Фронтовой санбат

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2021

Автор продолжает рассказ о важнейших событиях Великой Отечественной войны. С героями новой книги читатели уже встречались на страницах романов «Сталин летом сорок первого» и «Сталин в битве за Москву». Теперь в центре внимания великий подвиг советских военных медиков в тяжелейшие дни отступления наших войск после барвенковской катастрофы к Сталинграду, оказание помощи раненым под бомбами и снарядами врага, особенно любившего бомбить медицинские учреждения, уничтожая раненых советских бойцов и командиров. Работа при постоянной опасности оказаться в окружении, ведь медсанбат не прекращал приём раненых и борьбу за их жизни даже в критической обстановке. Автор вскрывает причины трагедии весны и лета сорок второго, снова рукотворной, как и в сорок первом году. Показывает героизм советских воинов и бесчеловечность, мерзость врага, принёсшего на русскую землю «европейские ценности» в виде бесчинств, грабежей, насилия.

Бросок в пасть к врагу

В степную балку на правом берегу Дона, в нескольких километрах от переправы передовой отряд гвардейского медсанбата, возглавляемый военврачом 3 ранга Михаилом Гуляниным, прибыл, когда раскалённое полуденное солнце уже вовсю поливало зноем выгоревшую степь, а дороги превратились в сущее месиво, но не от грязи, которая бывает после дождя, а от внушительного слоя пыли, поднимавшейся из-под колёс автомобилей и создающей в завесу плотнее и непрогляднее дымовой.

Гулянин приказал спешиться и приступить к оборудованию палаток.

Ординаторы помогли девушкам, которым пришлось ехать на бортовых автомобилях, поддержали тех, кто не решился просто спрыгнуть на землю. Балка огласилась визгом и смехом. Никто не чувствовал опасности, которая постепенно нависала над ними. Гулянин тоже прогнал сомнения и тревоги, которые появились в пути. Надо было работать. Ведь если каждый на войне будет решать вопросы по собственному разумению, что получится?

Балка давала очень слабые возможности для маскировки, но всё-таки хоть как-то укрывала от вражеских глаз. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала степь. Естественно, немецкие стервятники сразу будут обращать внимание вот на такие естественные укрытия.

«Да, это не Калининская область, где в лесу можно спрятать весь медсанбат, — подумал Гулянин и пошёл вдоль балки, внимательно осматривая её и размышляя, как получше замаскировать приёмно-сортировочный взвод. Вспомнились предвоенные споры: нужно ли маскировать медицинские учреждения? Теперь эти рассуждения каждому показались бы наивными, теперь никто не сомневался, что фашистов не только не остановят красные кресты и другие опознавательные знаки, а напротив будут действовать как красные тряпки».

— Наломать веток и сверху прикрыть ими все палатки, — распоряжался он. — Машины замаскировать в кустарнике.

Раскрыл выданную перед этим срочным выездом рабочую карту, пытаясь определить наиболее вероятные пути эвакуации раненых. Вдали, значительно южнее того места, где передовой отряд медсанбата переправился через Дон, грохотала канонада. Но впереди, куда ушли полки первого эшелона дивизии, пока было тихо.

Ещё на разъезде, ставя боевую задачу, командир медсанбата особо предупредил, что оборонительный рубеж будет проходить по скатам господствующих высот на удалении примерно двадцать — двадцать восемь километров от реки. Медсанбат решено развернуть именно в балке, поскольку здесь сходились пути, удобные для эвакуации раненых из всех частей дивизии.

Развёртывание приёмно-сортировочного взвода, перевязочной и операционной было завершено, а основные силы батальона всё не появлялись.

«Уж не разбомбили ли их на разъезде, — с беспокойством думал Гулянин. — Да ведь и не только на разъезде, но и в дороге можно попасть под бомбы. И над переправой вражеские бомбардировщики висят…»

Связаться с командиром медсанбата военврачом второго ранга Кириловым было невозможно. Пришлось терпеливо ждать. Мимо проходили к переднему краю части и подразделения дивизии.

Ближе к полудню где-то впереди разгорелся жаркий бой. Звуки стрельбы становились всё слышнее — значит, бой приближался.

— Товарищ военврач третьего ранга, — подбежал с докладом назначенный Гуляниным наблюдатель, — наши отходят к переправе через Дон. Соседи, видимо?

Гулянин, понимая, что больше ждать нельзя ни минуты, тут же распорядился:

— Водителей и медсестёр, выделенных для сопровождения раненых, ко мне. Наши соседи ведут бой. У них наверняка есть раненые. Давайте-ка за ними. Тем более из частей нашей дивизии раненые пока почему-то не поступают.

Информация о том, где расположился передовой отряд медсанбата, была своевременно доведена до полковых медицинских пунктов, однако раненых все еще не было.

Бой западнее балки, который тревожил Гулянина как будто бы стих. Значит, атаки отбиты…

И всё же где-то южнее бои продолжались. Определить где, было невозможно. Под вечер стало ясно, что сосед с юга всё же отходит.

Снова появились тревожные мысли о том, что медсанбат могут попросту отрезать и захватить в плен.

— Продолжайте работу, — распорядился Гулянин. — Я разведаю, что к чему.

Он сел на одну из санитарных машин и велел водителю выехать на высотку впереди. По дорогам, а где и просто по степи спешили к Дону автомобили, повозки, ускоренным шагом шли подразделения.

«Отходят и оголяют нам фланг, — с досадой подумал Гулянин и тут же с гордостью: — А наши стоят. В полосе обороны нашей дивизии всё спокойно. Вчерашних десантников-гвардейцев врагу так просто не сломить».

Вернувшись, Гулянин приказал оставить в рабочем состоянии перевязочную, а приёмно-сортировочный взвод свернуть и всё имущество погрузить на машины. Понимал, что произошла какая-то неурядица. И вот-вот будет — не может быть команда о смене места расположения. Не случайно же не поступают раненые, хотя в полки сообщено, где находится передовой отряд. Раненые же в отряде были лишь те, которых подобрали на марше. Многие из них не хотели обращаться за помощью, убеждая, что получен приказ на отход и ехать в западном направлении опасно.

Прибежал наблюдатель, оставленный на краю балки, сообщил:

— Товарищ военврач третьего ранга, вас вызывает заместитель командира дивизии.

— Где он? — спросил Гулянин.

— Во-он там, — указал красноармеец, — под деревом машина.

Гулянин поспешил наверх и сразу увидел запылённый вездеход с работающим двигателем. Из приоткрытой дверцы высунулся по пояс заместитель командира дивизии гвардии подполковник Гончаков.

— Что вы здесь делаете? — спросил он, стараясь перекричать грохот, заполнявший всё окрест.

— По приказу командира батальона развернул приёмно-сортировочный взвод и передовой отряд медсанбата, — доложил Гулянин. — Основные силы медсанбата, закончив выгрузку из железнодорожного состава, прибудут за нами в этот район.

— Никуда они не прибудут! — в сердцах воскликнул Гончаков. — Обстановка изменилась. Медсанбат направлен в другой пункт. Он развёрнут на острове в излучине Дона. Немедленно свёртывайте всё тут и отправляйтесь в излучину. Дайте карту…

Стоявшая неподалёку молоденькая медсестра с тревогой спросила:

— Фашисты прорвались?

Гончаков оторвался от карты, на которой показывал Гулянину маршрут движения и точку, куда надо прибыть, посмотрел на медсестру и уже спокойнее сказал:

— Никуда они не прорвались. Просто потеснили потрёпанную стрелковую дивизию, которую мы должны сменить. В связи с этим полностью выйти на рубеж господствующих высот наша дивизия не успела. Передовым подразделениям приказано задержать врага, пока основные силы подготовятся к контратаке, чтобы отбросить врага и занять господствующие высоты, — он указал жестом на запад, где вдали поднимались к небу дымы, закрывая линию горизонта.

— Скажите, — спросил Гулянин. — А наш батальон при налёте во время разгрузки не пострадал?

— Нет, к счастью, обошлось почти без потерь, хотя налёт был сильный. Но ястребки наши подоспели. Всё в батальоне в порядке. А вы поторапливайтесь. Скоро здесь будут… — заместитель командира дивизии осёкся и тут же закончил фразу: — Скоро здесь будет бой.

Подполковник захлопнул дверцу, и машина исчезла в клубах пыли.

«Гончаков сказал не всё, — сообразил Гулянин. — Не стал пугать девчонку. Он явно хотел сказать, что скоро здесь будут немцы».

Он понял это по встревоженному виду заместителя командира дивизии, по удивлению, которое выразилось на лице, когда он увидел медиков в этой балке. Подозвал санитаров, Гулянин коротко приказал:

— Быстро свернуть и погрузить палатки. Собрать оборудование. Подготовиться к движению.

Но тут вся в клубах едкой песчаной пыли подошла санитарная машина. Из кабины выскочил сидевший рядом с водителем санинструктор и доложил:

— Раненые с полкового медпункта. Разрешите выгружать…

— Не выгружать. Меняем расположение. Впрочем, постойте… Овчарова, Людмила, — крикнул он молодой красавице в военной форме и знаками различия военврача третьего ранга: — Быстро осмотрите раненых. Прямо в машине осмотрите.

А сам уже хотел отправиться поторопить санитаров с погрузкой имущества, но Людмила Овчарова остановила:

— Миша, — и тут же поправилась, обратив внимание, что её слушают и раненые, и санитары, подошедшие к машине: — Товарищ военврач третьего ранга, нужно срочно оперировать лейтенанта…

И, подойдя ближе, негромко назвала диагноз, прибавив:

— Не довезём. Минуты…

Молниеносное решение. Верное ли, ошибочное ли, но молниеносное, вылившееся в распоряжение:

— Раненого лейтенанта срочно на стол. Готовьте к операции. Я сейчас подойду, — и повернувшись к санитарам, прибавил: — Погрузку имущества, кроме операционной палатки, продолжайте: — Остальных раненых доставить в медсанбат, — и указал пункт дислокации…

Затем повернулся к Овчаровой:

— Ну, Людмила, придётся тебе к столу… Начинай. Я подойду помочь.

Раненого отнесли в палатку и стали готовить к операции.

Грохот боя доносился уже со всех сторон. Немецкие танки были уже, видимо, у переправы. Вдали показались грузовые машины и бронетранспортёры. Они пока шли мимо. Догоняли танки.

Вот и принимай решение, военврач. Быстро собраться, и к переправе? Но там же немцы. Что делать? Бой шёл восточнее. Шёл явно с переменным успехом. А колонна врага приближалась. Вот сейчас они подойдут, обнаружат медсанбат и… Мороз по коже…

Водитель, доставивший раненых, сообщил тревожным голосом:

— Товарищ военврач, глядите… Да нет, южнее, — уточнил он направление. — Танки…

Гулянин посмотрел в тот направлении, в котором указывал водитель. Танки в походной колонне шли к Дону, отрезая медсанбат от реки. Они были пока далеко, в километре, может больше. Они шли параллельной дороге к реке. Конечно, разобрать, чьи танки, было с такого расстояние невозможно. Но было ясно — немцы. Они пока ещё не заметили демаскирующую передовой отряд санитарную машину, а, может, просто не до мелких групп и отдельных автомашин было им. Немало отступавших подразделений, порой, с автотранспортом, чаще с повозками, двигалось к Дону. А эти танки, видимо, вырвались вперёд и спешили к переправе, чтобы захватить её и отрезать пути отхода нашим частям и подразделениям на этом направлении.

«Вот так… Едва стали гвардейцами, едва добрались до фронта и в первый же день попали в беду», — подумал Гулянин, даже в мыслях не решаясь произнести слово «плен».

Да ведь для кого плен, а для кого…

Уже было достаточно хорошо известно, как немцы поступали с женским персоналом медсанбатов. Надругались всей своей бандой, захватившей его, затем истязали до смерти… Особенно девчонок. Не будем уточнять, что делали они, ибо иные «европейские ценности» ужасны для восприятия на слух ли, через книгу ли ввиду свей невероятной, бесчеловечной, не укладывающейся в голове жестокости. Что делать… Таковы западные соседи Русской Державы, всего Русского Мира.

Гулянин пытался найти выход и не находил его. В первое мгновение подумал, а правильно ли решил оперировать раненого, когда надо было во весь опор мчаться к Дону? Сколько подобных, невероятно тяжёлых вопросов ставила война перед медиками! Задержка со спасением одного раненого, могла стоить жизни многим, но, с другой стороны, если можно спасти человека, который погибнет, не окажи помощь немедленно, как поступить? Приказать мчаться к Дону, зная, что этой дороги раненый точно не перенесёт?

Он ещё не знал, сколько подобных вопросов предстоит решать при сортировке раненых. Сложна работа хирургов — нет слов. Но едва ли не самой сложной была на протяжении всей войны именно сортировка раненых, ведь тот, кто занимался ею, должен был точно определить, кому хирургическая помощь нужна в первую очередь, с кем можно повременить, а кто в ней, увы, уже не нуждается… Был и ещё более сложный вопрос. Встречались такие раненые, на спасение которых в случае долгой и напряжённой операции надеяться можно, но она, эта операция, не позволит хирургу оказать помощь двум, трём, может и больше числу раненых. А ведь для любого из них время — тоже лекарь.

Как, как должен поступить он в данной обстановке? Отправить передовой отряд и остаться у операционного стола, зная, что в этом случае неминуем плен или просто гибель от вражеской пули. Причём, возможно, остаться одному, без ассистентки, ведь для девушки плен — это ад с последующим изуверским убийством.

Он успокоил себя — хотя успокоение весьма и весьма условно — успокоил тем, что решение оперировать раненого лейтенанта в данном конкретном случае не сыграло роли. Не успели бы и так, и этак… Ждал, ждал какого-то чуда, но чуда не происходило.

«Мчаться к Дону, чтобы успеть к переправе раньше? Нет. Уже поздно, — размышлял он. — Значит надо идти в операционную палатку».

Он уже стал спускаться в балку, чтобы помочь Людмиле, приступившей к операции, чтобы спасти жизнь лейтенанта, оказавшегося в их руках в столь сложную, критическую минуту. Идти, чтобы делать своё важное, святое дело.

«А вдруг пронесёт, вдруг немцы не заметят этой балки? — надежда была малая, но хоть такая. — Они рвутся к реке, чтобы форсироваться её, чтобы выйти на оперативный простор».

Он взял себя в руки. В эти минуты все, все, кто прибыл с ним, под его командованием в эту балку, смотрели на него. Он уже зарекомендовал себя как отличный хирург, способный делать операции в тяжёлых полевых условиях, даже в тылу врага. Но он не был командиром. А теперь вот понял, что военный медик — это не просто медик, что он должен знать и уметь не только то, что ему знать и уметь положено, но неизмеримо больше, поскольку войны, которые вынуждено вести его Отечестве, не оставляют выбора — против России и Русского Мира действуют не просто враги и агрессоры, против действуют только — нет, не животные, ибо сравнение с животными западных нелюдей оскорбит животных — действуют чудовища, обожающие только одно терзать, истязать, убивать — убивать просто так, даже без всякой военной необходимости, а лишь из-за изуверской страсти до этого преступного действа.

Наблюдатель вернул назад, встревоженно прокричав:

— Немцы! Немцы — целая колонна.

Гулянин вышел на край балки, огляделся. Танки уже скрылись из глаз, и со стороны Дона донёсся грохот орудий. Он уже узнавал резкий хлопки наших сорокопяток, узнавал и грохот вражеских танковых пушек, который услышал во время десантной операции. Но вдали, на западе, вновь поднялись клубы пыли, они перемещались сюда, к балке.

«Что это? Колонна автомобилей? — попытался определить, — Может быть наши отступающие части?»

Но над колонной показались наши «пешки» — пикирующие бомбардировщики «Пе-2».

«Значит колонна немецкая», — понял Гулянин.

Донесся грохот взрывов.

Гулянин подумал о девушках. Подумал о Людмиле, которой и так уже довелось пережить сверх всякой меры. В первый же день войны погибли мать и маленький братишка. Их раздавили в автобусе немецкие танки. Отец, командир дивизии, генерал-майор Овчаров, погиб при выходе из окружения. Потом бомба попала в дом. Погибла бабушка. И почти тут же пришло письмо с сообщением о гибели в бою под Вязьмой её жениха, капитана Теремрина. А следом сообщение о гибели под Волоколамском старшего брата-кремлёвца.

— Иди, Людмила, работай. Спокойно работай. Раненого ещё можно спасти, — сказал Гулянин, спустившись в балку.

Сколько оставалось времени? Пятнадцать, нет, даже десять минут. Вот сейчас немцы ликвидируют последствия бомбового удара, и двинутся к переправе по дороге, которая спускается в балку чуть южнее того места, где расположился передовой отряд медсанбата. Не заметить невозможно.

«Посадить девчонок на машину и в степь? — он сейчас думал именно о девчонках. — Да, всем достанется. Раненых добьют. Мужскую часть медперсонала скорее возьмут в плен. А девчонок…»

Он снова поднялся наверх, к дороге. Вражеская колонна уже шла полным ходом и расстояние быстро сокращалось. Достал пистолет, передёрнул затвор.

«Уж лучше погибнуть в бою, в перестрелке, хотя это уже никого не спасёт».

В тот самый день, когда медсанбат гвардейской стрелковой дивизии выгрузился на безымянном полустанке, полустанок этот увидел столько железнодорожных эшелонов, сколько не видел, небось, прежде даже в самые горячие времена, хотя, судя по тому, что там была высокая платформа у пакгауза, он, вполне возможно, прежде использовался для разгрузки сельскохозяйственной техники, особенно в уборочную страду.

Едва ушёл железнодорожный состав, который доставил медсанбат и некоторые другие подразделения гвардейской дивизии, снова показался паровоз и зелёные вагоны с ярко выделяющимися на них красными крестами в белом круге, покатились вдоль платформы. Прибыл санитарный поезд.

В связи с тем, что часть полевых госпиталей эвакуировали, а часть свертывалось в связи с быстрым продвижением немцев, кто-то наверху, в военно-санитарном руководстве, принял решение доставлять раненых из медсанбатов прямо в санитарный поезд.

А к ближайшей узловой станции примерно в то же самое время прибыл очередной эшелон гвардейской танковой бригады, прибыл прямо из-под Москвы, с Западного фронта, где установилось некоторое затишье.

Командир танкового батальона майор Николай Алексеевич Теремрин, уже знакомый нам по романам «Сталин летом сорок первого» и «Сталин в битве за Москву», отличившийся не раз в ходе контрнаступления и наступления под Москвой, не дожидаясь полной остановки железнодорожного состава, поспешил в станционное здание, где временно размещался штаб танковой бригады, разгружающейся на этой станции.

— Товарищ полковник, — доложил он комбригу. — Разрешите начать разгрузку.

— Отставить! Получите карту с новым районом действий. Замначштаба, выдай карту. А ты, комбат, слушай боевую задачу…

Теремрин раскрыл карту и сразу нашёл по предварительно нанесённой в штабе бригады обстановке, линию соприкосновения наших и немецких войск, которую трудно было назвать линией фронта. Тактические знаки показывали наши опорные пункты или просто стихийные очаги сопротивления, к которым тянулись синие стрелы, обозначающие вражеские войска.

Где, на каком уровне произошёл сбой, сказать в те страдные дни лета сорок второго было сложно. Грандиозная афера, предпринятая Тимошенко и Хрущёвым, закончилась страшной трагедией, размеры которой пока ещё трудно было оценить. Но трагедия на главном направлении, где были окружены наши войска, бездумно брошенные вперёд, без должной разведки и оценки обстановки на фронте, вызвали неразбериху на многих направлениях. Вот и на участке фронте, где вводилась в бой гвардейская дивизия, переформированная из воздушно-десантного корпуса, ещё только налаживалось взаимодействие, а без взаимодействия успеха добиться трудно.

Почему командиру бригады, отправившему батальон Теремрина на полустанок, не сообщили, что ещё раньше туда ушёл санитарный поезд. И что на длинном перегоне нет ни одного разъезда, а на самом полустанке эшелонам никак не разойтись, потому что едва удалось восстановить только рельсовый путь вдоль пакгауза. Командир бригады ничего этого не знал, а батальон направлял по распоряжению вышестоящего командования. Он не скрывал, что обстановка не прояснена полностью. Но приказ есть приказ. И он откровенно заявил:

— Так вот комбат… Обстановка, пока мы следовали сюда, снова резко изменилась. Она вообще меняется чуть ли не каждый час, — прибавил он с ворчливым раздражением. — Поставлена задача выдвинуться на этот, — он указал топографическое обозначение, — полустанок, выгрузиться там и занять оборону. Держаться до подхода стрелковых подразделений.

Теремрин быстро сделал пометки на карте.

— Вопросы есть? — спросил командир бригады.

— Противник?

— Понял, академик, понял, — усмехнулся полковник, назвав Теремрин по прилипшему к нему прозвищу «академик», как к одному из немногих, а может быть среди командиров подразделений бригады единственному, окончившему перед войной Военную академию имени Фрунзе, — уяснение задачи, оценка обстановки, сведения о противнике… Это, брат, только на учениях бывает или в спокойной обстановке. Всё, что известно, тебе сказал. Рвётся противник к полустанку. Он ему нужен для тех же целей, что и нам. Не пускать! Понял!?

— Так точно, понял!

— Тогда вперёд! И радиостанцию держи на приёме. Что нового узнаю, сразу сообщу. Ну, с Богом!..

Теремрин подбежал к паровозу, крикнул машинисту:

— Полустанок знаешь, что впереди?

Тот высунулся почти по пояс в окно кабины, сказал:

— Бывал там. Ещё до войны комбайны, да трактора на уборочную туда таскал. Что, там разгружаться будешь?

— Там!

— Тогда поехали…

Паровоз запыхтел громче, клубы пара рванулись в разные стороны, колёсные пары скользнули по рельсам, проворачиваясь в холостую, но в следующую минуту эшелон качнулся и медленно поплыл вперёд.

Теремрин легко вскочил на подножку штабной теплушки, ничем не отличающихся остальных, в которых разместились танкисты батальона и красноармейцы приданных ему подразделений.

Если бы он знал, какой неприятный сюрприз таит полустанок…

Солнце нещадно палило, вокруг ещё был лес, но судя по карте, он должен был скоро оборваться и начаться степные места с редкими уже дубравами, рощицами, перелесками.

Состав набрал предельную для этой местности скорость, встречный ветерок ударил в лицо. Теремрин отошёл от приоткрытой двери теплушки и громко скомандовал:

— Командиров рот прошу к столу!

Небольшой, сбитый из досок стол, покрыла карта развёрнутая Теремриным. Ротные, которым он велел прибыть в штабную теплушку сразу после остановки состава, с интересом разглядывали обстановку. Начальник штаба батальона тут же выдал им карты, полученные на станции и ещё в штабе бригады. Они были сложены в гармошку с таким расчётом, что в рабочем варианте оказалась местность предстоящих действий. Каждый раскрыл свою на нужном листе.

Теремрин сообщил.

— Обстановка такова. Противник рвётся к этому безымянному полустанку. На каком удалении он и какими силами наступает, неизвестно. Наша задача занять оборону и удержать полустанок до подхода главных сил. Здесь удобное место разгрузки…

Затем обратился к командиру приданного батальону разведвзводу.

— Установить, где противник и какими силами наступает, твоя задача. Как прибудем, направишь мотоциклистов в этом направлении, — указал он тыльной стороной карандаша, — и в этом.

Затем он поставил задачи командирам танковых рот.

— А пехота будет? — спросил старший лейтенант Ярый.

— Гвардейская стрелковая дивизия введена в бой ещё накануне, но что-то там, — он сделал паузу. — Словом, не совсем ясно. Мы должны были идти на усиление дивизии, но, видимо, противник успел вклиниться в оборону. Словом…

— Словом, сорок первый, — резюмировал Ярый.

— Если не хуже, — вздохнул Теремрин. — Там, по крайней мере, прямое предательство Павлова было, а что здесь? — и сразу перевёл разговор на боевую задачу, чтобы не развивать тему.

Наверное, многие подумывали о том, что неспроста случился обвал Юго-Западного фронта, которым заправляли Тимошенко (командующий) с Хрущёвым, к которому как-то трудно применить название — начальник политуправления, член военного совета фронта. Впрочем, такие глубокие мысли вряд ли посещали командиров подразделений. Не до того было. Пока мчались в эшелоне от Москвы, толком вообще не знали, куда и с какой целью, хотя сводки Совинформбюро настораживали и вызывали острую тревогу. 18 мая оставлен город Барвенкого, 6 июля враг захватил правобережную часть Воронежа, 17 июля ворвался в Луганск, ну а сообщения о небольших населённых пунктах следовали одно за другим.

Стучали на стыках колеса, свежий ветер врывался в теплушку.

Комбат поглядывал на часы. Машинист назвал примерное время в пути, и резвый ход поезда говорил о том, что оно будет выдержано. Оставалось минут пятнадцать-двадцать, когда заскрипели тормозные колодки и скорость движения стала быстро замедляться. А вскоре состав и вовсе остановился на пока ещё лесном участке пути.

Майор Теремрин высунулся из штабного вагона, пытаясь понять, что случилось. Впереди горел жёлтый глаз каким чудом ещё уцелевшего семафора. У семафоров перед входными стрелками станций зелёный цвет обозначал, что путь открыт, а жёлтый — закрыт.

Теремрин лишь недавно познакомился с тонкостями железнодорожной сигнализации. Увидев жёлтый цвет на предупредительном диске, он понял, что полустанок совсем близко, но вход на него закрыт. То, что железнодорожный состав встал как вкопанный, встревожило. А если воздушный налёт? Лучшей цели и не надо. Неподвижный состав. Заходи и бей. Причём, если поезд в движении атаковать надо с головы или хвоста, поскольку если заходить с фланга, он будет перемещаться перед прицелом, то стоящий на перегоне бомби с любого направления.

С тревогой поглядывая в небо, Теремрин спрыгнул на насыпь и побежал к паровозу.

Машинист пристально смотрел вперёд, тоже, видимо, недоумевая, отчего же вдруг закрыли путь.

— В чём дело? — спросил Теремрин. — Почему стоим?

— Путь закрыт, — кивнул машинист на семафор.

— Сам вижу, но ведь если?… — он бросил взгляд в небо.

Машинист пояснил:

— Знаю, всё знаю, товарищ майор…

— Так вперёд…

— Не могу…

— А если потихоньку?

— Вдруг встречный!? Колея-то одна… Неровен час налетим друг на друга. Что будет!?

— Какой встречный? Немцы впереди. Нужно спешить на полустанок, чтоб оборону занять.

— Часа за два до нас туда санитарный прошёл. Верно, теперь назад вертается. Да на скорости пойдёт наверняка.

— Как санитарный?

— Так… знаю я тот полустанок, часто ходил через него. Там платформа то только одна. Так что пока санитарный не уйдёт. Как танки сгружать будешь?

Теремрин пояснил:

— Нельзя терять ни минуты. Враг может ворваться на полустанок и раздавать гусеницами санитарный поезд. Может перерезать нам путь назад, может ударить с воздуха. Давай самый малый вперед.

— Это вам, товарищ майор, не пароход. Да и надёжней посредь леса. Дальше место открытое. Степи начинаются. Лесов далее мало. А перед полустанком вообще пустырь.

Разведка… Нужна была разведка. Никаких данных. Ведь пока мчались сюда, враг мог прорваться к полустанку. Что там, впереди? Батальон, целый танковый батальон, только что, перед отправкой в Донские степи пополненный до полного штата новенькими, прямо с завода, тридцатьчетвёрками, оказался в ловушке. Полное бессилие. А если противник? Отстреливаться прямо с платформ…

Огляделся. Вдоль насыпи шла просёлочная дорога. Решение созрело мгновенно. В одном из головных вагонов ехали разведчики. Приказал сгрузить три мотоцикла и поставил задачу мчаться к станции, выяснить, что там и доложить по радио. Радиостанций было пока маловато, да и те старались держать «на приём». Кто знает, каковы возможности немцев по перехвату?

Разведчики умчались. Теремрин так и остался стоять на насыпи в голове поезда. Ждал, всё так же с тревогой поглядывая на небо. Потом поспешил к платформе, на которой стоял его танк и велел радисту включить радиостанцию, оставляя её в положении «на приём». С минуты на минуту должен был поступить доклад от разведчиков. До полустанка то рукой подать. Он собрал в кулак всю волю, но, как не старался успокоиться, успокоение не приходило. Вот так… С самого начала контрнаступления ему сопутствовали успехи. В канун великих событий под Москвой его батальон успешно раздавил на Химкинском мосту немецкий разведбат на мотоциклах, прорвавшийся к границам столицы и даже выславший походное охранение в черту города, где его уничтожила рота его, Теремринского батальона, а потому успешные бои и в ходе контрнаступления, перешедшего в начале января в наступление Красной Армии под Москвой. Воевал с малыми потерями, воевал дерзко и вдруг…

— Товарищ майор, разведчики, — сказал радист, высунувшись из люка.

Теремрин легко забрался на платформу, затем на трансмиссию и потянулся за танковым шлемом…

— Я Гром-пять. Докладываю. На полустанке санитарный. Идёт погрузка раненых. Входная стрелка повреждена авианалётом. Восстанавливают. Запасной путь разрушен. Разойтись с санитарным невозможно.

Отправляя разведчиков, Теремрин приказал установить, можно ли привести эшелон на полустанок. Теперь получалось, что он не только сам не мог туда попасть, но и запер выход санитарному поезду. В такой обстановке два варианта. Восстановить пути, завести на полустанок эшелон, выпустить санитарный и путём манёвра занять его места у платформы. Да только ведь сколько времени уйдёт. А возможно в запасе — считанные минуты. А если немецкие танки близко? Подошёл машинист. Он тоже тревожился и тоже поглядывал на небо.

— Что там, на полустанке?

Теремрин пояснил.

— Уходить надо. Дорогу освобождать. Иначе и санитарному хана, да и нам не поздоровится.

— Разведчики пошли вперёд. Там высотка. С неё глянут, что да как, — сказал Теремрин.

Мучительно тянулись минуты. И вот прозвучал доклад разведчиков, вышедших на господствующую высоту. В направлении полустанка двигалась танковая колонна противника. Расстояние быстро сокращалось.

— Выводи, машинист, состав на открытое место. Будем воевать с платформ. Другого выхода нет. Не можем бросить санитарный поезд. Не можем.

— Так ведь…

— Всю ответственность беру на себя. Вперёд!

Машинист поспешил к паровозу.

Скоро лес кончился, и эшелон выполз на открытое поле. Насыпь стала быстро уменьшаться и впереди показался обычный для сельской местности переезд.

Батальону был придан мотоциклетный взвод, и едва первые вагоны эшелона достигли переезда, Теремрин подал сигнал остановить поезд, чтобы сгрузить мотоциклы.

Взвод направил на полустанок, с приказанием занять оборону и стоять насмерть.

На что он надеялся. Долго ли мог продержаться взвод. Но Теремрин, наблюдая, как сгружают мотоциклы, искал, безуспешно искал выход, чисто интуитивно чувствуя, что он есть, что он где-то рядом.

И вдруг, осенило.

— Командиры рот ко мне!

И когда все собрались, приказал.

— Приготовиться к ведению огня с платформ.

С платформ обзор был лучше, чем с земли. Во всяком случае, безнаказанно хозяйничать на станции Теремрин надеялся немцам помешать, хотя танки становились отличными мишенями. Но что делать…

Когда командиры роты отправились выполнять распоряжение, приказал выгрузить боеприпасы из своего танка. Забрался на платформу и занял место механика водителя, приказав всем отойти подальше от платформы. Завёл двигатель. Развернул башню на 180 градусов. Включил первую передачу и резко взял на себя левый рычаг. Танк послушно развернулся на платформе. Нужно было сделать так, чтобы он стал точно поперёк и не завалился на бок. Тогда опрокидывание неизбежно. Он ещё не знал, что и как получится, но надеялся. Отпустил рычаг, и танк рванулся вперед, сошёл с платформы, ударившись о землю, удержался, не перевернулся и в следующее мгновение встал полностью на обе гусеницы.

Встряска была приличная. Теремрин прикинул, что нужно как-то обезопасить водителей, подложить под спину что ли.

Выбрался из люка механика-водителя, спрыгнул на землю и приказал:

— Загрузить боеприпасы. Всех командиров рот, взводов, танков ко мне.

Собравшиеся с изумлением смотрели на тридцатьчетвёрку командира. Немногие видели происшедшее.

— Внимание. Повторяю то, что сделал.

Он сел за рычаги второго тонка и повторил эту небывалую, сумасшедшую разгрузку. Дал несколько советов и приказал приступить к разгрузке, предупредив, что боеприпасы предварительно выгружать из танков.

— Радиостанция работает? — спросил у стрелка-радиста.

— Так точно…

А разгрузка шла полным ходом. Пришлось несколько раз немного подвигать эшелон, потому что при прыжке с хвоста поезда, где уже начала подниматься насыпь, один танк всё-таки перевернулся.

Когда разгрузка уже подходила к концу, Теремрин приказал радисту запросить разведчиков, что там за полустанком, потому что через гул танковых двигателей донесся шум боя.

— Несколько немецких танков подошли к полустанку. Их встретили наши мотоциклисты и противотанковый взвод вместе с добровольцами из числа раненых. Отошли. Видимо это разведка или походное охранение. Ждут подхода главных сил.

— Успели! — воскликнул Теремрин. — Теперь вперёд.

Поднявшись на тендер паровоза вместе с ротными, поставил боевые задачи. Немцы явно не подозревали о том, что вблизи полустанка выгрузился целый танковый батальон.

Ещё несколько минут, необходимых для постановки задач командирам взводов и танков, и роты, развёртываясь в боевые линии, понеслись на врага, чтобы ударить во фланг — самый действенный и результативный удар. Ведь у немцев в ту пору ещё не было достаточно эффективных средств борьбы с тридцатьчетвёрками.

Вражеский танковый батальон был разгромлен, и ушли от возмездия лишь единицы их боевых машин, те, что шли в хвосте и успели развернуться и пуститься наутёк.

Теремрин доложил командиру бригады об уничтожении врага.

Тот несколько раз попросил повторить доклад. Он не мог поверить. Теремрин не знал, что пережили за это время и комбриг, и другие начальники, которые пустили эшелон вслед за санитарным поездом, да ещё при плохой разведке.

Батальон пошёл вперёд. Была поставлена задача выйти на рубеж высоты плоская и закрепиться там, чтобы обеспечить оборону полустанка.

Навстречу попадались машины, полные раненых.

— Вот тебе и раз? А они-то откуда?

Остановился, открыл люк и подозвал старшего встретившейся машины.

— Откуда раненые?

— Из медсанбата гвардейской дивизии.

— Да вы знаете, что вы уже были почти в тылу у немцев?

— Не-ет, — испуганно ответил сержант-фельдшер.

— Где медсанбат?

Сержант стал что-то пояснять.

— А ну покажи!

И Теремрин раскрыл карту перед забравшимся на броню сержантом.

Тот с трудом, но смог показать примерное место расположения медсанбата.

— А дивизия? Где передний край обороны дивизии?

— Я не знаю. Приказали прибыть в эту тучку, ну и прибыли.

— А полки? Где участки обороны полков? Откуда раненые то поступают?

— Так в полки приказание отправили их сразу на полустанок везти. Эшелон, сказывали, прибудет санитарный. А нас собирались куда-то перевести.

Вполне понятно, что сержант ничего больше не знал. И на том спасибо.

Это было время, когда срочно перебрасываемые с других участков фронта и из резерва соединения, порой вступали в бой, едва разгрузившись из эшелонов. Это было время, когда действовавшие на московском направлении воздушно-десантные корпуса срочно переформировывали в гвардейские стрелковые дивизии и со скоростью курьерских поездов они неслись на юг, чтобы ликвидировать последствия грандиозной барвенковской катастрофы. Это было время, когда нарушилась линия фронта, когда потрёпанные наши части и соединения отходили под натиском врага. А другие безуспешно пытались вырваться из окружения, в которое загнали их Тимошенко с Хрущёвым, пока по неведомым и не расследованным ещё причинам.

Между тем, колонна врага, оправившись от авиаудара наших пикировщиков, начала движение, подняв огромную завесу пыли. В эти минуту, когда передовой отряд находился фактически между жизнью и смертью, в памяти, как в стремительной киноленте, промелькнуло всё происшедшее в минувшие недели.

Всё было как в каком-то кошмарном сне.

А ведь ещё недавно готовились к действиям в тылу врага в районе Мценска, и Гулянин даже подумывал: «А вдруг повезёт и удастся повидать родных».

По боевой тревоги подняли на учения, они прошли успешно. Все понимали, что следующая тревога будет уже по-настоящему боевой. И она прозвучала…

Да вот только приказ поразил:

— Парашютов не брать!

Такое распоряжение десантники получили впервые. Чем оно было вызвано — никто не знал.

И лишь во время марша к железнодорожной станции было объявлено, что

приказано прибыть в район расположения штаба корпуса, который по-прежнему находился в Люберцах. Видимо, обстановка изменилась и предстояло действовать уже не в полосе 2-й ударной армии Волховского фронта, а где-то в другом месте.

А уже через несколько часов эшелоны стремительно понеслись в южном направлении. Мелькали знакомые города, станции, населённые пункты. Вот и Московская окружная железная дорога. Ещё немного и Люберцы…

«Куда же теперь? — думал Гулякин. — Странно, что никто из командиров ничего не знает».

Он подсел к комиссару Николаю Ивановичу Коробкину. Поинтересовался, что он думает обо всём этом.

— Трудно сказать, — неопределённо ответил комиссар.

— Может, всё-таки под Мценск, как и планировалось? — с надеждой спросил Гулянин.

— Может быть, всё может быть, — проговорил комиссар и прибавил, то ли спрашивая, то ли утверждая: — О родных краях думаешь, Миша? Хоть глазком взглянуть?

— Думаю, Николай Иванович, ещё как думаю, особенно после того, как погиб мой младший братишка. Да и ещё мысли — может учтут опыт минувших боёв и выбросят корпус в полном составе, а не по частям? Вот тогда дадим фрицам…

— Возможно, всё возможно. На юге-то обстановка накалилась. — Коробкин так ничего и не сказал определённого, да и вообще отвечал без энтузиазма.

То, что произошло под Харьковом, особенно не обсуждалось, но ведь не думать то о том не могли.

И вот ранним утром они разгрузились на станции… Первыми ступили на платформу командир медсанбата военврач второго ранга Кирилов и военврач третьего ранга Гулянин.

На путях стояли искорёженные вагоны; на месте стационарных построек остались лишь груды кирпича и щебня.

— Да, видно, жарко здесь было, — сказал Гулянин, оглядевшись. — Нужно торопиться, а то и нам достанется…

Кирилов приказал:

— Приступить к разгрузке.

Платформа тут же заполнилась врачами, медсёстрами, санитарами. Работа закипела. Съезжали на высокую платформу санитарные автомобили, из закрытых вагонов выводили лошадей, намаявшихся в дороге.

— Гулянин, подойдите ко мне, — позвал Кирилов.

— Слушаю вас…

— Вот что, Миша, — Кирилов обратился по имени, — Обстановка такова… Мы ещё долго здесь прокопаемся, а полки дивизии вот-вот вступят в бой. Кто займётся ранеными?

— Надо спешить? Но как? — спросил Гулянин, оглядев разъезд. — Разгрузка только началась.

— Нужно срочно сформировать передовой отряд медсанбата. Помни, наша дивизия включена в состав танковой армии, которая уже давно в боях. Так что и у нас передышки не будет. Наверняка, уже есть раненые.

Гулянин попросил уточнить:

— Передовой отряд? В каком составе? Какие задачи?

— Костяк отряда твой приёмно-сортировочный взвод. Кроме того, возьмёшь две хирургические бригады из операционно-перевязочного.

Кирилов достал из командирской сумки карту, развернул её прямо на капоте автомобиля и указал Гулянину:

— Вот смотри… Здесь задонские высоты… На рубеже высот занимают оборону полки дивизии. Ты срочно выдвинешься на правый берег Дона, западнее небольшого хутора, развёртываешь передовой отряд и приступаешь к приёму раненых. Определишь объём хирургической помощи на месте. Переправляй раненых на остров в излучине Дона. На нём развертывается дивизионный обменный пункт, к которому и будет подходить по мосту с левого берега транспорт для эвакуации раненых.

В годы войны на стыке дивизионных и полковых звеньев подвоза имущества, снаряжения и боеприпасов создавались дивизионные обменные пункты, через которые и передавались грузы в полки, там же был организован и приём легкораненых, которых направляли в вышестоящие медицинские учреждения.

Кирилов обещал уточнить задачи после того, как прояснится обстановка. Он снова поглядел на небо и распорядился:

— Собирай отряд, грузи всё необходимое и выезжай, как можно быстрее. Неровен час, налетят.

Четыре машины, выделенные передовому отряду, были нагружены быстро. Никого особенно поторапливать не приходилось. Понимали необходимость спешить — ведь впереди уже вступили в бой части дивизии. Ну и обстановка не терпела проволочек. Кому ж охота испытать на себе, что такое воздушный налёт.

В машинах разместили личный состав приёмно-сортировочного взвода. Взяли и несколько человек из операционно-перевязочного взвода.

— Пора выезжать! — сказал Гулянин. — Доложу комбату.

И тут разнеслось по всей станции: «Воздух, воздух!»

— Уезжайте, быстро уезжайте! — издали крикнул Кириченко, поняв, что Гулянин спешит к нему с докладом. — По машинам! Заводи!

Убедившись, что посадка закончена, Гулянин сел в головную машину рядом с водителем. Колонна рванулась с места и вскоре скрылась в клубах пыли. Лето выдалось знойным — пыль на дорогах, зачастую, заменяла дымовую завесу. Но одновременно и демаскировала передвигающиеся колонны. Лётчикам с высоты хорошо было видно передвижение войск.

Гулянин с тревогой думал о том, что теперь происходило на станции разгрузки. Оттуда доносился грохот взрывов. А ведь там ещё была основная часть батальона.

Но и впереди скоро всё загрохотало. Ещё не было видно моста через Дон, но там, впереди, где он находился, стучали зенитные пулемёты, гремели залпы орудий. Там шёл бой с вражескими бомбардировщиками. Неожиданно один «Юнкерс», оставляя за собой шлейф дыма, пошёл, снижаясь, в сторону от переправы. Прогремел взрыв, и стервятник закончил свой путь на чужой для него земле.

— Увеличить скорость! — приказал Гулянин водителю.

Но колонна и так шла на пределе возможностей машин.

А грохот на разъезде всё не умолкал, отзываясь в сердце острой болью. Страшно было представить себе, что сейчас происходило там. Несмотря на скорость и тряску на ухабах, Гулянин приоткрыл дверь и посмотрел назад.

Небо над разъездом было покрыто шапками от разрывов зенитных снарядов. За одним из вражеских самолетов тянулся дымный шлейф, но остальные всё ещё продолжали заходы, хотя уже и не снижаясь.

— Давай-ка еще прибавь, — сказал водителю, захлопнув дверцу. — Как бы они на обратном пути не устроили охоту за нами.

— Жму на всю катушку, — отозвался шофер. — Больше не может старушка…

Колонна на большой скорости подошла к переправе. Здесь налёт был отбит. Мост уцелел. На запад комендант пропускал автомобили и повозки в первую очередь. Грузовики прогрохотали по деревянным настилам пролётов моста. Гулянин вглядывался в величаво несущий свои воды Дон. Несмотря на происходящее вокруг, он оставался торжественно тихим, разве что тишина эта была обманчива, поскольку налёты врага следовали за налётами.

Где-то впереди уже вступили в бой с врагом воины дивизии — вчерашние десантники, а ныне — гвардейцы.

Едва мост остался позади, Гулякин вновь велел увеличить скорость, пояснив:

— Место расположения батальона указано полковым медпунктам. Так что туда уже могут доставить раненых. А мы ещё в дороге…

— Да могли бы и не говорить, доктор, — отозвался водитель, — и так уж стараюсь…

Миновав большую станицу, колонна прошла по западному берегу ещё километров двенадцать и достигла неглубокой балки, той самой, которую определил Кирилов для развёртывания медсанбата.

Гряда высот, хорошо различимая во время движения по левому берегу, исчезла из глаз при переправе, и снова показалась во всей своей красе. Там всё было в думу, поминутно вырастали шапки разрывов, доносились гулкие взрывы.

А по обочине дороги к переправе шли небольшими группами бойцы в мокрых от пота гимнастёрках. Шли организованно. Каждую группу вёл командир.

— Тормозни-ка на минутку, — велел водителю Гулянин и, встав на подножку, попросил подойти старшего лейтенанта, небритого, в пропылённом, порванном во многих местах обмундировании и спросил у него:

— Что случилось? Почему идёте в тыл?

— С передовой. Десантники нас сменили. Досталось тут…

Гулянин решил всё же разобраться в обстановке, уточнить, не изменилась ли она за то время, пока добирался до правого берега. Мимо проходил во главе небольшой колонны майор с артиллерийскими петлицами. Спросил у него:

— Товарищ майор, немцы далеко?

Майор остановился, посмотрел на совсем ещё юного военврача 3 ранга. В званиях то они были равны… Перевёл взгляд на машины, в кузовах которых вместе с имуществом сидели медицинские сёстры.

— Куда же вы с девчатами-то? Кто же это вас направил? — и он указал рукой в южном направлении.

— Что там? — спросил Гулянин.

— Танки! Вон прут в обход…

Только теперь Гулянин, приглядевшись, увидел сквозь завесу пыли султаны разрывов вокруг вражеских танков. Там шёл бой. Жестокий бой. Танков было много. Попытался сосчитать, но сбился. Мысль лихорадочно работала: «Надо выполнять боевую задачу! Надо выполнять приказ! А если враг обойдёт, отрежет от Дона? Какой подарок сделаю этим нелюдям. Девчонки, такие девчонки!!! Что с ними будет?»

О себе он не думал. Он думал о выполнении задачи и о медсёстрах, которые сидели в машинах, полностью доверяясь ему, своему командиру. Да, война устраивала и такие испытания. Врач, хирург, которого учили спасать людей на операционном столе, в эти минуты должен был принимать решение почти что такое, которое принимают командиры боевых подразделений.

Танки скрывала пыль, к тому же за ними тянулся дым от горевшей позади этих лютых чудовищ станицы. Там они уже сделали своё бесчеловечное дело.

— Я веду передовой отряд медсанбата в указанный район. Нужно развернуться и приступить к приёму раненых.

— Ну, смотрите. Командованию виднее. Только не нравится мне эта танковая армада. Ну а раненых хватает, — тихо заметил майор и, обращаясь к старшему лейтенанту, прибавил: — Нам пора на сборный пункт. Строй своих бойцов…

«Что делать? Повернуть назад? На каком основании? На том основании, что видел бой. Да, танки атакуют. Артиллерия ведёт по ним огонь. Бой. В бою раненые. А мы, значит, подальше отойдём?»

Гулянин решительно захлопнул дверь и приказал водителю:

— Вперёд!

До балки, в которой было приказано развернуть передовой отряд медсанбата, добрались быстро и без приключений. Гулянин ступил на землю и скомандовал:

— К машинам!

Всё завертелось, закрутилось и теперь вот-вот должно было окончиться катастрофой.

Вражеская колонна приближалась, а Людмила, ничего не подозревая, стояла у операционного стола в большой палатке. Она ушивала рваные клочья раны, останавливала кровотечение. Операция не была очень сложной, да и как можно сложную операцию сделать не просто в полевом медсанбате, а в палатке его передового отряда. Но… что могла делала. Она вся сосредоточилась на операции. Она забыла обо всём, кроме неё. Даже ушли тревоги, связанные со сложнейшей обстановкой. Хоть Гулянин и старался не пугать и не нагонять страху, но ведь и она видела вдали немецкий танки, которые шли к переправе.

Но врач есть врач, особенно хирург, особенно военный хирург. В эти минуты враг — это косая, растопырившая свои клешни над раненым. Нужно было обрубить эти смертельные клешни и она обрубала их шаг за шагом, даже не подозревая, что ещё более смертельная опасность нависает над ней самой и над теми милыми юными девчонками, которые ассистировали её в палатке…

Гулянин встал за дерево, продолжая наблюдать за колонной врага. Она уже была метрах в пятистах и продолжала приближаться. Шла без охранения, без разведки, да и понятно, ведь впереди уже действовала немецкая танковая часть. Она вела бой где-то в районе переправ.

Оставалось решить, что делать? Остановить колонну и попытаться убедить вражеское командование не трогать медсанбат. Подумал так, но сразу понял, что это глупо и смешно. Точнее не смешно, а горько. Разговаривать можно с людьми, а всё, что живёт западнее русских границ, может только жрать, именно жрать, а не есть, локать, именно локать, а не пить, грабить, убивать, жечь. Вся эта масса нелюдей лишена способности к различению добра и зла, для неё существует только добро для себя, которое является злом для всех, кто пытается жить по человеческим, а не по звериным европейским законам.

Колонна двигалась быстро. Неподалёку от позиции, занятой Гуляниным, дорога, ведущая к балке, делала резкий поворот и далее шла вдоль довольно крутого откоса, который постепенно сглаживался по мере приближения к тому месту, где располагался передовой отряд медсанбата.

«Буду стрелять! — решил Гулянин. — попытаюсь убить водителя перед самым поворотом. Тогда машина неминуемо полетит под откос».

Всё ближе и ближе враг… вот уже до поворота остаётся сто, вот уже пятьдесят метров. Гулянин поднял пистолет, стал целиться. Стрелял он хорошо. На военном факультете был едва ли не первым стрелком, потому что дома сызмальства ходил с отцом на охоту.

Он уже начал давить указательным пальцем правой руки на спусковой крючок… Ещё мгновение… И вдруг там, где была головная машина, вырос столб пыли, сквозь который сверкнули языки пламени. Прогремел взрыв, и машина полетела с откоса. Тут же позади неё выросло ещё несколько дымно-пыльных столбов, прорезываемых огненными языками. Автомобили опрокидывались. Бронетранспортёры вспыхивали на месте. Ещё, и ещё, и ещё. А позади Гулянин услышал мощный гул танковых двигателей. Мимо промчались, развёртываясь в боевую линию после выхода из балки, наши родные тридцатьчетвёрки. Они помчались вперёд, ведя огонь на ходу. Первые две или три машины стали утюжить колонну.

Возле дерева остановилась тридцатьчетвёрка с бортовым номером, который показался Гулянину чем-то знакомым.

«Да полно, — подумал он. — Показалось».

Открылся люк, и танкист крикнул во весь голос, обращаясь к Гулянину:

— Уводи своих к Дону, там мы всё зачистили. Но прёт на нас силища большая. Бои здесь будут жаркие. Уводи быстро, — и, захлопнул люк.

Танк рванулся вперёд, и только тут Гулянин вспомнил самый первый рейд по тылам врага, в котором он действовал с разведывательно-диверсионным отрядом десантников. Тогда вот также, в критический момент боя за важный узел обороны, который был приказано захватить и удерживать до подхода наших передовых частей, подоспели тридцатьчетвёрки, когда немцы бросили на высоту пехоту и танки.

«Неужели тот же танкист? Точно… Номер танка…», — он не мог не запомнить номер танка, не мог не запомнить тот же весёлый и задорный голос командира-танкисты.

А Теремрин, который был тем танкистом, руководил боем своего батальона, конечно же, не узнал в военном медике, стоявшем у дерева того, кого он уже однажды спас во время контрнаступления под Москвой. До того ли? Он, получив задачу уничтожить прорвавшиеся к переправе танки, внезапной атакой разгромил вражеское подразделение и двинулся вперёд, на линию господствующих высот. За ним, едва поспевая, выдвигался стрелковый полк гвардейской стрелковой дивизии, в медсанбате которой служил Гулянин.

Постепенно восстанавливалось положение на этом участке фронта. Недавние десантники, ставшие гвардейцами, дрались дерзко, отважно, умело.

Гулянин спустился в балку, зашёл в операционную палатку. Людмила стояла, устало прислонившись к шесту опоры.

Увидев Гулянина, она улыбнулась и на его вопрос:

— Будет жить?

Ответила тихо, но твёрдо:

— Будет!

И услышала непонятное для себя:

— И мы будем жить! Будем!.. А вот если бы не танки… — он махнул рукой, мол теперь всё позади и сказал: — Ну так собираемся. Срочно в излучину Дона, там уже на острове наши работают вовсю.

И по пути к машинам сообщил:

— Помнишь, рассказывал тебе, как нас танкисты спасли в декабре под Москвой? (Эпизод описан в романе «Сталин в битве под Москвой»). Так вот, показалось мне, что тот же самый командир вёл их. По голосу узнал, мы тогда несколькими фразами перекинулись. Он раненых тогда своих просил забрать. И теперь вот вперёд умчался, — бойко говорил Гулякин, почувствовавший необыкновенное облегчение после ожидания налёта врага, после страшного морального и нравственного напряжения.

А Людмила только и повторила:

— Танкисты…

И Гулянину показалось, что она тихонько всхлипнула, и по щеке пробежали слёзы.

Упало настроение и у него. Вспомнил, как переживала Людмила в том самом декабре, когда последняя надежда на то, что, быть может, её любимый Николай Теремрин жив, рухнула. Именно он, Гулянин, пытался вселить эту надежду, убеждая в том, что письмо от командира бригады документ не официальный, что погибшим её жениха никто не видел, а видели лишь как вдалеке на нейтральной полосе сгорел танк. Впрочем, её и не могли прислать официальное извещение. Он же посоветовал написать письмо матери Теремрина, поскольку адрес она знала — очень простой сельский адрес, тем более село уже было освобождено. Но ответ пришёл не от матери. Она уехала перед самой оккупацией к родственникам, но перед отъездом, как сообщили сельчане, получила извещение о геройской гибели сына.

Сколько ошибочных вестей, вестей, порой, страшных, леденящих душу, приносила война! К перенапряжению физических сил, к горю реальному, к буйству смерти на полях сражений, прибавлялись перенапряжения моральные, прибавлялись вести чёрные, вести страшные. И всё это мог выдержать только один народ в целом свете — русский народ, объединивший в себе все народы необъятной Советской Державы. Всё это могли выдержать русские воины, сражавшиеся с озверелыми нелюдями, всё это могли выдержать только русские женщины, которым выпало и воевать, порой наравне с мужчинами, и ждать своих любимых, своих мужей, сыновей, отцов, братьев с фронта, пугаясь каждого стука в дверь почтальона, приносившего не только радость фронтовых треугольников с добрыми весточками, но и раздирающее душу горе похоронок.

Только русский народ мог выдержать удар объединённой Европы, именно объединённой Европы, ибо все страны, уничижительно пресмыкаясь перед германским рейхом, ковали для него во имя несбыточных надежд на победу над Россией, и смертоносное оружие, и снаряжение, и предоставляли продовольствие, а зачастую посылали в банду Гитлера и своих омерзительных нелюдей, встававших к строй сатанинского сборища, именуемого вермахтом, люфтваффе и прочими омерзительными кличками. Вся эта свора нелюдей готова была служить рейху в надежде поучаствовать затем в дележе несметных ресурсов России. И лишь горстка людей оставалась на западе в это роковое время. Во Франции, к примеру, она ограничивалась Шарлем де Голлем, да летчиками «Нормандии», сражавшимися на советско-германском фронте. А остальные? Ну разве партизаны, которые честно воевали, а не изображали войну. Ну, а во враждебной веками Англии и в заокеанском монстре к людям можно было отнести разве тех, кто в необыкновенным мужеством участвовал в героических конвоях, но, увы, не тех, кто эти конвои сопровождал, ибо летом сорок второго англо-американские хвастливые моряки бросили конвой PQ-17 и бежали при одном извести о выходе им наперерез германского линкора «Тирпиц». А вот командир советской подлодки Николай Александрович Лунин, в то время капитан 2 ранга, а впоследствии контр-адмирал, вышел один на один против линкора с огромным охранением, и нанёс удар двумя торпедами, после которого «Тирпиц» ушёл на ремонт и так более в боевых действиях не участвовал.

Каждый день жестокой войны сил Света и сатанинских сил тьмы отмечен героическими подвигами советских воинов, каждый день может быть вписан в равной степени в боевую летопись России.

И в тот знойный летний день сорок второго подвиги вершились ежечасно и ежеминутно.

Танковый батальон Теремрина выполнил задачу, выбив немцев с гряды господствующих высот, с которых далеко просматривалась равнинная степная местность. Было видно, как враг подтягивает всё новые и новые силы. Но уже занимали свои участки обороны в полосе обороны гвардейской дивизии её стрелковые полки, которые ещё недавно именовались воздушно-десантными бригадами. Они пришли на этот рубеж, чтобы стоять насмерть.

Теремрин наблюдал, как с необыкновенной отвагой наносят бомбовые удары по врагу наши пикирующие бомбардировщики, действующие практически без прикрытия истребителей.

Вот оторвался от группы «пешек» один самолёт, видимо получивший повреждение, и потянул из последних сил к своим. И тут же набросились на него мессеры, стремясь добить. На фоне ясного неба, в слепящих лучах солнца было видно, как стрелок радист «пешки» срезал одного фашиста и тот пошёл к земле, волоча за собой след чёрного дыма. Но вспыхнул и наш бомбардировщик. И только одна точка отделилась от него. Видимо лётчик и штурман погибли при атаке истребителя.

— Товарищ майор, — услышал Теремрин позади себя голос старшего лейтенант Ярого. — К нам ветерок сносит. Разрешите сгонять за ним. А то фрицы подобрать успеют.

— Давай! — коротко отозвался Теремрин.

Парашютиста действительно сносило ветром в сторону высот. Ярый, посадив на броню десант, развернул свой танковый взвод, и он понёсся на предельно возможной скорости к месту предполагаемого приземления парашютиста. И вовремя, потому что туда же помчались неведомо откуда взявшиеся немецкие мотоциклисты. Правда, заметив наши тридцатьчетвёрки, они укротили свой пыл, и через несколько минут парашютист — а им. действительно оказался стрелок радист «пешки», стоял перед Теремриным.

— Молодец! — воскликнул Теремрин, пожимая руку. — Видел, как фрица срезал. Вижу, в порядке. Не зацепило.

— Меня то нет, а вот ребят моих… В кабину «мессер» попал. Сразу…

— Светлая им память, — сказал Теремрин. — А тебя-то как звать?

— Сержант Маломуж…

— Где полк то твой?

— Полка, можно сказать, уж нет… Последнее звено на задание отправили. Кто вернётся, не знаю. Прислали молодых лейтенантов, а машин нет. Так их стали сажать вместо стрелков-радистов, обкатывать что ли. Я на это задание едва напросился, ведь надо ж опыт иметь, чтоб бить этих гадов…

— Нет, говоришь, полка. А воевать хочешь?

— Для того и на фронт пошёл!

— Ну вот что, у командира второй роты стрелок радист ранен, а в санбат не хочет. Заменить некем. Вот ты и заменишь.

— Да я с радостью! Если уж по мессерам в воздухе не мазал, на земле тем паче не промахнусь…

— Ну так и решили… а о небе не жалей. На земле теперь, чую, дел поболе будет. К Сталинграду немец рвётся. Водную артерию перерезать. Так что у нас не соскучишься. Сейчас тебя проводят во вторую роту, а начальник штаба оформит всё как полагается.

Впереди были новые бои, но Теремрин оказался теперь в полосе дивизии, в медсанбате которой несла свою службу милосердия Людмила Овчарова. А он до сих пор считал её погибшей при бомбёжке в Москве и даже видел потрясшую его воронку на месте дома, где Людмила жила со своей бабушкой.

До Саратова двигались по западному берегу Волги, но далее, через Петров Вал, проехать было уже нельзя. Враг перерезал железнодорожную магистраль. Пришлось переправляться на восточный берег, а ведь дорога была каждая минута.

Но вот ещё несколько десятков километров в южном направлении, и в ночь на 14 августа дивизия возвратилась на западный берег Волги. Здесь скорость движения резко снизилась. Всё чаще попадались разбитые участки пути. В следующую ночь небо озарилось сполохами пожаров и артиллерийских разрывов.

В пять часов утра первые эшелоны дивизии начали разгрузку на участке железной дороги Котлубань — Иловля.

До Саратова двигались по западному берегу Волги, но далее, через Петров Вал, проехать было уже нельзя. Враг перерезал железнодорожную магистраль. Пришлось переправляться на восточный берег, а ведь дорога была каждая минута.

Но вот ещё несколько десятков километров в южном направлении, и в ночь на 14 августа дивизия возвратилась на западный берег Волги. Здесь скорость движения резко снизилась. Всё чаще попадались разбитые участки пути. В следующую ночь небо озарилось сполохами пожаров и артиллерийских разрывов.

В пять часов утра первые эшелоны дивизии начали разгрузку на ближайшей к переднему краю станции.

Ну а дальше бросок передового отряда медсанбата в степную балку на западном берегу Дона, бросок, фактически, в пасть к врагу.

И вот после весьма опасных приключений в степной балке, Михаил Гулянин, Людмила Овчарова, Маша Зимина и все их товарищи, теперь уже можно сказать боевые оказались на острове в излучине Дона, где медсанбату предстояло принять боевое крещение.

Готовились все, каждый по-своему. Готовился военврач второго ранга Кириллов. В этот день ему хватило переживаний. Вражеский авианалёт во время разгрузки, а потом волнения за передовой отряд медсанбата, который сам же направил почти что в пасть к врагу.

Готовился военврач второго ранга Фокин. Он не новичок в армии. Участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе будучи начальником полкового медпункта. Служил и после тех событий до увольнения в запас по здоровью. Было записано — не годен в мирное время, ограниченно годен — в военное время. Пришёл в военкомат в первые дни, но сразу не призвали. Конечно, все понимали — Германия серьёзный противник, но в самые-то первые дни никто не думал, какая будет война, какие развернутся боевые действия. Просьбу направить на фронт удовлетворили внезапно. Он не знал причины. Он понял в чём дело, когда, прибыв в батальон, увидел, как споро проходит формирования этого медучреждения.

Готовилась и Людмила Овчарова, назначенная хирургом в операционно-перевязочный взвод. Именно как хирург этого взвода она была направлена вместе с Михаилом Гуляниным для развёртывания в степной балке передового отряда, в который вошли медики из разных подразделений медсанбата.

У неё, наверное, у единственной был опыт боевой работы в медсанбате, но опыт работы во время выхода из окружения, где всё несколько иначе, нежели здесь, на фронте. Дефицит медикаментов, постоянное движение, сложность развертывания операционно-перевязочного взвода, невозможность эвакуации тех раненых, которым нужна эвакуация в госпиталь.

Да и из приёмно-сортировочного взвода направляли к хирургам всех больных, даже тех, которых в иных, стационарных условиях, отправляли сразу в госпиталь. Всё продумано и расписано.

В эту первую ночь на фронте, близ переднего края, никто практически не смыкал глаз. Это потом придёт отчётливое и ясно понимание того, что хирург просто обязан отдыхать, просто обязан спать хотя бы немного, иначе недосып может серьёзно отразиться на качестве проведения хирургической операции.

Когда всё было готово к приёму раненых, когда всё приведено в полный порядок, можно было прикорнуть на часок-другой. Но какой уж тут сон, когда вся воля в кулак, когда тревога не покидает сердце.

А рассвет всё ближе, и вот уже посветлело на востоке. Ночь не была тихой. Это не самое начало войны, когда немцы позволяли себе воевать по распорядку. Теперь бои не прекращались днём и ночью, просто в тёмное время их накал несколько ослабевал. Но также стрекотали автоматы и пулемёты, так же ухали взрывы, ведь именно ночью всё ещё пробирались через линию фронта редкие уже окруженцы. Это ведь не бесконечные леса Белоруссии, где есть где укрыться, где сплошные реки, речушки, ручьи, болота, где можно оторваться от преследования или задержать преследователей малыми силами в узком дефиле, скрадывающем численный перевес врага.

Может показаться странным, почему место расположения медсанбата выбрано на острове. Ведь если что, эвакуация затруднена. Нужно сначала добраться до восточного берега на каких-то плавсредствах, а уже потом отходить в указанном направлении. Сказать, что здесь, на Дону, удастся остановить врага, можно было вряд ли. Враг добился численного превосходства, поскольку крупные потери понесли наши войска на Юго-Западном фронте, и, хотя размеры этих потерь, в низовом армейском звене точно никто не знал, было и без этих данных понятно, что случилась большая беда.

Но только на острове можно было укрыть медсанбат в сочной зелени деревьев, поскольку кругом лишь бесконечные степи.

Медленно, словно нехотя, со зловещими напоминаниями о себе просыпался фронт. Вот редкие перестуки автоматов и пулеметов дополнились хлопками разрывов гранат, вот они умножились и вскоре усилились громом артиллерийской канонады, вот завыли душераздирающие сирены вражеских юнкерсов, бомбивших переправы, вот затараторили зенитки, а где-то вдали взревели танковые двигатели. И скоро уже нельзя было различить истоки всех этих шумов. Они слились в сплошной, нескончаемый шум, постепенно превратившийся в монотонный, несмолкаемый грохот, накатывающийся с запада.

На рассвете привезли первых раненых. Пока их было немного: стычки с противником минувшим днём носили частный характер, а ночью и вовсе прекратились. Раненые поступили с полковых медицинских пунктов. Работа медслужбы дивизии наладилась. За тот короткий период, пока мчались эшелоны на юг, военврачи подготовились сами и успели подготовить своих подчинённых к работе на переднем крае. Пока части и подразделения были полнокровными, сформированными согласно штатным расписаниям, пока не поредели роты и батальоны, пока целы были и действовали батальонные и полковые медицинские пункты, эвакуация раненых совершалась как по писанному. Первая помощь оказывалась на поле боя ротными санитарами, далее — доврачебная помощь на батальонных медицинских пунктах. Оттуда транспортом полковых медицинских пунктов раненые доставлялись на ПМП, где оказывалась первая врачебная помощь, и затем уже они попадали в отдельный медико-санитарный батальон дивизии, предназначенный для оказания квалифицированной врачебной помощи.

Первым, как и полагалось, встречал раненых военврач третьего ранга Михаил Гулянин. Именно в приёмно-сортировочном взводе принималось решение, кого и куда направлять. Сразу бросилось в глаза, что все раненые, доставленные первыми прибившими в медсанбат машинами, уже побывали в руках медиков. Им уже была оказана не только первая помощь на поле боя, но и первая врачебная на полковых медицинских пунктах.

Едва подошла очередная машина, из неё выскочил и подбежал к Гулянину красноармеец с санитарной сумкой через плечо.

— Товарищ военврач третьего ранга, посмотрите Гришу Осипова. Его сам комиссар до машины провожал и велел мне проследить, чтоб всё в порядке было.

— Это ещё что? Раненые все равны, — сказал Гулянин, несколько даже раздражённо.

Но санинструктор пояснил:

— Он настоящий герой. Отход своих товарищей с позиций боевого охранения прикрывал. Пулемётчик. Много фашистов покосил, страсть как много. Сначала его в правую руку ранило, так он пулемёт к левому плечу приложил и продолжал вести огонь. Ещё несколько раз зацепило, а он продолжал стрелять, пока сознание не потерял.

— Кто ему помощь оказывал? — спросил Гулянин.

— Товарищи. Наложили повязки, а потом вытащили с поля боя на плащ-палатке. Как в полковой медпункт привезли, только повязки поправили и к вам. Операция, сказали, нужна.

— Много крови потерял, — определил Гулянин и распорядился: — Срочно переливание.

— Записываю в сортировочную карточку, — подхватил военврач 3 ранга Михаил Стасин.

Раненого понесли в палатку операционно-перевязочного взвода.

— Запомните его фамилию, — сказал Гулянин. — Первый раненый, которому оказана помощь в нашем медсанбате. Самый первый! А сколько их ещё будет?!

Между тем, машины, которые доставили раненых, ушли в свои полковые медпункты, и других пока видно не было.

«Пора подвести итоги начала работы», — решил Гулянин и попросил Стасина:

— Миша, собери всех наших возле палатки. Поговорить надо.

Собрались, усталые его подчинённые, усталые пока не от работы с ранеными. Просто не успели отдохнуть после марша от полустанка, после тревог в степной балке, а затем ещё и работ по оборудованию палаток взвода уже здесь, на острове.

Михаила Стасина, Петра Красикова Гялянин знал ещё по прежней службе. С Красиковым довелось делать операции в тылу врага, когда выбрасывались в тыл всей бригадой и развёртывали стационарные медицинские пункты. Ребята, старательные, знающие своё дело, а главное храбрые, не жалевшие себя ради своего великого, священного дела.

— Ну что, устали? — сказал Гулянин тепло и проникновенно и прибавил со вздохом, — Ничего не поделаешь — война. Ну а теперь несколько слов о том, как мы начали работать, какие ошибки, недостатки. Начнём с тебя, Миша, — повернулся он к Стасину.

— Своей бригадой я сегодня доволен, — сказал тот. — Вот только Ане Горюновой небольшое замечание. Нужно лучше врачу помогать, активнее. Работать быстро и сноровисто. Сегодня всё нормально, всё успели. Но ведь завтра раненых может быть, увы, побольше, чем сегодня.

Анечка потупилась и слегка покраснела, услышав замечание, и Гулянин поспешил успокоить её:

— Не переживай. Это не в обиду. Мы делаем общее дело и делаем его ради тех, кто получил ранение в бою за нашу с вами Родину, за нас с вами. Нагрузка будет с каждым днём увеличиваться. И тем более уж нам должно быть не до слёз. А ты, Танечка, — обратился он к сестре Ани, — расплакалась, когда нужно было действовать быстро. Не слёзы нужны раненым, а наше с вами мастерство. Ведь от этого зависит жизнь тех, кто попал к нам в руки. Это надо помнить.

— Жалко стало парнишку, — сказала Татьяна. — Такой молодой, а может остаться без руки.

— Афанасий Фёдорович Фокин, ведущий хирург нашего медсанбата сделает всё, чтобы спасти руку. Но речь сейчас не об этом. Запомните, девушки, то, что уже сказал и хочу повторить ещё раз: раненым не слёзы нужны, а помощь, быстрая и надёжная квалифицированная медицинская помощь. Высококвалифицированная! Слёзы не спасут, а только настроение раненому испортят. Руки ваши должны спасать, а вы сами излучать уверенность, что всё хорошо окончится. Лучше улыбнитесь, хоть и через силу, но подбодрите раненого.

Гулянин помолчал, дал время осознать сказанное и закончил уже требовательно:

— А сейчас приказываю всем отдыхать. Повторяю: не разрешаю, а приказываю. Завтра нам предстоит очень трудный день.

На следующий день с рассветом по всей полосе обороны дивизии загрохотало значительно сильнее, чем накануне. Стало ясно, что начались атаки врага.

С острова в излучине были видны кружащиеся стаи стервятников. Несколько «юнкерсов» и «мессершмидтов» пролетели над медсанбатом. Вздрогнула от разрывов авиабомб земля. Но с берега тут же ударили зенитные орудия и пулемёты. Самолёты больше не показывались. Видимо, сочли, что на острове не столь важный объект, чтобы рисковать, атакуя его. Их целью были позиции полков дивизии и переправы.

Ночью отдохнуть почти не удалось: рано утром стали подвозить раненых. Их быстро сортировали, направляли, кого в перевязочную, кого в операционную, кого в эвакуационное отделение.

Уже были заняты все врачи в операционной, когда на стол в приёмно-сортировочном взводе положили молоденького артиллериста. Глаза закрыты, впалые щёки, бескровные губы.

— В операционную, — коротко приказал Гулянин.

— Там нет свободных хирургов, — доложил санитар.

— Готовьте операцию, — решил Гулянин. — Быстро сердечные и морфий. К ногам грелки.

Красиков бросился выполнять распоряжение, сёстры Горюновы начали осторожно раздевать бойца.

«Проникающее ранение в живот, большая потеря крови, — определил Гулянин. — Проверю-ка ещё пульс… Пульс падает».

— Подготовьте переливание крови, — отдал новое распоряжение.

— Какая группа? — спросил Красиков.

— Определять некогда. Посмотрите, есть ли у вас первая? — приказал Гулянин.

Аня Горюнова проверила запасы концентрированной крови, нашла нужную банку. Быстро приготовила всё необходимое для переливания.

Красиков подошёл к столу. Гулякин вопросительно посмотрел на него.

— Пульс улучшается. Дыхание стало ровнее, — сообщил Красиков, держа раненого за руку.

— Ассистенты, к столу, — распорядился Гулянин. — Таня, скальпель!.. Так, теперь кохер… Хорошо, быстро пеан…

Медсестра Таня Горюнова старалась угадывать, что понадобится хирургу и уже до команды держать в руках инструмент, чтобы моментально подать его.

— Следите за пульсом. Посмотрите зрачки, — это распоряжение относилось уже к Пете Красикову, но тот и без напоминаний чётко выполнял всё необходимое.

— Ревизуем кишечник! Вот оно — раневое отверстие, вот ещё одно, ещё… Да здесь словно решето, — пояснял Гулянин свои действия, продолжая работать и одновременно учить подчинённых понимать его действия. — Таня, физиологический раствор… Сейчас мы всё это обработаем.

Движения хирурга точны и аккуратны. Помогли занятия в госпитале под Москвой, в дни перерыва между боями. Учёба у опытных хирургов ох как пригодилась теперь.

И вот, наконец…

— Зашиваем, — скомандовал Гулянин? — Подайте кетгут… Теперь иглодержатель. Салфетки…

Таня Горюнова точно выполняла команды. Подала саморассасывающийся хирургический шовный материал, затем протянула салфетки.

Ещё немного, и Гулянин уверенно заключил:

— Ну вот, кажется, всё. Будет жить!

Сколько раз ему ещё придётся повторять эту фразу!

Неспеша отошёл от стола, снял перчатки, сменил халат на чистый. Он был доволен. Удалось сделать всё, что необходимо и заключить уже с уверенностью: боец будет жить.

— Товарищ военврач третьего ранга, — доложил санитар. — Здесь ещё один тяжёлый…

Снова короткий осмотр и снова команда:

— Готовьте операцию.

И вдруг рёв пикирующих бомбардировщиков, свист падающих авиабомб. Гулянина бросило в сторону, треснули мачты палатки, посыпалась земля.

Выбравшись из-под обломков, Гулянин поспешил к послеоперационному отделению, но на его месте была воронка.

Подбежал Миша Стасин.

— Наши все целы! — сказал он. — Только палатку сорвало. Сейчас восстановим, — и осёкся, взглянув на воронку.

— Здесь и артиллерист, которого я только что оперировал, — тихо сказал Гулянин. — Совсем мальчишка… Э-эх…

Он тут же взял себя в руки и спросил:

— Подготовили тяжелораненого?

Но никто не ответил. Гулянин и сам увидел: там, где стояли носилки, тоже зияла воронка.

Подошли очередные машины, работа продолжилась.

Невдалеке стучали зенитки; шипя, врезались в воду осколки. Иногда бомбы падали совсем близко, но теперь на это никто не обращал внимания. На операционных столах менялись пациенты с самыми различными повреждениями. У некоторых к ранениям, полученным в бою, добавлялись вторичные — после атак «мессершмиттов», охотившихся за санитарными машинами, как за наиболее безопасными целями.

Что поделаешь? На русскую землю пришла «просвещённая Европа», давно уже определившая своими европейскими ценностями варварство, бессовестность и бесчеловечность.

Первые трое суток словно слились в один бесконечный трудовой день без отдыха. Да собственно отдыха была ждать неоткуда. Обстановка осложнялась с каждым часом.

Стойко держалась гвардейская стрелковая дивизия, но кое-где на флангах противник потеснил соседей. Его танковые и моторизованные части вышли на оперативный простор и, несмотря на огромные потери, стали продвигаться к Сталинграду.

К исходу третьего дня остров подвергся артиллерийскому обстрелу. Разведали-таки европейские «сверхчеловеки», что там находится медсанбат. Земля заходила ходуном. Снаряды рвались возле палаток, свистели осколки.

— Раненых в укрытие, — приказал командир медсанбата Кирилов. — Ускорить эвакуацию в госпитали.

И ещё одно распоряжение, непременное для прифронтовых медицинских подразделений и учреждений:

— Дежурным бригадам оставаться на местах. Продолжать работу!

Никто из медиков и не собирался уходить в укрытия, ведь приток раненых не прекращался и во время бомбёжек, и во время артобстрелов. Практически всем, кого привозили, требовалась немедленная помощь.

Огромные двухмачтовые палатки медсанбата местами превращались в решето. На операционные столы всё чаще попадали и медики.

— Помощь оказывать только остро в ней нуждающимся, — распорядился Кирилов, зайдя в палатку приёмно-сортировочного взвода. — Всех, кто подлежит транспортировки, немедленно отправлять в госпитали.

— Но ведь и остронуждающихся много, очень много — сказал Гулянин.

— Вижу, но пока нет указаний на перемещение медсанбата, хотя, конечно, здесь работать больше уже нельзя.

Кирилов ещё раз осмотрел столы с ранеными и медленно пошёл к штабу медсанбата.

Гулянина пригласили к очередному раненому. На сортировочном столе лежал пожилой боец. Повязка намокла. Видимо, хоть и остановили кровотечение в полковом медпункте, но при транспортировке оно возобновилось.

— Все хирурги заняты, — сказал Красиков.

И снова решение:

— Буду оперировать сам.

Такие решения приходилось принимать всё чаще.

Гулянин склонился над раненым, с помощью медсестры снял повязку. Кровь била пульсирующим фонтаном.

— Неужели подвздошные сосуды? — проговорил Гулякин и распорядился: — Быстро пеан… Петя, срочно переливание крови. Давай первую группу.

Осмотрев банки, Красиков растерянно сообщил:

— Первой нет. Будем определять группу?

— У меня первая, — подошёл один из санитаров. — Возьмите мою кровь.

— Переливайте, — кивнул Гулянин.

И в этот момент снова начался артобстрел. Европеизированные нелюди били по медсанбату, по раненым с изуверской жестокостью.

Несмотря на грохот взрывов, работа не прекращалась.

Дрожала под ногами земля. Взрыв, ещё один, снова нарастающий вой снаряда, от которого озноб по коже. И страшный удар. Разрыв где-то совсем рядом. Палатка накренилась. Таня Горюнова рванулась к столу и склонилась над раненым, прикрывая собой обнажённое операционное поле от летящих сверху комьев земли.

Спокойный голос Гулянина вывел всех из оцепенения:

— Санитары, поправить палатку. Таня, работать.

Переливание крови помогло: исчезла мертвенная бледность лица, появился пульс, который практически уже не прощупывался. Но жизнь раненого всё ещё была в опасности: кровотечение в сложной анатомической зоне продолжалось.

Хотелось позвать ведущего хирурга, посоветоваться с ним, однако Гулянин знал, что у того сложная операция и на столе не менее сложный раненый. Значит, нужно рассчитывать только на собственные силы.

— Таня, зажим! Салфетку… Вот он, осколок. Сейчас, сейчас мы его извлечём…

Перчатки и халат хирурга давно уже в крови. Но работа продолжается. Наконец, кровотечение начинает уменьшаться.

Гулянин отдал распоряжение:

— Самый тонкий шёлк… Иглодержатель!

Операция продолжалась уже более часа.

Когда Гулянин вышел из палатки, его поразила необычная тишина. Стемнело. Обстрел прекратился. Весь район расположения медсанбата оказался изрытым воронками. На месте некоторых палаток — глубокие ямы.

«Значит есть жертвы», — с тревогой подумал Гулянин.

Подошёл к одной из воронок. Здесь было эвакуационное отделение. «Неужели?»

Санитар, стоявший в сторонке, тихо сказал:

— Успели всех перенести в укрытие. Не волнуйтесь, товарищ военврач третьего ранга. Все живы.

Однако в других подразделениях медсанбата были потери и среди раненых, и среди личного состава.

Он вышел из ада

Сколько уж времени прошло после страшной трагедии, а до сих пор ещё выходили из котла одиночные бойцы и командиры. Гулянину сообщили, что в палатке госпитального взвода лежит прооперированный танкист, который был в боях с самого начала операции, с 12 мая 1942 года.

— Навещу его, — сказал Гулянин.

Хотелось узнать, что же произошло там, где ожидали большого военного успеха, а получили трагедию.

Пользуясь передышкой. Бои где-то шли, и вдалеке гремела канонада, но на остров опустилась вечерняя тишина, даже снова, как в первую ночь здесь, среди вод Тихого Дона, нет-нет да раздавались всплески рыбы, как память о мирном времени, когда лишь они разрушали ударами хвоста зеркальную гладь воды.

Заметив доктора, танкист — это был совсем ещё молодой сержант — приподнялся на руках и спросил:

— Надолго я у вас, доктор?

— Настолько, насколько это будет необходимо, — спокойно ответил Гулянин. — Что, не терпится в бой?

— Ещё бы… Я ж побывал в том аду, — он не уточнил, в каком, но Гулянину и без слов было понятно, что имел в виду сержант, а он продолжил, — Такая техника у нас была, такая силища… Я ведь на КВ воевал, хотя в танкистах без году неделя.

Гулянин почувствовал, что наболело у сержанта, что хочется поделиться с кем-то этим наболевшим. А с кем это лучше всего сделать как не с врачом. К врачам вообще расположение у людей — дело привычное, ну а на фронте, особенно у раненых, и подавно. Стараясь не сбить этот настрой на откровения, Гулянин присел возле походной койки, на которой лежал сержант, на пустой ящик из-под какого-то военного имущества. Спросил:

— А прежде где воевали? В пехоте?

— Нет, — возразил сержант с некоторым оживлением и с гордостью сообщил, — в авиации. Стрелком-радистом на «пешке».

Он назвал привычное уже на фронте наименование пикирующего бомбардировщика Пе-2.

— Стрелком-радистом был, хотя учился-то на штурмана. Ещё в сороковом сразу после школы в Харьковское авиационное училище, что на «Холодной Горе», поступил. Мечтал то о море, но в военкомате сообщили, что туда разнарядки не было. Вот и предложили авиацию. Готовился стать штурманом «пешки», да всё война поломала. Сначала училище эвакуировали в Таджикистан, Сталинобад. А в марте этого года училище расформировали и получил я направление под Воронеж, в село Подгорное, в ночной бомбардировочный полк на Пе-2. Экипаж бомбардировщика — три человека. Командир экипажа — летчик, штурман и стрелок радист.

— Да мы вот тоже недавно пехотой стали, — сказал Гулянин, чтобы поддержать и проявить некоторую доверительность. — Служили в воздушно-десантных войсках, готовились к высадке, кстати, как раз где-то поблизости от Воронежа, а тут внезапно переформировали и сюда…

— Ну а меня всё трагичнее, — с горечью в голосе сказал сержант. — «Пешка» наша — машина хорошая. Давали врагу прикурить. Моя задача — защита от истребителей. Два пулемёта: вверху — турельный, на 360 градусов бьёт, внизу второй, чтоб враг к брюху не подобрался. Вот так трижды на задания и слетали. Успешно. Сбить никого не сбил, но и не дал «жерикам», истребителям ихним, к нам подобраться. Вроде уже и опыт какой никакой приобрёл. И вдруг прислали к нам лейтенантов молодых, только из училища, да и решил командир полка вроде как обкатать их — послать на задание вместо стрелков. Машин то в полку не хватало. Зря так решил. Нехорошо командира осуждать, тем паче погибшего, но зря. И комэска так считал. Словом, не вернулась наша «пешка» с задания. Сбили её «жерики». Именно «жерики», а не зенитки. Кто знает, что там случилось, только ведь может просто опыта у лейтенанта не хватило, не смог «жериков» отогнать. Ну а дальше. Дальше, уже не знаю, кто решил, только собрали нас, стрелков-радистов, оставшихся безлошадными, и отправили под Харьков. В танкисты определили. Вот я и попал радистом на танк «КВ», причём, командирский танк, комбатовский. Знаете, что это за машина!

— Ещё бы, — услышал Гулянин за спиной голос командира госпитального взвода.

Обернулся, а там ещё несколько человек и даже Людмила Овчарова пришла. Заинтересовалась рассказом танкиста, и чувствовалось, что хочется ей спросить что-то, но не решается прервать рассказ, ведь вот-вот начнётся самое интересное.

— Так и оказался я в танковых войсках, — приободрившись, продолжил рассказ сержант, воодушевлённый тем, что слушают его медики буквально затаив дыхание.

Да ведь как не слушать?! Всех волновал проклятый вопрос: что же случилось и почему десантники вместо дерзких бросков по тылам врага, вынуждены отбивать превосходящие силы противника уже в пехоте.

— А прибыл в батальон десятого мая, как выяснилось за два дня до наступления. Так что едва освоиться успел. Помню, показывает мне командир, что и как надо делать, водит вокруг танка, учит быстро занимать своё место, а над головой благоухание — черёмуха цветёт. Весна споро началось, ну и надеялись мы, что и наступление споро начнётся. Одиннадцатого числа покормили нас пораньше, а уже часов в восемь вечера отбой объявили. Тревожно, конечно, было, но уже наслушался я, что танк наш тяжёлый не по зубам врагу. Нет у них средств для борьбы с ним. А когда рядом с твоим танком и другие такие же стоят в готовности к бою, вроде, как и уверенность появляется в успехе. Да вы и сами помните, какие надежды минувшей весной были! Вперёд пойдём. До Берлина!

Сержант помолчал немного, готовясь к этапу рассказа, самому главному и самому интересному для тех, кто собрался послушать.

Продолжил также неспеша:

— Поспать нам в ту ночь дали аж девять часов, что редко бывает на фронте, а подняли с началом артподготовки. Мы спокойно, без суеты, позавтракали и приготовились к атаке. Атака началась в 7 часов 30 минут. Команда «Вперёд», и двинулся наш командирский танк чуть позади боевого порядка батальона. Наш танковый батальон был придан одному из стрелковых полков дивизии и поддерживал атаку пехоты. Я был сосредоточен на своей задаче — обеспечении связи командира батальона со штабом полка и с командирами рот. Вокруг грохот боя, но я уже привык к тому, что надо сосредоточиваться на главном, только на главном. Ну как в «пешке», когда не до того, чтобы наблюдать за чем-то иным, кроме вражеских истребителей. Ну а здесь связь…

— А снаряды врага в ваш танк попадали? — неожиданно спросила Людмила.

— Попадали! — сказал сержант. — Конечно случалось такое. Но броня у нас был по-настоящему крепка. Она иногда до красна накалялась в месте удара и от неё во все стороны окалина… Рикошет, снаряд дальше улетал, а броня медленно темнела на глазах.

— Началось то, как сообщалось, споро! — сказал командир госпитального взвода.

— Как сказать, — покачал головой сержант, — я, конечно, всей обстановки не знаю. У меня свои дела — радиосвязь. Да только слышал, что командиры недовольны были началом. Думали, что ударим внезапно, а оказалось, что немцы ждали нашего удара, а потому сопротивление было сильным. К полудню мы смогли продвинуться не больше чем на два-три километра. Несколько тридцатьчетвёрок враг подбил, и они сгорели на наших глазах…

— А экипажи? — вырвалось у Людмилы Овчаровой.

— Экипажи? — переспросил сержант, — всяко. Кто-то успел покинуть танк, а кто и.., — он лишь слабо рукой махнул. — Говорю ж, комбат сразу определ, что нас ждали. Вот так. Ну и дальше быстрого продвижения на нашем участке не получилось. И так продолжалось несколько дней. А вот восемнадцатого мая произошло что-то ужасное. С утра над нами буквально повисли вражеские бомбардировщики. Улетали одни — прилетали другие. В перерывах «мессеры» поливали нас пулемётным огнём. Танкам, конечно, пулемёты не страшны, но пехота несла потери. Помню, комбат сказал, что мы в ловушке. И действительно, откуда вдруг появилось превосходство у врага, ведь перед наступлением нам говорили, что наносим внезапный удар и вскоре будем в Харькове. И ещё слышал — проскальзывало в разговорах комбата с ротными — что продолжать идти на Харьков рискованно, что могут отрезать от своих. Мне то, повторяю, суть событий не была ясна. Но вот это «отрезать могут», насторожило. А нас ещё и девятнадцатого числа гнали вперёд. И по-прежнему стояла задача взять Харьков. Налёты врага были опустошительными, наша авиация появлялась редко. Так прошло два дня. А на третий — двадцатого числа — снова началась наша артподготовка и снова нас бросили вперёд. И снова авиация… Тяжелые бомбы выводили из строя тридцатьчетвёрки. Тут и нашим КВ досталось. Прямое попадание — ясно конец. Ну а если рядом, то бывало боекомплекты детонировали. Видел я как менялось настроение наших командиров, как мрачнел комбат. Потери были велики, сопротивление врага нарастало.

Пройдут годы и будут опубликованы самые различные свидетельства о тех страшных дня, а среди них письмо капитана танковых войск вермахта Эрнста-Александра Паулюса, сына в то время генерал-полковника, а впоследствии фельдмаршала Паулюса. Получивший тяжелейшие ранения в тех боях немецкий капитан рассказывал отцу:

«Русское командование совершенно не умеет грамотно использовать танки. Один пленный советский офицер-танкист рассказывал… Когда Тимошенко наблюдал атаку своих танков и видел, что немецкий артогонь буквально рвёт их в куски, он только сказал: «Это ужасно!» Затем повернулся и покинул поле боя».

Конечно, обобщение сделано в духе немчуры. Не всё русское — или на то время правильнее советское командование — не умело использовать танки. Те, кто хотел использовать правильно это грозное оружие, учились этому, а вот факты из сорок первого года, когда на Украине под чутким руководством Жукова в течение недели было утрачено около трёх тысяч танков, или когда под Минском под чутким руководством Павлова погиб мощный 6-й механизированный корпус, в составе которого было свыше тысячи танков, причём более половины уже новых образцов, или опять же под чутким руководством уже Тимошенко под Смоленском были загублены 5 и 7 мехкорпуса, увы, заставляют поверить в то что писал сын фельдмаршала, осознавшего всю низость и мерзость гитлеровского режима и перешедшего на сторону будущей Германии, которую уже в годы тяжелейшей войны планировал воссоздать Сталин, заявлявший: «Гитлеры приходит и уходят, а немецкий народ остаётся!».

Конечно, рядовые красноармейцы, сержанты, да и командиры, состоявшие в званиях, уже через несколько месяцев ставших офицерскими, многое видели, многое понимали, а недоумение по поводу вот этаких жестокосердных наблюдателей, как Тимошенко, пока оставляли при себе. Оставляли размышления на потом и продолжали мужественно сражаться не за Тимошенко и Хрущёвых, а за свою Советскую Родину.

Продолжая свой рассказ, сержант Маломуж вынужден был останавливаться и на эпизодах страшных, эпизодах чудовищных…

— Не помню на какой день, но помню точно, как горько прозвучал приказ на отход и как услышал я впервые страшное слово окружение, — негромко проговорил сержант. — А дальше ещё ужаснее. Полк, которому был придан наш танковый батальон, был назначен в арьергард. Мы обеспечивали отход основных сил дивизии, контратаковали и хотя задачу выполнили, понесли огромные потери. Осталось в батальоне всего девять танков. Да и их пришлось взорвать, потому что не было ни горючего, ни боеприпасов. Танкисты влились в стрелковые подразделения и двинулись на восток. А вокруг — сказать страшно. Горели деревни, колхозные постройки, хлеб на полях. А кругом вперемешку трупы людей и домашнего скота. На дорогах толпы беженцев. Это уже были жители населённых пунктов, испытавших на себе зверства гитлеровцев. Все спешили уйти от опасности. И мало кто знал, что все пути отхода перерезаны. Никто уже нас не кормил, но ладно голод — страшно мучила жажда. Устанавливалась жаркая погода. Кое как добрались бы до берега Дона. Переправу бомбили юнкерсы. Свист, вой, взрывы. А тут ещё приказ: переправляли только штабы, раненых и матерей с детьми. Что делать? Пристал я к небольшой группе командиров и красноармейцев, которая отправилась вверх по течению Дона. Прошли около полутора километров, разделись и поплыли через реку. Я в палатку положил красноармейскую книжку, комсомольский билет, фотографии родных, взял пилотку в зубы и поплыл. Спасло меня то, что я хорошо плавал и почти полуживой доплыл до противоположного берега в районе села Вёшки, где мне помогла выбраться из воды казачка, а многие из моей группы не доплыли. В Вёшках в те дни погибла от бомбы мать писателя Шолохова.

Мне просто чудом удалось переправиться и избежать самого страшного, что могло случиться. И вот на противоположном берегу нас собирали в группы, кое-как одели, кормили и отправляли в сторону Сталинграда. Главное, что я снова был в строю и готов был защищать Отечество. То, что сохранил свою красноармейскую книжку, несмотря на тяжелейшую переправу через Дон, стоившую жизни многим бойцам и командирам, помогло быстро вернуться в строй. Меня и ещё четырех человек вернули в свой танковый полк. Командир батальона при отступлении пропал без вести. Командир 3 роты стал командиром батальона, а меня назначили командиром танка и, как говорят, пеше по танковому, ушли мы на переформирование в Сальские степи за Волгу, ну а потом снова бои, пока вот не получил это ранение.

Сержант замолчал. Некоторое время молчали и все слушатели.

Наконец, Людмила робко спросила:

— Вот вы танкист. Скажите, а не слышали о таком командире танковом, о капитане Теремрине?

— Эх, милая барышня, фронт-то велик, да и я в танкистах, как рассказал до вашего прихода, совсем недавно. Найдётся, коли жив, ваш капитан.

Все промолчали, потому что, как считали: не найдётся, потому как сомнений в гибели жениха Людмилы Овчаровой не было ни у кого, кто знал её горькую историю.

И никто не ведал, что в этот самый час уже не капитан, а майор Теремрин, был доставлен на полковой медицинский пункт гвардейского стрелкового полка, которому был придан его батальон. Ранение было серьёзным. Он часто терял сознание, и на ПМП, оказав первую врачебную помощь, решили рано утром, как только хоть чуточку развиднеется, направить его в медсанбат.

Машина была подготовлена для доставки очередной партии раненых на остров в больший излучине Дона. Теремрину предстоял путь в тот самый медсанбат, передовой отряд которого, он несколько дней назад буквально спас от врага.

А в медсанбате заканчивался разговор с сержантом-танкистом. И вдруг, неожиданно, в палатку буквально ворвался посыльный.

— Командир медсанбата всех командиров подразделений собирает на совещание.

— Где собирает? — спросил Гулянин.

— В штабе.

— Спасибо. Идём.

Кирилов был немногословен:

— Спасибо за самоотверженный труд, спасибо, товарищи, за мужество. Наша работа не прекращалась даже во время обстрелов и бомбёжек. Теперь о ближайших задачах. Раненых срочно отправляем в госпитали. Медсанбат немедленно передислоцируется в небольшой хутор, что в четырёх-пяти километрах отсюда. Располагаться будем на северо-восточной окраине хутора. Там уцелело несколько хат. Вокруг хат — сады. Там и поставим палатки. Приступить к свёртыванию медсанбата. Командиру госпитального взвода организовать эвакуацию раненых.

Раненых было много, машин не хватало. Командир госпитального взвода поспешил на дорогу и попросил регулировщика направлять в медсанбат порожние автомобили, возвращающиеся с передовой в тыл. На фронте к раненым отношение особое. Каждый понимал, что может оказаться в таком же положении. Водители охотно поворачивали в медсанбат и брали с собой столь ответственный груз, чтобы доставить в указанное место. Собственно, командир дивизии отдал приказ использовать порожние автомобили для нужд медсанбата, в котором хоть и был свой автотранспорт, да его в столь тяжёлых и кровопролитных боях не хватало.

Раненых спешили отправить одиночными машинами, а вот колонну медсанбата выводить на дорогу днём было рискованно. Хоть и коротки летние ночи и наступают поздненько, но настал час, когда колонна тронулась в путь. Самой последней свернули палатку операционно-перевязочного взвода. Помощь в ней оказывали, пока не была дана команда «по машинам». Быстро погрузив палатку и имущество, заняли свои места в санитарной машине и те, кто только что стоял у операционного стола.

Дорога и не такая уж дальняя, да нелегко вести машины в полной темноте. Фары включали только в экстренных случаях, когда возникала опасность свалиться в овражек, что нет-нет да встречались в степи. В степи свет далеко виден. Сверкнёт лучик, вот и цель для врага.

Всё это сказал Кирилов в последнем напутствии перед маршем, а потом подозвал Гулянина и поставил задачу.

— Миша, назначаю тебя старшим… Собери всех, кто остался, проверь, ну и за нами в пешем порядке.

Тот ответил:

— Есть! — и приказал строиться на дороге.

Нельзя было без улыбки смотреть на небольшую, нестройную колонну медсанбата. Конечно, выглядела она весьма забавно с точки зрения мирных лет, но в то же время была по-военному суровой и строгой. Если и для ординаторов, имевших воинские звания, полгода спустя получившие наименования офицерских, длительный марш был не так уж и лёгок, что говорить о хрупких девушках, вчерашних школьницах, которых ещё недавно холили и лелеяли родители в семьях?! И вот они стали в строй защитников Отечества, встали в строй наравне с мужчинами. А мужчины, что рядом с ними, старше их по летам были совсем немного. Тоже ведь в основном вчерашние, пусть и не школьники, но студенты или слушатели.

Впрочем, война принуждала взрослеть быстро, и никто не делал скидки на возраст — ни командиры и начальники, ни сами юные командиры подразделений. Ну а что касается медиков, то у них слишком долгий срок учёбы, а потому Гулянин, всего лишь год назад окончивший военно-медицинский факультет, просто не мог быть моложе тех лет, в которые вступил в войну.

А девчонкам медсёстрам и вовсе было по восемнадцать, а кое-кто из них прибавил себе годик-другой, чтобы оказаться на фронте.

И вот эта юная колонна ускоренным шагом, почти на пределе своих возможностей совершала нелёгкий марш по выжженным солнцем степям Придонья.

Вот и мост, ведущий на левый, восточный берег Дона. Колонна автомашин медсанбата, да и повозки, следующие за ней, уже давно переправились и даже клубы пыли, поднятые ими на противоположном берегу, почти рассеялись.

Гулянин подошёл к коменданту переправы, спросил, успешно ли прошла колонна медсанбата.

— Да успешно, успешно… В рубашке родились. Только переправились — налёт. Мост повреждён. Так что переправа закрыта…

— Мы не можем ждать! — твёрдо сказал Гулянин. — В колонне имущество, медикаменты — словом всё необходимое для работы, а люди здесь, со мной — хирурги, фельдшеры, медсёстры. Медикаменты без нас, как вы понимаете, бесполезны.

— Да я понимаю, всё понимаю, но мост полуразрушен. Ну что с вами делать, а…, — махнул рукой майор с воспалёнными от бессонницы глазами и рукой на перевязи и, повторив: — Что с вами делать? — разрешил переправу: — Давайте, только осторожно. В настиле проломы. Можно и ноги поломать, да и в воду свалиться.

— Благодарю вас, — сказал Гулянин, приложив руку к головному убору, а потом протянув её майору.

Пожать пришлось левую руку. Правая так и висела на широкой косынке.

— Что с рукой? — спросил Гулянин.

— Да перелом… швырнуло взрывной волной.

— Надо в медсанбат…

— Успею… Я и так уж здесь и за себя, и за своих подчинённых работаю. Двоих убило. А меня и заменить некем.…

Переправились с осторожностью, но довольно быстро. Когда поднялись на береговую кручу, Гулянин огляделся. Кругом непроглядная темень южной ночи. В степи ни огонька. Маскировка. Полевую дорогу различить было невозможно. Разве что она ощущалась, поскольку была разбита в пыль, которая как мелкий песок затрудняла движение.

Идти можно было только по обочине, постоянно проверяя, не удалились ли от дороги. Ну что ж, ночь трудна для ориентирования, а день опасен вражескими налётами. В голой степи негде укрыться. И защиты никакой. Даже пулемёта нет, чтобы хоть очередь дать по самолётам, снижающимся до бреющего. Это фашисты делать обожали, когда видели, что нет никакой опасности.

Внезапно впереди землю озарила вспышка и раздался взрыв. Через некоторое время чуть подальше другой.

— Что это взрывается? — наивно спросила одна из девушек.

— За день немцы пристрелялись, ну и теперь ведут методичный огонь по дороге, рассчитывая, что снаряды найдут случайную цель. Так что опасность существует.

Он построил колонну, которая рассыпалась во время перехода по мосту. Проверил наличие людей. В группе вместе с Гуляниным было четыре врача, двенадцать медсестёр и десять санитаров. Все оказались на месте.

Впереди время от времени гремели взрывы.

— Ну, прямо дорогу обозначают, — сказал кто-то из санитаров.

— В том-то и дело, — сказал Гулянин. — По дороге идти опасно. Да и вдоль дороги не пойти. Можно попасть под шальной снаряд. Остаётся напрямик по степи, хотя так можно заблудиться. Что будем делать?

Вопрос напрасный. Кто и что может предложить? Гулянин это понимал, но всё же спросил. Интересно было услышать мнение людей.

— Командуй, Миша, — сказал Михаил Стасин. — Ты наш командир, к тому же ориентируешься лучше любого из нас. И по компасу ходить умеешь.

О том, что ещё во время службы в ВДВ некоторые командиры хотели переаттестовать Гулянина в штабисты, многим было известно.

— Не надо по дороге, — прибавил Михаил Стасин. — С нами ведь девчата. Да и петляет дорога.

Гулянин обошёл строй, тихо сказал:

— Прошу держаться строем, не отставать. В степи легко заблудиться. Ну а ночью тут и волков можно встретить… Так что будьте внимательнее. — и прибавил уже веселее: — Ну что ж, за мной!

Пошли по компасу. Гулянин периодически светил фонариком на карту, сверял движение. Взрывы гремели по-прежнему, но уже в стороне. Они тоже были своеобразным ориентиром. Фашисты не лупили в белый свет как в копеечку. Всё-таки, насколько это было возможно ночью, стремились бить по дороге.

Гулянин шёл впереди, регулируя темп движения. Спешка спешкой, но надо было понимать, что девчата непривычны к таким переходам. По сути, это был первый их прифронтовой марш. А ведь позади напряжённый день по оказанию помощи раненым. Это же постоянно на ногах у операционных и перевязочных столов.

Периодически делали остановки. Гулянин проверял, не отстал ли кто. Спрашивал:

— Ну как, есть ещё силы? Потерпите. Скоро придём.

— А мы и не жалуемся! — отвечали девчата.

Особенно задорно говорила Аня Горюнова:

— Не волнуйтесь, командир. Дойдём. Мы же фронтовые медсёстры.

Гулянин хотел обещать отдых по прибытии, но воздержался. Какой там отдых, если в медсанбат поступят раненые.

Постоянно сверяя маршрут по карте и компасу, он всё же волновался. Мог себе представить, что будет, если выведет группу не туда, куда нужно. Потом ищи медсанбат… Да и неловко как-то. Но десантная подготовка и умение чтения карты не подвели. Как бы ни было темно вокруг, а всё же впереди обозначились силуэты хат, утопающих в садах.

И вдруг окрик:

— Стой! Кто идёт?

Гулянин узнал голос бойца из подразделения обеспечения медсанбата.

— Это я, военврач Гулянин. Узнаёшь по голосу?

— Так точно. Только, товарищ военврач третьего ранга, подойдите ко мне один.

«Ишь ты, знает устав, — подумал Гулянин. — Конечно, в настоящем карауле нужно вызвать начальника караула или разводящего. Но, наверное, караула-то и нет полноценного. Просто выставлены посты. А одного подозвать правильно. Ещё на караульной подготовке объясняли, что ведь и начальника караула и разводящего могут вести под пистолетом».

В мирное время всё это казалось игрой, но теперь… Не исключено, что в степи может работать вражеская разведка.

Ну а что касается прибытия пешей колонны медсанбата, то, часовой, конечно, был извещён.

Гулянин подошёл и спросил, как найти командира батальона.

Часовой ответить не успел. Кирилов сам вынырнул из темноты и сказал:

— Мы уж вас заждались. Долго блудили?

— Вышли точно!

— Ну молодцы. А теперь за работу. Перевязочную развернёте в этом доме. Для приёма раненых поставите две палатки под вишнями. И побыстрее. На полковые медпункты уже поступают раненые. Скоро их начнут доставлять к нам.

Приёмно-сортировочному взводу досталась простая деревенская хата с потолком и стенами, засиженными мухами. Хозяев не было. видимо, ушли на восток.

— Что-то раненые не поступают? — спросил кто-то.

— Раненых, пока мы передислоцировались, отправляли из полковых медицинских пунктов прямо в госпитали и в санитарные поезда.

— Даже без сортировки?

— На ПМП тоже ведь кое-что понимают, — успокоил Гулянин. — Между прочим, такие же врачи как мы. Так уж получилось, что одних назначили в медсанбат, а других на ПМП. Ну а нам надо готовиться. Следующая партия поступит уже сюда.

Гулянин осмотрелся и отдал распоряжение:

— Потолок и стены завесить простынями. Полы хорошенько вымыть. Установить столы. Сортировать будем на улице и в палатках. Оперировать — здесь. Подготовить светомаскировку на окна.

Дал указания и включился в работу наравне со всеми: разгружал машины, приводил в порядок перевязочную, стараясь добиться стерильности. Сам того не замечая, всё время оказывался возле Маши Зиминой. С ней старался работать. Помогал вешать на стены простыни, устанавливать столы для сортировки раненых и операций.

Разговор никак не получался. Перебрасывались лишь краткими, ничего не значащими фразами, да краснели, если встречались взглядами.

Но вот за окном, скрипнув тормозами, остановилась первая машина. Она прибыла с медпункта одного из полков. На улице было ещё темно, и сортировку раненых начали в доме. Сортировочную бригаду Гулянин приказал возглавить военврачу 3 ранга Михаилу Стасину. Ну а сам отправился на основную площадку медицинской роты, чтобы посмотреть, готовы ли операционные и перевязочные в соседних домах, узнать, где размещено эвакуационное отделение.

Работать пришлось всю ночь. К утру личный состав операционных бригад совершенно обессилил.

«Нужно разбиться на смены, — понял Гулянин. — Усталость может сказаться на качестве и эффективности оказания помощи раненым».

Он отправил Михаила Стасина и его помощников спать, но уже скоро их пришлось поднять, поскольку приток раненых с рассветом значительно увеличился.

Снова сутки слились в один нескончаемый, изнурительный день у операционного стола. Всё реже удавалось заниматься сортировкой: не было перерывов между операциями.

Постепенно приходил опыт, постепенно возникали различные рационализаторские задумки.

Однажды в минуту относительного затишья собрал взвод возле хаты, разрешил сесть на завалинке, передохнуть и заговорил о деле:

— Вот какие мысли пришли, — просто, словно советуясь, начал он. — Что если во время сортировки отделять поток легкораненых и направлять их прямо в отдельную операционную палатку, где хирургические бригады приёмно-сортировочного взвода занимаются как раз такими, с кем работы немного.

— Действительно… Дельно! — воскликнул Стасин. — Ведь это позволит сократить время пребывания у нас во взводе большого количества раненых на этапе.

— Мало того, — дополнил Гулянин: — Это поможет не отвлекать наиболее опытных хирургов для оказания помощи тем, с кем справятся те, кто ещё не имеет достаточного опыта. Опытные хирурги смогут полностью сосредоточиться на работе с тяжелоранеными повысить качество всей работы.

Обсудили детали, и Гулянин отправился к командиру медсанбата Кирилову. Рассказал о задумке. Тот выслушал внимательно, предложил сесть и начертить на листе бумаге схему работы.

— Ну что?! утверждаю! Хорошее предложение. Молодцы ребята — сортировщики! — как-то само вырвалось этакое определение, и он, улыбнувшись, пожал руку Гулянину и сказал: — Дерзайте!

Об этом новшестве вскоре узнало медицинское начальство и тут же не только одобрило его, но и распространило на все соседние войсковые медицинские учреждения. Командиры медсанбатов и командиры приёмно-сортировочных взводов приезжали перенять этот опыт.

72 28.10

Однажды ночью, выйдя вместе со своей бригадой из палатки после операции подышать свежим воздухом, Гулянин поразился, увидев вдали, на юго-востоке, багровое зарево в полнеба.

Саша Воронов, тихо сказал:

— Сталинград горит. Нефть, наверно. Далеко забрался фашист. Долго гнать придётся его, ох долго… ну да ничего, прогоним.

— Да, в городе сейчас тяжело, очень тяжело, — сделав жест рукой в сторону зарева, сказал Гулянин. — Жестокие бои в городе. Как там медсанбаты работают? Разве что сразу раненых за Волгу эвакуируют? В городе-то, небось, никаких условий.

— А время… Время на доставку раненых? — сказал Воронов. — Как доставляют в медсанбат? Подумать страшно, что будет с раненым, если днём не переправить и ночи ждать?

Ответа на этот вопрос ни у Воронова, ни у Гулянина не было.

Подошли Фокин и Кирилов, включились в разговор.

— Наша дивизия хоть и не в самом Сталинграде, но тоже, можно сказать, за город сражается, — заметил Фокин. — И мы, медики, свой вклад вносим. Вон сколько бойцов в строй вернули. А за одного битого, как говорят, двух небитых дают. Вот так-то! Сами знаете, как нужны на передовой опытные, обстрелянные воины. Дивизия для того и ведёт мобильную оборону и покоя врагу не даёт, чтобы ни одного солдата фашисты не могли отсюда в Сталинград перебросить.

Он помолчал, глядя на зарево, которое завораживало всех своим жутким тревожным видом, и вдруг, словно вспомнил:

— Кстати, вы читали обращение ветеранов обороны Царицына тысяча девятьсот восемнадцатого — девятнадцатого годов?

Фокин протянул газету, которую держал в руках, но, увидев зарево над Сталинградом, словно забыл о ней.

— Я с утра не отходил от операционного стола, — ответил Гулянин, с интересом рассматривая газету, которую взял из рук Фокина.

— И я скальпель из рук не выпускал, — сообщил, словно оправдываясь, что не прочитал важного материала, военврач Воронов. — А что это за обращение?

— Обращение ветеранов обороны Царицына. Призывают ветераны так сражаться за Сталинград, как они за Царицын дрались, — пояснил Фокин, протягивая газету: — Почитайте…

Гулянин взял газету. Это была «Красная Звезда» за 27 сентября 1942 года. Нашёл публикацию, о которой говорил Фокин. В начале сообщалось, что «Обращение участников Царицынской обороны к защитникам Сталинграда» подписано накануне 26 числа «знатными людьми Сталинграда» и защитниками города в 1918 году и передано по телеграфу.

— Миша, читай вслух, — попросил Саша Воронов.

— Тогда уж соберите свободных от работы и прочтите всем, — предложил Фокин.

Его поддержал комбат:

— Давай Миша. У тебя дикция отличная. Доходчиво говоришь, и прочтёшь хорошо.

Собрали весь приёмно-сортировочный взвод и свободных от работы из других взводов, в горнице хаты. Гулянин сел за стол, чуточку подвернул керосиновую лампу, чтобы было светлее и начал читать:

— «В дни, когда в окрестностях Сталинграда звучит артиллерийская канонада, когда разрывы тысяч снарядов и бомб разносятся по улицам нашего родного города, у нас, бывших защитников Царицына, сердце сжимается от боли и гнева, а в глазах невольно встают картины боевого прошлого. Мы тогда, как и вы сейчас, сражались под руководством Сталина за любимый город на Волге.

— Как не сжиматься?! — вставила Аня Горюнова. — И у нас сжимается. Как же там люди-то живут?

— А каково раненым, — добавила Маша Зимина.

— Слушайте, девочки, слушайте, не мешайте командиру, — попросил Саша Воронов.

Гулянин продолжил чтение:

— «Давно прошли те дни, а слава о них звучит и поныне. В сотнях книг и на десятках картин, в песнях и сказаниях народных живут имена героев тех дней. Любит русский народ своё прошлое, и с каждым годом всё ярче и ярче, как звезды на небе, горят имена людей, храбро сражавшихся за свой народ, за свою страну. Много пало их тогда, но имена погибших живут и поныне в памяти миллионов людей нашей родины.

Закончив разгром белогвардейщины, мы приступили к мирному строительству. На наших глазах за эти годы небольшой Царицын вырос в гигантский город Сталинград. Десятки новых фабрик и заводов, школы, больницы, театры, клубы появились в городе. Всё это давало возможность радостно жить и работать. Каждый из нас гордился тем, что он живёт и работает в городе Сталина, и мы, бывшие защитники Царицына, радовались и гордились, что кровь, обильно пролитая нашими товарищами, не пропала даром. Вот почему сейчас, когда сотни вражеских стервятников рыщут над нашим родным городом, когда тысячи снарядов и бомб рвутся в стенах построенных нами фабрик и заводов, когда под обломками домов гибнут наши жены и дети, — мы, защитники Царицына, решили обратиться к вам, защитникам Сталинграда.

Не сдавайте врагу наш любимый город! Любой ценой защитите город Сталина! Бейтесь так, чтобы слава о вас, как и о защитниках Царицына, звенела в веках! Помните, дорогие друзья, помните, наши сыновья и дочери, народ не забудет ваших имен. Не забудет имен тех, кто героически сражался за счастье народное, кто, не щадя своих сил и жизни, защищал город Сталина.

Мы глубоко уверены, что стоит вам напрячь все силы, и враг будет разбит. Русский богатырь может и должен разбить вшивого немецкого фрица. Помните, что сердца всего советского народа сейчас бьются вместе с вашими героическими сердцами, мысли всех советских людей вместе с вами. Весь советский народ беззаветно верит в то, что вы отстоите город Сталина. Ваша победа будет победой всех советских людей.

Народ требует от вас, чтобы вы не щадили фашистской сволочи. Нет такой цены, которой бы могли искупить фашистские гады свои издевательства над русскими людьми. Обороняясь, одновременно наступайте. Не ждите, когда фашисты придут к вам, разыскивайте их в каждом доме, в каждом окне, в каждом подвале и уничтожайте, как бешеных собак. Помните, что каждый убитый фриц, каждый подбитый танк или орудие приближают день нашей победы.

Тверже боевой шаг, товарищи! Крепче сжимайте оружие в руках, больше ненависти в сердцах к фашистским мерзавцам — и вы победите!

Под руководством Сталина победили защитники Царицына. Под руководством Сталина победят и защитники Сталинграда!»

— Сильное обращение! — сказал Саша Воронов.

— Могучие слова! — прибавил Фокин.

Звонко прозвучал голос Маши Зиминой:

— Давайте поклянёмся выполнить всё, о чём просят нас ветераны. Хоть мы и не в Сталинграде, но и от нас зависит его оборона…

Командир батальона военврач 2-го ранга Кирилов вышел на середину хаты и сказал:

— В одном ты, Маша, ошиблась?

— В чём? — с некоторым даже испугам спросила Зимина.

— В том, что мы не в Сталинграде. Считайте, что мы уже в городе. Получен приказ о передислокации дивизии в Сталинград, в состав шестьдесят второй армии генерала Чуйкова.

Вот уж не думали не гадали воины-десантники, что придётся им не наводить ужас на врага смелыми операциями в его тылу, вынуждая писать на всех дорогах тревожные объявления: «Осторожно! Русские парашютисты», а самим отходить под натиском врага, стараясь не попасть в окружение, то есть оказаться в тылу у немцев уже в совершенно иной обстановке и ином качестве.

Но что же произошло? Пора найти ответ на этот вопрос…

От Царицына до Сталинграда. Цена двух предательств

Весну 1942 года встречали с надеждами. Завершалось наступление советских войск под Москвой. Непосредственная опасность захвата столицы была отведена. От летнего периода ждали новых побед, новых успехов.

Ещё ранней весной в Ставке прошли серьёзный совещания, на которых тщательно обсуждались планы летней кампании. Радужные и бравурные заявления некоторых командующих Сталин выслушивать выслушивал, но не спешил соглашаться с тем, что настал период побед и только побед. Он понимал, что враг остаётся достаточно сильным и шапкозакидательские настроения более чем вредны. Только ли шапкозакидательские? Много этакой болтовни слышал он в восемнадцатом в Царицыне, когда город оказался в критическом положении, когда Краснов, будущий прихвостень Гитлера, и прочие предатели России, рвались на соединение с бандами чехословаков и прочих нелюдей, действующих в интересах своих заокеанских хозяев. Они кричали о том, что запросто победят любых атаманов типа Краснова и Мамонтова, а сами тайно готовили сдачу Царицына.

Сталин не спешил проводить параллели, но не спешил и выкладывать свои собственные планы, не спешил обнародовать и сокровенные мысли. А думал он о том, как не допустить повторного наступления немцев на Москву, как заставить Гитлера и его генералов сменить направление главного удара, а что такой главный удар планируется, он, конечно, предполагал. Потому-то, выслушивая предложения командующих, интересовался главным образом реальными возможностями фронтов.

Сталин ожидал, что Гитлер обязательно предпримет удар на юге, поскольку ему крайне необходимо получить Бакинскую и Грозненскую нефть. Предполагал он и то, что враг попытается перерезать главную артерию страны. Где? В Сталинграде или выше по течению? Ведь именно по Волге на протяжении всего судоходного периода доставлялась нефть в центральные районы страны, да и не только нефть. Доставлялось и продовольствие.

Сталинград! Сталин понимал сколь огромно его значение в силу того, что расположен город на стратегически важном направлении действий. Он не просто понимал это, он сам лично прочувствовал в годы гражданской войны.

Тогда тоже всё начиналось в начале лета.

6 июня 1918 года Сталин прибыл в Царицын с мандатом Ленина, в котором значилось:

«Член Совета Народных Комиссаров, Народный Комиссар Иосиф Виссарионович СТАЛИН, назначается Советом Народных Комиссаров общим руководителем продовольственного дела на юге России, облеченным чрезвычайными правами. Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары обязываются исполнять распоряжения товарища СТАЛИНА. Председатель Совета Народных Комиссаров. В. Ульянов (Ленин)».

Позади были московские тревоги — срочный вызов к Ленину, рассказ о сложной обстановке с продовольствием в Москве, в Петрограде, да и во всей центральной России. Это для Сталина новостью не было. А вот то, что слишком медленно осуществляется доставка этого продовольствия из южных районов России, Ленин подчеркнул особо. Это ведь тоже не случайно. Действовали силы, стремящиеся задушить молодую Советскую республику. Ленин предложил немедленно выехать в Царицын, как в ключевой пункт продовольственного дела. В Москве разговор шёл только о продовольствии. Задач военного характера Ленин перед Сталиным не ставил, поскольку Сталин был комиссаром по делам национальностей, а эта должность слишком далека от вопросов армейских. Но ведь и продовольственные вопросы не входили в круг обязанностей комиссара по делам национальностей.

Сталин понимал, что Ленин именно его направил в Царицын не случайно. На Царицынском направлении назревали события серьёзные. Поступали данные о том, что белогвардейские формирования Дона стремятся соединиться с силами белого движения за Уралом и с чехословацким корпусом, который теми, кто готовил крушение империи, намеренно был направлен в Сибирь, якобы, для того, чтобы перебросить в Чехословакию через два океана. Не самый, мягко говоря, удобный маршрут. И оказался корпус к началу гражданской войны растянутым по железнодорожным станциям Транссиба, которые тут же и захватил, действуя в интересах прежде всего Соединённых штатов, а потом уже белого движения. Жаждали сломить советскую власть оренбургские и уральские белоказаки.

Сталин понимал, что Ленину спокойнее, если на ответственном рубеже — в Царицыне, — который мог стать тем самым объединительным для белых банд юга и востока пунктом, будет в такое сложное время надежный, преданный Отечеству человек. К тому же человек, грамотный в военном отношении. Ленин знал, что Сталин не просто революционер. Кстати, Сталин, правда уже значительно позже, сам заявил, что никогда не был профессиональным революционером. И Ленин не случайно указал в мандате, что предъявитель сего наделяется чрезвычайными правами, то есть он, фактически является представителем центральной власти в данном регионе.

Поначалу Сталин действительно занимался только вопросами продовольствия и добился отправления в голодающие столицы несколько эшелонов с хлебом и другим продовольствием. Но внезапно обстановка резко обострилась. Крупные формирования белоказаков под командованием генерала Краснова начали наступление на Царицын. А в распоряжении защитников города были лишь небольшие отряды Красной гвардии и партизаны. И руководители обороны города лишь на словах старались поменять положение дел. Сталин понимал, что как бы ни был важен хлеб, он не спасёт, если враг одержит победу, если соединятся войска белогвардейцев, действующие на юге и на востоке. Он понимал, что победа белого движения не приведёт к возврату монархии, что это будет победа западной закулисы, которая спит и видит Россию своей колонией и поставщиком сырья. Он понимал, что захват Царицына Красновым неминуемо приведёт к созданию единого фронта белогвардейцев на юге, юго-западе и востоке. Захват Сталинграда гитлеровцами привёл бы к вступлению в войну на стороне Германии Турции и Японии. Когда было важнее удержать город — в 1918 или в 1942? В обоих случаях и без того сложное положение страны советов осложнялось бы многократно.

В конце июля 1918 года генерал Краснова нанёс удар южнее Царицына и отрезал город от районов, из которых осуществлялось снабжение продовольствием центра страны. Хлеб Ставрополья перестал поступать в Царицын, откуда его направляли в Москву.

Сталин дал Ленину тревожную телеграмму:

«Товарищу Ленину!

Спешу на фронт. Пишу только по делу.… Линия южнее Царицына ещё не восстановлена. Гоню и ругаю всех, кого нужно, надеюсь, скоро восстановим. Можете быть уверены, что не пощадим никого, ни себя, ни других, а хлеб всё же дадим. Если бы наши военные"специалисты"(сапожники!) не спали и не бездельничали, линия не была бы прервана…»

И вот теперь, в сложнейшей обстановке в районе Сталинграда, Сталин не мог не вспомнить ту свою резкую телеграмму. В ней была дана предельно краткая и чёткая оценка обстановки, по-военному точная.

Тогда он совершенно точно определил виновных, правда написал мягко, если бы «не спали и не бездельничали». Но так ли это? Только ли дело в тот, что спали и бездельничали? Ровно как теперь, только ли проявили шапкозакидательство и головотяпство?

В Царицыне подняла голову контрреволюция. Теперь в Сталинграде контрреволюции быть уже не могло. Открытой контрреволюции. А что же в рядах высшего командования? Почему произошла трагедия сорок первого? Почему произошла трагедия под Харьковом в сорок втором?

В Царицыне Сталин взял в свои руки и борьбу с белогвардейским подпольем. Руководители и многие арестованные контрреволюционеры были расстреляны.

Сталин вынужден был сместить командующего Северокавказским военным округом генерала Снесарева, потому что не видел в его действиях желания отстоять город. Это был человек своеобразный. Находясь на службе молодой советской республики, он продолжал ходить в военной форме с погонами генерал-лейтенанта.

Когда бандформирования Краснова подошли к Царицыну на расстояние в 40-50 километров, Снесарев бездействовал, и Сталин понял, что необходимо вмешаться, поскольку возникла прямая угроза захвата города.

Тогда впервые со всей остротой стал перед Сталиным вопрос: верить или не верить таким как Снесарев? Ведь цена ошибки слишком велика. Снесарев что-то делал, причём, казалось, делает правильно — борется с партизанщиной в армии, укрепляет регулярный части. Но этих регулярных частей была капля в море, и Краснов мог смести их достаточно легко.

Сталин доверял тем, кто показал себя в борьбе за Советскую республику, в борьбе за Россию. Он доверял Клименту Ефремовичу Ворошилову, который уже показал себя умелым командиром, организовав в марте 1918 года Первый Луганский социалистический отряд, остановивший наступление на Донбасс германских и австрийских войск. Когда обострилась обстановка в Царицыне, Ворошилов со своим отрядом прорвался через области, занятые белыми в город, и доложил о готовности встать на его защиту. Сталин добился назначения Ворошилова командующим 5-й армией РККА и членом Военного совета Северо-Кавказского округа. Прорвался в город и Семён Михайлович Будённый, унтер-офицер Первой мировой войны, полный георгиевский кавалер. Ещё в феврале 1918 года сформировал конный отряд, действовавший против белых. Этот отряд «вырос» сначала в полк, а затем и в дивизию. Это был решительный и уже опытный командир.

Сталин решил поручить оборону города Ворошилову. Но Снесарев оказал жёсткое противодействие, направив на имя председателя Высшего военного совета докладную такого содержания:

«Ворошилов как войсковой начальник не обладает нужными качествами. Он недостаточно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных правил командования войсками».

Узнав о докладной, Сталин приказал арестовать Снесарева, обвинив его

Конец ознакомительного фрагмента.