Призрак-40-2242. Литературный сборник

Александр Чирко

Сборник военных рассказов.

ЖИЗНЬ ШМОньки

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что можно прожить без сопротивления материалов, а вот без музыки — нет

Не исключены перемены

«Шмонька» — это так в обиходе. А официально — ШМО, то есть — школа морского обучения. Народ здесь разный: от проваливших вступительные экзамены в «мореходку», до деревенских фантазеров, решивших сменить трактор на гулкую палубу судна. Захотелось романтики, куда деваться… Но берут всех. Лишь бы здоровье не подкачало. Деревенские проходят медицину без вопросов, а какие вопросы? Выросли на свежем воздухе, на молоке и домашней пище. Легкие дуют так, что спирометр зашкаливает, сердце стучит с ритмичностью часов «Ролекс» — здоров, как конь. Образование, правда, ой, что за педагоги в деревне… но это поправимо.

Городские наоборот, образованием может, и не блещут, но для ШМОньки сгодится. Да и парни в основном из приморских городов и поселков. У моря выросли и, что такое «камбуз» знают не понаслышке. Почти готовые моряки. Их чуть подшлифовать и классный специалист готов. Другими словами, имеется удостоверение моториста, матроса, радиооператора. Это уже на судне выясняется, что «первоклассный специалист» на самом деле пень пнем и его учить да учить… Но теоретическая база есть, а практика дело наживное.

Витя Сысоев — по прозвищу «Утак» за свой раздвоенный у кончика нос, что делало его похожим на селезня — пришел в школу потому, что милиция поселка Шкотово уже поглядывала в его сторону. И, чтобы ребенка не замели окончательно, папаша сплавил его на флот. Суровые флотские будни, так думал папаша, сделают любимое чадо человеком. Сысоев — невысокого роста, глаза серые, нахальные, от роду семнадцать лет, телосложение щупленькое, а по характеру чистый псих. Едва прибыв в школу, он заехал Васе Рогову по челюсти. Рогов — заморыш, чудом прошедший медиков, прислонился к якорю, у входа в школу, и тихо плакал. Наблюдавший эту сцену шахтер из Дальнегорска Коля Воронов, решивший сменить штреки шахты на просторы морей (много позже эстрадный певец пропоет со сцены: «Ах, ты! Мы вышли из шахты… Но это будет позже), молча сгреб Утака за шиворот и коротко спросил:

— За что?

— Чтобы служба медом не казалась, — нахально ответил Утак, — пусти, а то и тебе…

Воронов усмехнулся. Одной рукой поднял Утака за шкирки и швырнул метров на пять от себя.

— Еще раз тронешь пацана — прибью, — пообещал Воронов.

— Ой — ой, напугал!.. Я тебе это не забуду, — скрипнул зубами Утак.

— Да уж, запомни, — усмехнулся Воронов. — Я сказал. Сейчас просто пошутил, а по — настоящему нарвешься, то без обиды, договорились?

— Прирежу ночью, — прошипел Утак.

Воронов даже не ответил. Только поднял брови и всё. Коля среднего роста, с развитой мускулатурой — Шварцнегеру такое и не снилось. А оно и вправду… Отбойный молоток не игрушка. А если каждый день, да всю смену, да на полусогнутых и так несколько лет? Это не в спортзале мышцы «качать»… Спокойный, как мамонт, Коля никогда не выходил из себя и только на занятиях по теоретической механике потел и встревожено оглядывался по сторонам.

— Воронов! — вскрикивал преподаватель взволновано. —

Не отвлекайтесь!

— А я чо? Я ни чо…

— Итак, вектор давления крейцкопфа в нашем случае направлен… куда, Воронов?

— А я почем знаю, куда он давит, — гудел Коля.

— Сельпо… — шипел Утак, — в шахте сидел бы и не вы-лазил…

Воронов молча показывал кулак.

— М — да, садитесь.

— Толку — таки, от вас на флоте будет мало. Нет, в самом деле, си — бемоль, от фамажор не отличаете, сложение и вычитание векторов не понимаете, я уже не говорю о редиез. Кого набрали в школу, не понимаю…

— Тупой, как сибирский валенок, — шипит Утак.

Воронов чешет затылок и садится. Чего пристал с редиезом, назло он что ли?.. Видать это он по — английски так крейцкопф называет…

Фамилия преподавателя Менинзон. Отсюда следует, что все население города Биробиджан приходилось ему дальними родственниками. А если добавить, что имя отчество преподавателя Моисей Самуилович, то понятно о чем речь.

Как и большинство представителей этой национальности Менинзон был музыкально одаренным человеком. И если бы не преподавал, то, скорее всего, был бы дирижером какого — нибудь оркестра. Словом имело место легкое помешательство на почве музыки. Он пытался создать в школе духовой оркестр, но срок обучения один год и только радиооператоры — элита школы — парились два. А за год кого научишь?.. У курсантов голова забита математикой, термехом, навигацией, устройством судна, а тут ещё сибемоль с фа — диезом пристают, одуреть можно…

Каждый год он набирал новый состав оркестра, заставлял заниматься до полуночи, но зато всем участникам ставил по теоретической механике только «пять», справедливо полагая, что мотористу, например, термех нужен, как зайцу «стоп — сигнал». Об этом знали, а потому Коля, жутко стесняясь, пробурчал в потолок:

— Я в Доме культуры шахтеров на трубе играл, а вы мне про фа — диез говорите. В курсе я. — И до сих пор молчал! — вскинулся Менинзон. — Совесть у тебя есть? Сегодня же на репетицию!

— В наряде я, не получится.

— Никаких нарядов! Я поговорю с ротным.

Объяснимся. Школа являлась закрытым учебным заведением со всеми вытекающими — строевой подготовкой, зарядкой, несмотря на погоду на улице, специальной подготовкой. Вязать узлы, конечно, скучно, но зато гонки на ялах нравились всем. Чья шлюпка быстрее, чья рота лучше. Тут было где показать удаль и силушку! Свежий ветер в лицо, воротники форменок вытянулись по ветру, а весла выгибаются от напряжения, и ял летит, как пришпоренный. Какая разница первый ты или третий, главное — не последний. И ты моряк, и это ощущаешь каждой клеточкой организма.

В такие дни даже Утак оставлял свои пошлые шуточки и, сидя на руле (все — таки у моря вырос), покрикивал:

— Навались, славяне! И — раз, и — раз!..

И наваливались, ощущая скорость и вкус соленых брызг.

С середины октября начальство школы начало таинственно улыбаться, а начальник школы вместо четырех узких полосок на форменной тужурке, приладил одну широкую. Да и у всего руководящего состава полосок на рукавах прибавилось. Утак, хотя и вредный парень, но в наблюдательности ему не откажешь, и, пожалуй, он первым заметил перемены.

— Мужики, — нервно сказал он, — а вы заметили, что в школе чегось творится?

— Да что тут может твориться, Утачёк? — подал голос Валера Сорокин. — Лично я забил на всякие новшества. В июне выпускаемся, и я прошусь на ледоколы, на север. На ледоколах и кормежка получше, и «северные» идут. Лет пять отхожу на ледоколах, куплю дом, корову и забил я на флот, на море, на эти посудины. Вот так.

— Мысль интересная, — заметил Утак, — планы, кажется, реальные, но у меня подозрение, что они не сбудутся.

— Чего так? — спросил Воронов. — Валерка дело говорит. Не будешь же всю жизнь по воде бегать…

— Да перестаньте трепаться! — воскликнул Утак. — Ослепли вы, что ли? Буквари новые привезли, это — раз! У матросов радиолокаторы устанавливают — два! У нас новое оборудование монтируется — три! Дизеля завезли — четыре! Я вчера на ящиках прочитал: «Секстаны» — пять. А на кой простому матросу секстан, я вас спрашиваю? Мало вам? Я не знаю… Ходят и не видят. Ворон в свою дудку дует, Князь в картишки перекидывается с Цыганом. Сорока корову мечтает купить. Флотские называются… Тьфу!

— Утак, как всегда, умножает на десять, — веско сказал Витя Князев. — Ходи (это Цыгану). Двадцатый век, что вы хотите… Реактивные самолеты летают, телевизор изобрели, а мы всё котлы изучаем: бери больше, кидай дальше. Плановая замена оборудования на более совершенное. И нечго народу голову морочить. Не вижу никаких оснований для паники. По — любому, если, что — то и изменится, то не для нас. Недоумков, вроде Утака, выпустят, а наберут более умных. Такие дела…

— А что? — Рогов потянулся. — Я бы остался. Механик — это не моторист.

— Вот, — Князев зевнул, — Васю оставят, а Утака на «Бухару», уголек в топку кидать. Вася — голова,

а Утак — пень.

— Да пошли вы… — обиделся Утак. — Тоже мне умники… Будто не ты, Князь, вчера пару схлопотал по истории.

— Салага ты, Утачёк, — добродушно сказал Князев. — Я на грудь исторички загляделся. Такая баба, ух… Ты, Утачек, в этих делах ничего не понимаешь, а я уже пробовал кое — кого… Так что заглохни со своей «парой». Через месяц она мне одни «пятки» ставить будет.

Утак брезгливо высунул язык, показывая полное отвращение к «этому делу».

— Я же говорю — салага, — усмехнулся Князев.

Кубрик зашумел. Конечно, Утак, наплел с три короба, но очевидных перемен не заметить было невозможно. И сначала все воспринималось, как нормальное явление, но с высказыванием Утака, дело принимало иной оборот и глаза, как бы раскрылись. А что?.. Может, что — то и будет.

— Князь прав, — Валера Сорокин отошел от окна. — Ничего нового в школе не намечается. Все — таки 1958‑й год на дворе. Техника меняется. Спутник, вот, запустили… А что новые учебники завезли и оборудование, то, думаю, тем, кто будет после нас, просто увеличат срок обучения. Может на год. А нас… — Валера улыбнулся, — на следующий год в любом случае выпустят. На флот приходят новые суда, кадров нехватает, так что на флот, мужики, на флот…

— Логично, — заметил Князев. — В точку.

— Четвертая рота! — внезапно раздалось в кубрике. — Опять базар? Отбой не для вас? Всем в койку и активно сопеть носами.

— Приперся, ботало… — пробурчал Сорокин, ныряя под одеяло.

— Я, между прочим, все слышу, — сказал замполит (он был дежурным по школе), — и кое — кому это замечание боком вылезет. «Бухара», будьте уверены, обеспечена. Я позабочусь. Отбой!

Когда двери закрылись за дежурным, Князев заметил:

— Зря, Валера, помолчать не мог? Правда, еще направит на «Бухару» — так лучше на каторгу.

— Да пошел он… — тихо сказал Валера.

«Бухара» — последний пароход на твердом топливе, доживала свой век на рейсах между Владивостоком и Находкой. Об этом пароходе ходили разные слухи — один хлеще другого — и этого парохода курсанты боялись, как огня, попасть на него — означало поставить крест на своей карьере моряка. Потому что инспекторы кадров ласково спрашивали:

— А — а, вы с «Бухары»? И что вы такого натворили, юноша? А знаете, подходящего судна для вас нет. Зайдите через дня три.

Словом, ничего хорошего ждать не приходилось. Кубрик озадачено примолк и через полчаса уснул. В два часа ночи, Утак поднялся с койки, открыл тумбочку, достал комок ваты, скрутил в тонкий жгут, смочил одеколоном. Если бы не темнота в кубрике, то можно рассмотреть хищную улыбку Утака, но темно. Утак на цыпочках прошелся по кубрику, подошел к угловой койке.

— Князь, — тихо позвал он. В ответ мерное дыхание. Он откинул простынь, укрывавшую Князева, и заплел жгут между пальцев ноги спящего. Злорадно ухмыляясь, чиркнул спичкой, поджег жгут и бросился к своей койке. Он ожидал, что поднимется крик, что Князь, матерясь, забегает по комнате, то — то будет смешно. Но Князь только охнул, выбросил жгут на пол, притушил ботинком и тихо сказал:

— Ладно, Утак, ответный ход за мной.

И лег спать. Цирк не получился и до утра в тревожном сне метался курсант Сысоев по прозвищу «Утак».

Это сейчас замполитов (заместителей командиров воинских частей, кораблей и так далее) нет, а в те времена они пронизывали все слои общества, донося до масс решения партии и правительства (и просто донося куда надо). Соответственно имелся он и в школе. Хорошо, когда замполит — человек умный с ним и дышится легко, и с энтузиазмом работается. Плохо, а то и страшно, если замполит — дундук. Не он для народа, а народ для него. В таком случае лучше молчать, и упаси Господь в чем — то засомневаться. Нет, специальность ты получишь, а визы — нет. А без визы, какой ты моряк? И участь твоя незавидна: либо в портофлоте на буксирах болтаться, либо в каботаже, вдоль берега. И забудь навсегда о Сингапуре, Порт — Саиде, Сиднее. Потому что на тебе клеймо — «сомневается».

Так вот. Замполит в школе был из породы дундуков. Завистливый, мстительный. Он затаил обиду на всех и вымещал её на курсантах. Обидело его до глубины души, то обстоятельство, что всё руководство школы добавило на рукава своих тужурок по лычке, а у него как было три, так и осталось. Что — то в верхах не заладилось и замполита обошли в приказе.

Он насторожено оглядел класс, выискивая очередную жертву, и взгляд его остановился на Рогове.

— Курсант Рогов, что сказано у Маркса по поводу светотехнических средств на флоте?

Он уже взял ручку, чтобы против фамилии «Рогов» поставить заветную двойку, но Вася отбарабанил:

— Светить всегда,

Светить везде!

До дней последних донца.

Светить!

И никаких гвоздей!

Вот лозунг мой и… флота.

Карл Маркс, полное собрание сочинений, том второй, страницу не помню, — нагло закончил Вася.

— А? — ошалело спросил замполит.

— Ну, — подтвердил Вася.

— Садись, Рогов, — тревожно сказал замполит, —

«четыре».

— Что так? — обнаглел Вася. — Я же все правильно ответил…

— Не надо рифму путать, — сказал замполит. — Не флота, а флотца. Донца — флотца, чувствуешь? Я кое — что понимаю в политике и книги товарища Маркса читал, а как же?.. Второй том, говоришь?

— Так точно! — рявкнул Вася, вскакивая.

— Ладно, ладно, садись… Итак, переходим к теме: «Роль социалистического соревнования на флоте».

— А что, Маркс стихи писал? — тихо спросил Воронов — они сидели вместе.

— Я откуда знаю… — так же тихо прошептал Рогов, глядя в пол, и совсем тихо добавил. — Я ему из Маяковского врезал.

— Голова, — одобрительно шепнул Воронов.

— Рогов, Воронов — разговорчики! — прикрикнул замполит. — Вот кое — кто шепчется на занятиях, — горестно заметил он, — а за рубежом, понятно, если он туда попадет, не сможет объяснить простому зарубежному рабочему преимущества социалистического образа жизни перед капиталистическим.

— А он будет спрашивать этот рабочий? — хмыкнул Князев. — Или прямо с трапа начинать… Так он приехал на работу на машине, отработал и уехал. А я на автобусе полтора часа толкусь, пока к дому приедешь. Конечно, ему хреново живется. Что же тут непонятного…

— И кто это говорит о капиталистических рабочих, что у них собственные машины есть?..

— Да моряки и говорят.

Замполит задумался. У него на пиджаке имелось два ромба («Видать стырил, — шептались курсанты»), но вопрос поставил его в тупик.

— Не умничайте, Князев, — наконец сообразил замполит, — и я бы не рекомендовал повторять вражескую пропаганду.

— А почему у нас языки не изучают? — спросил Сорокин.

Замполит поерзал на стуле.

— Зачем тебе, Сорокин, иностранные языки? Твое дело в машине сидеть и не высовываться.

— А как же с простым зарубежным рабочим разговаривать, пролетарий который?..

— Так, — набычился замполит. — Занятия хотите сорвать? Я доложу ротному о вашем поведении.

— Уже и вопрос нельзя задать, — обижено сказал Сорокин.

— Одни разгильдяи, — зло сказал замполит. — Одно слово — маслопупы, абсолютные бездари.

— Языком молоть — не мешки таскать, — заметил кто — то из класса. — Сам — то хоть раз в машине бывал?..

— Кто сказал?! — взвился замполит.

— Ну, я и что? — поднялся Тарасенко.

Игорь Тарасенко, могучий парень, стоял и насмешливо улыбался. Он ничего не боялся. Его дядя работал в Управлении КГБ, так что Игорь за словами в карман не лез и говорил, что думал. Замполит смешался.

— Садитесь, Тарасенко.

— Сяду еще, — усмехнулся Игорь. — Но, чтобы вы знали, я сегодня же сообщу — вы знаете кому — как вы издеваетесь над курсантами. Вы — безграмотный человек. И что вы в школе делаете, вопрос интересный. Его будут решать даже не в пароходстве, я думаю.

Замполит то бледнел, то наливался краской, но тут прозвенел спасительный звонок. Тема социалистического соревнования на флоте осталась не раскрытой. Замполит быстро собрал бумаги и выскочил за дверь.

— Найдется управа и на твоего дядю, щенок, — прошептал он, задыхаясь.

Он весь клокотал праведным гневом. Как? Какой — то курсант смеет прилюдно тыкать его носом в стол?! Неслыханно! Уже в преподавательской он спросил даму, что вела историю:

— Людочка, вот вы — историк. Скажите, стихи Маркс писал?

— В юности кто их не пишет… Но относительно Маркса не скажу. По — моему, нет. А что?

— Да мне сегодня один курсант стихи прочитал. Там про солнце, гвозди, донце какое — то… Говорит Маркс, полное собрание сочинений, второй том…

— А-а, — быстро сообразила Людочка. — Курсант пошутил. Это — Маяковский.

— Сволочь! — сдерживая нарастающую ярость, сказал замполит.

— Кто, Маяковский? — удивилась Людочка.

Замполит досадливо махнул рукой, открыл журнал и против фамилии Рогов поставил жирную двойку.

— А этого делать нельзя, — сказала Людочка.

— Чего нельзя? Что вы лезете, куда не надо! Бросьте свои гражданские замашки. Это вам не здесь, а тут, понятно?

— А почему вы положительную оценку исправляете на отрицательную, да ещё тайком. Что это за новости педагогики? Так можно всей школе «неуд» поставить. Зайти сюда и переправить… тихонько. Я полагаю, что вас надо аттестовать, как преподавателя. Вы не знаете прописных истин.

— Кто вам дал право читать мне нотации! Вы историчка, вот и читайте свои истории! Мне, заместителю начальника школы по политической части, какой — то препод начинает лекции читать! Да я вас в бараний рог! Распоясались совсем!!

— А вы грубиян и беспардонное хамло. С чего вы взяли, что я испугалась вашей истерики? Мужлан… Я, кроме того, что историк, еще и женщина. А вам только с пьяными матросами общаться. И где такого быдла набрали, не пойму…

Замполит хотел замахнуться, но только налился кумачом и выскочил из комнаты.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Поворот «Все вдруг», прощание и напутствие Воронова, училище…

Почти за год пребывания в школе Вася Рогов заметно окреп и немного подтянулся в росте. После занятий он шел в спортзал — открытый всегда — занимался со штангой, подтягивался на перекладине, а его любимым снарядом стали параллельные брусья. Физрук школы, когда — то мастер спорта, а нынче тяжеловесный дядечка, посмотрел, как Вася трепыхается на брусьях, позвал:

— Рогов!

— Я. — Ко мне!

— Есть!

— Хочешь заняться гимнастикой?

— Не мешало бы…

Физрук с сомнением оглядел Васю, потрогал мускулы, сказал:

— М — да, слабовато… Но еще не поздно. Приходи после занятий. Начнем, пожалуй. Для соревнований, конечно, готовить не будем, а человека сделаем. Приходи.

И Вася начал заниматься. Физрук оказался терпеливым и добродушным инструктором, гонял Васю до седьмого пота, отрабатывая поэтапно сложные элементы, а результаты пришли, как бы сами. Однажды получилось «солнце» на перекладине, «крест» на кольцах, свободно стали получаться махи на «коне», а на брусьях Вася творил — таки просто чудеса.

— Слышь, Рог, ты никак в спорт ударился, с чего бы это? — спросил Утак.

— А чтобы после выпуска тебя отметелить.

— Ну, дает Рог, — залился смехом Утак. — А я выпуска ждать не буду. Хочешь, сейчас заеду в бубен?

— Попробуй, — сказал Вася. — Интересно, получится у тебя или нет.

Утак опешил.

— Неохота связываться… Опять к Ворону жаловаться побежишь.

— Вот так лучше, — сказал Рогов. — И запомни, не Рог я, а Рогов, а еще раз дернешься, башку оторву.

— И оторвет, — сказал Сорокин. — Он может. Вася в положении лежа сто пятьдесят жмет. А ты сколько весишь?

— Шестьдесят, — машинально ответил Утак, он был потрясен таким поворотом разговора.

— Так Вася тебя одной рукой поднимет. Да, Вася?

— Делать нечего, — сказал Рогов.

— Понял, Утачёк, не советую. Чревато…

— А пошли вы все… — сплюнул Утак. — Спортсмены… Посмотрим, что вы за моряки.

— А ты моряк… Да что спорить… Эзельгофт — это что?

— Отвали со своим эзельгофтом…

— Вася?

— Эзельгофт — кованное или сварное кольцо, соединяющее стеньгу мачты с мачтой.

— Теперь ты понял, курсант Сысоев, кто моряк, а кто косит под моряка?

— А где ты видел на «Советском Союзе», например, стеньгу? — захохотал Утак.

— Он ничего не понял, — Сорокин посмотрел на Сысоева, как на пустое место.

— Пошли, Валера, — сказал Рогов.

— Э, э, а что я должен понять? — заволновался Утак.

— Подрастешь — поймешь, — сказал Сорокин.

— Уроды, — поддел ногой камешек Сысоев. — Эзельгофт они знают… Подумаешь…

И пришла весна. До выпуска оставалось чуть больше месяца. На очередных занятиях в класс вошел сияющий замполит.

— Во, лыбится… — шепнул Воронов Васе, — наверняка сообщит какую — нибудь гадость.

— За ним не заржавеет, — согласился Вася.

— Прошу садиться, товарищи курсанты, — добродушно предложил замполит.

— Сияет, как новенький пятак, — тоскливо сказал Воронов.

— Наше сегодняшнее занятие будет носить необычный характер. Я вам зачитаю предварительное распределение по судам Дальневосточного пароходства. Впрочем, оно и окончательное, — добавил он, усмехнувшись. — Итак, Рогов, Воронов — «Бухара».

Класс ахнул.

— Вы чем — то недовольны? — ласково спросил замполит. — Нет? Тогда пошли дальше… Сорокин, Князев — «Мария Ульянова», Сысоев, Тарасенко — «Советский Союз»…

На перемене Утак подошел к Рогову.

— Ну и как, съел?

— А что случилось? — спросил Вася. — Чему ты

радуешься?

— Чего же мне не радоваться… Ты — такой весь умный, спортсмен, весь в «пятаках» и на «Бухару». А я баран, по — твоему, и на «Советский Союз».

— Так еще не вечер, Утак, еще не вечер…

— Как ты меня назвал?

— Ты еще глухой к тому же…

— Завянь, Утачина, — сказал хмурый Воронов, — не заводи меня.

Прозвеневший звонок прервал беседу, грозившую перерасти в побоище.

— В кубрике поговорим, — мрачно сказал Воронов. — Будем говорить долго и… больно.

— Да стоит ли перед выпуском наживать себе неприятности… — сказал Вася.

— Ты думаешь? — спросил Воронов.

— Конечно.

— Пугануть — то можно, а то совсем зарвался товарищ.

— Ну, если пугануть…

А в середине июня по школе прозвучал «большой сбор» и ротные засуетились, забегали, выводя курсантов на плац. Через десять минут вся школа стояла на плацу ровным черно — голубым квадратом.

— К чему бы это? — шепнул Вася Сорокину, с которым стоял рядом.

— Я знаю не больше твоего, — ответил Валера.

— Ускоренный выпуск?

— А кто его знает… Возможно.

— Школа смирно! — проревел репродуктор. — Слушать приказ Министра морского флота!

Из всего приказа слух Васи Рогова воспринял только слова: «…переводится в разряд средних учебных заведений морского флота с четырехгодичным сроком обучения». И комментарий начальника школы: «Имеющие оценки за курс обучения только «хорошо» и «отлично» автоматически переводятся на второй курс. Курсанты, имеющие оценки «удовлетворительно», и курсанты, которым на момент окончания курса исполнилось двадцать три года, направляются на суда Дальневосточного пароходства с присвоением классности и выдачи удостоверения установленного образца. Товарищи курсанты, поздравляю с зачислением в мореходное училище!».

Раздалось жиденькое «ура».

— Не понял, — огорченно сказал репродуктор. — Это кто в строю: пехота или флот?

— У — р–р — а-а! — прокатилось над строем.

— Другое дело, — довольно сказал репродуктор. — На сегодня занятия отменяются. Вольно. Разойдись.

Тут уж строй от всей души гаркнул «Ура!» и рассыпался.

— Товарищи курсанты! Внимание! — прокричал ротный. — На полчаса в класс. Кое — что получите, а заодно обсудим кому чо, а кому ни чо.

— Вот тебе, Вася, и «Бухара», — радостно засмеялся Сорокин. — Жаль Ворон уйдет, ему двадцать четыре.

— Да, жаль Воронка, — согласился Вася. — Князь тоже уйдет?..

— Наверное.

— О, как все повернулось, — сказал Воронов, подходя. — Прощаться будем, мужики…

Парни огорченно помолчали.

В классе — и это сразу бросилось в глаза — на столе преподавателя высились две кучки: матерчатая — шевроны с двумя галочками и звездочкой, и металлическая — новые кокарды. Рядом белел листок бумаги.

— Садитесь, товарищи курсанты, — сказал ротный. — Ну, что?.. Не кочегары мы, не плотники, а судомеханическое отделение мореходного училища. С чем вас и поздравляю. Теперь ваша рота, объединяется с ротой мотористов, и образуют, как я уже сказал, судомеханическое отделение. Успешно закончившим училище, присваивается квалификация «механик судовых силовых установок» и воинское звание «младший лейтенант флота». К сожалению, пять человек из вашей роты отчисляются из училища и направляются в отдел кадров пароходства. Это, — класс замер, — Сысоев, как слабо успевающий, Тарасенко, Князев, Воронов, Юрченко эти четверо — по возрасту. Названным курсантам завтра подойти в отдел кадров училища и получить документы, в финчасти — подъемные. И еще: на следующей неделе занятия заканчиваются и… в отпуск. До двадцать пятого августа. Двадцать пятого быть здесь. Не хочу пугать, но опоздавшие будут отчислены. А теперь, — ротный улыбнулся, — я буду вызывать по списку, чтобы не устраивать толкотню. Получайте, шевроны, кокарды, зачетные книжки, курсантские билеты. Так, сначала отличники. Рогов.

— Есть.

— Поздравляю, Вася, — сказал ротный.

— Служу Советскому Союзу! — и шепнул. — Так значит, все было известно заранее, раз успели документы подготовить…

— Известно, — усмехнулся ротный, — много будешь знать, скоро состаришься. Свободен!

— Есть!

— Молодец. Сорокин…

— Такие дела, Сысоев, — сказал Вася.

— Да пошел ты… — уныло сказал Утак. — Я буду деньгу загребать, а ты штаны протирать, и кто выиграл?

— Жизнь покажет, — заметил Рогов.

— Нацепил два уголка и хвастаешь, — сказал Сысоев. — Дешевка ты, Рогов.

— А ты бы тоже хотел…

— Да в гробу я видел! — крикнул Утак. — Тоже мне, академики…

— Вася тебя в льялах сгноит, если попадешься на его коробку, — сказал Воронов, подходя.

— Да чего бы я зверствовал… — Вася поправил воротник форменки. — Он и так в шоке от такого поворота.

— Я? Я… Я… — Сысоев быстро отбежал.

— О, как разобрало Утачину, — усмехнулся Воронов. — На коробке его быстро наставят на путь истинный. Это не школа. В море не повыступаешь. И что я хочу сказать тебе, Вася, на прощание — завтра будет некогда. Я хоть и не на очень много старше тебя, но все — таки поработал в рабочем коллективе. Знаешь, жизнь и короткая, и длинная, это уже как посмотреть. И в этой жизни тебе еще не раз встретятся сысоевы и замполиты вроде нашего. Но в любом случае оставайся человеком: честным, принципиальным, не поддавайся на минутные слабости, не вступай в сделку со своей совестью, тогда все будет нормально. Не лезь в политику, это не для тебя. Ты комсомолец?

— Нет.

— На втором курсе — вступи. Подойдет срок, вступай в партию. Может, я неправильно говорю, но только партийным можно не опасаться за профессиональный рост, карьеру, грубо говоря, ни за свое будущее.

— Да я как — то не думал…

— А ты подумай, я дело говорю. Партийному и доверия больше и начальство лишний раз не обидит. Поверь мне. Я поработал, насмотрелся. Если будет возможность, то на последнем курсе и вступай в КПСС. Сам ощутишь разницу в положении. Такие дела, Вася.

— Странные слова говоришь ты, Коля.

— Это не странные слова. Это жизнь, не плакатная и не из кино, а реальная во всей прелести и… грязи. Так что не поминай лихом старого Ворона…

— Да я…

— Ладно. Помолчи. Пока, Вася. Я в город. Может еще, и встретимся когда — нибудь или… на морях.

— Пока, — сказал Вася.

Сердце его почему — то сжалось. Он посмотрел в след Николаю и вздохнул.

— Ну, что, Рогов, повезло?

Вася обернулся.

— Да, товарищ заместитель по политической части.

— Ну — ну, — добродушно сказал замполит. — Давай по — свойски. По — простому… Что ты так официально?.. Николай Петрович я, если забыл. Нам с тобой, Рогов, теперь не один год вместе быть.

— Так точно, Николай Петрович.

— Обижен на меня?

— Какие обиды…

— Ну и правильно. А за «Бухару» не обижайся.

— Есть, не обижаться!

Замполит потоптался, как конь, вздохнул и сказал:

— Впредь так не шути.

— Вы о чем?

— О Маяковском, которого ты выдал за Маркса.

— А — а, ну — да, было. Помните у Ленина: «Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всем достоянием — Ильич культуру имел в виду, — которое выработало человечество». Железная логика, правда? А вы даже Маяковского не знаете. Между прочим, трибун революции, пролетарский поэт. Даже Ленин говорил, точно не помню цитату, но смысл такой, что стихи так себе, но политически очень верно.

— Да, Рогов, — усмехнулся замполит, — я к тебе с открытой душой, по — товарищески, а ты… Трудно нам будет.

— Жизнь — это борьба, — сказал Рогов. — Это уже Маркс. А потом, есть у кого учиться. Знаете, с кем поведешься…

— Значит, бороться со мной решил?.. — хмыкнул замполит. — Дела — а–а…

— Ну, что вы… Разные весовые категории. И в мыслях нет. Я так думаю, что замполит, это не звание. Призвание, если хотите. А вы в курсантах врагов видите, а сегодняшний курсант, это завтрашний офицер флота…

— Ты смотри, какую философию развел?! Кто бы подумал… Деревенщина, лаптем щи хлебал, а туда же!.. Учить меня вздумал? Да я…

— Я в курсе, — быстро сказал Рогов. — Извините, Николай Петрович, ещё масса дел. Мы продолжим этот увлекательный разговор после отпуска. Честь имею!

— Ах, ты так? Ну, Рогов, погоди!.. Будет тебе увлекательный разговор…

Сильно, неузнаваемо изменился курсант Рогов. За один год из тихого, скромного мальчика, казалось временами, что чем — то пришибленного, он превратился в зрелого юношу, смело отстаивающего свою точку зрения, независимого в суждениях и очень крепкого физически. С житейских позиций и здравого смысла, наверное, Рогову не стоило бы конфликтовать со всемогущим замполитом. Зря он, как говорил Коля Воронов, попер на замполита, как на буфет с порванным рублем, но Вася решил не сдаваться. Вызывая насмешки деревенских парней, он в сельской библиотеке прочитал популярное издание сочинений Ленина и даже пробовал читать «Капитал» Маркса. Мало что понял, но цепкая память сохранила с десяток названий ленинских работ и отдельные цитаты. И это было сильное оружие в борьбе с малограмотным, но амбициозным замполитом. Что из этого выйдет, жизнь, как он говорил, покажет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой Рогов убывает в отпуск, а в это время происходят некоторые события, возвращение Воронова

Самым счастливым человеком в школе, а теперь в училище был Менинзон. И дело не в том, что теоретическая механика в школе носила абстрактный характер, так как практически была не нужна, разве что для общего развития курсантов, но в училище имела четко определенный смысл. Если, как говорилось в первой главе, котельному машинисту или мотористу термех по барабану, то механику необходим. Но самое главное, заключалось в том, что теперь — о — о, теперь!! — будет такой оркестр, что мама не горюй! Но и здесь в бочку его счастья судьба подкинула ложку дегтя. Прочитав приказ, он воскликнул:

— Как?!

И помчался к начальнику училища. В кабинете начальника царила праздничная атмосфера. Даже из — за закрытой двери доносился возбужденный гул голосов, и секретарь тормознула Моисея Самуиловича, сказав:

— Совещание.

Но преподаватель не растерялся и уверено сообщил секретарю:

— Назначено.

Начальник училища Юрий Федорович Полищук, глянув на открывшуюся дверь, радостно воскликнул.

— Где ты бродишь, Моисей Самуилович, у нас уже трубы горят, а тебя все нет. Проходи, давай. Нет, каково, а? — Да что же это делается, Юрий Федорович?..

— А что такое?.. Чем могу — помогу…

— Читаю приказ и прямо — таки удивляюсь… Я столько бился с Вороновым, наконец, он стал лучшей трубой оркестра, а его отчисляют… Как вам это нравится?.. Оркестр, можно сказать уже образцовый, концерты может давать, а что я буду делать без Воронова?

— Дорогой Моисей Самуилович, — Юрий Федорович откинулся в кресле, — у нас не консерватория, а мореходное училище. Прошу это помнить. Есть приказ министра, начальника пароходства… Я не могу через них перепрыгнуть, вы меня тоже поймите. Что же получается… Восемнадцатилетнего Сысоева отчислить, а двадцатичетырехлетнего Воронова оставить? Поймут ли меня…

— Согласен. Но Сысоев, как бы это сказать помягче, совершенно неуспевающий, вот товарищи преподаватели подтвердят…

— Да уж, — заметил старый капитан, который вел теорию устройства судна, — это точно. Ему, что кливер, что лиселя — все одинаково, но это полбеды. Я сколько не бился, так он и не смог запомнить разницу между якорем Холла и якорем Болдта. Туповатый паренек…

— А с математикой вообще проблема…

— Я уже не говорю об истории, — фыркнула Людочка.

Преподаватели зашумели и единодушно согласились, что Сысоев — трудный отрок.

— И дисциплина хромает, — сердито сказал ротный.

— Вот, — сказал Менинзон. — Видите, я прав.

— Но и Воронов не блещет, — сказал Юрий Федорович, вздохнув. — Я смотрел его ведомость… Почти всюду «удовлетворительно». Только по практике «отлично» и по физо. К тому же, двадцать четыре года… Закончит — если закончит — ему будет двадцать восемь…

— Но не тридцать же! — воскликнул Менинзон. — Двадцать восемь!.. Прекрасный возраст для специалиста! К тому же оркестр…

— Дался вам этот оркестр… — досадливо сказал Юрий Федорович, — А если проверка? Мне же первому шею намылят.

— Приказы министра никому не дозволено нарушать, — веско сказал замполит.

— К слову о вас, — вдруг встрепенулся Юрий Федорович. — Вы, Николай Петрович, направляетесь на теплоход «Михаил Фрунзе». Вот приказ начальника пароходства. Извините, чуть не забыл. А что, помполитом — неплохо. Тем более, что «Фрунзе» ходит в основном за границу…

— Как это?! — взвился Николай Петрович. — Съели?.. Ха — ха… Я так и думал, что здесь не коллектив, а змеиное кубло! Отлично! Обтяпываете свои делишки! Оркестр… Может, еще джаз будете играть? Эту музыку зажравшейся буржуазии! Я вам устрою оркестр… Вы у меня попляшите. Я вам устрою…

— Николай Петрович, — мягко сказал Юрий Федорович, — это еще в 1953 году, до марта месяца, вы могли бы что — то устроить, не сомневаюсь. А нынче 1959 год. Паровоз ушел, как говорится.

— Посмотрим, — зло сказал Николай Петрович. — Ишь ты, окопались!

Он схватил роскошную фуражку с огромной кокардой и выскочил в коридор. Ещё минуту из приемной доносился его возмущенный крик. Наконец, все стихло. Юрий Федорович вздохнул.

— Трудный человек…

— А что с Вороновым? — напомнил Моисей Самуилович.

— Где его теперь искать? — сказал Юрий Федорович. — Он уже где — то возле Гонконга, наверное…

— Должен зайти в шк… в училище, — поправился начальник отдела кадров. — Он ещё документы не забрал.

— А — а, семь бед, один ответ, — махнул рукой Юрий Федорович и нажал кнопку звонка.

Вошла секретарь.

— Лена, пишите приказ: «Курсанта Воронова — инициалы посмотрите — перевести на второй курс мореходного училища, судомеханического отделения». Шапка и все такое, как обычно. Не тяните. Отпечатайте по — быстрому, я подпишу.

— Спасибо, Юрий Федорович.

— Да полно, не стоит благодарности… Ещё неизвестно, что нам подбросит ваш любимчик… Только ради вас…

Юрий Федорович выше среднего роста, начинающий полнеть мужчина сорока двух лет. Слегка выдающийся животик, он маскировал тем, что пуговицы форменной тужурки были всегда расстегнуты. На тужурке знак ДВВИМУ, а чуть ниже располагался знак капитана дальнего плавания — секстан, в обрамлении лаврового венка. Строгое и властное лицо, скорее всего маска, за которой скрывался характер мягкий отзывчивый, добродушный, с пониманием относящийся к делам и проблемам курсантов.

Через неделю, после того как гражданский народ получил форму и немного попривык к ней, он приказал построить школу на плацу и произнес короткую речь:

— Товарищи курсанты! — нервно сказал он. — Я видел, как убивают, грабят, насилуют, но такой бардак, что творится в школе, я вижу впервые! Командирам рот, в недельный срок навести порядок! Это черт знает, что такое!..

Напугав курсантов подобным образом, он больше никогда не выступал перед строем, предоставляя это право своему заместителю по учебной работе и замполиту, который обожал держать курсантов по стойке «смирно» час — полтора.

— Во, зверь! — сказал Сорокин. — Облаял ни за что…

Но когда тому же Сорокину потребовалось срочно отлучиться домой по семейным обстоятельствам, начальник школы без лишних вопросов подписал ему увольнительную на неделю и позвонил в финчасть, чтобы курсанту Сорокину выдали в подотчет сто рублей. По тем временам довольно солидная сумма.

— Я даже не ожидал и денег не просил, — говорил потом Валерий. — Вот это Федорыч. А я думал…

— Индюк тоже думал и ластами щелкнул, — веско сказал Князев. — Федорыч — голова, я сразу это понял, ещё в строю.

И, конечно, курсанты платили ему тем же. Так что престиж школы был высоким. Второй раз, но уже мягче, начальник школы выступил перед курсантами, отправляя их в отпуск, и речь его была более обширной. Но тоже своеобразной с вкраплением матросского сленга. Что делать? Натура брала своё…

— Мы с вами славно потрудились в этом учебном году. Теперь, когда мы из урок будем делать людей, задача усложнится. Не воображайте, что четыре года вы просидите в училище и на шару получите диплом. Не выйдет. Флоту придурки не нужны. Поэтому мы из вас будем жать масло на всю катушку. Но игра стоит свеч. И я думаю, что мы вместе решим все поставленные задачи.

Далее, очень сильно надеюсь на то, что с вашей помощью гражданская шелупонь, что придет на первый курс, быстро поймет, где находится, и мне не придется краснеть за марку училища. Надеюсь также, что где бы вы не оказались, вы будете высоко нести звание советского курсанта, и на училище не будут приходить бумаги из известных вам милицейских заведений. У меня всё. Счастливо отдохнуть от трудов праведных. До скорой встречи…

Вот такая речь…

Юрий Федорович отходил на судах морского флота два десятка лет и в его речи нет — нет, да и проскальзывали словечки, не означавшие вовсе призрения к гражданскому сословию. Нет. Так было яснее и доходчивее. Для связки слов и мыслей, так сказать.

После того, как руководящий состав нового училища покинул кабинет, он что — то вспомнив, накрутил номер отдела кадров.

— Полищук. Да. Появится Воронов — немедленно ко мне. Да. Я вам начальник или балалайка! Найти. Всё.

Довольный собою, он взял личное дело Воронова и задумчиво полистал.

— Да ладно, — сказал он вслух. — Отстою, если что. Флоту такие люди нужны. Парень знает жизнь, чего уж там…

Участь Воронова была решена окончательно. Но готов ли Коля к такому повороту в жизни ещё оставалось загадкой. Может у него свои планы на этот счет…

Вася ехал домой. Дорога дальняя, в самую глушь, в поселок лесорубов Веселый, тогда ещё живший полнокровной жизнью. В те, почти первобытные времена, до Веселого можно было добраться двумя путями: морем — до портпункта Малая Кема, а там тридцать километров на попутках или по дороге, на перекладных — тут уж как придется. Сначала на «КРАЗах», что шли груженные из Кавалерово до Варофоломеевки, а обратно порожняком. Потом от Кавалерово до Тетюхе на рабочем автобусе. И еще несколько раз пересаживаться с попутной на попутную — так что никаких нервов не хватит. Путь морем быстрее, но Вася решил прокатиться и добирался до места назначения три дня. Об этих трех днях, потраченных в пути, он не жалел. Устал, но не жалел. В Тернее его «подхватил» знакомый шофер — лесовоз шел прямо в поселок.

— Рассказывай, Вася, как она жизнь флотская.

— Да что рассказывать, дядя Гриша, в море не ходили… Так, по бухте на шлюпках погоняли и всё. Морская практика на третьем курсе начинается.

— Какой третий курс?.. Загибаешь, Василий, ты же в морскую ремеслуху поступал или как это называется… ШМО, что ли?..

— Это точно. Я и сам не ожидал. Уже к выпуску готовились, а тут — приказ. И все. Да что я? Вот курсантский билет и зачетная книжка.

— Дядя Гриша даже свой «Студебеккер» остановил, чтобы получше разглядеть документы.

— Ишь ты… — уважительно сказал он, — мореходное училище, второй курс.

Полистал зачетку. Прочел вслух.

— Судовые силовые установки — «отлично». Ух, ты… Ну, Вася, ты даешь… Да, здорово. А так и не подумаешь… В тихом болоте черти водятся… Да, Вася?..

— Да, — сказал Вася.

— Ты смотри… — сказал дядя Гриша, вынул из бардачка пачку мятых папирос «Север» и сосредоточено закурил, наморщив лоб. — Ты, значит, морским инженером будешь, — сказал он, натужно думая о своем.

— Да каким инженером… Техник — механик судовых силовых установок: котлов, турбин, дизелей…

— О! — сказал дядя Гриша. — Нет, ну это все равно…

И замолчал, закурив, чертыхаясь, новую папиросу. Они ехали, и дядя Гриша думал.

Он молчал километров тридцать. Да и дорога не способствовала разговору. Машина то ныряла в ухабы, то, натужно подвывая мотором, выбиралась на дорогу.

— Мериканская техника, мать её… Все мосты ведущие, не то, что наш «ЗиС‑5»…

Он снова закурил папиросу и погрузился в раздумья, изредка тихо матерясь на ухабах, и вращая баранку. Когда выехали на сравнительно ровную дорогу, он спросил:

— А ты надолго в отпуск?

— Почти до сентября.

— Ага, — и снова замолчал, о чем — то думая. — А чего ты в спортивном костюме, форму не дали, что ли?

— Белую выдали, а по такой пыли… В чемодане.

— Понятно, — сказал дядя Гриша. — Ты же в дизелях понятие имеешь?

— Первый курс, — сказал Вася. — Так, в общих чертах.

— Пойдет, — сказал дядя Гриша. — У нас ухари и общей черты не знают. А поработать не хочешь? Гулять у нас негде, сам знаешь. Или садовником будешь… груши околачивать?..

— Ну-у, не знаю.

— А что тут знать. Работа не пыльная. У нас на электростанции морской дизель монтируют, Томас Манн называется. Слыхал о таких?

— В училище такой же стоит.

— Значит, разбираешься?

— Да как сказать…

— А ни чо не говори. Завтра пойдем к начальнику участка и назначим тебя главным на стройке. Да не боись! Чертежи есть, вся документация есть, ты парень грамотный — разберешься. Тебе шестьсот рублей лишние? Да ещё премия, если к отъезду дизель пустишь. Около тыщи и набежит. Чо, плохие деньги?

— Можно попробовать, — осторожно сказал Вася.

— Одна попробовала — семерых родила, — сердито заметил дядя Гриша. — Ты согласен или будешь весь отпуск богодулить?

— Дядя Гриша, так вы же не начальник, вы же не решаете… — улыбнулся Вася.

— Ё-моё, — заволновался дядя Гриша, — я, если хочешь знать, специально в Терней заезжал, чтобы кого — то из мотористов уговорить, месяца два поработать. Начальник участка просил найти толкового мужика. Так зачем нам моторист, если свой механик, моряк домой едет. Сделаешь, тебе не только деньги обломятся, а начальник ещё в училище письмо напишет, какой ты молодец.

— Так я еще ничего не сделал.

— Ага, согласен?

— Не уверен, что буду полезен, но попробовать можно.

— Вот это разговор, — повеселел дядя Гриша. — Вот это по — нашему! Будет свет в деревне!

— Постараюсь, — вздохнул Вася.

Инспектор отдела кадров пароходства тоскливо посмотрел на Воронова и сказал, зевнув:

— Документы.

— Так ещё в школе, сказали зайти — узнать…

— А куда вас предварительно распределили?

— На «Бухару».

— Ты из какой школы? — спросил инспектор. — Что за бардак! «Бухара» в море и будет через месяц… Тебя в отпуск разве не отправляли? Черт знает что… Постойте, как ваша фамилия?

— Воронов.

— Воронов? Так какого черта вы ломаете тут комедию, курсант! Марш в училище! В море он захотел… Ишь, шустряк какой… В училище! И чтобы до выпуска ноги тут вашей не было. Вон, я сказал!

Воронов вышел из кабинета, а инспектор продолжал кипеть в одиночку:

— И ходят, и ходят… Нет, чтобы получить диплом… Так ходят, а чего ходить… Всему свое время. Тоже мне Робин Гуд

или как его Дон, этот, Кихот… — и он тихо посмеялся.

Коля, сбитый с толку, и ничего не понимая, сел в трамвай и покатил в училище. Да нет же, он сам читал приказ об отчислении… С тревожными мыслями он зашел в отдел кадров училища.

— Ба! Знакомые всё лица! Где вы бродите, Воронов, минуточку. — Он накрутил номер телефона. — Лена, начальник у себя? Да, нашелся пропащий. — Он положил трубку. — Так, курсант Воронов, к начальнику училища. Бегом — марш…

— Ничего не понимаю, — почесал затылок Коля.

— Если Воронова оставляют, значит, это кому — то нужно, — усмехнулся кадровик. — Иди, Коля, начальник ждет.

— Заходите, Воронов, — начальник училища бросил в ящик стола какие — то бумаги, — присаживайтесь. Мне говорили, что вы дисциплинированный курсант, а что получается…

— Что? — мрачно спросил Коля.

— Куда — то исчезаете… Ни слуху, ни духу… Уже хотели во всесоюзный розыск подавать…

— Зачем? — удивился Коля. — Меня же отчислили или выпустили… Ходил в кадры флота, а там накричали, послали сюда… Вот я и пришел.

— Ну и молодец, — добродушно заметил Юрий Федорович. — А вопрос такой: есть желание учиться дальше или на флот, на «Бухару»?

— Просто интересно — все меня «Бухарой» пугают… Но я бы остался. Четыре года пролетят, не заметишь, зато специальность…

— А потянешь? — спросил Юрий Федорович. — Дальше сложнее будет, а ты этот курс закончил еле — еле… Слабовато. Если бы это было сразу в училище, то тебя, Николай, надо было бы или сразу отчислять, либо условно переводить до первой двойки. Так как?..

— Потяну, — сказал Воронов убежденно, чувствуя ответственность момента. — Сам летом математикой займусь. А там Вася Рогов поможет… Потяну.

— Вот это разговор, — одобрительно сказал Юрий Федорович. — Хорошо. Тогда… — начальник училища сделал паузу, запустил руку в стол и вынул две книжечки, — получай удостоверение курсанта и зачетную книжку. И в отпуск, Николай. Двадцать пятого августа быть здесь, без опозданий.

— А Князь, извините, Князева тоже вернули?

— Князь, как ты говоришь, уже… в море, у них рейс был в Японию, в Майдзуру. Да, Коля, летнюю форму ты не получишь — вещевой склад закрыт, но это же не главное?..

— Так точно.

— Свободен.

— Есть!

— Счастливо, курсант Воронов.

Улыбающийся Воронов вышел в приемную.

— И как? — спросили Лена.

— Второй курс. Аж не верится…

— Это Моисей за тебя лысиной по паркету постучал, — сказала Лена. — Ему спасибо скажи.

— Скажу, — пообещал Коля.

А в это самое время Вася Рогов критически осмотрел то, что нагородили сельские умельцы. Сделано было, что называется, от фонаря.

— Кто старший? — раздраженно спросил Вася.

— Ну — я, — поднялся мужик. — Пантелеев, моя фамилия. А ты кто будешь, пацан? Поработать хочешь?..

— Хочу. Итак, Пантелеев, с этой минуты я руковожу работами по установке и запуску дизеля.

Мужики посмеялись.

— А бетон мешать, не желаете, товарищ начальник?

— Нет, — спокойно сказал Вася, — а желаю я видеть всю документацию и альбом с монтажными чертежами.

— Иди, хлопец, иди… Пока пинка не дали. Начальничек… Вот их развелось…

И кто его знает, как бы обернулось дело, но подъехал начальник лесоучастка.

— Пантелеев! — нервно сказал он, нервный, как все начальники. — Опять богодулите…

— Да я чо… Газ кончился. Поехали в Малую Кему за баллонами.

— Так. Старшим на стройке назначается курсант судомеханического факультета мореходного училища товарищ Рогов. Все его распоряжения выполнять беспрекословно. Вопросы есть?

— Баба с возу — кобыле легче, — мрачно сказал Пантелеев. — Только уж больно он молодой…

— Придет время — состарится, — отрезал начальник. — Какие замечания, товарищ Рогов?

— Звать — то как начальника, — спросил Пантелеев. — Мы знаем, что он — Василий, а как по батюшке, раз начальник, то положено авторитет блюсти…

— Обойдемся без отчества, — сказал Вася. — А сделано всё не так. Вы, Пантелеев, в чертежи заглядывали?

— Да вон они лежат. Попробуй, разберись…

— Зачем же тогда… Ладно.

— Что нужно, товарищ Рогов? — спросил начальник участка.

— Пятитонный кран… Трубы цельнотянутые… Я чертежи посмотрю, а завтра утром скажу метраж и диаметры… Так, газосварка — есть, инструмент — есть, а остальное по ходу дела.

— А кран зачем? — удивился Пантелеев.

— Двигатель нужно разобрать и уже по блокам устанавливать. Вы эту махину вчетвером поднимите? То — то… Установим картер на фундамент, закрепим и начнем сборку и обвязку. А что вы наворотили — убрать.

— Вот так вот, Пантелеев, учись. Кран будет после обеда, — сказал начальник участка. — Ну, работайте. Я на тебя, Вася, надеюсь. Ух, голова…

— А куда они денутся… — Усмехнулся, Вася. — Так, гвардия лесов. Хватит сидеть! Начали…

— Ты смотри… — озадачено сказал Пантелеев. — Тут в пору в ухо дать, чтобы не мешался, а нельзя — начальник. Пошли, мужики, работать. Говори, малец, что делать нужно, раз такой умный…

— Отсоединяйте трубы. Снимайте, головки цилиндров. Будет кран, начнем разбирать полностью. Завтра устанавливаем…

— Ну, ничего ты даешь, парень… Мы же не кони…

— Все претензии к начальнику участка. Можете доложить, что я с вас масло жму и требую работы, а не выпаривать сало из живота.

— Ух, ты какой… Смотри, не надорвись…

Вася круто взялся за дело. И двадцать второго августа дизель — генератор зарокотал, давая поселку дополнительную энергию. А двадцать четвертого Вася открывал парадную дверь училища.

Если бы не работа по монтажу дизель — генератора, то Вася, наверное, очумел бы от скуки. Поселок представлял одну улицу в сорок домов по двадцать с каждой стороны дороги. Школы — нет, клуба — нет, в больницу за сто верст… Баня у ручья, правда глубокого, заезжая лавка с водкой, песни женщин за околицей — вот и всё. Даже магазина постоянного не имелось. Всё в Малой Кеме, до которой тридцать километров по жуткой дороге. «Сто рублей не деньги, сто километров не расстояние», — говорили лесорубы. Впрочем, такая поговорка бытовала на всем Дальнем Востоке.

Вася не был привязан к поселку древними или дальними корнями. Вырос у бабки в Малой Кеме, учился в Тернее, а в поселок наезжал повидать мать, что рубила сучки на лесоповалах, и не столько от тяги к родному очагу — что ему было родным, в этом временном поселке? — сколько по житейской необходимости. Папа?.. Что — то смутное мелькало в памяти. Это смутное пахло крепким самосадом, лесом и дымом костров. На единственной фотографии, что сохранилась в доме, был снят молодой парень, прислонившись плечом к кедру. Снимали, видно, для газеты, а может для Доски почета… Кто его знает… Мать с годами все больше и больше отдалялась от сына и, кажется, он становился ей обузой. Вася это чувствовал и замыкался в себе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Воронов впадает в раздумье о правильности выбора, начинаются суровые будни, Рогова ранит стрела Амура, но Черт толкнул под руку и стрела пролетела мимо. Тяжелый разговор

В школе почти ничего не изменилось за время отсутствия. Так же стояли якоря у входа, чуть поодаль стояла на кильблоках высохшая шлюпка, а у входа скучал курсант с повязкой дежурного по училищу. Часто встречались парни с одним шевроном на рукаве — первокурсники, в новеньких, ещё необмятых форменках.

— Ну — ну… — хмыкнул Вася.

Он поднялся на третий этаж, с удовольствием читая таблички: «судоводительское отделение», «судомеханическое…». Он открыл дверь. У препарированного дизеля стояла знакомая фигура и, заглядывая в толстую книгу, что — то шептала.

— Коля! Воронов! — вскрикнул Вася. — Не отчислили?

— Привет, Вася, — сказал Николай так, словно вчера расстались. — Изучаю вот…

— Ещё изучишь, — сказал Вася. — Рассказывай.

— Да что рассказывать, — смутился Коля. — Уже настроился уголь в топки «Бухары» бросать… Думал год — два отхожу и прощай флот. А в кадрах пароходства приказали в училище вернуться. Вот вернулся. Говорят — Моисей подсуетился…

— Ну и правильно! — с жаром сказал Вася. — А наших много вернулось?

— Почти все. Городские завтра появятся. Вечером увидишь. Кто в город подался, кто в кино… Пока гуляй. Служба завтра начнется. На нас даже не готовят ничего. Камбуз закрыт.

— Пойдем, сходим куда — нибудь, я кучу денег получил. Мамане было оставил, а она мне половину тайком в чемодан сунула.

— Где же ты подзаработал?

— Помог деревенским коллегам дизель установить и запустить, вот начальство и отвалило… Пошли…

— Нет, Вася, спасибо, конечно, но я ещё позанимаюсь.

— Да брось ты этот дизель. Ещё каждую деталь во сне называть будешь.

— Я вот что думаю, — Воронов закрыл книгу, — а не свалял ли я большую глупость?..

— Не понял.

— Да что тут понимать… Я же как думал — год проучусь в ШМОньке, получу специальность и буду работать. А сейчас столько лет париться…

— Ты женат, Коля?

— Не сподобился. Бог миловал от такого счастья, — мрачно сказал Воронов.

— Нет, я понимаю. Жена, дети по лавкам скачут… Тог — да — да. А если ты свободен, то получи нормальную специальность, а потом уже думай о личной жизни. Да и образование… Тебе же не в мешке свои знания носить, не надорвешься. А там, кто знает, может за эти годы Моисей сделает из тебя великого музыканта, и тогда мы будем гордиться тем, что учились с тобой в одной роте.

— Скажешь тоже, — усмехнулся Коля. — Я, почему пошел на трубе дудеть в Дом культуры?..

— Наверное, музыка потянула.

Воронов усмехнулся.

— Все — таки, какой ты еще мальчик, Вася… Кто в оркестре играл, тому отпуск летом давали. Какая музыка, скажешь тоже… Это когда стало получаться, тогда да — стало интересно. Так опять же, мы с концертами всего несколько раз выступали, а все больше жмуриков провожали. Какая же это музыка… Ду… ду… ду — ду… Тарелками — бац! Тьфу! А Моисей, конечно, человек, слов нет — голова. Если бы не он, я бы завязал навсегда с этой трубой. Скажу по секрету — только не болтай — мы тихонько музыку из кинофильма «Серенада солнечной долины» разучивали. Классная музыка. Ты кино видел?

— Нет.

— Жаль. Ты не обижайся. Еще наговоримся… Я бы позанимался…

— Раз так, конечно, — сказал Вася огорченно. — Пока.

— Ага, — сказал Воронов.

— Здравствуйте, товарищи курсанты! — сказал Юрий Федорович.

— Здравия желаем, товарищ начальник училища! — громыхнуло на плацу.

Юрий Федорович с удовольствием оглядел училище, что выстроилось поротно четкими квадратами. И тут он разразился речью. Синонимы, метафоры, глаголы и деепричастия так и перли из начальника училища. Увлекшись, он вставил в свою речь пару слов без падежей, что вызвало в строю сдавленный смешок.

Смысл его выступления сводился к тому, что теперь он будет драть всех подряд (Моисей толкнул секретаря — Лену локтем и прошептал: «Приготовьтесь, родная». «Я всегда готова», — так же тихо ответила Лена и хихикнула) за нарушение дисциплины, что они попали в серьезное учебное заведение, и, что, если кто вздумал богодулить и получить диплом за красивые глаза, то — банан! Не поможет ни оркестр — взгляд в сторону Моисея, — ни спорт, ни какая другая херня. Единственным критерием, по которым будет оцениваться курсант, это, во — первых, учеба, а, во — вторых, дисциплина.

— Надеюсь, что всем понятно!

Строй озадачено промолчал.

— Вот и ладно, — мирно закончил речь начальник. — Вольно! Разойдись на занятия!

В Приморье осень приходит по — разному. Например, если в поселках и городах побережья ещё тепло, то в Чугуевке или какой‑нибудь Самарке, хоть кожушок одевай. На земле заморозки, в воздухе не бодрящая прохлада, а прямо — таки морозец. Оно хотя и не шибко, но после тридцатиградусной жары нулевая температура всё равно, что из жаркой бани — в снег. Вроде бы и полезно, но лучше не надо.

Август — Сентябрь во Владивостоке — золотое время. Кажется, что до осени, как до Луны, но в октябре начинается листопад, деревья становятся прозрачнее и наползает плотный туман. В парках и скверах шуршит под ногами листва, а воздух напоен легкой грустью по ушедшему лету, может разбитой любви или безответной… И всё как бы замирает в ожидании зимы, пронизывающего колючего ветра, а то и снега по колено. Редко, но бывает.

И ожидание… Чего? А кто его знает… Перемен в жизни — хотя какие перемены у курсанта — выигрыша в лотерею… Словом, чего — то необычного, что ещё не произошло, но обязательно должно произойти, потому что, как же… Обязательно! И тогда… А что? А кто его знает?.. Но будет замечательно, неожиданно, хорошо. Нет, правда? А как же!..

К судовым механикам пришел новый замполит. Был он молод. Высокого роста и лицом похож на артиста Тимошенко, сейчас почти забытого, а в то время на пике популярности, выступавшего под именем Тарапунька. На форменной тужурке недавно полученный университетский значок. Видать, холостяк, потому что новенькая форма имела какой — то неряшливый вид. Казалось, что как получил её парень со склада, так и неудосужился пройти утюгом по брюкам и пиджаку.

— Взвод, встать! — сказал Петя Мартынов из бывших мотористов, и не успел он доложить по всей форме, как замполит смущенно махнул рукой.

— Садитесь, товарищи. Я, знаете ли… Словом, вы у меня первые… И, полагаю, наши симпатии будут обоюдными. Так, тема нашей беседы, товарищи курсанты, основы философии вообще и марксистко — ленинской в частности. Но сначала давайте познакомимся. Меня зовут Аркадий Ильич Иванов.

— А какой Иванов? — спросил Мартынов.

— Не понял… — брови замполита метнулись вверх.

— Последний Иванов, что служил на Тихом океане, имел номер тринадцатый. Вот я и спрашиваю: а вы, какой?

— Вы имеете в виду… Как ваша фамилия, курсант?

— Мартынов.

— А-а, это вы стреляли в поэта Лермонтова?

— Очень дальний родственник.

— Так вот, курсант Мартынов… Очень рекомендую не афишировать свои знания истории белого офицерства. Вредно для здоровья. А приписывать себе родство — пусть дальнее — с белогвардейским офицером, это даже не шик, не геройство, не исключительность личности, это глупость с непредсказуемыми последствиями. Вы поняли меня, курсант Мартынов?

Судя по лицу, Петя понял всё и мгновенно.

— Кто ваши родители, Мартынов?

— Мать — фельдшер в больнице, а отец на заводе работает, слесарь.

— Вот этой версии и держитесь, я понятно излагаю?

— Так точно.

— Садитесь. И прежде чем что — то сказать — подумайте. Ваше счастье, что я сам — недавний студент…

— Эх ты… Контра недобитая… — шепнул Сорокин. — Нашел о чем языком молоть…

— Пошутить хотел, — шепнул Петя.

— Пошутил?.. — сказал Валерка. — Хорошо, если никуда не капнет…

— Наговорились? — терпеливо спросил Аркадий Ильич. — Я‑то не капну, как вы говорите, курсант. Смотрите, как бы свои не заложили… Итак, продолжим. Изучать предмет мы начнем с «Философских тетрадей» В. И. Ленина. Запишите список литературы. И хочу предупредить, товарищи курсанты, ни один зачет, ни один экзамен по общественным дисциплинам я не буду принимать без конспектов.

Список оказался внушительным.

— И это все прочитать? — изумился Воронов.

— И законспектировать. Но это не значит — переписать ту или иную работу. А кратко изложить её основную мысль

— Ни фига себе… — вздохнул Воронов.

Сорокин изо всех сил тянул руку. Закончив с Мартыновым, и очень довольный собой — поставил — таки курсанта на место — он оглядел аудиторию, заметив руку Сорокина.

— Что у вас, курсант? — спросил он недовольно.

— Курсант Сорокин, — поднялся Валера.

— Слушаю вас.

— Аркадий Ильич, а вы в бога верите? Бог есть или нет…

— Вообще — то я — агностик.

— Объяснил, — шепнул Коля Рогову.

— Нам марксистам — ленинцам не пристало верить в бредни, что распространяют служители церкви. Религия — опиум для народа и она является идеологическим инструментом, с помощью которого царизм управлял народом. Слава Богу, мы с вами живем в социалистическом государстве, где поповщина, церковь никакого отношения к государству не имеют, отделены от него, а мы с вами, вместо Закона божьего изучаем основы марксистко — ленинской философии, которая напрочь отметает попов и иже с ними. Курсант, я не понимаю, чему вы улыбаетесь… Ваша фамилия?

— Воронов, — поднялся Коля.

— Что я сказал смешного?

— Да ничего, — мрачно сказал Воронов. — Настроение хорошее, а вы — извините — на Тарапуньку похожи.

— А-а… — улыбнулся замполит. — Мне все это говорят. Садитесь, Воронов.

На следующей «паре» пришел Менинзон, мрачный, как курсантская жизнь.

— Допрыгались? — спросил он с порога. — Садитесь. Ученье — свет, — злобно сказал он, — а неученых — тьма. И что мне с вами делать?

Ответом было ожидающее молчание.

— Вот и я не знаю…

— Чего это он разошелся? — тихо спросил Рогов Колю.

— Ты у меня спрашиваешь?.. Не знаю…

— Третий стол — разговорчики! Ладно, черт с вами! Доставайте самую толстую тетрадь и пишите название курса: «Детали машин». Перевернули страничку. Написали — «Введение», а ниже пишем: «Машины в зависимости от сложности и габаритов разделяются на некоторое число сборочных единиц — в скобках узлов и деталей. — Написали? — Деталь — изделие, изготовленное из однородного по наименованию и марке материала…». И пошло, и поехало… Два часа курсанты пыхтели, не разгибаясь, записывая за преподавателем.

— Ой, зачем я на свет народился, ох, зачем меня мать родила?.. — сказал Воронов после занятий. — Это же…

— Так это только начало, то ли еще будет, — Вася тряхнул рукой.

— Вот тут и подумаешь… — тоскливо заметил Воронов, — а не свалял ли я дурака…

— Вопрос не в тему, — сказал Вася.

Воронов промолчал.

Когда утихли первые радости по поводу перехода школы рядового состава в среднее мореходное училище, то многие курсанты задумались. Ну — да, оно, конечно, здорово, но планы намечались совсем другие, а тут снова за парту, и ещё неизвестно закончишь ты это училище или нет… Начальник на построении не на шутку разошелся. И он по — своему прав. Но сомнения терзали второй курс. Дома ожидали, что сын через год самостоятельным человеком станет, а выходит ему трубить и трубить, как медному котелку. Наверное, приятно прийти на судно не матросом, не в машинное отделение рядовым, а штурманом или механиком. Легко сказать — сделать попробуй… Поддался общему унынию, царившему на курсе, и Коля Воронов. Да и в окружении молодежи он чувствовал себя неуютно. Двадцать четыре года, вроде как, и не возраст, чтобы думать о старости, пенсии, склерозе и обо всем, что сопровождает пожилых людей. Так это с одной стороны. А с другой — было бы куда комфортнее на душе, если бы не ушел Князь, например. Где он теперь?.. Гуляет, видать, по заграницам, пьет джюс, орандж, купается в бассейне, а вечерами ходит по заграничным бабам.

В это время, когда Воронов терзал себя, слегка завидуя другу, Князев стоял у борта своего судна и мрачно смотрел на порт Находка. Он тоже завидовал Воронку — новость о том, что его оставили в училище, каким — то путем достигла ушей Князя.

«И что я хотя бы на балалайке не играю, — тоскливо думал он, — везет же Ворону… Говорила мама — учись, так нет… А теперь — не слушал мамку, слушай склянку… Тут и к бабке не ходи, Моисей расшибется, но оставит его в училище. Играет Коля на трубе, что Луи Армстронг, заслушаешься. Эх — х…».

Князев сплюнул в темные воды бухты и отвернулся от панорамы порта. Да, он моряк, ходит в «загранку», виза открыта, зарплата не хилая, можно приодеться и сменить форму на гражданское платье, можно и в ресторан посидеть, но всё это мелочи. Придет Коля на коробку — четыре года пролетят, не заметишь — механик, отдельная каюта, зарплата побольше, опять же, комсостав… От вахт, конечно, не отвертеться, так зато пришел в каюту и кум королю, сват министру. Хоть на голове стой. И тут мысль, сверкнувшая в мозгу, заставила его вздрогнуть.

— О, а что это я?.. — вслух сказал Князь. — У меня же десять классов… Ну — у, Коля, мы ещё посмотрим… Я же заочно могу ДВВИМУ окончить! Плавсостав, куда они денутся…

— Князь, ты с кем это разговариваешь? — спросил вахтенный матрос, что скучал у трапа.

— Сам с собой, — ответил Князев.

— Бывает, — согласился матрос. — Я, например, тихонько пою на вахте, когда нет никого. Говорят, что у меня голос, как у Лемешева. Ты бы в город сходил, так и шиза посетить может.

— Я в каюту, — сказал Князев, — придавлю ухо минут на шестьсот.

— Тоже дело. А я бы сходил, — мечтательно произнес матрос. — Возле якорей всегда телку снять можно. Да не вырваться, завтра уходим.

— Далеко — не знаешь?

— Штурмана говорили, что в Сидней, это в Австралии.

— Я в курсе, что Сидней в Австралии.

— Молоток, — матрос отошел к трапу, а Князев спустился в каюту.

Сидней, Гонконг, Порт — Саид, Бомбей — какая разница, в конце концов…

В классе самоподготовки находился один человек. Первокурсник из судомеханического. Сорокин, не обращая внимания на то, чем занимается курсант, уселся за стол, открыл тетрадь и погрузился в тайну логарифмической линейки. Кажется, все просто. Но два умножить на два выдавало верный результат — четыре, а вот 12,5 умножить на 3,4 — не получалось. То есть результат был, но, как говорится, ни в какие ворота, а уж тем более с ответом не сходился. Валера открыл руководство по линейке, внимательно прочел главу о действиях с десятичной дробью, попробовал опять, и снова вышло черте что.

— Нет, я её никогда не одолею, — огорченно сказал он вслух.

— Что — то не так? — спросил курсант.

— Ты что‑нибудь петришь в этом деле? — безнадежно спросил Валера и показал на линейку.

— А-а, это… Ну, не на уровне доктора математических наук, но получалось. Покажи, как ты делал?

— Смотри, — Валера задвигал движком, засопел и установил бегунок на конечный результат.

— Все понятно, — сказал курсант. — Ты не учитываешь разряды делений, а отсюда и ошибка. Толя, — протянул он руку.

— Валера.

— А теперь — смотри.

Работая с линейкой, Толя объяснял, что такое разряды делений, как считывается результат.

— При навыке в работе, можно получать значения до четвертой цифры. И не спеши. Сначала дробное число умножай на целое, потом простенькое, например: два и четыре на один и два. Потихоньку научишься. Все надо делать морамора, как говорят на Мадагаскаре.

— А что это означает? — спросил Валера.

— Тихо — тихо или потихоньку, — улыбнулся Толя. — Потихоньку от простого к сложному.

— М-да, — сказал Валера. — А ты где научился?

— У меня отец кандидат физико — математических наук.

— О, как, — сказал Валера. — Тебя — то чего в мореходку занесло?

— Удрал, — сказал Толя. — Отец хотел, чтобы я стал художником, а это свободная профессия, богема, там такая коньюктура…

— Так ты рисуешь?

— Художники пишут — маслом или акварелью. Сейчас — да. Замполит попросил изобразить, на свой вкус, что — то похожее на Айвазовского…

— А можно посмотреть?

— Это только эскиз, набросок. Я вообще‑то не люблю показывать наброски. Да ладно…

Сорокин подошел к «эскизу» и ахнул:

— Это ты нарисовал?

— Нравится?

— Я, конечно, мало в этом понимаю, но твой набросок… Елки — зеленые!.. Нет, Толя, твой отец прав — тебе не место в мореходке. Тебе надо в академию художеств.

— И ты туда же…

— Толя, я не из «шестерок». Да и чего мне перед салагой лысиной по паркету стучать… Но тебе скажу прямо, ты — гений!

— Да знаю я, — не смутился Толя. — Может, и приду я в академию, но хочется не с пустыми руками, а чтобы с десяток таких работ было, что — ух!

— Слушай, фамилию свою скажи.

— Зачем? Нет, ну, пожалуйста, Педан.

— Запомню.

Толя усмехнулся.

— Ты извини, Валера, мне ещё над композицией поработать надо. Фигура вот этого моряка — он показал карандашом — не очень нравится. Надо бы добавить экспрессии. Не находишь?

— Я в этом не понимаю, — смутился Валера. — Про компрессию знаю, а экспрессию — нет.

— Расскажу при случае, — сказал Толя и склонился над рисунком.

— Ну, не буду мешать, — сказал Валера.

— Ага, — кивнул Толя.

* * *

Много — много позже, когда Валерий Павлович Сорокин — уже поседевший — смотрел мульт — фильм: «Жил — был пёс», в титрах мультика, среди фамилий художников — мультипликаторов он встретил знакомую: А. Педан.

«Неужели тот самый!..» — ахнул он в душе, а вслух сказал, улыбнувшись:

— Мора — мора…

— Это что? — спросила жена.

— Да так… Очень далекая юность. У нас в мореходке учился один парень А. Педан — ушел со второго курса. Талантище! Рисовал, как Рафаэль. Он если что — то делал, то говорил: «мора — мора» потихоньку, значит.

— Это ты к чему вспомнил?

— Да вот… припомнилось, — сказал он, не вдаваясь в подробности.

* * *

Воронов работал до изнеможения. Мысль о том, что он может оказаться в «середнячках», и его будут держать в училище, только потому, что здорово играет на трубе, его угнетала. Он со всей пролетарской силой вгрызался в гранит науки. А тут ещё Менинзон вздумал дать ему сольную партию на трубе и мордовал на репетициях. Всё это вместе изматывало Колю до последнего.

Моисей Самуилович считал себя последователем Глена Миллера и разучивал с оркестром музыкальную тему «Поезд на Читачунгу». Где соло на трубе отводилось Коле Воронову.

— Так — так — так, — усмехнулся Аркадий Ильич, — разучиваем зарубежную эстраду?.. Советским курсантам насаждаем буржуазную идеологию… Интересные дела в вашем оркестре, Моисей Самуилович, вы не находите?

— Но позвольте! — возмутился Менинзон. — Эти мелодии слышит вся страна! «Серенада Солнечной долины» идет в широком прокате.

— И что?

— Да ничего, собственно, раз фильм шагает по стране, следовательно, его одобрили на самом верху!

— А вы зря нервничаете. Если этот фильм посмотрит тракторист или доярка — это один момент. Но мы с вами готовим командные кадры для флота. Улавливаете разницу? Вы заранее подготавливаете курсантов к буржуазной культуре и негативному восприятию советских идеалов и музыки в частности. И я, как заместитель начальника училища по политической части, очень рекомендую сменить репертуар оркестра.

— Тьфу! — сказал Менинзон. — Это же черт знает что! Так я не знаю, куда мы можем докатиться…

— Вот именно, — сказал замполит. — Здесь я с вами совершенно согласен.

— Может вы перегибаете, Аркадий Ильич, — сказала историк Людмила Васильевна, которую все в училище звали Людочка. — Я смотрела этот фильм. Очень веселая музыка. Не понимаю, что вы в ней нашли… разлагающего?

Разговор шел в преподавательской.

— Очень жаль, Людмила Васильевна. — Уж вам‑то, как историку… Очень жаль…

— О чем разговор, коллеги? — спросил Юрий Федорович, входя.

— Замполит утверждает, что я занимаюсь целенаправленным разложением курсантов, — взволновано сказал Менинзон. — А оркестр следует разогнать, только потому что мы решили исполнить всего лишь одну композицию Глена Миллера! По той лишь причине, что эта музыка написана в США.

— Что за вздор! — поморщился начальник училища. — Это так, Аркадий Ильич?

— Не совсем. Я предложил Моисею Самуиловичу сменить репертуар. И всё.

— Давайте так, — сказал Юрий Федорович, — я — начальник училища. И я буду решать разогнать оркестр или сменить репертуар. А вот если курсанты в своих кубриках разведут бордель и начнут приводить шлюх — извините, Людмила Васильевна — вот тут вам карты в руки. Вы — философ по образованию… Вы знаете, сколько октав в рояле?

— Нет, — растерялся замполит.

— И я не знаю. А вот товарищ Менинзон знает. Давайте не мешать специалисту не только в профессиональном росте курсантов, но и в духовном. Я понятно изложил?

— Более чем…

— Вот и не мешайте Моисею Самуиловичу.

— Есть!

— И не вздумайте… Вы меня поняли? Вы на флоте — не на флоте даже, а в системе флота — первый год. А я только на коробках двадцать лет отходил. Это тоже можно не комментировать?

— Я понял.

— Хорошо. И поймите ещё одно, ХХ съезд КПСС расставил все точки над «и». И поднимать тему врагов народа — вы же сюда клоните? — не актуально. Особенно после съезда. Вас не поймут.

— Да у меня и в мыслях не было! — воскликнул Аркадий

Ильич.

— А к чему тогда эти намеки? Не думай, Аркаша, что ты безнаказно съешь Мосю, извини, Моисей, это я любя… Не выгоню, нет. Наоборот, дам очень лестную и блестящую характеристику, и рекомендацию, чтобы тебя определили в плавсостав. И, поверь, позабочусь, чтобы ты попал не на роскошный лайнер, а куда‑нибудь на ледокол или танкер.

— Да помилуйте, Юрий Федорович, какие враги народа…

— Ну и договорились, — вздохнул Юрий Федорович, — выяснили отношения… Читайте свою философию и не лезьте туда, где один Моисей Самуилович понимает, что и к чему.

— Есть.

— Ну и отлично…

Вася Рогов вторую неделю ходил задумчивый, как Диоген в поисках человека. На все вопросы переспрашивал:

— А? — и рассеяно добавлял. — Ну…

— Вася, ты чего «нукаешь»? — спросил Коля. — А нам новые трубы завезли — класс!

— Ну, — сказал Вася, думая о своем.

— Я говорю — трубы у нас новые, совсем иначе звучат.

— Я понял, — сказал Вася, — новые трубы звучат лучше…

Воронов встревожено посмотрел на друга.

— Вася, ты не заболел? Может, трепачка подхватил по тихой грусти, так сходи в медсанчасть. Это дело мигом лечится…

Рогов вздохнул.

— Если бы… Я не знаю… Познакомился с одной барышней…

— Так вдуй ей по самое некуда и вся грусть пройдет!

— Коля, ты по простоте душевной наговоришь…

— Да брось ты маяться! В этом смысле все просто, как веник: у тебя есть чем, а у неё есть куда — вся алгебра жизни. И не надо здесь голову ломать. Я думал что — то серьезное…

— Как у тебя все просто…

— Это жизнь, Вася.

— А любовь?

Коля усмехнулся.

— Как же без любви… Без любви — это изнасилование, а за эти дела большой срок дают, а то и под «вышку» могут подвести. Любовь — это обязательно, — рассмеялся Коля. — А потом, дружище, не я это сказал, любовь — это костер, а, чтобы он горел, нужно подбрасывать в него палки и чем больше, тем лучше. Костер горит ярче.

— Ну, не знаю…

— А тут и знать нечего. Ты меньше книжек читай про любовь. В книжках, то князья, то графья — богодулы, одним словом. А ты — будущий механик, пахарь морей. Выкинь блажь из головы и будь моряком, а не размазнёй гражданской. Не страдай, побежал я на репетицию. Такую музыку играем, ух!.. «На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест, в городском саду играет духовой оркестр…» Классно! Побежал я…

Вася посмотрел ему вслед и дернул козырек мичманки. Как всё просто у Воронка: пришел, увидел, победил… Так, чтобы костер загорелся, надо его сначала развести, если следовать терминологии Воронка. И все‑то он знает, и все‑то он видел и… перепробовал. А тут не то что костер, даже искры не проскочило. Студентка… Я в принципе ничего не имею против студенток, но эта какая — то уж очень… Или гордая, или… Тут Вася расстроился совсем, потому что не мог найти определения этому неясному «или»…

Люди знакомятся по — разному. На танцах, в кино, в длинной очереди, спасая от разбойников или из воды, в аэроклубе, на пароходе, в театре, в цирке, в трамвае, на пляже, словом, где угодно. Вариантов много. И здесь, как говорится, нужно оказаться в нужном месте, в нужное время. И Рогов оказался. Девушка, согнувшись в три погибели, несла тяжелый чемодан. И Вася, как человек флотский, предложил девушке свою помощь.

— Ох, помогите, — сказала девушка. — Совсем измучилась.

— Кирпичей нагрузили, что ли? — спросил Вася. — Как же вы его несли?

— А куда денешься… Надо. Книги там.

— Учитесь? — спросил Вася, глянул на девушку и…

Рогов был готов.

— Да. На первом курсе восточного факультета ДВГУ. Ездила домой за книгами.

— А что, есть и западный факультет? — спросил Вася.

Девушка рассмеялась.

— Восточный потому, что на этом факультете изучаются языки стран народов Востока.

— А-а… — сказал Вася.

— Я буду… Нет, изучаю японский. А вы на втором, ДВВИМУ?

— Проще. Средняя мореходка.

Девушка оглядела парня оценивающе, как бы прикидывая, а стоит ли связываться с курсантом средней мореходки, и сказала:

— Факультет, конечно, штурманский?

— Нет, судомеханический.

— Это уже лучше. В случае чего, механику на суше работу всегда найти можно.

«Ух, ты какая…» — подумал Вася, а вслух сказал:

— Ну — да. — Вот мы и пришли, — девушка остановилась возле кирпичного дома в два этажа. — Я на первом живу. Спасибо, что помогли.

— А как вас зовут?

— Рита.

— Василий.

— Понятно, — сказала девушка, видимо, потеряв к Васе всякий интерес.

— Мы встретимся еще?

— А зачем? — спросила Рита.

— Ну, просто так… Погуляем…

— Квасу выпьем, — со смехом продолжила Рита, — а потом — можно к вам в гости?

— Почему бы и нет, — потеряно сказал Вася. — Только квас я терпеть не могу. Можно в театр, в цирк, в ресторан, наконец…

— Нет, шустрый Вася. — Спасибо за помощь, но мне, честное слово, некогда. Впрочем, если хочешь, давай встретимся в следующее воскресенье.

— Я в наряде на следующие выходные, — расстроено сказал Вася.

— Тогда, как — нибудь… Но, — Рита сделала паузу, поджала губы, словно что — то вспомнив, — лучше нам не встречаться.

— Почему!? — удивленно вскрикнул Вася.

— Да не могу я тебе все рассказать!.. — Рита мотнула головой и закончила неожиданно. — Лучше найди себе другую девушку. Прощай.

Она подхватила чемодан и скрылась в подъезде.

— Цену себе набивает, — зло сказал Воронов. — Эти студентки… Хотя знаешь… Восточный фа — культет, говоришь… М — да — а… Я слышал краем уха, что это самый хитрый факультет в университете. Там не понять кого готовят: то ли переводчиков, то ли… — Коля нагнулся к Васе и что‑то шепнул на ухо.

— Да иди ты!.. — сказал Вася.

— За что купил, за то и продаю и думаю, что ты ещё будешь иметь приятную беседу, если я прав, — сказал Коля.

— Вот и помогай после этого людям, — огорчился Вася.

— Все хорошие дела должны быть наказаны, — усмехнулся Коля. — Да не переживай так сильно… Каждый мужик — особенно первый раз — где — нибудь, да споткнется. Пролетел один раз, повезет в другой. Только не таскай больше чемоданы…

Вася хмыкнул.

После занятий в роту судовых механиков зашел замполит.

— Где Рогов?

— Тут где — то…

— Найти срочно. Пусть зайдет ко мне в кабинет.

Рогова нашли в спортзале.

— Вася, к замполиту — срочно. Он у себя. Интересно, где ты мог так отличиться…

— Места надо знать, — буркнул Вася.

Через пятнадцать минут он постучал в дверь кабинета.

— Разрешите?

— Заходите, Рогов, — официальным тоном сказал замполит. — Садитесь.

Вася осторожно присел на стул.

— Рассказывайте, — предложил замполит, — мне говорили, что вы большой мастер импровизации. Слушаю.

— А что рассказывать? — спросил Вася.

— Ну, например, о любви. Я вообще не знаю, что с вами делать, Рогов. Тут письмо пришло благодарственное из лесоучастка Веселый. Это ваша родина?

— Так точно.

— Пишут, что вы — герой труда. За короткий срок сделали то, что не могла сделать целая бригада. Что вы там натворили?

— Помог дизель собрать и пустить.

— Это хорошо, Рогов. Это говорит о качестве подготовки наших курсантов. Но речь не об этом, Рогов.

— А о чем?

— О любви, Василий, о ней.

— По — моему, это мое личное дело, — нервно сказал Вася.

— Если бы, — загрустил замполит. — Вы, Рогов, не знаете главного — восточный факультет ДВГУ курирует комитет государственной безопасности.

— Да я‑то здесь причем? — удивился Вася.

— Притом, Рогов, что вам придется выбирать: либо любовь, либо море, дальнее плаванье. открытая виза и так далее. Да и в любви, насколько я в курсе, у вас не всё ладно. Я не прав?

Вася вскинул глаза и посмотрел на замполита.

— Вот только не надо на меня так смотреть, Рогов, не надо. Её Рита зовут?

— Вы и это знаете?..

— Василий, тебе мало девушек? Ты не мог познакомиться с девицей из любого другого факультета? Нет — надо с восточного!

— Да что, у неё на лбу написано?!

— Тебе же сказали, Рогов! Кажется, ясно…

Вот это дела… Замполит знал всё. Неужели Коля? Да не может быть… Ничего не понимаю…

— Значит так, Рогов. Общение с Ритой Завьяловой прекратить! Не надо наживать себе неприятности и создавать проблемы девушке. Хочу, чтобы ты понял — я не от своего имени говорю.

— Понял, — сказал Вася.

— И не обижайся, Василий, тем более что ваши отношения в начальной стадии, а, прямо говоря, нет ещё никаких отношений. Может, когда — нибудь восточный факультет будет работать на народное хозяйство. А пока этот факультет, ещё тот факультет. Ты умный парень, хватаешь все на лету и я очень надеюсь, что ты меня правильно понял.

— Да, — сказал Вася.

— Вот и хорошо. А письмо мы объявим перед строем. А как же… Училище должно знать своих героев.

— Да не надо, зачем? — тоскливо сказал Вася.

— Тебе не надо — другим надо. И это уже не твоя забота, Рогов. Свободен.

— Есть, — сказал Вася и вышел из кабинета.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Рогова приглашают домой

Неожиданная встреча. Южно — Китайское море. Дизель — электороход…

Годы учебы пролетели незаметно. Напряжение курсантских лет и даже отречение от простых житейских радостей дало результат. Диплом с красно-коричневой обложкой стал наградой за тяжкий труд. Да и Вася стал уже далеко не тем застенчивым мальчишкой, что пришел в ШМОньку. Он заметно подрос, раздался в плечах, а под рубашкой играли мускулы, результат занятий гимнастикой. Отгремел оркестр, провожая первых выпускников училища, отзвучали речи. Парни, кто успел обзавестись девушкой, исчезли. Кто сразу отбыл к месту работы, а Воронов и Рогов сидели на старой, перевернутой вверх дном шлюпке.

— Тебя куда? — спросил Воронов.

— На север, на ледоколы, — сказал Вася, — а ты? Коля помялся, пряча глаза.

— Знаешь, меня в Находку пригласили, в Дом культуры моряков. Буду в ансамбле играть. Похоже, что Моисей подсуетился…

— А чего ты стесняешься?.. Ты же захиреешь на судне без трубы.

— Да неудобно как — то… Учился — учился, тянулся изо всех сил, а выходит зря.

— Не переживай. Каждому — своё. Кому дизеля и море, кому труба и сцена. Будет сольный концерт, не забудь пригласить…

— Обижаешь, Вася. Кого же приглашать как ни тебя… Даже странно от тебя слышать…

— Не верится даже… — Сменил Рогов тему. — Поступали в ШМО с очень скромными запросами, а вышли механиками, — усмехнулся Вася, — командирами…

— Ты в отпуск?

— Куда и к кому?.. Мать умерла, никого нет, лесоучасток — я слышал — закрывают… Нет, Коля, я к месту службы. Мой ледокол в Анадыре стоит. Послезавтра вылетаю. А ты? — Я — в отпуск. Ансамбль на гастролях сейчас.

— Лихая у тебя будет жизнь, — со смехом сказал Вася. — Гастроли, цветы, поклонники… Не то, что у меня: ледокол, машина, кают — компания, каюта, вахта… И день за днем. А кругом льды, белые медведи…

— Ты сам напросился или…

— Да как тебе сказать… и да, и нет.

— У тебя же красный диплом, мог выбирать.

— Мог. Но в кадрах сказали, что «Макаров» — отличное судно, а для практики лучше всего навигацию или две отходить на ледоколах.

— И ты согласился?

— Сразу.

— Рогов!

— Вася, тебя Лена зовет, — Коля с интересом посмотрел на друга, — а все молчал…

— Да я ни сном, ни духом, — засмущался Вася. — Наверное, по делу…

— Васька… — тихо сказал Коля, — знаю я эти дела… Не теряйся…

— Отвали, — так же тихо сказал Вася.

— Да брось ты… У девушки всё при всём, не упускай момент. Сколько же можно под мальчика молотить…

Рогов слегка толкнул Воронова в плечо и Коля тихо засмеялся.

— Иди, иди…

Вася подошел к Лене и доложил:

— Товарищ секретарь училища, третий механик ледокола «Макаров» Василий Рогов прибыл по вашему приказанию!

— Вася, что ты дурачка валяешь — курсанты смотрят…

— Потому и докладываю по форме.

— Вася, — сказала Лена и сделала паузу, задумавшись продолжать или нет, и храбро закончила, — поехали ко мне.

— Что — то надо помочь?

— Скажешь, я тебе не нравлюсь?

Тут Вася смешался совсем, но подошел Воронов.

— Лена, извините. Вася, я поехал, пока. Может быть, когда — нибудь встретимся. У меня поезд через час.

— Но ты же говорил…

— Через час, Вася. Лена, забирайте Рогова, а то он… Словом, счастливо ребята! Помчался я! Вася, я на «Макаров» телеграмму пришлю!

И Коля, не оглядываясь, быстро пошел в низ к остановке трамвая.

— Ты не ответил на вопрос, — сказала Лена тихо. — Курсант Рогов — это одно, и я не могла к тебе ни подойти, ни сказать, а механик Рогов — совсем другое…

— Да. — Вася поправил фуражку. — Если я правильно понял…

— Вот парни пошли… — вздохнула Лена. — Нет, чтобы взять под руку, помочь девушке дойти до остановки… Так им сначала надо что — то понять…

Вася по — новому взглянул на Лену и отметил, что у девушки ясный взгляд, высокая грудь, стройная фигура и, как выразился Коля, все при всем.

— А… — он запнулся — в нем ещё жил курсант и к новому своему качеству он не успел привыкнуть, но переборол себя и закончил мысль, — ты далеко живешь?

— Наконец — то… — вздохнула Лена. — Нет, на Луговой. Пешком можно дойти. Пойдем, нам есть о чем поговорить.

— Пошли, — сказал Вася, терзаясь, потому что не знал, зачем он идет и о чем разговор, но, как загипнотизированный шел рядом с девушкой, ощущая её тело и охваченный предчувствиями, совершенно для него новыми.

Говорила в основном Лена, а Вася лишь кивал головой, вставляя «ага», «ну», «да». Из сбивчивых слов девушки — видимо, Лена тоже волновалась изрядно — он понял, что она обратила на него внимание ещё на первом курсе, в школе, стало быть. Но ШМО — это ШМО, она думала, пройдет год и чувства остынут. И даже не чувства, а она не знает что. Наверное, так мать относится к своему робкому, но способному сыну (в этом месте Вася хмыкнул). А уже потом, когда школу перевели в училище, и Вася резко стал меняться, чувство вспыхнуло снова и вот, что хочешь, а это, наверное, любовь (в этом месте Вася остановился, поставил чемодан на растрескавшийся асфальт, взял девушку за плечи и повернул к себе).

— И четыре года молчала? — спросил ошарашенный Вася.

— Ага, к тебе подойдешь… Ещё нехватало, чтобы курсанты тебя донимали и за моей спиной хихикали.

Вася нашел это решение мудрым и спросил:

— Лена, выходит, что ты меня любишь?

— Рогов, тебе зря дали красный диплом! Как ты будешь жить с таким поздним зажиганием?..

Относительно зажигания Лена переборщила. Едва он взял девушку под руку, его прошила искра, а чем дальше они шли, и чем интереснее складывался разговор, тем больше, по выражению Воронова, у Васи дымился кочан.

— Лена, — упавшим голосом сказал Вася, — а как же быть? Я через три дня улетаю в Анадырь.

— Устроишься, дашь знать, я прилечу следом. Пойдем. Мы почти пришли.

— А дома кто? — спросил Вася.

— Мы вдвоем с мамой живем. Она сейчас в санатории, вернется к концу месяца. Так что мы с тобой все твои три дня вместе будем.

Понятно, что три дня они не играли в подкидного дурачка или в домино. И уже в кресле самолета, закрыв глаза, он вспоминал, как, едва переступив порог квартиры, вся одежда полетела во все стороны. Как, едва прикоснувшись к девушке, Вася обрызгал ей живот. Как потом всё пошло как надо и три дня они вставали с кровати, чтобы наскоро перекусить и снова наслаждаться друг другом. Это была страсть двух истомившихся тел, и они отдавались ей без оглядки. На третий день Лена сказала:

— Вот это да-а… Ну, мы и оторвались…

— Ой, как неохота уезжать, — вздохнул Вася.

— Мы теперь будем всегда вместе, — сказала Лена. — Я обязательно прилечу…

Старший механик, которого на всех флотах от Калининграда до Владивостока зовут «дед», представил нового третьего механика машинной команде.

— А вот ваша вахта, Василий Сергеевич, старший моторист Зинченко и моторист Сысоев. Всё, товарищи. А вы, Рогов, зайдите ко мне.

У себя в каюте «дед» пригласил садиться и прочел небольшую лекцию об особенности ходовых вахт на ледоколе — особенно во льдах.

— А моторист Сысоев давно на судне?

— Уже год. Его после окончания курсов плавсостава сюда направили. Втянулся. Справляется. А что, были знакомы раньше?

— Да имел несчастье познакомиться…

— Вы уж, Василий Сергеевич, если что — то негативное, то не обостряйте. Рейсы у нас затяжные, деваться некуда. А злость только помешает делу. Да и напряжение в экипаже ни к чему.

— Какая злость… Скажем так, пикантная ситуация.

— Я не психолог, — сказал «дед». — Если пикантная, то сами разберётесь.

— Да, — согласился Рогов.

— Ну что, вступайте в свои права третьего механика. Сегодня ночью отходим. Как раз на вашей вахте. Я спущусь в машину. Да, и не стесняйтесь спрашивать у мотористов. Здесь ничего зазорного нет. Теория — теорией, а практика она и есть практика. Вы согласны с такой постановкой вопроса?..

— Разумеется. А в машину я спущусь. Вот только переоденусь…

— У нас на вахту можно выходить в парадной форме, но как угодно… Сейчас в машине второй механик, пообщайтесь с коллегой, пощупайте железо своими руками. Это полезно.

Рогов вышел из каюты старшего механика и с удовольствием открыл дверь с табличкой: «Механик — 3». Каюта просторная, с квадратными иллюминаторами, здесь всё было приспособлено для долгого пребывания и с максимальным удобством возможным на судне такого класса. В дверь постучали.

— Открыто, — сказал Рогов, — прошу.

Вошел Сысоев.

— И как жить будем, Вася?

— Давайте условимся, Сысоев, не Вася, а Василий Сергеевич. Или, если вам не нравится, товарищ третий механик. Что ещё?

— Я спрашиваю, как жить будем? Вот удружил «дед»… Ещё и на твоей вахте оказался.

— Сбылось пророчество Воронка, — усмехнулся Рогов. — А как будем жить? В рамках должностной инструкции.

— Злишься за прошлое? Ну, ударь меня…

— Вот что, Сысоев, о нашем прошлом, думаю, здесь никто не знает. В ваших интересах его не касаться. И давайте на «вы». В пределах уставных отношений…

— Да я лучше спишусь с коробки! В рамках Устава… А в рыло хочешь?

— Попробуй, — равнодушно сказал Вася. — Если у вас всё, моторист Сысоев, то свободны. И не вздумайте на вахте истерику закатывать.

— Да пошел ты!.. — выкрикнул Сысоев и бабахнул дверью, выскочив из каюты.

Зинченко высокий, симпатичный парень, в щегольском комбинезоне с надписью “Montana”, в кепке с фирменной маркировкой, “Shell” являл собой образец советского матроса времен «хрущевской оттепели», когда фирменная одежда уже не являлась поклонением Западу, а лишь подчеркивала, что даже на вахте можно одеваться стильно и красиво. Опять же, чистая одежда и легкий запах мужского одеколона говорили о том, что машинное отделение перестало быть преисподней, и превратилось в рабочее место высокой культуры, не только технической.

Открытое лицо старшего моториста выражало доброжелательность, а в его поведении не ощущалось ни чинопочитания, ни желания угодить начальнику, пусть и новому. Словом, он знал себе цену. Механики приходят и уходят, а мотористы остаются, это было его жизненной установкой. Он пожал Рогову руку и спросил:

— Это у вас первая вахта, Василий Сергеевич?

— Да, — ответил Рогов.

— Не страшно. Давайте так, вы ведите всю документацию, а мы с Витей не подведем. Поможем молодому командиру. Да, Витя?

— Это запросто, — неожиданно для Рогова миролюбиво сказал Сысоев. — Через месяц такой командир будет, что в льяла загнать может.

— Не страшно, — усмехнулся Зинченко. — У нас в льялах можно в чистой рубашке ползать, не то, что на других коробках.

Рогов качнул головой, а Сысоев поджал губы — подколка не вышла.

— Меня Игорь зовут, а моего корешка по вахте, Витя. Работать может, но гниловатый… Может на Севере человеком станет. Я верно говорю, Витек?

— Чего это я гниловатый?

— А чего ты Сергеича подкалываешь? Я не знаю, конечно, может, ваши дорожки и пересеклись где — то, но я чувствую, что льяла — это давняя подколка. Или я не прав?

Рогов вздохнул, а Сысоев промолчал.

— Ну и вахта… — покачал головой Игорь. — Ладно, выведу я вас на чистую воду.

Каждое судно имеет свою особенность. И хотя принципиальное отличие невелико, но это в принципе, а на практике незначительные отличия чувствуются ощутимо. В другом месте клапана, не так стоят приборы, несколько иной запуск, иначе стоят баллоны высокого давления запуска двигателя. Конечно, мелочи, но первая вахта может превратиться в тихий кошмар, если не оказалось времени на предварительную подготовку. Потому с предложением старшего моториста пришлось согласиться и не корчить из себя большого начальника, всезнайку. Это море. Или один за всех или все против тебя, а деваться некуда — кругом вода…

Рогов довольно быстро освоился, и жизнь вошла в нормальное русло. И прошло два года. Наверное, так бы все и катилось. Годы, звания, рост в должности меняли друг друга, а однажды внезапно обнаружилось, что живот против воли выпирает, наблюдается невесть откуда взявшаяся, отдышка, по коленям ползают внуки и вообще… пенсия. Наверное…

Отпуск. После ледяного безмолвия зелень травы и деревьев радовала глаз.

— Хорошо — то как! — вскрикивал Вася, ныряя в воды бухты Тихой. — Лепота…

Квартира Роговых почти рядом с кинотеатром «Искра». Можно сказать, что жизнь устроена. Сынишка Коля ходит в садик, Лена все так же работает секретарем в училище, хотя зарплаты полярного механика вполне хватало, чтобы жена не работала.

— Нет, ты посмотри, что пишут! — разволновался Рогов, открыв вечером газету. Слушай «Началом варварской бомбардировки Демократической республики Вьетнам самолетами с авианосцев «Констеллейшн» и «Тикандерога» послужило якобы имевшее место нападение на эсминцы 7‑го флота США «Мжддокс» и «Тэрнер Джой» торпедных катеров ДРВ. Так называемый «Тонкинский инцидент» дал повод Соединенным Штатам довести свой воинский контингент во Вьетнаме до двухсот тысяч человек». Это война, — сказал Вася. — Отдохнул, называется. Сейчас точно отзовут.

— А ты здесь при чем! — всполошилась Лена. — Где Вьетнам, а где Советский Союз…

— Вьетнам строит социализм, а мы им помогаем. Наши суда уже ходили в Хайфон, насколько я в курсе.

— Но ты же полярник. На ледоколах служишь.

— Оно — то так, но тем не менее однако, — сказал Вася. — В самом деле, что нам до какой‑то войны, правда, Коля?

— Да! — выкрикнул Коля и уселся к папе на колени.

— Лена, давай еще одного или одну спроектируем, — сказал Вася. — Парню нужен кто — то или братик, или сестричка. А то один… Ни два, ни полтора…

— Ой, скажешь тоже, — отмахнулась Лена. — Тут с одним не знаешь куда деваться… Но, — она усмехнулась, — эту тему мы обсудим… вечером.

— Так другой разговор!.. — сказал Вася. — Да, Коля?

Коля поковырял в носу и сказал:

— Я хочу писять.

— Ну, пошли.

А через две недели Рогову позвонили и просили срочно зайти в отдел кадров, к начальнику.

— Что? — встревожилась Лена.

— Все нормально. В кадры вызывают.

— Я так и знала… Не ходи.

— Как это? Да успокойся, всё нормально.

— Василий Сергеевич, вы нас извините, конечно, но надо срочно подменить заболевшего (надавил начальник на слове «заболевшего») механика на «Ереване». Всего два рейса. И отдыхайте дальше. Понятно, что время, проведенное в рейсе, вам зачтется. Хотите в денежном эквиваленте или отгуляете, разумеется, всё будет оплачено.

— Так же третьим?

— Нет. Вторым механиком. Все документы и виза уже готовы. Отход завтра.

— А куда рейс?

— На Вьетнам. Груз сугубо гражданский — мука, сахар, соль…

— А под мукой…

— Уверяю вас, все чисто, на этот раз, — усмехнулся начальник.

У Рогова на секунду сжало сердце и отпустило.

— Да не волнуйтесь, Василий Сергеевич, — заметил проступившую бледность на лице Рогова начальник отдела кадров. — По советским судам не стреляют. Так… шалят, но… ничего особенного.

— А тип судна?

— «Ереван». Это типа либерти…

— Добро, — сказал Рогов. — Поеду принимать дела.

— Да что там принимать. Отдыхайте сегодня. К слову, на «Ереване» есть выпускники вашего училища: Сорокин, Князев… Знаете их? — Ещё как… — усмехнулся Рогов.

— Вот и отлично. Счастливого рейса!

— К черту.

Пока Рогов получал документы в разных службах пароходства, пока — не выдержал все — таки — забежал на судно, солнце уже клонилось к вечеру. А вечером были слезы, прощание и… «проектирование». Утром он поднимался по трапу «Еревана».

Японское море прошли без приключений, но на подходе к Цусимскому проливу стали появляться американские самолеты. Они заходили издали и пролетали над мачтами парохода так низко, что можно было разглядеть смеющиеся лица пилотов. Восточно — китайское море тоже прошли без осложнений, а вот в Южно — китайском издевались над советским судном, как хотели. Сбрасывали на пароход деревянные бочки, наполненные в отхожих местах, и, разбиваясь о палубу, они распространяли зловоние по всему судну. Палубная команда не успевала смывать «добро» за борт.

Сбрасывали бочки из — под бензина, пробитые в нескольких местах. Падая, они издавали дикий визг и вой. Казалось, что судно бомбят и капитан, матерясь, как последний забулдыга, маневрировал, уворачиваясь от небесных подарков. Только ночами шли полным ходом и без приключений.

Так вошли в Тонкинский залив. До Хайфона оставалось несколько миль, когда налетели «Фантомы» и открыли огонь по безоружному судну. С той высоты, с которой американские летчики расстреливали пароход, нельзя было не видеть, советский флаг. На судне начался пожар, перебивались пожарные шланги, от попадания реактивного снаряда в борт — хорошо, что выше ватерлинии — вышли из строя помпы. В машине был сущий ад, но команда, выбиваясь из сил, держала ход парохода и производила возможный ремонт израненного судна. Всеми работами руководил Рогов. И пароход шел! Подбежал Сорокин.

Конец ознакомительного фрагмента.