99942
Эта детективная история происходит в недалёком будущем. Профессор из Сколково занимается приближающимся к Земле астероидом, который угрожает планете глобальной катастрофой, а затем неожиданно и самым загадочным образом исчезает. Однако мировые власти стараются замять исчезновение астероида, а ученых заткнуть. Но это не единственная странность и далеко не самая необъяснимая: появляются другие, гораздо более заметные и пугающие. За дело берётся не самый обычный московский следователь…
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги 99942 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
ХИРОН
Следы многих преступлений ведут в будущее.
Станислав Ежи Лец, «Непричёсанные мысли»
Уставшая от пробок Москва, по-утреннему вялая, но беспокойная, как муравейник, ворочалась под пышным одеялом низких облаков. Плотные потоки машин струились по МКАДу в обоих направлениях, и водители, втиснутые в узкое горлышко очередной стройки, ёрзали из ряда в ряд, шарахаясь от чересчур наглых и проворных товарищей.
Ещё вчера на улице звенело лето, обжигало лучами поблекшие рекламные щиты, а сейчас — небо закрыла бесконечная наволочь, вытравив голубой в серый. Впрочем, такое серое небо казалось москвичам привычней.
Максим Дюзов тянулся за «Ниссаном», перебирая в памяти косточки вчерашнего вечера. Аня извелась. В подъезде забился мусоропровод, и приторно-тошный запах принялся заполнять один этаж за другим, пока не добрался до пятого, где проник в квартиру Максима.
«Сделай что-нибудь!».
«Например?»
«Позвони кому надо, ты же мент! Пусть приедут, разберутся».
«Кому надо уже сообщили, что ты бесишься?»
«Воняет, вот что!.. Ах, я, значит, бешусь? А тебя, как всегда, всё устраивает, да? Всегда всё устраивает, лень пошевелиться. И пусть любимая страдает от этого кошмара? Как ты меня достал!»
«Достал? — апатично подумал Максим. — И когда успел?»
Глупо, в конце концов, считать, что если ты работаешь в Следственном комитете, то можешь всё. Во-первых, и в который раз, ты не «полицейский» и не «мент». Во-вторых, несмотря на то, что в обычной жизни корочка — довольно весомый инструмент прочистки чужих мозгов и побудитель к действию, тем не менее, она не всесильна. От удостоверения мало проку, если заболел коммунальный работник, обладающий крепким социальным иммунитетом, а заодно и единственными ключами от двери в мусороприёмный бункер, в тот, что рядом с дверью в подъезд. И не могут узбеки без ключей эту дверь открыть, не могут вывезти мусор, не могут пробить засор, не могут защитить от упрёков:
«Давай же, разберись с мусором, мужик ты или кто? Мусор — это твоя специальность, или ты даже с этим не в состоянии справиться?»
«В состоянии…»
Только эти вечные сроки, дела, планирование предстоящего дня… и забываешь о просьбах и обещаниях, теряешь их, точно крошечные несущественные детали.
Ругань по поводу забитого мусоропровода просочилась, словно последствия «обонятельной катастрофы», и в утро этого дня. Анины упрёки атаковали мысли о незаконченной на работе нудной мелочёвке, взрывали их и самоуничтожались. Максим не мог сосредоточиться: заварил кофе, забыл чашку у компьютера, заварил чай, полчаса держал оборону в ванной, после, одеваясь, обещал позвонить, ускорить копошение вокруг подъезда «с забитой кишкой», уверял, что не забудет, как вчера и позавчера, и, в конце концов, вышел из дома почти на час позже.
Дюзов скрипнул зубами и посмотрел в сторону. Справа, закрывая Ромашково, торчал двухметровый забор. Зимой Максим катался в Ромашково на лыжах. Размазанная по дорожному полотну пробка шевельнулась, машины проползли несколько метров. Максим прополз с ними, и в просвет между бетонными блоками, куда спускалась лестница, и где виднелось вспоротое экскаватором зелёное брюхо поля, хлынули воспоминания о последнем снеге.
В эту зиму снег лежал долго, сезон закрывали восьмого марта, устроили трассу на десяток километров и конкурс красоты среди лыжниц. Самую красивую из тех, кто «выжил» после тридцати четырёх километров, выбирали лыжники-мужчины, у которых забег был на пятьдесят. Трибуна, воздушные шарики, музыка из огромных динамиков, сизые лоскуты шашлычного запаха над подтаявшим снегом. И солнце, много яркого чистого солнца сквозь кристальный ветер Большой Весны. Максиму с трудом удалось вырваться из утренних планов Ани и приехать, чтобы снова встать на упругий «полупластик», взять в руки палки и, склонившись над спуском, увидеть, как бьются в слегка разъезженной водянистой колее лыжи. В эти моменты он не замечал того, что видел прежде, что колко давило в спину — белоснежные поля износились и обмякли, зима умирала, и земля уже виднелась под снегом, проступая трупными пятнами рыжей глины и плешивой щёткой прошлогодней травы…
Снова тронулись, Максим опустил стекло и выглянул. Пробка уходила вверх и теснилась красными стоп-сигналами, обтекая строящийся заезд на второй уровень. С тех пор, как московские власти решили сделать МКАД двухэтажной, та погрузилась в ещё больший транспортный хаос. Максиму это напоминало прививки: чтобы сделать лучше, тебе сначала делают хуже. Хорошо бы, если так… если будет лучше. А не как всегда.
А для Ромашково прошедшая зима была последней. И эти изменения бесили Максима. Зачем глупая неугомонность терзает этот мир руками живущих в нём людей? Неужто нельзя выстроить жилой комплекс не на месте Ромашковского леса, где проходит лыжня, а в другом? Где просто… нет ничего, к чему привыкли люди и что не хотят терять?
Максим тяжело вздохнул, его взгляд упал на телефон. Звонок начальника застал уже в дороге, подправил утренние планы, направив на место преступления, — именно поэтому Максим стоял сейчас на МКАДе, а не мчал прямиком в управление по «выносной» магистрали без светофоров. Причина случилась в Сколково, на карте — рядом, двадцать километров по кольцевой, полчаса езды, с пробками — уже полтора. Максим с тоской посмотрел на время под замершей стрелкой спидометра.
Наукоград Сколково — утроба перспективных мыслей, остриё прорывных технологий. Город в городе, со своим центром, окраинами, дорожными развязками, жилыми кварталами, торгово-развлекательными центрами, ресторанами и общежитиями. Размером с европейскую деревню, вроде Берна, только новый и просторный. А главное — офисы и лаборатории вместо заводов и фабрик. Самое необычное производство из тех, что создавалось в Москве. Научное творчество, выпускающее перспективу и мечту. Бесценную надежду на головокружительный прорыв в будущее.
Однако, в каких бы эмпиреях ни парили шары научных мыслей, их прочно удерживали нити бытовых основ человеческой жизни. И здесь, как и в любом другом человеческом муравейнике, произойти могло всякое. Правда, сколковские происшествия были весьма специфичны. Взрыв в лаборатории, устроенный невнимательными практикантами. Пропажа азиата-уборщика, крутившегося около загадочной «шайтан-машины». Отключение проводного электричества на основной подстанции, произошедшее из-за путанности и многотомности инструкций. Ну, не беда — имеется три резервных. Здесь всё серьёзно и с головой. Кругом камеры, датчики, электронные щупальца высокотехнологичного и невидимого организма, упрятанного в недра лабораторий и распределённого по секторам и отделам — под пристальным взглядом подобного существа не проскочит и мышь, а если проскочит, то её внутренности, искусственные и естественные, окажутся на ладони биодетектора, термодатчика, энергорадара и так далее.
Максим нетерпеливо вздохнул и дотронулся до мягкой кнопки на руле, включил магнитолу. В салон проникли звуки и голоса.
— Тогда вот вам первый вопрос и сразу три варианта ответа, — объявил ди-джей.
— Угу, — ответил другой голос.
— Хирон двадцать шестьдесят это… внимание! Это линия косметики для мужчин от двадцати до шестидесяти, страдающих избыточной потливостью, или… Это художественный фильм, действие которого происходит в две тысячи шестидесятом году, или… Это открытый в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году астероид, названный в честь древнегреческого бога, наполовину кентавра, наполовину человека, потому что сам наполовину комета, наполовину астероид… Итак?! Ваш ответ!
— А-а-кх… А что было первым?
— Линия косметики для потливых мужчин — первый вариант, научно-фантастический фильм — второй, и третий — то ли астероид, то ли комета, небесное тело, названное в честь какого-то там древнего бога. И пока вы думаете, напоминаю, что спонсором нашей викторины является мультиплекс «Рытвино». Двадцать различных кинозалов формата шесть-дэ под одной крышей, а также рестораны и увлекательный шопинг для всей семьи, всего в паре километров от МКАДа по Рублёвскому шоссе. Торгово-развлекательный центр «Рытвино» — приходи, не пожалеешь! Ну, готовы ответить?
— Да… я не уверен, конечно, но, кажется… я думаю, это первый вариант.
— Какой?
— Ну, там это… косметика типа…
— Вы уверены?
— Нет.
— Тогда вот вам сюрприз от торгового дома «Рытвино» — вторая попытка! Потому что первая, тым-тыры-дым-с… Мимо! Итак, это не линия косметики, тогда что? Напоминаю, что за правильный ответ мы дарим вам скидочную карточку на целых пятьдесят процентов, действующую при покупке на сумму от десяти тысяч рублей. А также бесплатный билет на премьеру новейшего блокбастера «Живая сталь два», билет на любой сеанс в любом из двадцати различных кинозалов, в том числе в новом, ультрасовременном «Хироне», в честь которого наша викторина. Так что же такое «Хирон двадцать шестьдесят»?
— Акх-м-м, ну, тогда это фильм.
— Подумайте хорошенько…
— М-м… астероид?
— Да! Вот он наш победитель, мощью собственной эрудиции доказавший, что ему по праву достаётся скидочный купон и бесплатный билет. Поздравляем, оставайтесь, пожалуйста, на линии…
— Но… я из Якутска…
— А сейчас в нашем эфире неподражаемые «А-ха» с песней «Лайфлайнз».
Динамики всплакнули звуком приземления, будто приняли удар упомянутого ведущим Хирона, который вместо того, чтобы погрузить Землю в огненный хаос, распустился аккордами и растёкся по цветущим равнинам мягким норвежским баритоном:
One time to know that it's real
One time to know how it feels 1
Песня нравилась Максиму, хоть познаний в английском языке и не хватало для того, чтобы понять, о чём поёт Мортен Харкет. Ему казалось, что это грустная песня о человеке, который пропустил какую-то важную, «ту самую» возможность, шанс, выпадающих раз в жизни, и теперь страшно об этом жалеет. Мысленно подпевая солисту, Максим оглядывался на собственную жизнь, и ему тоже делалось немного грустно.
What do you see?
What do you know?
What are the signs?2
Впрочем, песня была о его работе.
Максим вывернул с развязки и увидел гигантские блоки парковок, дырявые, как швейцарский сыр Эмменталь. В отверстиях не прекращалась автомобильная суета. За парковками топорщились постройки необычных форм и расцветок, административные и лабораторные корпуса.
Сколково встретило Дюзова контрольно-пропускным пунктом с бодрым, пахнущим кофе охранником в чёрной форме, который ощупал машину матовым взглядом необычных очков, наверняка со встроенной камерой. Максим показал удостоверение и направил «Форд» прямо, через сто метров налево, в точности следуя инструкциям навигатора.
У входа перед высоким зданием уже ждала следственно-оперативная группа. При появлении Дюзова из кареты «скорой помощи» вывалился шаровидный Огрелкин, судмедэксперт, и, что-то дожевывая, принялся отряхивать руки.
Максим поздоровался и вместе со всеми двинулся к проходной.
— Что случилось? Почему не внутри?
— Спросили старшего, — пожал плечами оперативник. — Без тебя не пускают.
— Исправим.
Здесь авторитет его «корочки» был незыблем. Она напиталась силой, точно земля волшебством сказочного леса, и за проходной, в стеклянном рукаве главного входа, Максим неожиданно почувствовал себя обновлённым: прохладное утро счистило накипь бытовых неурядиц, позолотило протокольную бледность. Эскалатор с лёгкостью оторвал от земли, услужливо поднял наверх и деликатно толкнул на неподвижный пол. У дверей Максим остановился, обратил лицо к светлеющему небу, зевнул, потёр переносицу — и преобразился. Близость нового расследования зажгла его, превратила в тот самый Хирон, охваченный дуализмом собственной природы, и направила в интригу неизвестности. Максим толкнул дверь, и следственно-оперативная группа высыпалась в вестибюль исследовательского института.
Началась привычная работа.
***
Утро первого июня 2035 года омрачил труп, обнаруженный практикантом Захаркиным в коридоре напротив входа в кабинет своего руководителя, профессора Булгарина.
Сперва Захаркин испугался, что мёртвое тело принадлежит профессору — накануне вечером Низам Дмитриевич остался ночевать в кабинете. Ничего сверхъестественного: засиживаясь, профессор довольно часто пропускал последний шаттл до метро и устраивался спать на диване. Но присмотревшись, Захаркин понял, что мертвец ему не знаком: солидно одетый мужчина, около сорока лет, с выдающимся носом и стеклянными глазами. Он полулежал на полу, спиной к стене, голова на груди, ноги согнуты в коленях. Покойный выглядел каким-то нереальным, как игрушка из желтоватого пластика, и карикатурным, возможно, из-за своего носа — с таким надо иметь гасконскую гордость и имя Сирано.
В открытую кабинетную дверь тянуло горелой проводкой.
— Глебов, там кофе или что посущественней ящик даёт? — крикнул судмедэксперт вглубь коридора участковому, появившемуся с лестницы и как раз проходящему мимо торгового автомата.
Тот остановился и оценивающе глянул на подсвеченную витрину. Настроенные под размер продукта полки предлагали чипсы, шоколадки, орешки и баночную газировку. Полусфера под потолком бесшумно повернулась, сфокусировав на человеке одну из несколько камер.
— Мяса нет! — доложил участковый Огрелкину.
— Очень смешно! — рявкнул в ответ судмедэксперт и нехорошо закашлял.
— Не наешься никак? — спросил, подходя, Максим.
Огрелкин отмахнулся, прочищая горло.
Криминалист зашёл в кабинет первым, неся перед собой «спейс-регистратор» — чёрный округлый цилиндр, фиксирующий состояние объёмного пространства, своеобразный три-дэ фотоаппарат, — нёс словно римский воин императорскую чашу. Эти штуки поступили в органы совсем недавно и стоили до того страшных денег, что криминалист даже задерживал дыхание, будто ныряльщик за жемчугом. Сканер пространства считывал окружающую среду, изучая объекты сенсором глубины.
— Не надорвись там, — глядя на покрасневшие уши криминалиста, прохрипел судмедэксперт Огрелкин. Он натянул скрипучие одноразовые перчатки и склонился над телом.
— Ну, что там? — спросил Максим у практиканта.
— Пепелище, — отозвался Захаркин, которого Дюзову представили несколькими минутами ранее.
— Так ты уже заходил? — встрепенулся участковый.
— Ну… да… — Захаркин побледнел.
— Товарищ следователь, берём его? — наигранно сказал участковый и вцепился в острый локоть практиканта.
— Погоди, — сказал Максим, заглядывая в лицо Захаркина. — Что за пепелище?
— Ну, костёр, и раздрай будь здоров, а Низама Дмитрича нет, я ему звонил, не отвечает… пропал!
— А охрана внизу что? Видела, как он уходил?
— Там ночью нет никого… камеры только, роботы…
— С камер ещё не сняли, — отозвался оперативник, отрешённо наблюдающий за манипуляциями Огрелкина. Усы опера выглядели жёсткими и уставшими, как и их владелец.
— Иди сними, а я пока осмотрю, — скоординировал Максим, и усач охотно оправился вниз, почёсывая за ухом электронной сигаретой.
Дюзов проводил его взглядом. Вейперы, курильщики электронных сигарет, давно перестали быть жаргонизмом, теперь жаргонизм — это он, курильщик классических сигарет, смокер.
— Так, студент, не уходи никуда, тут постой, — сказал Максим практиканту, а участковому: — Проследи.
Оба кивнули.
Огрелкин, измерив температуру трупа, извлёк из печени трупа игольчатый датчик.
«Напротив входа в кабинет в общем коридоре на полу полулежит труп мужчины, ногами в сторону входа в кабинет, спина упирается в стену. Голова трупа наклонена вперёд и слегка повёрнута направо, руки отведены от туловища под острым углом. Левая рука согнута в локтевом суставе под прямым углом, пальцы кисти полусогнуты, кисть находится на передней брюшной стенке. Правая рука согнута в локтевом суставе под тупым углом, пальцы кисти полусогнуты, кисть находится на полу. Ноги согнуты в коленях, несколько разведены. На трупе надето: куртка чёрного цвета, футболка тёмно-синего цвета, джинсы тёмно-синего цвета, носки серого цвета, ботинки чёрного цвета».
Дюзов закончил писать и обратился к Огрелкину:
— Готов?
— Та-ак… — Судмедэксперт помял почти плюшевый подбородок, хлопнул себя по коленям, кивнул и принялся диктовать для протокола осмотра: — На вид, э-э…чуть больше сорока, длина тела…
Закончив с общими сведениями о трупе, Огрелкин перешёл к трупным изменениям:
— Труп холодный на ощупь, температура трупа, измеренная электротермометром в печени путем прокола мягких тканей в правом подреберье, плюс двадцать семь и две десятые градусов Цельсия, при температуре воздуха в помещении плюс… — Огрелкин сверился с термометром, — двадцать пять градусов Цельсия.
— Душно, как между сисек, — вставил участковый.
— Это писать? — отозвался, не поднимая головы, Максим. Огрелкин хмуро посмотрел на участкового, у которого тут же зачесался нос.
Судмедэксперт глянул на часы:
— Трупные явления измерялись в десять двадцать три утра, первого ноль шестого две тысячи тридцать пятого года. Трупное окоченение присутствует во всех группах мышц, кроме нижних конечностей. Трупные пятна бледно-фиолетового цвета, расположены на задней поверхности тела очагового характера, в нижерасположенных частях, при надавливании пальцами обесцвечиваются и восстанавливают свою окраску в течение тридцати восьми секунд. Кости черепа на ощупь целы. Шея без патологической подвижности и следов давления. Кости верхних и нижних конечностей на ощупь без патологической подвижности и деформации. Грудная клетка не упругая при сдавливании, проминается… странно… ну, на вскрытие, по-любому, так что… Других телесных повреждений не обнаружено. — Сидящий на корточках Огрелкин положил руки на колени и задумался. — Чипсов что ли купить. Глебов, там чипсы продают?
— Где? — отозвался участковый.
— В автомате, где-где…
— Как ты про хавку думать можешь, после… — участковый кивнул на покойного, кадык судорожно дёрнулся, — этого?
— Ты же про сиськи можешь. Чипсы были или нет?
— Оставь учёным пожрать.
— Ну тебя!
Отстранённо улыбаясь, Максим повернулся в сторону кабинета и крикнул:
— Мы идём?
— Да, уже можно, — отозвался криминалист.
— Сейчас.
Сидя на корточках и используя сумку как столешницу, Максим написал постановление о назначении СМЭ3, затем набрал «103», представился и сказал:
— У нас труп, заберите.
В кабинете действительно был «раздрай», хоть в протоколе пиши, чтобы не плодить описания — а так ёмко и понятно. Раздрай. Невообразимо далеко от шаблонного «общий порядок вещей не нарушен». В самом центре, на ковре лежал огромный, старомодный системный блок, выпотрошенный и превращённый в мангал. Обгоревший, заполненный пеплом, расплавленным пластиком микросхем приваренный к почерневшему полу, проглядывавшему через прожжённую в ковре дырку.
«Опять грязь и вонища, — думал Максим, глядя на разбросанные по кабинету скомканные, рваные бумажки. — Ну хоть без воды и пены обошлось, а не то — привет туфлям и одежде. Кстати, а где МЧС?» Он поискал на потолке дымовые датчики, нашёл, но в «одёжке» — извещатели спрятали в пластиковые чехлы. Похоже, кто-то позаботился о том, чтобы огонь не оповестил внешний мир о своей вечеринке.
Максим остановился у «мангала» и попытался осмотреться.
Сосредоточиться не получалось. Тихие прерывистые шаги в коридоре воспринимались как вспышки бледно-жёлтого света. Он видел звук. Шаги ложились небрежными мазками, сразу тающими, а голоса судмедэксперта и участкового вспыхивали яркими ритмами:
Держисвоичипсы
Спасибо
ЧтосЭТИМ
Хренькакаято
Движение превратилось в звук. Струи кондиционированного воздуха звонко вибрировали под потолком. Максим слышал, как запричитала случайно откинутая ботинком бумажка. Мир в который раз обратился к нему на своём путаном языке.
Он был готов. Давно свыкся со своей «каруселью». Мозг пытался впитать новую информацию, систематизировать, сделать выводы — и захлебнулся на первых порах.
Цвета стали ощущениями. Серый пепел в «мангале» обдал жаром, потёрся о кожу. Оливковые стены набросились давлением. Мягкий свет подарил ощущение глубины.
Максим покрутил головой.
Кабинет наполняли типичные для учёного предметы, случившийся погром оставил на всём свои грязные отпечатки, вспышки света, привкус мела, боль удара. «Кто-то устроил здесь некислый спарринг», — подумал Максим, набрасывая в уме ключевые пункты протокола («спейс-регистраторы» облегчили процедуру описания места преступления, но не избавили от бумажной волокиты), стараясь не обращать внимания на мешанину чувств. Книжный шкаф походил на кашалота, которого стошнило литературой: книги валялись на полу, белея раздавленными костями листов из-под цветастой кожи пожёванных обложек. Письменный стол напоминал подорванный диверсантами блок-пост: ящички вывернуты на пол, из прямоугольных глазниц таращится слепая пустота. Прикосновение к прохладному дереву подарило привкус горечи. Стулья разбросаны, небольшой холодильник повален, телевизор повёрнут на стенном кронштейне и разбит, ватное брюхо дивана вспорото и выпотрошено; оно кричало алым и звонким, а потом успокоилось. «Нет, пожалуй, здесь что-то искали или пытались уничтожить».
— Кажись, всё, — сообщил криминалист, пряча регистратор в чехол. — Вот та дырка задаёт больше всего вопросов.
— Какая? — спросил Максим.
«Стоп». «Карусель» остановилась.
— А вон та, — криминалист перешагнул через «мангал», приблизился к двери в кабинет, прикрыл её, и указал на углубление в стене, похожее на кратер, десяти сантиметров в диаметре, с неровными, пупырчатыми краями. Будто из пенопластовой стены выковыряли приличный кусок. Вот только стена была несущая, из бетона. Под «кратером» валялась штукатурка и вдавленные в ковёр серые крошки. Максим глянул на труп в коридоре — тот был повёрнут ногами в сторону кабинета, — и увидел на подошвах серые крупицы.
— Ну как? Сильно? — спросил криминалист.
— Да уж… — согласился Максим, — Ты снял? Что это может быть?
— Экспертиза покажет, — криминалист достал пластиковый пакетик и при помощи пинцета перенёс в него комочек бетона. — Смотри-ка, а тут арматура была… и, как корова языком, а? Даже вытянулась, прямо… карамельная такая.
Максим ухмыльнулся, направился к письменному столу и присел над бумажками. Взял одну, повертел в руках, бросил. Подошёл к телевизору, отлепил чёрную наклейку под разбитым экраном и увидел выпуклый серебристый шильдик «Sony».
— Хм, — задумался Максим и стал искать другие наклейки.
В четвертом классе Максим понял, что отличается от остальных детей, это случилось на уроке пения, когда на него внезапно напали звуки, — окатили всеми цветами радуги, словно кто-то плеснул в лицо краской. Из нескольких вёдер одновременно. В этом не было ничего красивого или забавного, тогда Максим едва поборол приступ тошноты. Озадаченная учительница сначала припугнула двойкой, а потом отвела в медпункт.
Это было не заболевание и даже не психическое расстройство — синестезия — способность видеть звуки, чувствовать цвета и слышать запахи. На самом деле, в школе, когда ты учишься всему и у всех, это отклонение — первый серьёзный вызов характеру.
Красный всегда красный, запах свежей краски — резкий и наглый, а несмазанная дверь скрипит. Обычно люди видят, обаяют и слышат окружающее именно так, разделяя и раскладывая по полочкам: цвета, запахи, звуки. Но с Максимом природа поступила иначе — перевернула, переплела и смешала, как на рисунках голландца Эшера. В его мире запахи порой имели цвет, оттенки иногда струились звуками, а сами звуки время от времени преображались в картинки. Ко всему прочему Максиму досталось ощущение эмоций на уровне всего спектра восприятия: он слышал медное бряцанье гордости, видел землянистый цвет ненависти и льющуюся серебром симпатию.
Он назвал это «каруселью» — видел в одном из фильмов старый аттракцион с лошадьми, мчащимися по кругу, и лица детей, и морды пластиковых животных, размытые, перепутанные, потерянные. Приступы не были длительными, они всегда уходили. «Карусель» всегда останавливалась.
Крутили у виска друзья, шушукались, спрятавшись под лестницей девчонки, секли двойками учителя. Кличка «Дюза», выданная по фамилии Дюзов, превратилась в «Шиза». Мама, уставшая от работы и женского одиночества, потаскала Максима по врачам, но ничего толкового не узнала и махнула рукой. «У иных, вон, бывает, что кривые да дурные, а этот, вроде, в порядке. Может и само пройдёт».
Само не прошло, и Максим Дюзов сдался.
Привык.
Через пару минут обнаружилось, что на всех предметах в профессорском кабинете отсутствуют значки производителя. На телевизоре под наклейкой спрятан логотип «Sony», на телефоне замазан чёрным фломастером значок «Panasonic», под глобусом, который единственный, кажется, остался нетронутым, до неузнаваемости зашкурена гравировка производителя на подставке. Даже надписи на пластмассовых ручках — и те вытравлены.
Максим потёр лоб, поднял с пола скомканную бумажку и крикнул:
— Студент! — В дверном проёме возник розовый, как поросёнок, Захаркин. — А чем ваш профессор занимался?
— Так это… научной деятельностью… — промямлил практикант.
— Шутишь? — прищурился Максим. — Значит, шашлык-башлык отпадает? Давай конкретней.
— Э-эм, так просто и не скажешь…
— А ты успокойся, подумай. Расскажи всё, что знаешь. Что ваш профессор делал? — Максим заметил борьбу на неспокойном лице практиканта и добавил: — Только человеческим языком, представь, что я студент первого курса.
Захаркин слабо кивнул, набрал в грудь воздух, чтобы начать, но не успел открыть рот, как у него за спиной возникла фурия — низенькая женщина с пышной фиолетовой причёской и ярко-красной помадой на неестественно-пухлых губах. Она влетела в кабинет, как самонаводящаяся ракета, и тут же взорвалась неприятным фальцетом.
— Где он, где он?! Куда вы его дели?!
— Вы кто? — раздражённо спросил Максим, внутренне ёжась от пронзительного голоса, который резонировал с костным мозгом.
— Руководитель кафедры прикладной физики, Мариута Аргентиновна Симонян. А вы?! — выпучила глаза фурия.
— Старший следователь Следственного комитета города Москвы, капитан Дюзов, — неохотно ответил Максим. — Вы были знакомы с покойным?
— Что? Как вы сказали… как с покойным?.. — перешла на шёпот Мариута Аргентиновна. Похоже, ей стало трудно дышать.
— Он мёртв.
— Как?
— Раз и навсегда.
— Женщина, покиньте помещение, — глухо, будто из бочки, раздался голос участкового, держащего практиканта.
— А? Что?.. — Мариута Аргентиновна глотнула воздуха, её глаза приобрели признаки базедовой болезни. А потом она поняла, что ей говорят о теле в коридоре. — А-а… Нет! Того я не знаю, не видела ни разу, носастого этого. С Низамчиком что?! Виталик, — Женщина тронула Захаркина за плечо, — что они с ним сделали? Отстаньте же вы от него. Вцепились, как клещ!
Участковый от растерянности действительно отпустил локоть практиканта.
— Низам Дмитрич исчез… — испуганно сообщил Захаркин с трещинкой в голосе, и, побледнев, посмотрел на Максима.
— Прекратить балаган! — рявкнул Максим, — Глебов! Почему посторонние в кабинете?
— Это я посторонняя?! Это я?! Я не посторонняя! — завопила женщина так звонко, что Максим зажмурился, а криминалист вздрогнул и поспешил выйти.
— Вам знаком человек в коридоре?
— Нет, не знаком, — ответила Мариута Аргентиновна. Она успокаивалась так же быстро, как и вспыхивала, словно две личности сражались за контроль над телом.
— Кем вы приходитесь Низаму Дмитриевичу?
— Я… ему… начальник кафедры, где он… работает…
— Чем занимался профессор?
— Научной деятельностью.
Максим тяжело вздохнул и сжал губы.
— Следователь имеет в виду, чем конкретно? — помог Захаркин.
— А-а, конкретно… так этим, исследованиями.
— Какими исследованиями? — теряя терпение, спросил Дюзов. — Секретными?
Захаркин и Мариута Аргентиновна переглянулись и хором ответили:
— Нет!
— Он работал над квантовым восстановлением сложных биологически активных последовательностей с высоким уровнем организации, — сказала Мариута Аргентиновна.
— А понятней? — попросил Дюзов, вертя в руках скомканную бумажку.
— Людей восстанавливал.
— В институте? — удивился Максим. — За деньги?
— Да нет же! Вы не так поняли… — улыбнулась начальник кафедры, обнажая пожелтевшие зубы. — Это научно-практические исследования, следующий шаг… наша лаборатория, вы же знаете, сейчас это передний край, квантовые восстановления…
Неожиданно глаза у практиканта вспыхнули.
— Наша лаборатория занимается квантовыми восстановлениями, — перебив Мариуту Аргентиновну, принялся выстреливать словами Захаркин, — это когда путём приложения энергии в любой точке пространства можно породить из вакуума совершенно любую элементарную частицу, причём не одну, а множество, да ещё и с заданными свойствами. Мы можем создавать совершенно любые материалы в любом количестве прямо из вакуума.
— И людей?
— Да. Разумеется. А чем люди принципиально отличаются от… от, скажем, бетона? Те же самые элементарные частицы, только расставленные в другой последовательности. Это, как конструктор — кирпичики одинаковые, а собрать можно всё, что угодно.
— Так, минуточку, — нахмурился Дюзов, — это какой-то новый способ клонирования?
Практикант открыл было рот, но передумал и закрыл, поскрёб затылок и нахмурился:
— И правда…
— Нет, — едко вклинилась в разговор начальник кафедры. — Кого вы слушаете? Всё не так. Нельзя просто взять и создать что-то на пустом месте из вакуума, можно только восстановить что-то, имея матрицу сохранённой копии.
— Объясните, — попросил Максим, косясь на погрузившегося в раздумья Захаркина. Практикант насупился, глаза задёргались, он принялся активно грызть ногти, то и дело заглядывая в коридор, где лежал труп.
— Сначала мы считываем состояние материи, то есть пространства, делаем, так сказать, снимок, а затем из него, из этого снимка, можем восстановить определённый участок. Сотворить что-то с чистого листа мы пока не можем… это очень сложно и требует решения бесконечно запутанных комбинаций многомерных пространств Калаби — Яу, которые, к сожалению…
— Извините, перебью, этого достаточно. Я, кажется, понял. Вы не знаете, могли ли в кабинете профессора храниться какие-либо важные документы… ну, может, в компьютере… которые могли бы заинтересовать конкурентов или врагов?
— Низам Дмитриевич до невозможности старомоден, он всё хранит на бумаге. Распечатывает, распихивает по папкам, а в компьютере… даже не знаю, — Мариута Аргентиновна скривила рот и брезгливо посмотрела на превращённый в мангал системный блок. — А? Вы сказали — «врагов»?
Максим перехватил её взгляд.
— Да, врагов, у него же, наверняка, были недоброжелатели? Завистники, подсиживатели. К сожалению, похоже, здесь всё уничтожено… надеюсь, вы сможете собрать все эти бумажки, — он обвёл взглядом кабинет.
— Никаких проблем! — встрепенулся Захаркин. — Кабинет профессора раз в неделю копируется.
Максим несколько раз моргнул:
— Не понял…
Начальник кафедры побагровела, сжала губы и уставилась на практиканта, который вмиг побелел. Будто фурия высосала из него остатки крови, вздувшись, как сытый комар.
— А что? — разлепив пересохшие губы, прошептал Захаркин. Трещинка в его голосе расширилась. — Это же не секретное… что вы так на меня смотрите?
— Я правильно понял, у вас есть так называемый снимок кабинета профессора Булгарина до момента его исчезновения? Без этого пепелища и с целёхоньким диваном? Так, так, так, минуточку… и, опять же, если я правильно понял, вы можете каким-то хитрым научным способом всё это восстановить?
— Д-да, — робко кивнул практикант.
— Да, — властно подтвердила Мариута Аргентиновна. — Можем мы, можем, только это весьма энергоёмкая процедура, знаете ли, необходимо разрешение профессора, а ещё… ну, как минимум Низам Дмитриевич должен одобрить.
— Профессор пропал, — Максим наклонил голову к плечу.
— Вот и ищите! — парировала начальник кафедры.
— Искать-то мы будем, но кабинет придётся восстановить. Это не вопрос торгов. А ваш отказ — препятствие следствию.
— Но это сложная процедура…
— Сегодня четверг, — сказал Дюзов, едва заметно кивая. — В понедельник… В понедельник кабинет должен быть восстановлен.
— А вам для чего?
— Чтобы выявить, кто и что здесь искал, — Максим окинул взглядом «раздрай», — или что пытался уничтожить. А пока мы объявим вашего профессора в розыск. Как главного подозреваемого.
При этих словах фурия закрыла рот руками и, пошатываясь, вышла в коридор.
Пятницу Максим провёл в управлении за текучкой. Скучная техническая работа, но сердце грели близость пятничного вечера и свободные от дежурств выходные.
В конце рабочего дня, направляясь к выходу, Максим встретил у комнаты выдачи оружия Игоря Пономарёва, соседа по кабинету.
— «На ремне» сегодня?
— Ага, — сказал Пономарёв, попыхивая электронной сигаретой и поглядывая в дверной проём на окошко оперативного дежурного.
— Чего в отеческий дом не заглядываешь? — Максим кивнул в конец коридора, где минуту назад запечатал замок личным чипом.
— Весёлая группа собралась. С опером из ОБЭПа всех в дурня натягиваем. Вот бы и ночью так, тихо — не дежурство, а золото будет.
— Бульбулятор свой всё мучаешь? — усмехнулся Максим.
Пономарёв открутил мундштук, продул, прикрутил, как-то нервно повертел в руке е-сигарету и сунул в карман рубашки. На колкость коллеги промолчал — хохмы по поводу электронного «косячка», с которым он вечно возился, разбирал, прочищал, менял воду, собирал, Пономарёв научился игнорировать.
— Что там у тебя? — заглянув в комнату выдачи оружия, спросил Максим. — На автоматы рыбнадзора глаз положил?
— Да карточку-заместитель где-то слил. По рапорту ствол получал сегодня. Твою налево… Валентинович звездюлей выпишет, ни одни погоны не выдержат.
Проблемы любили Пономарёва, любили горячо и верно. На работе они следовали за ним по пятам, одаривая частыми поцелуями и объятиями. Из-за своей безалаберности и разгильдяйства Пономарёв перебрал почти все виды взысканий, — вплоть до понижения в звании, — некоторые по несколько раз. Порой складывалось впечатление, что он плывёт против течения в грязной реке.
— А здесь чего трёшься?
— Да вот, попросил поискать… вдруг в прошлые сутки забыл забрать.
— Нет ничего! — крикнул в окошко оперативный дежурный.
Игорь Пономарёв обречённо кивнул, достал е-сигарету и протянул Максиму руку.
— Ладно. Пойду.
— Давай. Удачи ночью.
— Удача здесь ни при чём…
На улице Максим вдохнул рыхлый воздух. Напористое солнце прожарило асфальт, выварило утренние лужи в пыль. Душноватый запах старой резины и въевшихся в асфальт масляных пятен упрямо висел в воздухе, сопротивляясь слабому ветерку. Привычный и по-своему уютный душок.
Максим забрался в машину, пристегнулся, вытащил из кармана мобильник, бросил в ящичек под приборной панелью, вспомнил об Ане — опять начнёт паниковать и обвинять. Взял телефон и набрал номер. Недоступна. Странно. Ну и чёрт с ним, наверное, забыла зарядить. Так даже проще.
Он расстегнул рубашку, расширил воротник, вырулил с территории комитета и тут же упёрся в пробку. Привычно ругнулся и включил радио. Эфир отбивали пульсации «Вива ла вида» британской «Колдплэй». Песня взбиралась по лестнице, чеканя ступеньки рваными аккордами и словами, созвучными с настроением, но слепыми и бессмысленными для Максима.
I used to rule the world
Seas would rise when I gave the word
Now in the morning I sleep alone
Sweep the streets I used to own 4
Максим вернулся мыслями к делу в Сколково. Вскрытие выявило странность: в теле покойного, найденного у кабинета пропавшего профессора, полностью или частично отсутствовали некоторые жизненно важные органы, причём без всяких следов ампутации. Аорта, кусок лёгкого, часть печени, сердце… сердца не было вообще. Огрелкин составил отчёт формальным языком, но даже через эту выхолощенную сухость чувствовалось его бескрайнее удивление.
Под вопросом стоял и сам профессор — что с ним? В голове жужжали три версии, базирующиеся на том, что убитый представлял для профессора некую угрозу. Это выходило из того, что в кармане трупа был найден заряженный магазин, а на пальцах — следы порохового дыма; пулю нашли в стене за книжным шкафом. Булгарин мог расправиться с нападавшим, затем удалить сердце и скрыться. Однако, нападавших возможно было несколько, и значит профессора могли похитить. Но почему гипотетических похитителей не заметили роботы? Попробуй ускользни от этих шарообразных сторожей и многоглазых соглядатаев. Но… профессор ведь ускользнул, да и труп камеры наблюдения «проморгали», словно и не пролежало тело в коридоре полночи и всё утро. Третий вариант: профессор исчез до того, как к нему пришёл убитый, а в кабинете и коридоре «похозяйничали» неизвестные. Что же тогда случилось с записями? Почему на видео дверь кабинета даже не открывается? Это хорошая зацепка — надо выяснить, кто имел к ним доступ.
Максим немного продвинул «Форд» и заодно избавился от жужжания первой версии. Осталось две: профессор либо похищен, либо скрывается от возможных убийц. Ключом к пониманию могли бы послужить материалы, которые он (или кто-то ещё) пытался уничтожить. Перед мысленным взором всплыл «мангал» из системного блока, который, став воспоминанием, разросся до огромных размеров и занял едва ли не весь кабинет Низама Дмитриевича.
Максим облизал губы, «Колдплэй» поднялись, наконец, по лестнице и теперь заканчивали песню печальным нытьём, которое хотелось промотать.
— Хирон, чёрт бы его… хвостатая профессура.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги 99942 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
