Зима, которая не ты

Алексей Александров-Листопад, 2014

Алексей Александров-Листопад /р 1974/ В 2013 году вышла первая книга "Удивительная Рысь". "Зима, которая не Ты" – новый роман автора. Действие происходит в 90-х и 00-х. Сюжет основан на реальны событиях и, в частности, представляет собой историю легендарного клуба "Там-там". Это книга о жизни, любви и музыке, в которой каждый соотечественник увидит знакомые детали того времени Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 2 Перемотать назад, пауза

В этих строчках присутствовали мрачные мотивы. Но то была мрачная атмосфера девяностых, город переживал не лучшие свои времена. Всюду ощущалась атмосфера гниения. Резким и внезапным контрастом ко всему была музыка. В университете образовалась группа со странным названием «Люблю Федерико». Началось все с безумных вечеринок под «Pixies» и недорогое, но качественное бухло. Это был божественный голландский спирт «Royal», или бархатистый «Сердолик Тавриды», который стоил, в общем-то, копейки. Еще совсем недавно не было ничего, кроме «Вазисубани» и «Алазанской долины», недорогих вин, распространенных в Питере еще при Советах.

Присутствовали марихуана и безумные сексуальные оргии, но это быстро выветрилось. Лет в восемнадцать я в первый раз взял в руки бас-гитару и познакомился с Дроздовым, студентом-распиздяем с физфака. Этот факультет отличался особенным раздолбайством и нехилой страстью к различным жизненным радостям. Запомнилась, например, вечеринка дня рождения Югова, который со мной вместе приехал учиться в Питер из Костомукши. Был куплен ящик портвейна, ящик пива и ящик водки. На каждого участника и вышло по одной бутылке каждого из этих достойных напитков. Ну и, конечно, закуска — по апельсину на брата. «Не то у Поленьки». Компания заперлась в общажной бытовке, и наступил момент, когда никто не запомнил ничего из того, что там происходило. Расходились по всем четырнадцати этажам на четвереньках. Понятно, что должным образом украсили все лестницы.

На следующий день мы вместе с Дроздовым сходили в профком и быстро решили вопрос о помещении для репетиций. Это оказалась совершенно роскошная аудитория с теплой ламповой аппаратурой. (Другой, впрочем, тогда и не было). Вроде как студенческий оркестрик. Такой зал нам полагался совершенно бесплатно, от щедрот ушедшего в небытие СССР. Вскоре мы нашли и барабанщика. В ПУНКе тогда репетировала группа «Урал», это были ребята постарше, местные разнорабочие и плотники. И у них была студия. Туда и ходил записываться Дроздов, который уже сочинил несколько гитарных хитов. На этой студии мы и познакомились со Зверевым, нашим будущим барабанщиком. (Зверев, как и я, учился на матмехе). Итак, Дроздов был из Луги, в принципе, питерский. Я из Карелии. А породистый Зверев приехал из Архангельской области. Реальный российский бэнд.

Мы сначала играли только свое: мелодии сочиняли с Дроздовым, вместе и по отдельности, этакий поп-диско-панк-арт-хаус-психодел-глэм. Работа в коллективе быстро наладилась. 7 апреля, через два года после наших первых акустических посиделок, состоялся первый концерт. Считаю, что это и был день рождения группы. Мы сыграли на традиционном весеннем физфаковском сходняке. На этом концерте у нас резко расширился состав. Помимо традиционной тройки «ударные-гитара-бас» появились духовые и скрипки. Для этого на факультетах нашлись несколько вполне профессиональных музыкантов.

Казалось бы, с чего такой шухер. Я только потом узнал, что это оказался день рождения российского интернета. То есть того, что обзначается в адресах как.ru. Это серьезная вещь. Видно, студенты чувствовали это подсознательно. Но времена были совсем дикие. Я, например, про интернет вообще ничего не знал. Хотя еще в школе писал какие-то программы.

На этот вечер приехала группа из ладожского поселка Морозовка. Если кто-то не знает, это совсем рядом с крепостью Орешек, устье Невы. Некогда там находилось крупное оборонное предприятие. Теперь царили безденежье, запустение и депрессия. И песни были соответствующие.

С водкой мы вчера подрались

Объявили ей войну

Проиграли и сломались

И забыли, что к чему

У нас было проще: «Ира моется в душе, я люблю ее уши». остальными текстами сложнее, но это отдельная история.

«Мэри Джейн» (а так назывались наши новые друзья) славились тем, что перед каждой репетицией выпивали на троих бутылку водки. И вообще они были повзрослее и поматерее. Бас-гитаристка Инка Лишенкевич вообще оказалась из музыкальной семьи. И все это казалось нам крутым. Играли они что-то вроде «Ноля» и тех же «Pixies». Мы тоже им понравились, я потом я с удовольствием гонял шары с их гитаристом Лешей Коксом — в нашем репзале был почему-то и бильярд.

Мы сошлись на том, что совершенно не принимали типичный для того времени русский рок. Это течение больше напоминало КСП и к настоящему року, в общем-то, не имело отношения. А мы играли в веселом духе танцевальных площадок. Правда, вскоре пришли другие танцы…

При таком отношении к проверенному мейнстриму вовсе не светили концертные площадки и стадионы. В России всегда предпочитали рубить капусту надежными, гарантированными методами. И английский у публики был не очень в почете. Мы могли поехать за границу, но тогда туда еще не совсем «пускали». Да и где взять денег на такую поездку. Ни одного, блядь, вменяемого продюсера. Встреть мы такого же веселого и слегка рискового человека, повернулось бы по-другому. Но такие здесь, похоже, не обитали. А если и обитали, то давно спились — социум давит. Ситуация безвыходная.

Тем не менее, нас приободрил первый концерт и определенный успех. Решили не комплексовать и ехать набирать концертный опыт.

То есть ездить в Питер. Тут была некоторая трудность. Петергоф — довольно отдаленный пригород Петербурга, и большую часть дороги занимала поездка на электричке. А возвращались чуть ли не за полночь. Но мест, где мы могли выступать, было не так много, приходилось ездить.

Первым был джазовый клуб «Окошки». Джазисты отнеслись к нам настороженно. У меня тогда даже не было собственного баса! На сцене в клубе лежал огромный «Фендер». Стройная высокая темноволосая девушка в серенькой юбке милостливо разрешила им воспользоваться. (Чуть позже та самая джазистка продала мне за 100 долларов «Диамант», неплохую европейскую басуху, на такой же играла Инка). Мы начали долбасить свои хиты. В середине концерта, к своему ужасу я обнаружил, что отстаю от всех ровно на половину такта. Думаю, мы рассмешили всех в курилке.

Это было характерно для маленьких площадок тех времен. Ты не слышал себя, не слышал других, и инструменты сливались в теплую ламповую кашу. Звук баса в «Окошках» приходил откуда-то из глубины зала, отражаясь от стен. Все-таки скорость звука меньше, чем скорость света.

Отстраивание звука в «Там-Таме» было отдельной, длительной манипуляцией, но и она не всегда помогала. Первый раз в «Там-Таме» мы с треском провалились — народ уходил из зала пить пиво. Зато следующий концерт, уже под осень, даже засняло немецкое телевидение. Наверное, пленка до сих пор валяется где-то в архивах. Концерт оказался потрясным — за лето мы сочинили кучу новых песен, и, без ложной скромности, я попробовал встать к микрофонной стойке.

Постоянные репетиции дали первые плоды, и это был успех. Куража добавляла наша труба, с трубой мало кто играл. Мы запомнились, и «Люблю Федерико» стала одной из лучших групп «Там-Тама».

Это был совершенно панковский клуб. Нас приютили там потому, что владелец клуба, бывший виолончелист «Аквариума», также не принимал традиционный русский рок. Но публика там встречалась порой отмороженная. Были нередки драки и налеты ОМОНа. Вламывались, как правило, с черного хода, через комнатку для музыкантов. Ставили к стенке и искали наркотики. «А в контрабасе что?» — спрашивали меня. Нет, они бы не нашли, так как я клал траву прямо в корпус гитары и все завинчивал.

У Гаккеля были свои трудности, и мы не хотели их добавлять. На него и так постоянно наезжали бандиты. Любой порядочный человек был вынужден искусно маневрировать между милицией и криминалом.

На тот момент это был единственный клуб западного образца. Здесь даже мыли туалет… Хотя там часто пахло марихуаной, и нередки были растаманские вечеринки, мы и сами иногда играли что-то вроде регги. Стены зала были хитро расписаны светящейся краской по черному фону. И обстановка была скудная, но очень творческая.

Осенью мы записались, и нас первый раз поставили на радио. Затем возникла некоторая пауза. Я продолжил свои занятия литературой. Это были в основном рассказы и сказки, и я сел составлять новый, уже третий сборник.

Денег ни от этого занятия, ни от занятий музыкой никак не предвиделось. «Люблю Федерико» следовало найти хотя бы директора. И он, — точнее, она, — не замедлила появиться.

ВИВАЛЬДИ

— Давно, давно хотел я навестить свою двоюродную сестру, Анастасию. Бывает так, что двум близким людям просто необходимо встретиться после долгого перерыва.

— Вы не виделись до этого четыре месяца, я знаю, она очень по тебе скучала…

— Я стосковался по Насте, если не сказать больше. Так хотелось прижать ее к себе, нежную, хрупкую, беззащитную.

— Ты прав, прав, ты же очень любишь ее.

— Я не видел ее год, или два, сам не знаю, как это получилось.

— Она так скромна, она само достоинство и женственность, ты всегда ценил ее.

— Мне было страшно неловко, что я не давал ей ничего знать о себе такое долгое время.

— Впрочем, ты догадывался: она перенесет разлуку спокойно.

— Но вот настали трудные времена, я не знал, как отделаться от всевозможных навязчивых образов и воспоминаний.

— Я видел, что что-то мучит тебя, друг, но ничем не мог помочь. Спал ты очень плохо и много разговаривал во сне.

— Я потерял душевное равновесие, и мне нужно было только одно — увидеть мою Настю, ненаглядную Настю.

— Утром, просыпаясь, ты чувствовал неимоверную усталость.

— И дни не особенно отличались друг от друга, беспросветные и тяжелые. Я угасал, и мне не могли помочь ни друзья, ни врачи, ни алкоголь.

— Только Настя, ведь верно?

— Я понял: единственное, что спасет меня — это свидание с моей сестренкой. Ее общество не раз позволяло мне восстановить душевный покой.

— Помнишь, получилось даже так, что она пригласила тебя сама.

— Надо ли говорить, как я обрадовался, когда Настя позвонила мне. Был первый час ночи. Она как будто почувствовала беду, надвигающуюся на меня.

— Я встретил тебя на улице: ты мчался, не обращая внимания на дождь, хлеставший по лицу, на страшное ненастье, царящее вокруг.

— Да, я быстро оделся и помчался к ней. Кругом было сплошное ненастье, но Настя ждала меня, нежная, хрупкая, беззащитная. Не помню даже, как я добрался до ее дома.

— Я встретил тебя в подъезде — ты буквально взлетел на пятый этаж, к луне, к звездам.

— Дверь в ее квартиру оказалась приоткрытой. Я осторожно постучал и услышал радостное: «Войдите!»

— С твоего лба падали на коврик капли. Ботинки пускали пузыри.

— Я сильно вымок, но я уже пришел.

— Быть может, ты вошел и быстро закрыл дверь изнутри на замок, как будто опасность преследовала тебя по пятам?

— Быть может. Навстречу мне выбежала Настя.

— Быть может, она еще была в расстегнутом пальто, как будто только что откуда-то вернулась?

— Быть может. Она скинула его на пол, бросилась мне на шею и расцеловала.

— Сказала тебе: «Здравствуй, где же ты был все это время?»

— Да, и я ответил: «Привет! Привет, Настя!» — и тоже поцеловал ее. « Давно не виделись». — « Как славно, что ты уже пришел. Ну, рассказывай, как твои дела».

— Ты ответил, что отлично, вот только устал немного.

— Комнату заливал мягкий неяркий свет. Мне всегда безумно нравилось, как Настя обставляет свою комнату.

— Соломенные абажуры, незамысловатые ткани, обои в цветочек, длинные Настины волосы — все это сводило тебя с ума, когда ты приходил к ней.

— Еще бы, красота такая! Я увидел, что в комнате ничего не изменилось. Только на столе появилась фотография в лакированной рамке. «Кто это?» — спросил я. «Мой дедушка, — ответила она. — То есть… наш дедушка». «Вот как». Я надел тапочки и с ногами залез в кресло-качалку. Мне вдруг стало невыразимо уютно.

— Ну, а дальше? Дальше?

— На Насте было легкое черное платье с поясом из той же материи, завязанным узелком сзади. Наверно, это одно из лучших ее платьев, сказал я ей об этом, и она улыбнулась. А зрелище действительно было приятным. Я всегда гордился своей сестрой, как она одевается, и не любил тех, кто не понимал ее вкуса.

— И что? Что с того?

— Настя выглядела великолепно и в то же время как-то сдержанно, хотя мне могло и показаться. В общем-то, это была та же самая Настя, которую я знал раньше: плавная и невозмутимая.

— Ладно, а потом, что потом? Надо думать, вы поболтали немного.

— Да, мы немного поболтали. О своих несчастьях не хотелось вспоминать.

— До того кто-то сказал тебе, что Настя устроилась куда-то на другую работу.

— «Что ж так? — поинтересовался я. — Снова хочется работать?» А она смеется. «Пойми, — говорит, — я хочу стать серьезнее. Стать положительной. Иначе я опять начала бы пьянствовать. Так было однажды: мои папа и мама очень испугались. Что случилось? Что стряслось? А ничего — их девочка опять потянулась к бутылке». «Рад за тебя, — отозвался я. — Такие люди, как ты, пьяницами не становятся. Они становятся алкоголиками». «Точно, — ответила она, снова засмеявшись. — Иногда так трудно бывает остановиться. Ладно, лучше расскажи, чем занимаешься. Как съездил тогда в Гатчину?» «В Гатчину? — удивился я ей вдогонку. — В какую Гатчину?» Настя была уже на кухне.

— И она разбила любимую чашку Зверева, не так ли?

— Я услышал звон оттуда, вылез из кресла и приплыл на кухню. Настя стояла там, прижав ладони к щекам. «Черт! — сказала она. — Это любимая чашка Зверева, как жалко».

— А ты не знаешь, кто такой Зверев, не так ли, друг?

— Кто такой Зверев, я не знал и не знаю. Какой-нибудь ее дружок.

— И ты помог ей собрать осколки…

— «Осторожно, не порежься, — сказала она. — Вот и все. Ладно, чего расстраиваться. Я приготовлю чай, а ты поставь какую-нибудь музыку».

— Какой прекрасный вечер, подумал ты.

— Я всегда гордился своим умением выбирать подходящую к случаю музыку. Я достал из шкафа пластинку: «Времена года» Вивальди.

— В комнате тихо зазвучала музыка. Ты уселся в кресло и закачался в нем.

— Настя принесла чай на подносе. Я снова залюбовался ею… Она когда-то много поила меня чаем. Добавляла туда какую-то травку. Отличный напиток, я поглощал его стаканами, он прибавляет мне энергии.

— А помнишь, как плохо было у Зверева? Чай кипятили в ржавом чайнике, и вода всегда была со странным привкусом. Мы вежливо спрашивали: у вас, наверное, чай с медом? (Хотя ты обо всем догадывался, тебя в таких делах не проведешь). «Нет, — следовал растерянный ответ. — Я ничего туда не добавлял». Ясно, что привкус был от сахара пополам со ржавчиной. Хуже не придумаешь. Ведь чай — это основа гостеприимства.

— Да, люди вроде Зверева предпочитают жить в экстремальных условиях, которые сами себе создают. Это оборачивается скверно. Но мы отвлеклись.

— И что же дальше? Ты поставил музыку, друг.

— «Давай послушаем музыку», — сказал я, и она выключила свет, не говоря мне больше ни слова.

— Ты слышал эту музыку давно, очень давно.

— Папа, когда я был еще маленький, много слушал Вивальди. Он у кого-то переписал пластинку на пленку — проигрывателя у нас не было — и включал по вечерам. Была зима.

— Ты уверен?

— Да, была зима и какой-то траур. Мама читала в углу книжку, папа чинил обувь на кухне. Вивальди навевал на меня тоску, и я шел гулять. Только потом я понял, что эта тоска может быть сладостной, дать спокойствие, которого иногда так не хватает. На улице хлопьями падал снег, небо вечером было совсем не темное, облака освещались светом огромного города. Дома играл Вивальди.

— И вы с Настей послушали потом еще одну пластинку.

— Да, только Вивальди.

— И ты мирно задремал в кресле, как в материнском чреве?

— Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, как Настя вытянулась на диване.

— Быть может, ты почувствовал спокойствие? Умиротворенность?

— Быть может. Быть может.

— Но ты ведь — и я тебе в этом помог — придумал эту историю с Настей, ты все, все, все придумал. Ты не видел ее, и никогда не увидишь.

— Неправда. Уже все равно: я ее вижу, вот она, стоит рядом, моя сестренка.

— И что она говорит?

— Что все это неправда. Неправда.

Итак, это была моя давняя любовь Настя. Я втрескался в нее еще на первом курсе. И по ней сходил с ума весь матмех. Стоило этой зеленоглазой блондинке из Перми появиться в местной кофейне, вокруг начинали виться стайки поклонников. «У меня самые лучшие ножки в Петергофе», — говорила она. И была, пожалуй, недалека от истины.

Правда, училась она не очень, и к математике имела отдаленное отношение. Тут ничего странного нет, часто сюда поступали, чтобы найти себе приличного супруга. При Советах существовал определенный культ матана, и это считалось престижным.

Выходит, Настя, в своем красном вязаном мини-платье или коротком желтом костюмчике, распространяла вокруг эти флюиды, что довольно сильно действовало на парней. И вряд ли сомневалась в своем будущем успехе.

Кругом кипела жизнь, у кофейни кучковались преферансисты, студенты занимали очередь к древнему суперкомпьютеру «Альфа», приносили откуда-то из подвала распечатки программ.

Но общались («общаться» было ее любимое слово) мы не только там, хотя на факультете мы встречались больше случайно. В общежитии наши комнатки располагались на соседних этажах. Правда, существовало труднопреодолимое препятствие в виде двух соседок. Поэтому я, как правило, приходил к ней ночью, чтобы почитать на ночь сказочку и заварить кофейку. Порой мы сидели до утра. Я волновался, поскольку был неопытен. Так и тискались до рассвета, но ощущения это приносило волшебные, что и было настоящей сказкой. В ту пору ей тоже было девятнадцать! Она показала свои девичьи фотографии. На одной из них шестнадцатилетняя, безумно сладкая и, видимо, девственная Настенька в белом коротком платьице обнимала березку. Ее матушка души в ней не чаяла, сама шила ей очередной наряд и одевала, как куколку. Естественно, сейчас было трудно не поддаться на это обаяние.

То есть у нас все было хорошо, но мы так тогда и не потрахались. Да и достаточно мне было видеть эти белоснежные груди и гладить эти слегка пухленькие ножки. Я в достаточной степени проникался ее очарованием, и едва ли мне требовалось большее.

Затем мы расстались, у нас возникла размолвка — на долгие три года. Я по-прежнему любил ее и за ней в ПУНКе издалека за ней наблюдал. Знал, что она уже вышла замуж и родила ребенка. Если у женщины включается такая программа,

ее уже ничем не остановить. Но я почему-то всегда был уверен, что у нас будет все хорошо, дети меня не волновали абсолютно. И я не ошибся.

В ту осень, когда мы начали активно заниматься музыкальными делами, я написал в толстой тетрадке вещь под названием «Лесной Человек» и собирался перепечатать ее на машинке. Настя, с которой мы встретились как-то в кафе, подсказала лучшее решение.

— Приходи к нам, — предложила она. — Садись за компьютер. У нас отличный редактор и принтер.

Так я познакомился с ее мужем. Должен сказать, впечатления он особого не произвел. Но был у него ощутимый плюс, для женщин особо важный и ценный — из последних сил тянуть в дом трудовую копеечку. Вещь, весьма необходимая для продолжения рода, не так ли? Какого бы то ни было рода.

Это был такой же худой, как я, паренек Митя. Мы, в общем-то, поладили с ним. Как оказалось, он был слегка голубоватый и я ему понравился. И, он тоже слушал рок, правда, тот самый ненавистный русский рок. Но Настя увлеклась новой музыкой, называла всех «федериками» и стала нашей фанаткой. Съездила на несколько концертов. Потом вызвалась быть нашим директором. Митя не возражал, так как у него был свободный график и он мог сидеть с их дочуркой.

Тем временем я допечатал свой сборник, сохранил эти файлы, и Настя взялась за дело.

Мы записали по нескольку наших песен на кассеты и стали их развозить по разным местам. Она в самом деле полюбила группу. Особенно ей нравился породистый Леша Зверев. Вроде бы фотографировала нас, но не знаю, где теперь эти фотографии. Потерялись в том листопаде?

Ни для кого уже не было секретом, что мы стали любовниками. Ни для кого, кроме Мити! Супруг всегда узнает последним. Встречаться прямо у них дома было тягостно, да и дочка все бегала рядом. Это было не совсем «але».

Посему, мы начали ездить в Питер, отвозить кассеты, я ее сопровождал. Анастасия была очаровательна в своей короткой шубке и клетчатой длинной юбке. Все директора на нее западали, впрочем, я внимательно за этим следил, неприметный, странный молодой человек в папином плащике.

Все это было прекрасным поводом побыть вдвоем. Мы показывали людям нашу музыку и ждали развития событий.

В пору такого ожидания, чтобы мы не скучали, Настенька устроила нам закрытый концерт на телефонной станции. Дело в том, что станция располагалась в том же ПУНКе и эти телефонисты были ее знакомыми. Естественно, станция обслуживала городские номера, мобильных не было в помине. И представляла собой кучу реле, ячеек и проводов. В этом хаосе как-то нашлось место для репетиционной точки. Телефонисты увлекались музыкой, у них тоже была группа, хобби для времени, свободного от работы. И нас они вроде видели на сцене нашего ДК. Поэтому пригласили нас туда поиграть в какие-то предновогодние дни.

Вышел настоящий психоделический трип-хоп, играть в такой обстановке. Телефонисты притащили туда кучу аппаратуры. И слышно все было прекрасно. Кстати, они и нам попели свои песенки. Что стало полным разрывом любого шаблона. Но они казались ребятами скромными и нигде выступать не рвались. А все песни были либо про телефонную связь (в романтическом ключе), либо фэнтезийный бред о неких ночных похождениях — с вампирами, оборотнями и прочими демонами. Но было забавно. Если бы они записали свой компакт, то смогли бы его продать. Но ни до, ни после нашей встречи в декабре я о них не слышал. Разве что пару раз встретили с Дроздовым кого-то из них в кафе.

Тем временем постепенно выяснялось, что, несмотря на чары Настеньки, директора более солидных клубов не горят желанием вписывать нас в свои программы. Полагаю, что их пугала наша проблема с текстами. Собственно, никакой проблемы не было. Дроздов просто пел тарабарщину, бессмысленный набор английских слов. Так услышанное в детстве на пластинке, бывает, перепеваешь на свой манер. Вообще-то мы знали английский и могли бы писать тексты. Но мы были офигенно довольны своей музыкой, она и правда была неплоха. Над текстами париться не хотелось. И, как было уже сказано, в этой стране английский на эстраде был не в почете. А русских песен у нас было раз-два и обчелся. Ира моется в душе, в общем.

Впрочем, нет, мы иногда пытались сделать что-то с понятными словами. Но получалось совсем авангардно. Нам нравился альбом Velvet Underground, где монотонный голос Лу Рида читает под музыку группы отрывки из бульварного романа.

И мы с Дроздовым придумали, как продолжить традицию. У нас была неплохая монотонная инструменталка, где могли подыграть и кларнет, и труба. Единообразная партия ритм-секции оставляла полный простор для любых инструментов. Под весь этот аккомпанемент Дроздов произносил следующий текст, который ему пришлось целиком выучить наизусть:

«…Я была обыкновенной блондинкой с длинными волосами, имевшими сзади вид лисьего хвоста, и смешными веснушками на носу; как и многие, я мечтала о любви, которая закружит в пьянящем танце и увлечет подобно веселящему газу. Но она все не приходила».

«Тем летом я гостила у родственников на даче. Как-то, загорая на берегу реки у Синего Камня (на самом деле это был обыкновенный, ничем не примечательный обломок скалы), я услышала крики со стороны реки. По реке плыл плот, а на нем, смешно размахивая руками, прыгал человек. Мне показалось, что ему нужна помощь».

«Помедлив, я бросилась в реку и сразу же ушла под воду: мне мешал купальник. С трудом освободившись от него, я поплыла к плоту, не подозревая, что плыву навстречу своей первой настоящей любви. Да, в самом деле, я никого так раньше не любила. Я была немножко влюблена в учителя в гимназии, но основным в том романе был, конечно же, секс».

« — Сударыня, прошу вас на корабль».

«Сильные загорелые руки, синие смеющиеся глаза, настоящий обнаженный торс… Именно такой мне снился не раз, и я влюбилась в него с первого взгляда».

« — Приглашаю вас в кругосветное путешествие, вы не возражаете?»

«Господи, разве я могла возражать?! Мы вели разговор ни

О чем и плыли в никуда. Летнее солнце полыхало над нашими головами, и я очень боялась, что он заметит, как меняется мое лицо. Наша болтовня не прекращалась, но вдруг он нежно поправил мне волосы и сказал:

— Меня зовут Сережа, а ты, наверное, Ромашка, такая ты белая, тонкая, просто чудо».

«Я рассмеялась:

— Не Ромашка, а Наташка, вот как зовут меня на самом деле!

Стало легко и весело, и я с удивлением обнаружила в себе прежнее хорошее настроение. Он зарылся носом в мои волосы, еле слышно повторяя:

— О, волосы! Просто не могу без них.

Он позабавил меня этим, и мы отлично провели вместе еще два часа».

«Вскоре мы увидели моторную лодку, которая отвезла нас в дачный поселок. Прощаясь на причале, Сережа сказал:

— До завтра, Наташка-Ромашка, я жду тебя в двенадцать у Синего Камня.

Это был тот самый камень, где я загорала! Ноги мои подкосились от счастья».

«Остаток дня тянулся томительно долго. Наступила ночь, но спокойно уснуть я не смогла. До самого утра я носилась по волнам недавних воспоминаний. Есть некоторые места, которые имели большое значение в моей жизни. Например, это Псков, где я училась в педагогическом, а это, понятно, еще то заведение».

«Я так увлеклась, что не заметила наступления утра, а открыв глаза, услышала:

— Сударыня, вы слишком долго спите… Я же ожидаю вас с самого рассвета.

И он протянул мне букет полевых цветов, ромашек, еще мокрых от росы. «Как ты нашел меня?» — спросила я. «По твоим следам», — и уже серьезно:

— Я не мог уснуть, извини, что потревожил тебя так рано. И мы побежали к реке».

«Или нет. Все было не так. После трех часов беспокойного сна я поднялась с постели и, сидя на веранде в домашнем халате, позавтракала нежными крекерами и кофеем. Есть оказалось совершенно невозможно, да и как можно глотать еду, когда у тебя в желудке тугой комок нервов. Я очень волновалась перед второй встречей с моим единственным. Около одиннадцати я надела легкое платье и лиловые чулки и слегка подкрасилась.

Я увидела в окне Его, стоящего возле калитки с велосипедом. Он тоже заметил меня и сказал, лукаво прищурившись:

— Сударыня, поедемте к реке».

«Я вышла из дому, повесила на дверь висячий замок и, подойдя к Сереже, обняла Его. Он невольно отпустил велосипед, тот брякнулся на дорогу, и на глазах изумленных соседей мы долго-долго целовались взасос».

«Он посадил меня на раму велосипеда, и мы поехали к Синему Камню. Там мы долго плавали, потом загорали, лежа на песке. Закрыв глаза, я снова почувствовала прикосновение Его нежных губ. Горячая волна страха и счастья затопила меня всю. И это было то, чего я раньше не испытывала…»

«Мы проводили вместе каждый день, и счастье, казалось, будет с нами всегда. Мы любили друг друга. Это была любовь, иначе невозможно объяснить все это. Любовь была видна во всех движениях Его гибкого мускулистого тела, в каждом жесте, взгляде, мановении руки. Я была на седьмом небе. Но мой отпуск закончился, я должна была возвращаться в город; месяц в деревне пролетел незаметно».

«В тот вечер мы простились рано, нужно было собирать вещи. Безумно душная ночь и горечь расставания не давали мне уснуть. Вдруг стук в окно. Он! Я не могла больше сдерживать себя и бросилась навстречу: люблю тебя, я твоя! Он осыпал меня поцелуями, взял за руку и повел к реке. Как во сне, я шла за Ним. В ночной белой рубашке, босая, я шла за Ним, ни о чем не думая, ни о чем не спрашивая. Мы были одни на всем свете. Только я и Он. И еще лодка, усыпанная ромашками. Голова моя закружилась, и я едва не лишилась чувств от Его ласк».

«Он вытащил из лодки крепкую веревку, связал меня, засунул в мой рот кляп. Затем он изнасиловал меня, истыкал ножом все мое тело. Он облил меня бензином, после чего выбрался на берег и бросил в лодку горящую спичку, безмолвно глядя на меня…»

«И теперь я тихо лежу в лодке, обгорелая и неподвижная. Ромашки, ромашки, погребальные цветы…»

Этого не смог переварить даже Гаккель. Но ящик пива, как всегда, был наш.