Призрак-40-2242. Литературный сборник

Александр Чирко

Сборник военных рассказов.

ДЕД АФАНАСИЙ И ВВС

(маленькая повесть)

В жаркий знойный полдень, когда зыбкое марево трепетало над серой бетонкой, на одном из таёжных аэродромов произошло на первый взгляд незначительное событие: в полку появился новый летчик.

Он сошёл со штабного “ГАЗика”, поставил в густую пыль простенький фибровый чемоданчик и огляделся. Видимо обозрение местности не произвело на него никакого впечатления, во всяком случае, его лицо осталось равнодушным, что явно заедало водителя командирской машины рыжего как огонь и тоненького, как молодой тополек, Сашку Марченко.

— Сопки, товарищ лейтенант, — сказал он. — Да?! — удивился лейтенант. — А я думал площадь Маяковского. Где штаб?

— Направо, — мрачно сказал водитель, — от дороги два метра.

Коренному приморцу Марченко безразличное отношение к родному краю показалось оскорбительным и, сердито засопев, он открыл капот автомобиля.

— Лазят здесь всякие, — проворчал он, — а потом рояли пропадают…

И эти слова, для тех, кто его знал, означали высшую степень раздражения. Лейтенант отсутствовал недолго. О чем‑то разговаривая с командиром полка, он вышел на крыльцо штаба, который располагался в бывшем здании сельсовета. Новый, недавно отстроенный, был чуть дальше.

Сержант! — окликнул командир. — Отвезешь товарища лейтенанта к Пуштарику. Да скажи деду, чтобы не чудил.

— Скажу, — пообещал сержант.

— Ну, устраивайтесь, лейтенант. А завтра к восьми часам утра я вас жду.

— Чемодан поставил — и всё устройство. А что, дедок может преподнести сюрприз?

— Спешка нужна при ловле блох, — наставительно произнес командир, — а здесь суета не требуется. Не на один день прибыли. А дед… — командир усмехнулся, — нормальный дед, я, думаю, поладите.

— Разрешите идти?

— Свободны.

* * *

Дом деда Пуштарика стоял на краю деревни в окружении березок, черемухи и густых зарослей малинника. За домом тянулся огород, изрядно заросший, всё это великолепие было оцеплено старым покосившимся забором с проломленными кое — где жердями. От калитки к дому вела дорожка, выстланная прогнившими досками, постанывающими, когда на них наступали. Да и сам дом производил грустное впечатление своей ветхостью и старостью, несмотря на веселый солнечный день.

— Шикарные апартаменты, — сказал лейтенант. — Тут случайно не придавит по тихой грусти?

Марченко хмыкнул и отвернулся. Они открыли заверещавшую калитку и поскрипучим, и стонущим доскам вошли в дом.

— Дед, — позвал Марченко, — принимай жильца. Здорово!

— Наше вам с кисточкой, — сказал дед, оторвавшись от каких‑то записей.

— Здравия желаю, — сказал лейтенант и огляделся.

Против ожидания в комнате наблюдался идеальный порядок. Чистая дорожка делила комнату пополам. В правой половине громоздился старинный комод, над ним — большая рама под стеклом с фотографиями, на которых были изображены какие — то люди с застывшими лицами; справа от фотографий — в рамках под стеклом — две Почетные грамоты; слева два портрета, засиженные мухами, видимо, сам дед в молодости — приятный курчавый парень — и молодая женщина, притягивающая взгляд своей задумчивой таинственной красотой. Лейтенант еле оторвал взгляд от портрета. Прямо на входящих смотрел Н. С. Хрущев. Смотрел хитровато, по — крестьянски. Мол, чего там, мужики, доживем до восьмидесятых, а там — коммунизм.

— Потомственный шахтер, — сказал лейтенант голосом бесстрастным, каким диктор радио объявляет погоду в Якутии.

— Да уж, — осторожно согласился дед.

Под ”шахтером” стояла тумбочка, прикрытая крахмальной, как показалось лейтенанту, накидкой. На тумбочке красовался приемник «Родина», из — за него выглядывала здоровенная батарея.

— Слушаем вражеские голоса… — не то спросил, не то отметил про себя вслух лейтенант.

Дед, крепясь, промолчал, но слегка порозовел, как помидор на сухой грядке. Лейтенант повернул голову, осматриваясь. Левая половина стены сверкала белизной, но что поразило офицера неимоверно так это большой портрет великого химика Менделеева.

— Родственник? — полюбопытствовал лейтенант.

— Тольки не надо знущаться над старыми людями, — мрачно сказал дед. — А може и так. Кому, какое дело?

— Совершенно справедливо, — согласился лейтенант. — Юрий Владимирович. Можно и проще — Юра.

— А — а–а, — протянул дед. — Афанасий Петрович.

И замялся. Потому как лейтенант руки не подал, и дедова ладошка зависла в воздухе.

— Оно, конечно, — заметил дед Афанасий в воздух, — можно и не здоровкаться, дык любопытство меня берет, а не тесно ли будет у меня товарищу офицеру?

— В самый раз. Я давно хотел пожить в патриархальной тиши. Среди слоников на тумбочке и занавесочек, и, чтобы за окном шумела березка.

— Перчаточку у хате можно бы и снять, — опять пробурчал дед в потолок, — рукам и взопреть недолго.

— А вот это вас совершенно не касается! — неожиданно резко сказал лейтенант.

Дед слегка оторопел и пошел в следующую комнату.

— Тута жить будете, — зло сказал он лейтенанту и показал наблюдавшему солдату кулак.

— А я причем… — громко сказал Марченко уже невзлюбивший офицера. — Мне куда скажут, туда я и привезу…

Лейтенант поставил в комнате чемодан, пропустив слова солдата мимо ушей, скользнул взглядом по пустой койке с продавленной сеткой, вздохнул и сказал Марченко:

— Поехали за имуществом.

Когда военные ушли, дед Афанасий обратился к портрету:

— Вишь, Настенька, какого жука к нам на постой определили… Барин, туды его в кочерыжку! Руки не подал. Брезговает, значить. Ух, жизня пойдет — кино и немцы. Так и чокнуться недолго… Жарища, а он в перчатках и нотный. Ну, чисто улоновец^[1]. Хватим мы с тобой горюшка…

Не понравился деду постоялец. Ох, не понравился! Да и то сказать: щегольская форма. Прическа, видимо, сработанная ещё городским парикмахером. Припорошенные пылью, но все‑таки — и это было заметно — надраенные до блеска ботинки, на голове не стандартный зеленый блин с голубым околышком, а изящная, явно пошитая на заказ фуражечка, на которой кокарда была шита золотой канителью и посверкивала в свете дня игривыми искорками. Было что — то плакатное в безупречной форме офицера, в манере держаться он смахивал на белогвардейцев, которых дед видел в кинофильме “Чапаев”, и до того деду стало тошно от такого жильца, что он тихонько с досады завыл.

Афанасий жил один. Любимая Настенька давно уже переехала за околицу на дребезжащей полуторке, чудом сохранившейся в колхозе, и Афанасий, шагая по весенней распутице за машиной, не стесняясь, горько и безутешно плакал.

С годами боль поутихла, а у деда (уже деда) появилось новое увлечение — химия. Нет. Афанасия Петровича не волновала сложная структура бензолового кольца, не занимал закон Авогадро, он не старался проникнуть в способность атомов и элементов образовывать химические связи с атомами других элементов, не знал заковыристого слова «валентность». Нет. Теория, как таковая, не будоражила сознание деда. Зато прикладная сторона этой науки вызывала у него приступы вдохновения.

А вот что будет, к примеру, если в большую емкость уложить, допустим, пять кило слив, да аналогичное количество сахара, залить водой и добавить, скажем, килограмм ячменя? А? Да дать выстояться, чтобы эта канитель перебродила. А потом взять и перегнать, а лучше дважды, а? Получится такая вещь, такая вещь… Словом, эта сторона химической науки не давала ему покоя ни днем, ни ночью.

Ух, и озлилась на него и стала кровным врагом сельская продавщица! Падать стала выручка. Вдруг в селе перестали покупать водку. Невероятно!.. Вроде и есть мужики «под газом», а водку в магазине не покупают. Продавщица была трезвой реалисткой, стояла на позициях марксистколенинской философии, то есть в мистику и чудеса не верила, а потому по привычке быстро настрочила заявление на врага народа, который подрывает устои социалистической экономики, подпольно торгуя некондиционным товаром, самогонкой, стало быть, с этим делом надо что — то решать, а иначе как же…

Лет восемь назад загудел бы дед Афанасий на южный берег Северного Ледовитого океана. Но времена изменились. Просто зашел участковый милиционер с молодым человеком спортивного вида.

— Самогонкой село снабжаешь, Афоня, — взял быка за рога участковый.

— Поклеп, — отвел даже саму мысль о самогоне Афанасий.

— На вас поступило заявление, — грустя, сказал молодой человек. — Надо разобраться.

— Дак разбирайтесь, — согласился Афанасий

— Ты, Афоня, не крути, — набычился участковый. — Говори сразу, где самогонный аппарат? Чистосердечное признание оно лучше, понял?

— Как не понять, — Афанасий потупился, поковырял носком сапога навозную кучу. — Аппарата нет, а анжинерное сооружение есть.

— От мать — перемать! — хлопнул себя по ляжкам участковый. — Анжинерное… Темнота деревенская! Лаптем щи хлебаем, а туда же…

— Поспокойнее, — поморщился молодой человек, — незачем эмоции проявлять столь бурно. Лучше, конечно, в рыло дать, но нельзя — не то время. А может он самородок, этакий абориген — левша. Нынче метит каждый атом стать науки кандидатом. — Молодой хихикнул.

— Самодурок! — психанул участковый и матюкнулся.

Молодой покривился, но промолчал.

— Покажите ваше инженерное сооружение, — попросил он. — Дак в сарай надо идтить, — сказал Афанасий.

Молодой взялся за шляпу, сдвинул её на глаза, участковый решительно поправил висевший на ремне “ТТ”. То, что представители власти увидали в сарае, потрясло их, что называется до основания. В сарае громоздилось нечто опутанное проводами и трубками. Покачивались стрелки манометров, перемигивались лампочки на пульте управления, из предохранительных клапанов что — то внезапно бухало и тогда в сарае возникало некое амбре нестиранных целый месяц портянок.

Толстые экранированные трубки взволновано пульсировали, напоминая живое существо. Три последовательно соединенных трубопроводами бака из нержавеющей стали потихоньку урчали и в такт этому урчанию колыхались стрелки приборов. Всё это сооружение напоминало ракету в момент дозаправки топливом.

— Ух — х–х ты… — сказал участковый.

— Не взорвётся? — спросил молодой.

— Эскримент у первой стадии, если рассуждать теорически, — Афанасий почесал спину о косяк двери, — но могёт и бабахнуть, если без ума ворочать. Наука, поди.

— И что же вы изучаете? — полюбопытствовал молодой.

Спросил вежливо, без подначки, даже с каким‑то интересом.

— Дак удобрение делаю на огород. Химическое. После него во какая картошка вымахивает, — дед показал какая.

— Я тебя как удобрю суток на пятнадцать! — наконец пришел в себя от изумления участковый. — Враз дурь вылетит! Чтобы завтра всё разломал, понастроил хреновины…

— Опасно, — заметил Афанасий. — Полдеревни снесть могёт.

— Вот и сядешь, век свободы не видать. А то и вышку заработаешь.

Молодой рассеяно почесал лоб.

— Не имеешь таких правов, — огорчился Афанасий, — человеку в науке мешать. Покажь документ.

— Я те покажу! Учёный…

— Успокойтесь, — остановил участкового молодой. — Я понял, что самогон вы не варите и не спекулируете. Так?

— Так, — честно соврал Афанасий.

— Верю. Наукой занимайтесь, но если обманули, то на всю катушку… Я доходчиво объяснил?

— Чегось? — прикинулся шлангом дед.

— Я понятно изложил?

— Ага.

Участковый показал кулак и гости ушли.

— Чем бы дитя ни тешилось… — услышал Афанасий от калитки.

— Лишь бы у мамки не просило, — загоготал участковый.

— Что с него взять, старческий маразм, — добавил молодой.

Что такое “маразм” Афанасий не понял, но уловил одно — от него отвязались. И дед хитро усмехнулся. Потому как гнал он в своем сооружении всё — таки самогон, но такой чистоты и крепости, что единожды попробовавший дедов продукт приходил в изумление великое, что служило, в конечном итоге, делу рекламы и неумолимому падению выручки в сельском магазине.

Отладил же всё это хозяйство один из офицеров ещё в те далекие времена, когда на аэродроме появились первые реактивные самолёты. Офицер тот был химик по образованию, служил инженером “по горючке”, как он говорил, и больше для смеха, чем для дела сконструировал и соорудил Афанасию самогонный аппарат грандиозный по размерам и немыслимый по сложности.

— Ты, дед, главное не бойся, — наставлял офицер. — Система ниппель: туда дуешь, а обратно не выходит. Эта штука, никогда и не при каких обстоятельствах не взорвется. Здесь всё просчитано по мировым стандартам, и фирма гарантирует безопасность эксплуатации. Только специалист — химик может догадаться о истинном назначении этого агрегата. А поскольку я один на всю округу, то живи долго и не кашляй.

Офицер популярно объяснил принцип действия, систему заправки и слива готовой продукции, назначение пульта управления, подарил портрет химика Менделеева и благословил Афанасия на святое дело. Через некоторое время его перевели куда — то на Запад, а дед Афанасий продолжал самостоятельно эксплуатировать сложную технику. И надо признать — небезуспешно. Вот к такому прелюбопытному деду попал на постой уже знакомый нам лейтенант ВВС.

* * *

Аэродром находился в дикой глуши, среди тайги, в узкой долине, большую часть которой занимала полноводная река и всего несколько гектаров колхозной земли. Так что взлётно — посадочная полоса одним концом почти упиралась в деревню, а другой её конец круто обрывался у берега этой самой реки. Малость неудобно да куда деваться…

Утром деревушку будил грохот реактивных двигателей, и грохот этот стал настолько привычен, что убери от деревни аэродром, то, наверняка, сразу же сократились бы надои молока и привесы в животноводстве.

Словом жителям полк не мешал. Наоборот приносил пользу. У сельчан исчезли проблемы с керосином^[2], так как командир полка ежемесячно разрешал отпускать по ведру керосина на каждый двор, а позже нужда в нем вообще отпала. Где — то нашли военные электростанцию, сельские плотники срубили из кедра здание, полковые электрики протянули провода и однажды все сто шестьдесят домиков осветились праздничным электрическим светом. И деревня платила полку тем же: вниманием и заботой. Спустя годы, эта почти идиллическая связь поубавилась, а потом исчезла вовсе, но в описываемое время слова: “Народ и Армия — едины” имели самый прямой смысл безо всяких подтекстов, сарказма и иносказаний.

Командовал полком по — южному темпераментный, полный добродушного юмора, невысокий, сбитый плотный крепыш, родом из Армении с протяжной армянской фамилией Саакян. Говорил он совершенно без акцента, тем чистым звучным, почти литературным языком, который ныне почти не встречается в обиходной речи. И никогда не ругался. Атмосфера в полку была дружески — деловой, но, естественно, не выходящей за рамки Устава. Наверное, потому, что ещё не развеялось окончательно ощущение фронтового братства.

Самолёты куда — то улетали, откуда — то прилетали, за недалеким леском шла своя непонятная деревне жизнь и деды, лузгая семечки на завалинках, тянули многозначительно:

— Военная тайна.

По началу окликали лётчиков:

— Слышь, милок, и далече был?

— Отсюда не видать, — отвечали парни, смеясь.

Потом попривыкли, вопросов не задавали и только молча провожали глазами крепкие фигуры пилотов. Чего спрашивать — военная тайна…

Одно время дед Афанасий крепко задумался. Весь опыт его прошлой жизни говорил, что аэроплан без пропеллера летать не может. А тут вот они — летают. Это выходило за рамки дедовых представлений о развитии науки вообще и авиационной в частности.

И за разъяснением этого парадокса он обратился к жильцу, инженеру, как знал дед, первой эскадрильи. Инженер тоскливо посмотрел на деда, почесал затылок и пустился в объяснения, из которых Афанасий понял два слова: «мотор» и «тяга». Офицер, зевая, рисовал деду какие — то черточки, обозвав их «вектором» (а у колхозного инженера так собаку звали), и в понятии деда плёл такую чепуху, что и дураку понятно — над ним издеваются, показывая свою учёность.

— Понятно, Петрович? — спросил инженер. — Ох, голова раскалывается — не могу.

— Ага, — ответил дед и с ненавистью глянул на жильца. — Счас. Я таблетку принесу.

И принес. Сильное слабительное, которое давал кабанчику, спасая его от запора.

— Это что? — спросил офицер.

— От головы, — злорадно хмыкнул Афанасий. — Пей.

Офицер выпил, а ночью через полчаса резво вскакивал и удивленно бормоча:

«Вот черт, от чего же это меня так…» пулей вылетал на улицу. Тогда Афоню слегка вздрючили, чтобы не подрывал боеготовность полка, но не шибко так — для порядка.

В принципе дед был отомщен за антинаучное объяснение, но загадка оставалась. Наблюдая за самолётами, дед опирался на тяпку и изумленно застывал. Афанасий едва не бросил свои химические занятия, но, трезво оценив жизнь, — раздумал. Потому как загадка летающих без пропеллеров аэропланов хотя и представляла интерес с научной точки зрения, но надо было как — то жить… А увлечение химией, кроме познавательного интереса, давало ещё ощутимый прибавок к двенадцати рублям колхозной пенсии. Взвесив все «за» и «против», Петрович остановился на химии, отложив разгадку тайны аэропланов до лучших времен. На что только не пойдешь ради любимой науки…

За окном продудел «ГАЗик». Дед поморщился.

— Принесла нелегкая, — проворчал он. Марченко с помощником солдатом начали носить офицерское хозяйство. Матрас, бельё постельное и одежда. А у деда аж в глазах зарябило от разных тужурок, курток, ремней. Тут Афанасий наглядно убедился чего стоит государству один человек. И возникшее при самом первом появлении лейтенанта раздражение, непонятным образом усилилось до размеров невероятных. Дед в сердцах пнул дорожку так, что она змейкой поднялась в воздух, и выскочил на улицу. Лейтенант стоял, повернувшись лицом к огороду, и о чём‑то думал, а может и нет. Афанасий с грохотом распахнул дверь коридора, подошёл к офицеру и раскрыл рот, чтобы высказать наболевшее и предложить поискать другую квартиру, так как он мужик простой и к барам не приучен, а “белогвардеец” ему в доме вроде, как и не к чему.

— А — а–а, Петрович, — опередил деда лейтенант, — поглядите какая прелесть: лужок, коровки, закат и пастушок со свирелью.

В самом деле, за огородом соседский парнишка приглядывал за коровой с теленком. И вправду над сопками пламенел закат, а за огородом образовалась поляна — бывший дедов огород. Афанасию крыть было нечем. Да и говорил офицер голосом чуть печальным, без подначки.

— Дык, — начал дед смущенно, — было у меня полста соток. Вроде и много, а я с измальства к работе приучен, управлялся. А тут, вишь, — реформа, туды её в кочерыжку, почали урезать. Вот и взрезали пологорода. И чё? Ни себе, ни людям. Заросло всё.

— Мудрость вождей безгранична и не нам, Петрович, их судить. Задумано было почти гениально, но… А что в сарае так тревожно булькает? — сменил офицер тему. — И запахи до боли знакомые. Я даже начал испытывать давно забытое волнение. Что там?

— Ну, чё… Чушка, куры. Антересно? Ничего там нет!

— Да? — повернулся лейтенант к деду.

— Да, — упавшим голосом буркнул Афанасий.

— Ну и ладно, — неожиданно согласился лейтенант. — Я просто так спросил.

— Ага, — Афанасий облегченно вздохнул.

— Всё, товарищ лейтенант, — доложил Марченко.

Всё так всё… Свободны бойцы, спасибо.

Солдаты ушли, а Петрович, оставшись один на один с жильцом, как — то оробел. Лейтенант не был похож ни на одного из квартировавших у него офицеров. Во — первых, он не предложил «обмыть» новое жильё, во — вторых, вроде, и говорил с дедом на равных, но уже от одного взгляда лейтенанта Афанасия подмывало вытянуться и отдать честь. Было и, в-третьих, и, в-четвертых, но во всех чувствах дед ещё до конца не разобрался, а потому кашлянул, но офицер опять его опередил:

За околицей слажено пел девичий хор и не хор даже, а так — девичьи посиделки:

«Ой, цветет калина,

В поле, у ручья…»

— Хорошо поют… Здорово, правда? — спросил лейтенант

— Да что б их разорвало! — в досаде сказал дед Афанасий. — Спать не дают, кожный вечер воют.

— Петрович, ну, хорошо же поют!.. На два голоса… Ах, черт, заслушаешься…

— Наслухаешься ещё… — сказал Афанасий.

За околицей слышен девичий визг, какие — то крики и чей‑то хриплый голос, «включенный» на всю мощь.

Вот получим диплом,

Хильнем в деревню.

Будем трактором там

Пахать мы землю.

— Стиляги пришкандыбали, — пробурчал дед Афанасий из коридора. Анжинер с механиком. Городскую песню завели… Тьфу!

— Неужели инженер? — засомневался лейтенант, подрагивая от смеха.

— А кто же ещё? Он у нас один на гитаре грае. Хлопцы просто брынькают, а он грае. Так что интересно… Как почнет пальцами по струнам шкрябать — душу выворачивает, а, как вечер — дурака валяет. Вот чо так?

— Чужая душа — потемки, — не стал развивать тему лейтенант, — не знаю.

— То — то и оно… В потемках легче девок щупать.

— Ну-у, Петрович… Пошли в дом. Завтра вставать рано.

* * *

Хрупок сон старого человека, недолог. Молодого поди дотолкайся, а пожилой — чуть заиграла зорька — уже на ногах. Особенно в селе да ещё при хозяйстве.

В шесть утра Афанасий проснулся, кряхтя, обул кирзовые сапоги и удивленно уставился на дверь жильца. Она была раскрыта. Постель аккуратно прибрана, а где же сам?.. С аэродрома доносился гул двигателей. Село просыпалось.

— М — м–да-а-а, — промычал Афанасий и потер небритый подбородок, — дела, однако.

Дед покормил живность: кабанчика, кур и козу Машка, сходил, проверил, как чувствует себя «анжинерное сооружение», тоскливо поглядел на огород — и на кой мне столько картошки одному… поставил на керогаз чайник. Грохнула калитка, и показался взмыленный лейтенант. Дед удивления не показал, спросил равнодушно:

— Далече носило?

— До со — сед — не — го се — ла, уф! — выдохнул лейтенант.

— Хе! — сказал дед. — Мастак ты врать, паря. Туды — сюды — двадцать километров.

— Да, — подтвердил лейтенант, — я по километровым столбам проверял. Ровно десять, если в один конец.

Дед засопел недоверчиво и сказал, снова закипая:

— Исть будешь?

— У себя в столовой, — коротко ответил жилец.

— Вольному — воля, — буркнул дед.

Вот постояльца занесло, мало что нотный, так ещё и брехун. Нет, ну по правде сказать, не жеребец же: за каких‑то полтора часа двадцать километров отмахать… Лось и тот, поди, умается.

День быстро разгорался, солнце припекало от бодрящей утренней свежести не осталось и следа. Дед испил чайку, настоенного на зверобое — для укрепления здоровья, — и разморенный теплом, струящимся с небес, клюнул носом.

* * *

— Ноль пятый, — сказал раструб громкоговорителя, — кхе! Вот черт… Ноль пятый, давление — 740, ветер — встречно — боковой пять метров, видимость — десять километров, нижняя кромка облаков — четыре.

Громкоговоритель закашлялся, громко чертыхнулся и замолк. Потом толи свистнул, толи хмыкнул и молодой голос произнес:

— Вас понял. Кислород открыт, чека снята, кресло расконтрено, на исполнительном. Разрешите взлёт.

Громкоговоритель зашелся в кашле и сказал:

— Проклятая аллергия… и добавил. — Взлёт разрешаю.

Слава Синдеев — техник — лейтенант второй эскад — рильи — заметил:

— Хорошо, что ещё по матюгальнику не запустил и засмеялся.

А на СКП^[3] говорили.

— Он меня понял, — произнес штурман полка с иронией. — А вообще‑то зря. Надо бы хоть провозной дать.

— Не учи меня жить, — ответил Саакян, — у парня такие аттестации, что тебе и не снились. Чего за руку водить? Впрочем, есть ещё один аргумент в пользу этого вылета.

— В полку давно не было даже предпосылок к лётным происшествиям, — заметил штурман.

— И не будет.

— Дай бог, — сказал штурман, закашлявшись, — но я бы всё — таки проверил технику пилотирования.

— Сходил бы ты к бабке, пусть пошепчет, — посоветовал командир. — Чёрте что, военный человек, а кашляешь как туберкулезник. Может тебе в госпиталь залечь?

— Какой госпиталь!? Из родника воды хлебнул и видишь, что творится?..

— Так не хлебал бы… А то несешь про аллергию на весь аэродром…

— Это для народа, — хмыкнул штурман.

— Загляни вечером к деду Афанасию, — усмехнулся командир. — Враз вылечит.

— Это совет или приказ? — осторожно спросил штурман.

— Это совет с приказом.

— Я бы все — таки… — начал штурман опять.

— Поздно. Уже начал разбег, — сказал командир, — теперь что уж… Над аэродромом стлался гул двигателя, самолёт стремительно бежал по бетонке.

— В нашем полку всё по — армянски, — усмехаясь, говорили летчики. — Коньяк, шашлык и… полёты.

Словом, лейтенант взлетел без «провозных», так как кроме всего прочего был ещё таинственный аргумент.

— Кхе… Черте что… — сказал штурман, который в этот день был руководителем полётов. РП, если короче.

— Дай сюда микрофон, не кашляй, всех ворон распугал, — командир отодвинул штурмана и посмотрел на зеленоватый экран радара.

* * *

Облака стелились внизу пушистым белоснежным ковром. Они то сворачивались, то громоздились причудливыми вершинами, то среди них возникали бездонные промоины, и тогда земля приобретала те волнующие воображение очертания и краски, которых никогда не увидеть, если не поднимался в небо. Солнце сверкало и блеск его, отражаясь от облаков, уже мешал. Летчик опустил светофильтр и теперь стал похож на иллюстрацию к фантастическому роману с пристёгнутой кислородной маской и щитком светофильтра, в котором отражалась часть приборной доски и яркое пятнышко солнца. Ни дать, ни взять — пришелец с Альфы Эридана.

— Ноль пятый, — прошелестело в наушниках, — пройдешь над точкой с имитацией посадки, затем строишь «коробочку» и с четвертого разворота, как учили…

— Вас понял, — ответил ноль пятый.

— Слушай, — осторожно заметил РП, — а не много для первого раза? Может пусть колеса выбрасывает да и садится?..

— Всё будет по первому разряду. Не психуй.

— Я надеюсь на тебя, — опять прошелестело в наушниках.

— Не подведу, — коротко ответил ноль пятый

Горизонт вздыбило, перекосило и самолёт, описывая размашистую дугу, прочертил на синем куполе неба белый расплывчатый след.

* * *

Проводив самолёт, техник — лейтенант Славка Синдеев присел на баллон сжатого воздуха и сорвал травинку. Славка среднего роста, волосы цвета льна, простодушное лицо и двадцать два года от роду. Искреннее желание осчастливить Вооруженные Силы своим присутствием привело его в армию, а любопытство и тяга ко всему новому — в авиацию.

В военном училище долго ломали голову, как быть: по знаниям курсант Синдеев тянул на Ленинского степендианта, а стало быть, и на золотую медаль, а по поведению — плакал о нем штрафной батальон.

Вручая офицерские погоны Синдееву, начальник училища сказал:

— Поздравляю вас, лейтенант, и помните, если вас минует суд офицерской чести, то быть вам генералом, — и добавил шёпотом. — Не дури, Слава.

После торжественного марша, когда оркестр выдувал «Прощание славянки», а вверх летели пятаки, собранные для этого случая в течение года, что — то в нем переломилось, и весь день он был тих и задумчив. Таким и прибыл в полк. Тишь и благость таежного края поразили Славку, убожество деревни — огорчило, а наличие вскормленного на молоке и свежем воздухе женского населения возрастом от восемнадцати до двадцати трех — вернуло душевное равновесие.

— Из вундеркиндов? — спросил Саакян, ознакомившись с документами.

— Так точно, — ответил Славка, — из них.

— Ко мне кого попало, не шлют, — заметил Саакян. — Нашу технику знаете?

— Как свои пять.

— Жизнь покажет, — философски заметил командир.

Славка промолчал, но по лицу поползла улыбка. Командир глянул на лейтенанта, повертел в руках штурманскую линейку, посмотрел в окно и спросил:

— Будем служить или?..

— Служить, не щадя живота, — истово сказал Славка, — но не откажусь и от «или».

— Прямота хорошее качество, правда, опасное — было до недавнего времени, — поправился командир. — М — да — а-а… Ладно. Здесь не училище. От вашей работы будет зависеть жизнь людей. Не до взбрыков, знаете ли… Такие дела, техник — лейтенант. Свою «губу» мы ещё не построили, да как‑то и особой надобности не наблюдалось, а возить за тридевять земель — накладно. Как будем жить?

— Нормально, товарищ подполковник. Согласно уставу, стойко перенося тяготы армейской службы. Что прикажите, то и перенесем.

— Надеюсь, — улыбнулся Саакян, — да, при случае загляните к завклубом, подозреваю, споётесь. Свободны.

Словом, техник — лейтенант Славка Синдеев сорвал травинку и куснул её. Где — то очень далеко возник инверсионный след и быстро потянулся к аэродрому. Нет. Славка не завидовал летчикам. Медицина, нервы, постоянный контроль за здоровьем, чуть что не так… Не полёты, так учёба, разные занятия, весь в заботах, весь в напряжении. Вот прилетит сейчас: разбор полётов, замечания, наставления, да покажи, да расскажи, да начерти. Ох, морока… Никакого романтизма. Мужики, конечно, классные, но мне это не надо. То ли жизнь! Проводил самолёт и грей пузо на солнышке.

Фасонил Славка. И у него имелись заботы, проблемы и даже неразрешимые вопросы.

Самолёт из точки, где — то далеко на горизонте, превратился в аппарат, громыхнул над аэродромом гулом двигателей, плавно снижаясь. Славка прямо ощутил, как стукнули вывалившиеся шасси, становясь на замки, и с интересом наблюдал.

Хотя он и не так давно служил в авиации, но знал и видел, как долго нянькаются с молодёжью, прибывшей в полк из авиационных училищ.

А тут на тебе, только пришел и сразу самостоятельный вылет. Впрочем, за самолётом наблюдал, пожалуй, весь полк, не только Славка, потому как случай не вписывался ни в какие рамки. Он прикинул, если всё и дальше будет так происходить, то уже получится не посадка, а похороны. У нас, как на авианосце, подумал Славка, просчитался и ныряй в речку.

А происходило вот что, машина пронеслась над взлётной полосой, едва — едва не касаясь бетонки, взревел двигатель и, резко набрав высоту, самолёт растворился в небесной синеве.

— Цирк! — выдохнул Славка. — Это, как пить дать, отстранение от полётов. Что вытворяет, а? Он выплюнул изжёванную травинку. МиГ хорошо просматривался в безоблачном небе. А там ничего захватывающего и не происходило. Строго выдерживая заданную высоту, самолёт «выстроил» четкий квадрат и со стороны деревни пошёл на посадку. Славка в голос чертыхнулся.

Хлопец нарывается на хорошую дыню от начальства. Грубо нарушается конвенция, а это чревато… Да — а–а, лётчик ты, видать, не слабый, но хулиган изрядный. Ладно, досмотрим это кино до конца, хотя… Славка почесал затылок, — ещё не было в полку человека, который бы предугадал решения нашего армянина.

Истребитель снижался, оставляя за собой легкий дымный шлейф. Вот он пролетел в метре над землёй, мелькнул весь в пятнах защитной окраски, облачком пыхнул за ним парашют и самолёт побежал по бетонке, гася скорость.

— Высокий класс, — растеряно сказал Славка. — И не подумаешь, что новенький.

* * *

— Тю — тю — тю — тю, — звал дед Афанасий кур, жменями раскидывая по траве кукурузу.

Пестрые, рябенькие, серые — они налетали на зерна, а петух гордо возвышаясь над своим заполошным гаремом, изредка тюкал в траву клювом.

— Как с голодного краю, — проворчал дед Афанасий, — и когда тольки нажрутся — не понять…

Ш — ш–ш-ш — зашелестело в небе, и вдруг на дворик обрушился грохот, куры прыснули кто куда, а дед присел с испугу. Истребитель низко прошел над деревней и скрылся за лесочком, а дед озадачено посмотрел вокруг, не зная, матюкнуться по этому поводу или оставить это дело без последствий.

— Однако могу и психануть, — сказал он неуверенно. — Это чо ж творится, а? Так ить и не накормишь эту прорву… Видать, психану.

* * *

Истребитель зарулил на стоянку, взвыв, начал замирать двигатель и пошел вверх прозрачный фонарь кабины. К стоянке подходили офицеры, подъехал командир полка, наблюдали.

Синдеев приставил стремянку, поднялся к кабине, помог летчику освободиться от систем и парашюта.

— Как? — спросил Славка.

В ответ лейтенант только подмигнул и легонько коснулся плеча техника. Славка спустился на землю, следом спустился летчик и подошел к Саакяну.

— Товарищ подполковник, учебное задание выполнено, разрешите получить замечания.

Несколько секунд Саакян молчал, разглядывая офицера. Глаза веселые, настроение, видать, отменное. Он усмехнулся.

— Молодцом, ничего не скажу, есть, правда, незначительное «но». А в целом — молодцом, — и ко всем. — Разбор полётов через два часа. Повернулся и пошел к машине.

* * *

Вечером дед Афанасий встретил жильца хмуро. Он кряхтел, мялся, а потом спросил:

— Хто у вас там такой умник?

— Я думаю все. А что случилось?

— Да ничо… Просто все от речки садятся, а этот через деревню попер. А командир селянам обещал, что ни один аэроплан через село садится не будет, потому, как он гутарит, шуму много, хотя через деревню и сподручнее.

— А — а–а, так это я, дед.

— Ты?!

— Я. Дед от расстройства зачерпнул ложку соли, высыпал в стакан с чаем и стал задумчиво помешивать. Лейтенант с повышенным интересом стал наблюдать.

— И чего лыбышися? Кур усех распугал, у меня нерву скрутило…

— Так, — лейтенант пожал плечами. — Я слышал об оригинальности аборигенов Дальнего Востока, а вот теперь убеждаюсь, что мне говорили сущую правду.

— Чо — чо? — насторожился дед, сбитый с толку мудреными словами. — Распугал курей и ещё обзывается… Петух отказывается кур топтать, напужавшись, тоже мне…

— Пейте чай, — предложил лейтенант, — он благотворно влияет на кровеносные сосуды и вообще, — он сделал округлый жест, — на организм. А я пока газеты просмотрю.

Дед намазал масло на шмат хлеба и осторожно посмотрел на стакан. Чай как чай… И до чего же занудливый человек, не знает к чему прицепиться. Каждый пьет, что может. Кто чай, а кто…

Дед Афанасий хихикнул и сделал большой глоток. Проклятия, что огласили комнату, вероятно, были услышаны и на аэродроме. Дед посулил сто чертей лейтенанту, его будущей жене, вспомнил чью — то мать, с которой, вроде бы дед Афанасий состоял в интимной связи, а потом перебрал всех соседей по улице и их родственников.

— Загубили, гады, ох, загубили!! — вопил дед на весь дом.

Лейтенант трясся от смеха.

* * *

— Вот, — сказал командир второй эскадрильи обвел глазами офицеров, — то, что батя доверяет аэроплан без вывозных^[4], это его личная трагедия. Даже самое лучшее училище не даёт летчику нашего профиля необходимой подготовки. Училище выпускает заготовку — удачную или не очень, это вопрос другой — шлифовка происходит в полку. Я хочу, чтобы отдельные граждане до конца уяснили этот момент.

Комэск не называл ни звания, ни фамилии, но лейтенант понял — обращение в пространство относится именно к нему и ни к кому больше. Однако на «разгон» или недовольное высказывание это не походило потому, как большинство офицеров сидело свободно и, вроде как, с юморком относилось к речи комэска.

— Что касается конкретно вас, товарищ Суздалев, то ошибка в следующем — не пугайте кур на деревне. Заход на полосу только с курса 270.

— Но его так навели, — возразил курчавый капитан, обернулся и подмигнул лейтенанту. — Откуда ему знать, что между деревней и полком заключено мирное соглашение. Да и на СКП сам батя был…

— Петровский, я в курсе ваших блестящих адвокатских способностей, но перебивать старших по званию в ВВС не принято.

— Сам батя навел, — прогудел чей — то голос сбоку, — что тут молодого драконить…

— Уже и страху не нагнать, — улыбнулся, наконец, комэск. Ладно, не получилось и не надо. Итак, лейтенант Суздалев, авиация — это постоянная учеба, согласны?

— Фигурально выражаясь, на все сто.

— Отлично. А потому, на этой неделе зачет по материальной части, на следующей — будете сдавать штурману полка зачет по району действий. Ну, а мне НПП. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны.

И снова учёба. Лейтенант плотно сел за учебники, зашелестел картами. Что — то чертил, строил графики, исписывал листы формулами, приводя в изумление деда.

— Это ж по — каковски? — спросил Афанасий, заглядывая через офицерское плечо в тетрадь. — И на буковки не похоже. Одни крючки.

— Это, дед, астрономия.

— А при чем тут магазин? — удивился Афанасий.

— Какой магазин? — лейтенант уставился на деда. — Я с тебя удивляюсь, Петрович.

В глазах лейтенанта ещё отсвечивала «дуга большого круга», ортодромия с локсодромией, путевой угол со скоростью ветра и целый ряд созвездий. Мыслями он был там, за облаками, где небо постепенно утрачивает голубизну, ненавязчиво переходя в черно-фиолетовые тона. Потому и ответил деду на жаргоне одесских биндюжников.

— Сам говорит, и сам спрашивает, — огорчился дед. — Ты, паря, хоть и шибко ученый, а себе на уме я вижу…

До лейтенанта медленно дошло.

— Петрович, астрономия — это наука о звездах, её практическое использование заключается в отыскании своего места в пространстве: море или воздухе. Понятно?

— Дык… — начал дед.

— Подожди. Я букву «г» говорил?

— Нет, кажись…

— Так вот, гастрономия — это магазин, а астрономия — это наука.

— Дык… — опять заикнулся дед.

— Не морочь мне голову, Петрович, — лейтенант углубился в свои дела и забормотал. — От исходного пункта маршрута…

Дед почесал затылок.

— Дюже ученый, куды нам…

* * *

Любовь! Эх, мама родная!.. Как говорил Великий Конферансье: “Не в стиле я страдала — страданула, но исключительно в стиле ля мур, тужур, бонжур”.

Тут надо заметить, что лейтенант Суздалев, несмотря на свои почти тридцать лет, как — то не обзавелся ни женой, ни, соответственно, чадами. Сначала Московский авиационный, учеба в аэроклубе попутно, затем полёты уже не любительские, а профессионально, затем знаменитая ШЛИ ^[5]и служба… ну об этом позже, как — то не оставили места для личной жизни.

Не сказать, чтобы он сильно переживал по этому поводу, но нет-нет, да и тормозился взгляд то на ножках, то на фигуре, то… словом, глаза отмечали у женщин отдельные детали, будоражащее воображение мужчины, если, конечно, это нормальный мужчина. А лейтенант Суздалев относил себя именно к таким.

— Юра, — говорили сослуживцы, — пора, брат, пора. Мой киндерёнок^[6] уже в садик бегает, а ты всё резину тянешь.

— Да куда мне, — говорил Суздалев, — старому больному человеку…

Сослуживцы посмеивались, а он так и оставался в гордом одиночестве. И кто бы мог подумать, что здесь, в этой глуши, судьба прихлопнет его козырным тузом.

Лейтенанту потребовался «Справочник по общей физике», чтобы найти пару формул из области электричества. У здания колхозной библиотеки лениво греблись куры, два поросенка тыкались розовыми пятачками в брюхо матери, что лежала в придорожной пыли, блаженно щурясь на яркое солнце. А на крыльце сидели три парня. Осоловело — жарко — глядя на прохожих, лузгали семечки. Мыли косточки библиотекарше.

— А что с неё толку? Красивая ну и что? Корову подоить не может, такую навоз в коровнике чистить и заставить как — то совестно. Опять же — ни сено грести, ни в огороде работать… Того и гляди перетрудится и в обморок. Возись с ней. Не — е–е-е, такая баба в доме ни к чему. Да и грамотная дюже. С ней и поговорить не о чем…

— Привет орлы! Библиотека открыта?

— Не видишь, что ли?

— А что обсуждаем — спорные вопросы Римского права или существование жизни на Марсе?

— Ещё один умник нашелся… Ты, лейтенант, полегче на поворотах..

— Всё — всё, молчу…

— Так я не понял, — сказал один из парней, — он нарывается, что ли?..

— Сиди и не дергайся, — остановил его сосед. — Три дня назад Никола свою Лушку буцкал, а потом схватил лом и погнался за ней по улице.

— И чо?

— Да ни чо! Никола живет на той же улице, что и Афоня. Ну вот, а это лейтенант видит — убьет бабу — то, вышел на улицу и одной рукой взялся за лом и вместе с Николой забросил в огород. Мне потом Никола рассказывал, что он так ничего и не понял. То за Лушкой бежал, а то лежит и морда в грядке. Я, хлопцы, как — то огородами — часа в три ночи — зашел к Афоне на усадьбу… Смотрю, а за домом лежат железки. Одна, вроде, как штанга, из колес вагонетки сделана, по два колеса на одном конце. И гиря, здоровая такая… Попробовал поднять, еле от земли оторвал. А ты знаешь, я мешок с зерном запросто на плечи закидываю. Так что скажу честно, этот лейтенант — здоровый конь, лучше с ним не связываться.

— Да я чо… Пусть живет…

Он не надеялся найти столь мудреный учебник в этом захолустье, но попытка не пытка, как говорят. Взяв эту мысль на вооружение, он и заглянул в сельскую библиотеку. Вот тут — то шаловливый хлопец с крылышками спешно приладил к луку стрелу и, не целясь, пальнул. Видать хлопец этот был из ангельского спецназа, потому как стрела попала лейтенанту прямо в сердце, и он застыл столбом на пороге библиотеки

Рассказывают — уж не уверен, правда или анекдот, — что когда известный полярный исследователь Фритьоф Нансен отправлялся в очередную экспедицию, то брал на борт своего судна самую страшную эскимоску. И вот, когда она начинала ему нравиться, он возвращался.

Но за библиотечной выгородкой сидело не чучело, не отставная учительница или агроном на пенсии, а симпатичная молодая девушка в крепдешиновой блузке лимонного цвета, с ярко-голубыми глазами, и, с уже вошедшей в моду прическе «офицеры за мной». Ломая стереотипы интеллигентных барышень местного бомонда, очков она не носила, хотя, как это выяснилось позже, слыла на деревне девушкой, безусловно, грамотной и культурной, так как окончила библиотечный техникум. Словом, библиотекарша оставалась одна. Нет, конечно, были у неё знакомые офицеры. Но так, легкий флирт — не более.

Итак, с лейтенантом приключился легкий столбняк. Он огляделся. С правой стороны его пристально разглядывал из — под косматых бровей деревенский граф Толстой, слева — уголовник Достоевский, прямо на лейтенанта уставился корнет Лермонтов в гусарском мундире Павлоградского полка. Секундное замешательство лейтенанта прошло и он заметил:

— А ничего, теплая компания.

Библиотекарша подняла голову, взмахнула длинными ресницами, и обдала офицера синим пламенем своих глаз.

— Вы по делу или потрепаться?

Лейтенант выдохнул воздух.

— По делу.

— Только не говорите, что все дела решаются в ресторане или на пикнике под шашлык и сухое вино. Тут, кто из ваших не прийдет, так обязательно… — она досадливо махнула рукой.

— Как — нибудь, если у вас будет настроение, тему ресторана мы обязательно затронем. А пока мне нужен справочник по общей физике или учебник. Вузовский, разумеется.

Вы серьезно? Если серьезно, то оглянитесь: это деревня, у нас школа — четырехлетка. Какой вузовский учебник?.. Не морочьте мне голову, лейтенант.

— Верю. Но был случай, когда в Сочи завезли тулупы и валенки, а в Анадырь — это уже полярный круг — маски и ласты для подводной охоты. Что вы удивляетесь… Не сочтите за труд посмотреть, а вдруг?

— Нет, правда, вам нужен учебник?

— Позарез!

— Ой, не знаю. Посмотрю.

— Да уж, пожалуйста.

Библиотекарь встала, и сердце лейтенанта вторично ухнуло. Модная юбочка «колокол» позволяла оценить стройность ног и подчеркивала изящность фигуры. Ох, дьявольщина!.. Недаром весь гарнизон бросился перечитывать Майн Рида, Купера, и Джека Лондона. Красивые издания этих авторов притягивали взгляд каждого входящего. Он едва не забыл, зачем пришёл

— Удивительно, — сказала библиотекарь, — как же я не запомнила… Есть. Но не общей физике, а для ВТУЗов. Подойдет?

— Да. Запишите.

— Ну, тогда я должна заполнить на вас карточку.

Офицер протянул ей удостоверение личности, и библиотекарь переписала его данные.

— Вот, товарищ Суздалев, распишитесь в получении.

— Это не честно, — сказал лейтенант. — Вы теперь обо мне знаете всё, а я не знаю даже вашего имени.

— Рита, — сказала библиотекарь и поправилась. — Маргарита Александровна.

— Я надеюсь, Маргарита Александровна, что мы с вами ещё встретимся?

— Если книгу собираетесь возвращать, то, наверное, — усмехнулась Рита.

— В самом деле, — облегченно рассмеялся лейтенант. — Верну, конечно.

Странное смущение овладело Ритой, когда дверь за офицером закрылась. Она взяла карточку и ещё раз прочитала: «Юрий Владимирович».

— Юра, — прошептала она, закрыла лицо руками и почти сквозь слёзы. — Ой, мамочки!..

Видать, подлый пацан выпустил не одну стрелу, а две и обе точно в цель. Вот что делается, когда карапузу доверяют лук и стрелы да ещё оставляют без присмотра.

— Ты чё такой? — спросил дед Афанасий, когда офицер вернулся с толстой книжкой в руках.

— Какой?

— Не в себе как бы. Будто тебя пыльным мешком из — за угла шарахнули.

— Похоже?

— А то… И — и–и-и, — обрадовался дед, заметив книгу. — У библиотеке был!

— Точно.

— Девка знатная. Как раз под тебя. Да тут не один ты дорогу топчешь, но врать и возводить поклеп не буду — всем отворот. А уж как вертелись, как вер — телись… Ни одному не пролезло. Нет, я сурьезно, строгая девка, если и даст, то только мужу.

— Да ладно тебе, дед, — лейтенант ощутил, что краснеет. — А чё ты заалел, аки девица красная? — усмехнулся дед Афанасий. — Делото житейское, брат, и никуды от него не денешься, какой ты не был вчёный. Жизня, — туды её в кочерыжку, — вздохнул дед.

— Знаешь, Афанасий Петрович, — сказал вдруг лейтенант, — а заводи‑ка ты свой космический корабль, да так чтобы слитого топлива хватило на весь полк. Финансирование проекта, так сказать, обеспечу. К зиме женюсь.

— Есть, командир, — вытянулся дед. — А если…

— Если крепости не сдаются, их берут штурмом, Афанасий Петрович.

— Ить, едрить твою тудыть! — встрепенулся дед Афанасий. — Это по — нашему. Пойду делать штурманский расчет.

— Давай, Петрович, — усмехнулся офицер.

* * *

— Пять — пять — пять, — сказал командир полка. — Так?

— Либерализм, — вздохнул штурман, — в нашем деле всегда вылазит боком. Отсюда уточнение: четыре — пять — пять. На такой вариант я согласен.

— Пусть так, — кивнул головой командир, — но зато «четыре» твердое.

— Я бы не стал так категорично утверждать. Пожи — вем — увидим.

Три командирские пятерки означали, что лейтенант знает на «отлично»: материальную часть — самолёт, стало быть, и все, что на него нацеплено или можно нацепить, район действий полка, соответственно карты и прокладку маршрута, технику пилотирования, понятно, что в теории и что недавно было показано на практике. Штурман сомневался в верности командирской оценки. Наверное, в этом была своя логика. Чтобы знать район, над которым летаешь, как карманы своих штанов, нужно прослужить и не год и не два. Потому как сопка на карте — это одно. А сопка натуральная с её высотками, воздушными потоками, с отдельно стоящими могучими кедрами ну совершенно другое. А вдруг над этой сопкой да на малой высоте, да налети туман — в этих местах не редкость — тут все тонкости знать надо. Нет и ещё раз нет. Четыре и то много. Конечно, у бати своя методика, но береженного Бог бережет. Не почту парни возят, не почту…

— Свободны, лейтенант Суздалев, — вспомнил командир полка об офицере.

Суздалев поставил указку в подставку, щелкнул каблуками и вышел.

— Тебя послушать, — пыхнул командир, — так в полку одни тумаки! Парня на крыло надо ставить?

— Кого? — Изумился штурман. — Его?! Да он сам тебя летать научит! Я видел, как он машину посадил. Блеск! Это почерк не желторотого лейтенанта — асса. Что ты мне тюльку гонишь о бедном несмылёныше, которого за ручку надо водить. Этот лейтенант, ещё тот лейтенант. А к слову, сколько ему лет?

— Двадцать восемь, а что?

— И до сих пор лейтенант? Что — то тут не то… — Да всё то, — поморщился Саакян. — И при чем тут звание?.. Сегодня лейтенант, завтра — подполковник. Если у тебя снять звезду майора, ты что, утратишь профессионализм штурмана?

— Да за что у меня звезду снимать! — изумился штурман.

— Слава богу, не за что. Это я так, к примеру.

— От твоих примеров можно инфаркт заработать…

— Ну — не знаю, — гнул своё командир, — у парня феноменальная память…

— А у меня что? Топографический кретинизм?

— Я так не говорил.

— Но ты намекаешь.

— Ничего я не намекаю. Не сбивай меня с мысли.

— Да знаю я твои мысли… Кому — то в округе или бери выше — в генеральном штабе, хочется быстро протащить хлопца на самый верх. Тебе приказали — ты выполняешь. Да хрен с ним! Ставь пять и забыли.

— Нет, ты баран, — озлился Саакян.

— Я бы попросил, товарищ подполковник…

— А я бы попросил не молоть чепухи. Если не обладаешь всей информацией. Сам же говоришь — асс. Какого же чёрта!..

— Поговорили, — хмуро сказал штурман.

— Не нарывайся, — мрачно ответил Саакян. — Дело не в оценке. В конце концов, я могу с тобой согласиться, но есть…

— Опять это «но»?

— Да. — Загадки, загадки, — поморщился штурман.

— Всё станет известно своевременно, — сказал командир, — или чуть позже.

— Ладно, поговорили. Выяснили, что я баран, а что с оценкой?

— Ох, зануда, — махнул рукой командир, — ставь четыре. А за «барана» извини, сорвалось.

— Все мы люди, все мы человеки, — вздохнул штурман, — у всех нервы…

* * *

— Дед Афанасий! Афанасий Петрович!

— Чегось! Кого там принесла нелегкая?!

— Да соседка ваша.

— А — а–а, Галина… — дед прошаркал подошвами к калитке. — Чего тебе?

— Офицер ваш дома?

— И — и–и куды загнула… Полёты у нас, милая, не до тебя ноне. — Опять же, — дед поковырялся в носу, сморкнулся, — зачётов прорва. Одну гастрономию сдать, поди, умаешься. Так что вали отседова, Галка, некогда нам с тобой разговоры весть.

— А что это вы за него распинаетесь? Я может по общественной линии…

— Знаю я вашу линию. Сначала — дома али нет, а потом пошли, Юрий Владимирович, в сельсовет.

— Да нужен он мне, Афанасий Петрович, по делу.

— Знаю я ваши дела. От этих делов у Нюрки в магазине распашонки нарасхват. Гуляй, девонька, мы люди сурьезные. Не до баловства нам.

— Старый пень! — взвелась Галка.

— Чеши — чеши отседова! Я от твоей мамке расскажу, как ты к старым людям уважение имеешь.

— Шибко напугал! — крикнула Галка.

— Ну что за люди… Вот жизня пошла?! — возмущался дед Афанасий. — У нас полёты, учёба, а тут пристают черте с чем…

Афанасий прошел в глубину двора и занялся исследованием сарайчика. Доски кое — где подгнили, надо бы заменить, да и вообще…

— Петрович! — окликнул молодой голос. — Добрый вечер.

— Здравия желаем, — буркнул Афанасий. — Одолел науки — то? — Одолел, — вздохнул лейтенант, — завтра в зоне будем работать.

— А за что тебя так?

— Что?

Дед уставился на лейтенанта, почесал затылок.

— Не успел приехать, а тебя уже в зону, видать, где — то крепко нашкодил. А может ты шпиён японческий?

— Это другая зона, — усмехнулся лейтенант, пропустив замечание насчет шпиона. — Смотри, Петрович, — он присел рядом со стариком, взял прутик, начертил квадратики на земле. — Смотри. Небо над нами поделено на условные зоны. В этой, например, стрельбы по воздушным целям, в этой ещё что — нибудь, а здесь, скажем, отработка пилотажа. Понятно?

Дед с сомнением поглядел в небо. Оно было совершенно чистым, лишь на самом горизонте лохматилось белое облачко.

— И кто ж его чертить?

— Я же говорю — условно поделено.

— А как же…

— Находим зону, да? — Ага.

— Петрович, ты карту видел?

Скольки раз и чо?

Лейтенант удержался от улыбок, замечаний, и начал объяснять Петровичу про широту и долготу. Дед слушал внимательно, не перебивал, не вставлял едких замечаний и было похож, что он понимает.

— Ага, — сказал, наконец, дед, — теперича понятно. Значится, ты на карте намечаешь координаты этой самой зоны и там наяриваешь, так?

— Ну, Афанасий Петрович, ну — голова! Совершенно верно!

Дед гордо расправил плечи, а лейтенанту почему — то теплый комочек подкатил к горлу.

— Тут соседка приходила, — сказал дед. — Интерес к тебе проявляла по общественной линии.

— Хорошая соседка?

— Шалава! — яростно сказал дед. — Обозвала меня старым пнем…

— Здесь она в корне не права, — заметил лейтенант. — Мы ещё мужики ого — го, да, Петрович? И не старые, а повидавшие жизнь. Что эта соседка понимает?

— Пошли в дом, — засуетился Афанасий, — яечко поджарим с салом. Любишь с салом?

— И чтобы шкварчало на сковородке…

— Туды его в кочерыжку! — радостно засмеялся дед..

Он обнял лейтенанта за талию, и так они вошли в дом: высокий стройный офицер и мелко семенивший дед Афанасий, счастливый до невозможности.

* * *

Они шли по темному переулку, свернув от клуба, из которого валил народ после вечернего сеанса. Показывали фильм «Два бойца». На удивление трезвый киномеханик Нагайский ни разу не оборвал ленту, не гонялся с матами за вездесущей пацанвой, пролазившей в окна или прятавшейся за ящиками, а потому настроение у него было благодушное, и Суздалев тихонько насвистывал мелодию из кинофильма «Темная ночь». Вообще — то он не планировал похода в клуб, но пришла Рита — какая — то напряженная, от её бойкости не осталось и следа — и предложила пойти «проветриться». Лейтенант охотно согласился.

— Тольки не шарахайтесь до утра, — сварливо заметил дед Афанасий. — Полеты, поди, утром.

— Есть, — сказал Суздалев серьезно.

Рита, вздохнув, промолчала.

Итак, они шли по какому‑то темному переулку. Слева тянулись изгороди огородов, справа темнел корпус чего — то недостроенного, впереди широкой лентой в ярком свете луны блестела река. На той стороне реки высилась мрачная скала. В этом месте русло круто поворачивала, и волна глухо рокотала, разбиваясь о скалы.

Из — за недостроенного здания доносилось:

«Мы лежим с тобой

В маленьком гробике…»

— Студенты развлекаются, — сказала Рита. — Строй — отряд.

— Песня душевная, — усмехнулся Суздальцев. — Слова бы списать.

— Ага, — рассеяно ответила Рита. Темная ночь, призрачный свет луны и необычно молчаливая Рита породили в душе у Суздалева некое предчувствие, что — то должно произойти в этот вечер. Всякие там нападения из — за угла он отметал начисто, в привидения и всякую лесную нечисть не верил, о пришельцах с других планет, что уносят зазевавшихся граждан на предмет препарирования и изучения, в те годы вообще разговоров не велось, а до выхода на экраны будоражащего воображение фильма «Воспоминание о будущем» было ещё добрых полтора десятка лет. И всё‑таки душа лейтенанта трепетала. Было! Было в этой прогулке нечто тревожное, томительное.

Сказать, что лейтенант дожив до двадцати восьми лет, так и не познал женщины… Ну, право, не серьезно. Но в тех немногих случаях, как говорил поэт: «Была без радости любовь — разлука будет без печали». Кажется так. Не оставляли эти встречи ни тоски в душе, ни желания встретиться ещё раз. А тут… Незнакомое трепетание души, невесть откуда нахлынувшая робость, электричество во всем теле — отдавало новизной чувств и диким напряжением мышц.

Рита всё также молча шла рядом и лейтенант уже начал испытывать неловкость от этого долгого молчания, которое неизвестно чем может закончиться. Так они вышли к реке, урчавшей на перекатах.

— Юра, — сказала Рита, внезапно обернувшись к Суздалеву, — открой меня.

— А?! — лейтенант споткнулся на ровном месте.

Он повернул её к себе и обомлел. От прежней острой на язык и находчивой Риты не осталось и следа. В ней что — то переменилось, лицо светилось любовью, покорно опущенные руки, просящий голос… У него похолодело в животе — такое случается не каждый день, пожалуй, раз в жизни.

— Я бы поел чего — нибудь, — едва не задыхаясь, произнес Суздалев. — В баках — ноль.

Рита шумно выдохнула.

— Петрович не кормит?

— Почему же? Дед наукой занят, а я только с полетов.

— Ладно, голодающий, — рассмеялась Рита, — пошли

ко мне — накормлю. Как у вас говорят. Под самую горловину?

— Да, — облегченно выдохнул лейтенант.

* * *

Уже занималась заря, когда он вернулся.

— И тудыть твою в кочерыжку! — горестно сказал дед Афанасий. — И где ж тебя черти носят? Полёты ж у тебя… Что ты со мной делаешь, а не приведи Господь что, а?.. Как малое дитя, ей — богу!

— Дедуля, — изумился Суздалев, — да что с тобой?!

— Да ничо! Выдрать бы тебя ремнем, неслуха

— Ремни у нас в большом количестве, — рассмеялся лейтенант. — Дать?

— Хоть бы меня пожалел, — махнул рукой дед Афанасий. — Всю ночь не спавши…

Суздалев прикрыл глаза, постоял мгновение, потом обнял деда и поцеловал в щетинистую щеку.

— Хоть бы побрился, — сказал он сердито. — Бродишь, как домовой.

— А ты не лезь с целованием! — почти выкрикнул дед Афанасий, и на глазах его показались слезы. — Лезут тут, слюнявят. Есть будешь?

— Поел бы, — сказал лейтенант, — аж воет в животе…

— Дык не броди ночами, — буркнул дед Афанасий и засуетился. — Счас, я мигом.

Когда дед вернулся со сковородой, на которой ещё шипела яичница с салом, лейтенант уже крепко спал, разметавшись на кровати.

— Эх, елки — зеленые… — вздохнул дед, — видать, огулял Ритку — то… — и радостно засмеялся.

* * *

— Итак, — сказал комэск, по обыкновению хмуро оглядев офицеров, — сегодня посмотрим, как летает пешим по — летному наш новый товарищ лейтенант Суздалев. Берите макет, лейтенант, взлетаем.

«Взлетели». Комэск балериной крутился на бетонке, закладывая немыслимые пируэты. Суздалев исправно держался за комэском, повторяя все его фигуры, и, вспотевший под жарким солнцем комэск, наконец, нервно сказал:

— Садимся.

И отошёл, наблюдая, как новый лётчик строит глиссаду посадки. Безупречно. Всё по науке. Комэск развел руками:

— Чему его учить? Классика. Неплохо. Ещё бы в воздухе так, то цены вам, лейтенант, не было.

Суздалев промолчал, только в глазах мелькнули веселые бесенята и пропали. А командир эскадрильи пробурчал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— На земле все академики, только не понять от чего все — таки самолёты бьются?..

— Пресловутая ложка меда в бочке дегтя? — товарищ майор.

— Я не в ваш адрес, лейтенант. Это в назидание всем. Есть у нас умники.

— Ну, если… — улыбнулся лейтенант, — тогды — ой, как говорит дед Афанасий.

— Отбой, — сказал комэск. — По плановой таблице полёты в пятнадцать. Пока все свободны. Послушайте, Суздалев, в училище воздушные бои проводили или только взлёт — посадка?

— Проводили, — успокоил лейтенант. — За меня не переживайте, сами — то как, не подкачаете?

Да — а–а-а?! — жутко удивился комэск. — Даже так?! Ну — ну… Во молодёжь пошла! Во кадры! Надо ли это понимать, как брошенную перчатку? Ну, держись, Суздалев, сам напросился.

Летчики сочувственно улыбались. Старший лейтенант Скворцов положил руку Суздалеву на плечо.

— Зря, Юра, командира взвел, измотает.

— А что, супер — асс?

— Лучший пилотажник в полку, да что в полку —

в дивизии.

— Значит, будет у кого поучиться.

— Это точно. Если на фотопленке хотя дым от его движка поймаешь и то удача.

— А если весь аппарат?

Скворцов искренне рассмеялся:

— Желаю успеха!

— К черту.

Лейтенант поспешил на стоянку, где возле самолёта, опутанного проводами и шлангами, колдовали механики.

— Слава, — позвал лейтенант Синдеева, — как аппарат?

— На все сто, командир.

— Сегодня мне нужно, чтобы он был на всю тысячу. Проверь фотопулемет, не дай бог что…

— Всё будет в лучшем виде, — заверил Славка. — Что — нибудь намечается?

— Комэск решил мне устроить трепку.

— Ого! Серьезный мужик. Может, не стоило нарываться так откровенно?

— Не будем обсуждать эту тему, перчатка, как сказал командир, брошена.

— Аппарат, как часики. Между нами, есть шанс?

— Потом.

— Ну, дай Бог.

Лейтенант держался, как положено: сбоку, справа и чуть выше. Комэск поглядел назад. В поле зрения был только конус воздухозаборника ведомого и неожиданно крутанул «бочку». После такого фортеля новичок, как правило, отставал и комэск милостиво давал салаге пристроиться, чтобы потом, на разборе полётов, высказать всё, что он думает об училищных инструкторах новичка.

Это было не совсем честно. Нельзя ставить знак равенства между вчерашним курсантом и признанным в дивизии пилотажником, но, хоть дешевенько, а грело самолюбие.

Он огляделся и уже собирался прибрать газ, но машина ведомого висела на прежнем месте, то, слегка уходя вверх, то малость проседая.

— Догнал? — спросил комэск, почему — то внутренне напрягаясь.

— Повторил маневр, — коротко ответили наушники.

Комэск сжал губы. Ох, что — то тут не то ох, не то… Лейтенант то вспухал на мгновение в кресле, то словно ударом его вжимало обратно. Да, комэск был классный летчик, но лейтенант всё — таки поймал тот единственный момент и нажал гашетку фотопулемета. Он не слышал стрекота кинокамеры, но знал, что в эти мгновения самолёт комэска фиксируется на пленке. Всё!

— Я ноль пятый! Задание выполнил. В условном бою, условный противник сбит.

— Что — о–о? — изумленно спросила земля, помолчала и голосом «бати» четко приказала. — Двадцать второй, ноль пятый, на точку. Курс — 270.

— Понял вас, — ответил лейтенант.

«Двадцать второй» промолчал.

* * *

Доложив, что полоса свободна, лейтенант зарулил на стоянку. Выключил двигатель, открыл фонарь кабины и, потянув черный эбонитовый шарик, снял щиток гермошлема.

— Ну, как? — Спросил Слава. — Аппарат не подвел?

— Спасибо, Слава, ему сегодня досталось.

— Ну, а как… вообще?

— Вообще? Будь это война, сейчас бы рисовал звездочку на аппарате.

— Завалил?! — ахнул Славка.

— Как немца над Кубанью, но лётчик сильный, ничего не скажу. Ладно. Отцепляй меня от этих дел.

— Таким образом, используя возможности самолета, в условном бою, условный противник был сбит. У меня всё, — сказал Суздалев и положил указку.

— Добро, садитесь. Комэск?

— Да мне и говорить‑то нечего, разве что подать рапорт о переводе в пехоту… Лейтенант Суздалев всё очень толково и грамотно изложил, а из схемы видна моя ошибка. Вот тебе и желторотик, — добавил комэск сокрушенно.

— Я бы уточнил относительно желторотика, — заметил командир полка. — Товарищи офицеры, попрошу внимания! Интересные новости, только что с телетайпа. Приказ министра обороны. За особые заслуги в деле подготовки личного состава ВВС, инструктору Центра боевой подготовки, летчику первого класса, майору Ю. В. Суздалеву, — командир сделал многозначительную паузу, — досрочно присваивается звание «подполковник».

Офицеры ошарашено притихли.

— Вот тебе и лейтенант! — ахнул кто — то в зале.

— И это ещё не всё, — поднял руку Саакян. — Приказ по армии. Подполковник Ю. В. Суздалев назначается командиром в/ч такой — то, нашего полка, стало быть. А меня, друзья мои, переводят в штаб армии. Прием — передачу дел закончить… впрочем, это уже детали. Такие вот пироги…

Офицеры минут пять молчали. Комэск то наливался краской, то кряхтел досадливо, а потом из задних рядов донеслись голоса молодежи:

— Отцы командиры! Где должности и звезды обмываем?!

Суздальцев поднялся, казалось нисколько не смущенный таким поворотом дел:

— Товарищи офицеры, проводы командира и, — он хмыкнул, — мои звезды… Словом, прошу всех к деду Афанасию.

— Так ты всё знал? — тихо спросил штурман. — Знал и молчал…

— А тебе всё выложи? Любопытной Варваре нос оторвали — в курсе? — Так же тихо ответил Саакян.

— Это и есть твой аргумент? — спросил штурман, обидевшись. — И что за цирк устроили — «лейтенант», салага, такого туману напустили, такая тайна, куда там… А что, у нас даже такой центр есть, и где это?

— Вот ты у нового командира и спроси. — Ответил Саакян. — А на счет «салаги»… Ну да — я знал. Не мною это было задумано. Зато лейтенант узнал полк изнутри, так сказать, пообщался с офицерами запросто, посмотрел кто на что способен. Нормально.

— Тьфу, — с досады плюнул штурман. — Тайны мадридского двора, какие были причины такую темноту напускать, не пойму?..

— Были причины, — веско сказал командир полка. — Поверь — были.

— Ничего не понимаю, — развел руками штурман.

— Аналогично, — в тон ему ответил Саакян.

— А шустрый паренек. Двадцать восемь лет и уже командир полка.

— Тридцать два, если уж на то пошло, — усмехнулся Саакян, и нахмурился.

Суздалев возвращался в село пешком, благо совсем не далеко. Звуки аэродрома утихли, и было слышно, как за деревней дробненько стучит мотор трактора. Уже завели свою песнь лягушки в придорожной канаве, тренькали над ухом комары. Он шёл медленно, не торопясь, и прутик вербы, который он держал в руке, оставлял за ним в придорожной пыли тонкий извилистый след.

1987 г.

Примечания

1

УЛОН — Управление лагерей особого назначения. Ликвидированы в 1954 году. Отсюда — улоновец.

2

До 1956 года в этом селе не имелось электричества, и дома освещались керосиновыми лампами «семилинейками».

3

СКП — стартово — командный пункт.

4

«Вывозные» — проверка техники пилотирования молодого летчика, или вернувшегося из отпуска. Полёт пилота с инструктором. Выпуск летчика без проверки, строго говоря, грубое нарушение требований НПП (наставления по производству полётов), но было, видать, некое «но», раз командир полка пошёл на это…

5

ШЛИ — школа летчиков — испытателей.

6

Kinder — ребёнок (нем.)