не сглатывая окончания, — запросто могла выступать бы на сцене. На секунду привычно сжалось сердце: почему другие дети, порой с куда более скромными данными, могут показывать себя где-нибудь, хотя бы на утренниках в детских садах, — их хвалят, им аплодируют…

Она обернулась, убедившись, что кошка следует за ними, безо всяких «кис-кис» с её стороны. Правда, она заметила и то, что дворовые сплетницы, сидевшие на скамейке, и до сих пор создававшие вид, что Анжелы с Олесей не существует, — оживились, глядя вслед. Ну, и пусть их…

Большая квадратная прихожая, и прилегающий к ней, балкон, наполненные солнечным светом, были, пожалуй, лучшим местом в квартире. Кошку вежливо пропустили вперед. Анжела немного опасалась Олесиной реакции, но полагала, что Савелий знает, что делает. В прошлую встречу — прежде чем проститься — он объяснил, что в кошачьем обличии ему сподручнее на люди показываться.

— Приветствую обеих! Здесь и обитаете, выходит? Неплохая квартирка, по мне так… — Леший уже обернулся самим собой, — а в какой момент — ускользнуло от Анжелы. — Разве что тебе в город хочется, поди…

— Привет! — чисто выговорила Олеся, и, счастливо рассмеявшись, протянула Савелию розовую ладошку, с совсем еще детскими пальчиками. Анжела глядела на них в изумлении: хорошенькая семилетняя девочка с пушистыми русыми кудряшками, в платьице в синюю клетку, и это чудо лесное, ласково пожимавшее ее ручку своей деревянной лапой, — были практически одного роста

— Ты Чудище-Снежище? — продолжала Олеся.

— Не совсем… — смутился Савелий. Сейчас ведь снега нет, видишь? — Меня зовут Савелий.

— А меня — Олеся! Это из песни: «Кудесница леса, Олеся…» А, ты — леший, я знаю. В «Снегурочке» тоже лешии такие.

— Ну да! Все-то сказки ты знаешь… Кудесница леса прямо наша…

У Анжелы пересохло во рту; она боялась спугнуть счастье… надолго ли оно? Олеся даже выглядела теперь иначе — смешливой девчонкой-первоклашкой. Ребенком. А не загадочной маленькой взрослой, с недоступными пониманию думами, омрачающими детский лобик, с постоянным напряжением в глазах, или же, напротив, — с чрезмерной веселостью без видимых причин. Без речи, практически. Только стихи и рифмы, заученные фразы из мультфильмов…

— Раз сегодня вы вдвоём, приглашаю обеих на прогулку… И в гости!

— Ура! — захлопала в ладоши Олеся.

— Туда же, к Феофану? — еле смогла выговорить Анжела. — Олеся, ты… есть не хочешь? Путь не очень близкий. Она старалась говорить обыденно. В самом деле, не кричать же: «Ты говоришь!!!»

— Я пить хочу. И в туалет.

— Да, ты права. И мне надо сделать то же самое… — особенно нужно выпить воды, а то теперь собственный язык слушался плоховато.

— Савелий… это как? Это при тебе только, не насовсем? — прошептала Анжела, когда дочь отошла на минутку.

— Думаю, нет, — грустно покачал головой леший. Зеленые глаза были полны нежности и печали. — Ноутбук захвати… Вперёд, девчата, в путь! — громко позвал он, зевнул, потянулся, и… Анжела словно бы моргнула, — и перед ней на цветастом половичке уже выгибала спину черная кошка.

— Я сейчас! — Анжела метнулась в спальню, вновь появившись оттуда, с чёрным чемоданчиком в руках. — Пошли, Олесенька!

Компания бодро зашагала от дома в сторону лесополосы. Там, на тропинке, вдали от людских взглядов, Савелий вновь принял своё обличье, а тропа начала кружить и петлять. Вскоре они очутились возле знакомого домика Феофана.

— Здравствуйте, гости дорогие! — Феофан распахнул дверь, подмигнув Олесе чёрным разбойничьим глазом. — Ждем вас. Входите, входите!

Олеся с восхищением разглядывала печку, домотканые половики, пучки засушенных растений и связки грибов, развешенные по стенам.

— А я думала, мы к бабе Яге идём!

— К Яге… нет, Яга — она подальше живёт, к ней так быстро не доберешься. Есть тут одна, правда… но на Ягу не потянет. Садись, дорогая! — он пододвинул Олесе гладкий чурбачок, ласково потрепал мозолистой рукой светлые кудряшки. — Вот тебе чаек, негорячий… Варенье земляничное, бублики. И вы присаживайтесь, — кивнул Анжеле и Савелию.

— Ты же дома чай не пьешь, — изумилась Анжела, глядя на уплетающую бублик с вареньем дочь. Да что там, — она и варенья никогда не ела. Никакого, самого вкусного. Из сладостей признавала лишь конфеты.

— Дома не такой! — засмеялась Олеся.

— Ноутбук принесли? — поинтересовался Феофан. — Эта наша встреча, скажем так… была организована несколько против воли начальства. Лучше сейчас без них посоображать, спокойно. А то Астарий грозился Родиона на нас наслать…

— Кто это? — кусая бублик, спросила Анжела.

— Помощник его, заместитель новый… Ну что, зайчонок, ты поела?

Олеся кивнула.

— В игрушки играть будешь?

— А в какие?

— А вот смотри… — Феофан отдернул занавеску, отделявшую заднюю часть комнаты, с кроватью, покрытой лоскутным одеялом. На кровати что-то шевелилось и пищало. Совенок, бельчонок и мышка-полевка! Олеся взвизгнула от восторга, бросилась к ним. Зверушки не убегали и не дрались между собой; они пищали, ползали по девочке, разрешали себя гладить, а мышка даже кружилась в танце! Олеся взяла пару бубликов со стола для своих питомцев.

— Точно не укусят? — с завороженной улыбкой глядя на дочь, но всё-таки чуть встревоженно спросила Анжела.

— Нет, конечно… Я же им сказал! — гордо ответил Савелий.

— Почему она… так с вами? Почему нельзя так насовсем, если она может?! — отчаянным шепотом.

— Ну ты же сама понимаешь. — Феофан склонил голову и невесело улыбнулся. — Она даже больше «наша», чем ты… Здесь она среди своих. Здесь говорит душа…

— А почему вообще всё так, за что? Из-за той истории? А её изменить нельзя никак?!

— Посмотрим. Не нервируй её, не наблюдай; пусть себе играет спокойно. А вот… «вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» — лицо внезапно Феофана посуровело. Но Анжела всё равно смотрела на него почти влюбленно.

— Откуда? — улыбнулась. — Про Штирлица?!

— Откуда, откуда… Что я, телевизор смотреть не могу, по-твоему? Не то тебя волнует. Скажи лучше — ну зачем, зачем ты Виктории написала? Кто тебя просил, а? Что один, что вторая. Не можете не учудить чего-нибудь! Не живется вам без этого! Верно говорят: муж да жена — одна сатана… Впрочем, наверное, вы все такие, — рукой махнул.

— Всё? Какие?

— Смертные. Любопытные, невыдержанные, творящие что попало под эмоциями, а не подумав, как след…

— Ну… Не буду больше. Правда-правда! А… как вы узнали так быстро? Я ведь сама… почти забыла…

— Вот! Вот так вы и делаете дела! На эмоциях натворите, и забудете! А нам — расхлебывать. Да ладно… Откуда знаем? Астарий любезно сообщил. Сильно ругался… Вот скажи, чего ты хотела добиться этим?

— Ничего, — Анжела пожала плечами. — Просто… Если она его любовь, а не я… то может, имеет право знать. Я не буду удерживать, скрывать…

— Гордая, да? — всплеснул руками Феофан. — Боже ты мой… Ты хоть понимаешь, куда ты послала сообщение? — (с ударением на «куда»). — В две тыщи двадцатый год! Ты собираешься гордо пожертвовать мужем, «отдать им их любовь», а её, может, нет в вашем времени! Понимаешь?!

— Нет… Я не знала…

— Читать надо было даты в соцсети, хотя бы! И что теперь будет?! Придётся ей как-то дальше объяснять, и про время тоже. Но как? Не тебе бы этим заниматься!

— Феофан… а как же сообщение ушло? В будущее?

— Этого я уже не знаю. Эти ваши компьютеры — искусственные разумы, живут своей жизнью. Хранят многое, что стерто. Кто их разберёт… Но Виктория в теперешнем времени, в две тысячи четвертом, — если она вообще есть — моложе тебя. Она еще ни Арсена не знает, ни соцсетей не имеет. Тебе показывают тот период ее жизни, видимо, который оказывает влияние на твою. Я так думаю… А здесь её вообще может не быть. Мир изменился, многое может быть иначе.

— Выходит, это не просто время, а словно вообще разные миры? Параллельные? — задумалась Анжела.

— И так, и не совсем. Не то, чтоб параллельные прямо уж… Наш мир один. Но… каждый человек — это уже свой мир! Каждый видит мир по-своему. И в результате… создает его разные варианты… измерения, — в едином. Видишь, не только Астарий с помощниками влияет на это, а все… В какой-то мере.

— Что же мне теперь делать? — Анжела нахмурилась, задумавшись. — Написать Виктории, что это была глупая шутка? Феофан, а может… и не ушло сообщение?

— Ушло, не сомневайся, — вздохнул кладбищенский сторож. — Что написать? — он запустил пальцы в буйную шевелюру, облокотился на стол, глотнул чаю. — Нет, шуткой не отделаешься. Слишком мало кто мог знать про неё и Арсена, почитай, что и никто… Из тех, кто мог писать. Да не ревнуй ты, хоть сейчас-то! — возмутился он, заметив, как Анжелу передернуло от слов: «её и Арсена». — Воспринимай как другую жизнь, и всё! Собственно, так оно и есть. Просто ты выкопала это. Может, у тебя в прошлой жизни ещё сильнее с кем любовь была, — он же не ревнует?!

— У меня ничего не было. Я клон. — Анжелу прошибло на жалость к себе. Ведь только здесь ей теперь могут посочувствовать, только здесь можно расслабиться. Хоть немного.

— Всё у тебя было, и клоном ты была не всегда. — Феофан потянулся к ней через стол, взял Анжелину ладошку. Рука просто утонула в его грубой, жёсткой, но очень тёплой лапище, хотя сама Анжела была выше сторожа. Заплакать всё ещё хотелось, но стало легче. Да и… о деле думать надо.

— Так вот… Напиши ей, как есть. Это лучше всего. Но без подробностей. Особый упор на то, что у него всё в порядке; и что живёт он в другом (это главное!) времени. И всё…

— А что тебе клоном-то не живется? — вступил в разговор Савелий. — Никто ведь ничего не приказывает. Делай, что захочешь, что считаешь нужным… Виктория — живая женщина в другом измерении. Ты — её копия здесь. Ну и что? Ещё неизвестно, как было бы лучше… Привязались вы к этому слову…

— Да?! А почему я должна чью-то судьбу повторять? — взвилась Анжела.

— Судьба… — протянул Феофан. — Что судьба? Вон, погляди, — он указал на окно, за которым зеленело кладбище. — Всё кончается одинаково… Что было твоим изначально, что сама наработала — мыслями, чувствами, делами, — то от тебя не уйдёт и после. А судьба всё равно варьируется… Ты влюбилась в Александра, хотела быть с ним, — это твоё? Это ты сама, или тебе навязали; как считаешь?

— Не знаю… — прошептала Анжела. — Считала, что моё…

— Если б на тот момент спросили тебя, — согласна ли поступиться чем-то? — согласилась бы?

— Тогда — да. Да ведь он и спрашивал…

— Кто?

— Астарий… в церкви.

— Так значит, и твоя воля в том была, видишь? Не случайно ведь всё. Просто… ты узнала, как это происходит. Оттого и возмущение твоё. Другие ничего не ведают, а полностью никто не свободен…

Анжела молчала, обдумывая сказанное.

— Ты не думай, что мы тебя уговариваем, пытаемся навязать что-то, — сторож заметил тень сомнения, омрачившую лицо женщины. — Видишь ли, если сейчас вернуть тебя в первоначальное состояние… я даже не знаю, что будет, — продолжал Феофан. Он говорил медленно, одновременно размышляя сам. — Астарий знал бы, наверное. А может, и нет… Нам же неведомо даже то, возможно ли это теперь вообще. Мы сейчас варианты разбираем, чтобы ты не ошиблась в решающий момент. А их трудно предугадать, вот так гадая на кофейной гуще, как мы теперь… Вдруг всё изменится слишком сильно? Не страшно тебе? Вот Олеся… я понимаю. Но будет ли она иначе вообще? Мы ведь не знаем даже, что было бы с тобой сейчас, если б изменения не было. Никто теперь не в силах узнать это…

— Да, а Олеся? — Анжела словно вынырнула из сна. — Она при чём, за что? Вот, взять хоть это одно…

— За что — именно она, — это нам не узнать. Здесь и ноут бессилен. Для нас, во-всяком случае. Это надо смотреть её прошлое… А почему она именно у тебя, вот это, конечно… результат схожести с Викторией. Да… Но теперь-то как уже?

— И, гляди, — снова подхватил Савелий, — сейчас ноутбук у нас, он работает и у тебя. На Викторию мы можем повлиять, на ее жизнь, точнее… Мы уже пытались однажды; что-то ведь и вышло. Но, видно, не всё. Астарий и помощник его, они лучше в этом шарят. Надо лишь сформулировать четко, что мы от них хотим… Но, чтобы занялись этим они, а не мы сами, корявыми лапами… А заупрямятся — так ноутбук у тебя; пригрозить можно, что сама начнёшь всем жизни менять! Мало не покажется!

— Да ну, Савелий, детство это, — покачал головой Феофан. — Кто мы против них? Угрожать ещё…

— Не детство, а рабочая гипотеза! — глаза лешего озорно сверкнули.

— Пусть так. — устало согласился сторож. — Сама-то что надумала? — обратился он к несколько обалдевшей Анжеле. — Мы ведь тоже всего лишь предполагаем…

— Значит, я могу делать, что хочу? И жизнь будет меняться? В любом случае?

— Ну конечно…

— А ноутбук останется у меня?

— Да. Но имей в виду — Астарию это сильно не нравится, и он будет стараться изъять его у тебя.

— Значит, надо не отдавать… Согласиться остаться клоном. — Она поморщилась. — И требовать полного восстановления дочери Виктории; их благополучия во всём…

— Ага! Только не зарывайся очень, а то, гляжу, разошлась! — Савелий улыбался деревянным щербатым ртом, глядя на повеселевшую Анжелу. — Про золотую рыбку сказку не забывай.

— Постараюсь. Значит, мы ещё повоюем?!

— Обязательно! А теперь пора вам и домой собираться, воительница ты наша. Дочка там твоя уже всех зверей накормила, напоила, да спать уложила; и сама рядом прилегла… Там у вас времени не убыло, а здесь она всё-таки притомилась уже… Буди — и домой. И жди меня опять.