Сиринга

Алексей Иванов (2024)

Именно сказочность восприятия автора, как художника, превращало для него суровые девяностые в самую настоящую Сказку, которая происходила на подмостках его жизни.

Глава 14

Так, вяло-по-вялу трепыхаясь в словах и в шагах, они проходили мимо ресторана «Горизонт». Куда и решили заглянуть. Чтобы продолжить общение, повысив его градус. И оживив интерес.

На что молодая чета отреагировала полнейшей нерешительностью и пассивной замкнутостью в четырех стенах своей усадьбы. Найдя это прямым противоречием с контекстом:

— Фу-у, «Гарик»… — отреагировала Лето и многозначительно посмотрела на мужа.

— Мы не ходим по таким местам! — поймал Амелес её взгляд и понимающе улыбнулся.

Таким образом Ганеша, Сиринга и Ахлис оказались перед фактом набитого до отказа молодой четы бара, который Сиринга тут же охарактеризовала, как вечер встреч её бывших одноклассников. Который совершенно вылетел у неё из головы и теперь воткнулся. Естественно, менее совершенно.

Свободными от плотного общения экс-школьников с трёх параллельных классов были лишь круглые плюшки табуретов у стойки. И Ганеша, укрепляя под стойкой слабый дух заказного пива нелегальным «Маккормиком», накануне купленным им для празднования успеха экспансии по обретению счастья, отвлечённо наблюдал за тем, как вокруг Сиринги, полилогом входящей в рефлексию школьных воспоминаний, постепенно собралось десятка полтора восхищённых школьных поклонников. Что выдавало в ней «Синдром Королевы» с её неуёмной жаждой покорять. И его парадоксальной фазой — быть покорённой, основанной на эффекте «Троянского коня». Но быстро поняв, что все они для неё — пройденный этап, Ганеша закрыл чувство ревности в погреб небытия и вербально предоставил Сиринге свободу самой форматировать программу действа. Осознавая, что тем только выиграет, подчеркнув доверие к ней и отличием от её возможных «бывших», вынужденных из-за тирании ревности постоянно навязывать ей диктат поведения.

Заметив краем глаза, что Сиринге хочется танцевать, и опасаясь выделений огорчения по поводу того, что сам он давно уже был чужд подобного рода культмассовых мероприятий, Ганеша попросил исполнить этот обряд Леона. С которым пару минут назад его познакомил один из друзей Сиринги, официально представив того, как своего лучшего друга.

Визуально Леон почти не уступал ему, и Ганеша решил, что ей будет приятно с ним пообщаться.

— Леон, потанцуй с Сирингой. — попросил Ганеша, пока Сиринга общалась с группой окруживших её восхищением одноклассников. — А то я не умею.

— Что? Правда, можно? — обрадовался тот, не веря, что сможет дотронуться до святыни.

И войдя в сферу её сияния, Леон галантно пригласил Сирингу на танцевальное слияние.

Если бы у него был не «Галант», а «Делика», он, конечно же, был бы более деликатен.

— Можно, я потанцую? — подошла Сиринга к Ганеше.

— Конечно, танцуй, — милостиво отпустил он ей грех.

Леон танцевал очень даже неплохо. И за парящей в пируэтах парой приятно было наблюдать, вкрадчиво потягивая «ерш» с искрой воображения, высверкивающей, как бы он сам, должно быть, корчился б на месте Леона, не окажись того под рукой провидения.

Расстались они опрятно улыбаясь друг дружке. Так что Ганеша даже позавидовал в этот момент Леону. Но зависть частично была погашена улыбкой Сиринги, в которой просвечивала и таяла воском благодарность за оргию (сокр. от — «организацию»).

Но чтобы добить ся об зависть, он спросил Сирингу:

— Ты научишь меня танцевать?

— Конечно, научу! — подлетела та на волне эйфории. Но упала в любопытство. И улыбка не сходила с пораженного эдакой проказницей лица, а напротив — заходилось смехом. — Ты на меня смотришь так загадочно, будто бы знаешь обо мне что-то, чего я и сама о себе не знаю.

— Я знаю о тебе абсолютно всё! — самодовольно заявил Ганеша.

— Уже? И кто же меня сдал? — и избирательно огляделась вокруг, подозрительно сканируя тех, с кем он общался, пока она танцевала.

— Я вижу тебя всю целиком, — усмехнулся Ганеша над её бытовым контекстом, — а не только твою заднюю часть.

— Заднюю? — ещё сильней удивилась Сиринга, поправив короткую шерстяную юбку.

— Твоё прошлое, — усмехнулся Ганеша над тем, как низко для неё это прозвучало. — Да и ты знаешь из этого только то, кем ты всё это время хотела бы себя видеть. Корчась ради этого перед другими, как Чарли Чаплин. А не то цветное кино, которое действительно с тобой происходило.

— И чего же, по-твоему, я в себе не замечала? — озадачилась она.

— Из этих попыток узнать о себе ты сможешь понять только то, что не знала себя раньше так, как на момент узнавания.

— Тогда что же ты знаешь? — улыбнулась Сиринга, решив, что все его слова это лишь каламбуры для заигрывания с ней и включилась в игру. — И как я смогу себя познать?

— Мне нельзя тебе этого говорить, — улыбнулся Ганеша ещё более загадочно, — ведь атрибутом познания является сомнение. А потому, пытаясь оправдаться, ты сразу же начнёшь себе противоречить. А затем — и мне. А я не хочу тебя менять. Ведь ты нужна мне такой, какая ты есть сейчас. А не той, какой ты являешься на самом деле.

— И какая же я на самом деле? — невольно удивилась Сиринга.

— Этого мне тем более нельзя тебе рассказывать, — усмехнулся он. — Потому что вначале это направит твой познавательный рефлекс не в сторону твоей сущности, а в противоположную ей и постоянно пытающуюся тебя изуродовать действительность. Разочаровав тебя не только в твоих поступках, но и в данной тебе действительности вообще. Повергнув тебя в глубокий внутренний шок и отстраненность. А я хочу всегда видеть тебя только веселой и жизнерадужной!

— Всегда? — улыбнулась Сиринга, засияв глазами. — Ты уже согласен на всегда?

— Ангел мой, боги — это ангелы, достигшие светозарного состояния. А они всегда Всегда.

Ну, разве мог он сообщить ей (во время всеобщей кутерьмы пьяного угара и куража), что подобно тому, как Аполлон является воплощением Истины, она является воплощением Чистоты? Тем более что Пан-Банан собирался… напоить её и попытаться сегодня же ею и овладеть.

И пока Банан собирался и разбирался, подливая водки в её пластиковый стакан с пивом, Сирингу вслед за Ахлис вновь оторвал от него кружащий по зале пары смерч эмоций.

Чтобы вышвырнуть их к нему лишь за новой порцией коктейля.

— Почему ты всё время так хитро улыбаешься? — спросила Сиринга, вслед за Ахлис незаметно для бармена протягивая ему снизу стакан с пивом.

— Просто, у меня такое ощущение, — улыбнулся он ещё более хит’ро, подливая в него водки, — что я люблю тебя!

— Но ещё рано! — погрозила она пальчиком и сделала несколько маленьких глотков.

Ведь признание в любви ассоциировалось у Сиринги с постелью. И как Снегурочка из одноимённой сказки, она всё не решалась растаять в огне его пылких признаний. Опасаясь, что мечта выйти замуж тогда снова превратится в пар, как и с прошлогодним парнем (снегом). Быть может, опасаясь его разочаровать? Ведь актуализация мечты ведет к её десакрализации.

Да и откуда ему было знать, когда уже надо влюбляться и до каких пор это скрывать? Ведь его прежние попытки освоения околоземного пространства неземной любви питались исключительно идеями Платона. А потому и получили строгое название «платонических».

— Знаю, — признался Ганеша. — Я всё знаю. Но что я могу с собой поделать? Знание — лишь предпосылка опыта, а не его следствие.

— Надо себя сдерживать. Ради нас.

А чего он действительно не умел, так это себя сдерживать. Хотя и понимал уже, что именно упрямое сдерживание своих побуждений низшего толка и позволяет нам обретать жизненный опыт. Делая наши мысли для нас же всё более актуальными и конкретными. Позволяя нам с барской руки предыдущего опыта овладения телом всё менее строго и сложно, но всё более играючи их применять. В своем обиходе.

Ганеша всё понимал, но не всё умел. Хотя и замечал, что именно недо-сдержанность постепенно снова и снова и превращает его в дурака — Банана. Транжиря его позитивную энергию понимания на негативные эмоции, пытаясь оправдаться. Лишний раз доказывая ему, что слово «ум» происходит от слова «уметь», а не от слова «умничать». И становиться и для других не умником, а умничкой! В этом-то и была коренная проблема его экзистенции. Искренне недоумевая от того, что как только возникает необходимость действовать, тело то и дело пренебрегает его предостережениями и советами, пуская всё на самотёк. Подобно нерадивому ученику — задорному Банану! Что он мог осознать лишь вспоминая о совершённых им ошибках и о том, как именно он мог бы их избежать, будь он не столь одержим деланием. И поступками других, подражая им. Невольно отделяя себя от тела. Так сказать, не находя с ним общий язык. Который Банан то и дело задорно ему показывал!

Конец ознакомительного фрагмента.