Парашюты над Вислой

Александр Усовский, 2020

Группа советских разведчиков выброшена на западной окраине Варшавы, в Кампиносской пуще, с целью изучения ситуации на правом берегу Вислы; в частности, разведчикам необходимо узнать, будут ли немцы оборонять столицу Польши или решат отойти на старую границу на правом берегу Одера и в Восточной Пруссии. Приземлившись в тылу врага, разведчики узнают, что Армия Крайова готовит восстание в Варшаве, с целью перехвата политической власти. Алексей Савушкин и его люди выясняют ситуацию, докладывают в Центр, присоединяются к отряду Армии Людовой на Жолибоже, затем попадают в Старе място польской столицы. Затем группа Савушкина, выполняя приказ командования, направляется к Магнушевскому плацдарму, выясняет силы немцев, противостоящих Красной Армии и Войску Польскому, после чего, вернувшись в Варшаву – получает приказ срочно отбыть в Словакию.

Глава вторая

В которой главный герой убеждается в том, что призыв Маяковского к штыку приравнять перо — имеет под собой основание, и что филология на войне — иногда важнее винтовки…

Пробираться ночью через лес — то ещё развлечение, а если с двумя тяжеленными грузовыми мешками, то это — импреза, как говорят поляки, вообще за гранью добра и зла…

Через три часа изматывающей борьбы с густым подлеском, рухнувшими от старости и наполовину сгнившими елями и соснами, цепкими кустами можжевельника и нарастающей усталостью, когда в просветах меж деревьями начало светлеть небо на востоке — Савушкин, в очередной раз глянув на компас, скомандовал:

— Всё. Привал! Час на отдых!

Котёночкин, последние двадцать минут шедший в дозоре и потому наименее уставший — тюки несли вдвоём, пятый, постоянно меняясь, шел впереди — спросил:

— Далеко ушли?

Капитан недовольно буркнул:

— Вёрст семь, от силы… — Затем, отдышавшись, приказал: — Костенко, сыпани ещё разок табаку на наш след. Собак, конечно, тут у них нет, но бережёного Бог бережёт…

— Зробымо, товарищ капитан! — И Костенко, достав из-за пазухи специально для этой цели припасенный кисет, отошел на десяток шагов назад и щедро сыпанул добрую жменю махорки на траву и черничник, которым заросла вся пуща.

Разведчики без сил повалились на мешки.

— Котёночкин, десять минут бди. Потом на смену буди меня. Если усну… — Капитан пристроился к торцу мешка, поправил на животе кобуру с «парабеллумом» и попытался задремать. Ничего не получалось — мысли бурлили в голове и никак не хотели успокаиваться. Какой уж тут сон…

Итак, каковы будут их дальнейшие шаги? Устроить базу в пуще и с неё совершать наблюдательные рейды на основные дороги? Этот вариант в Быхове казался идеальным — реалии же показали иное. Кампиносская пуща — она только по названию пуща, с той же Налибокской, куда их десантировали в прошлый раз — не сравнить! Да и Польша — не Белоруссия… Нет, не годится. Оставаться здесь — обречь себя на провал, это — капкан. Вокруг полно деревень, поляки шастают тут даже по ночам — эвон, его чуть не подстрелили! — и наверняка их парашюты видели не только те двое подростков… Капкан. Западня. Немцы, скрывающиеся в лесу от немцев — это сюрреализм какой-то, любой поляк, обнаружив их — а их обнаружат, вопрос ближайших двух-трёх дней — немедля донесет местным властям или в немецкую комендатуру. Или известит местную ячейку Армии Крайовой, или как у них тут называются территориальные подразделения этой подпольной армии? Не важно. Важно, что о них вполне могут узнать бойцы АК. И все их усилия пойдут псу под хвост… Не, надо искать другой вариант…

Хотя — что его искать? Они — немцы, у них форма, документы, оружие… Всё подлинное. Они в Генерал-губернаторстве вполне легально, командировочные предписания со всеми печатями и штампами — на руках. Правда, Алленштайн чуток в другую сторону, и отметок контрольных пунктов по пути от Витебска до Варшавы нет, но это не важно — в условиях крушения группы армий «Центр» никто на это внимания не обратит, тем более — местные власти. Так, где ближайшая гмина? В Серакуве. Немцы, правда, вроде как-то по-другому теперь называют эти административные единицы, но у поляков они по-прежнему в обиходе — гмины. До Серакува где-то вёрст десять ещё чесать… Надо карту глянуть.

— Котёночкин!

— Я, товарищ капитан!

— Тащи плащ-палатку.

Лейтенант поднёс увесистый свёрток. Да, немецкая-то потяжелей нашей будет…

— Накрой меня, так, чтобы я мог фонарь зажечь.

Карта немецкая, подробная, масштабом сходная с нашей двухвёрсткой… так, мы примерно тут. Хорошо. До Серакува прямо на юг — примерно восемь километров. За три часа дойдем, уже будет светло… Так, если принять правее — выйдем на старые вырубки, идти будет не в пример легче — а стоит оно того? Не стоит. Будем соблюдать скрытность до самого последнего мгновения — зачем старосте, или как он там по-немецки обзывается, этого Серакува знать, откуда они пришли? Тем более — про парашюты ему наверняка доложат, не сегодня, так завтра… Так. Далее. Немецкая полевая комендатура — в Ожаруве Мазовецком, это далеко. Что есть гут. Но вполне вероятно, что какие-то немецкие военные власти могут быть поблизости — этого тоже не стоит исключать. Но это мы узнаем у старосты. Если у него есть телефон — а, скорее всего, есть — он о них обязан будет доложить этим немецким властям. Поэтому будем действовать на упреждение. Чтобы у этого старосты и на мгновение сомнений не возникло!

Теперь — где отабориться. Идеальный вариант — пан Тадеуш Заремба. Дорожный мастер. У него дом из красного кирпича, большой сад, и живёт на краю деревни, в последнем доме. Привет от Збышка из Люблинского пехотного полка, напомнить, как делили хлеб и сало под Барановичами в семнадцатом году… Но к этому Зарембе надо старосту очень аккуратно подвести. Чтобы думал, что это его решение… Дом его крайне удачно расположен — от него дороги идут и на восточнопрусский шлях, и на берлинский, и обе железнодорожные ветки — в паре часов пути. То, что надо! Легализуемся, доложим по начальству — немецкому и нашему. Пока немецкие отцы-командиры решат, куда нам дальше — мы тут получим предписания, талоны на питание, транспортные документы, всё выведаем — и убудем… куда? Ладно, куда-то убудем. Главное — поближе к фронту. Не пришлось бы через Вислу под огнём переплывать, тьфу-тьфу! Конечно, идеальный вариант — дождаться, пока немцы отойдут, и «сдаться в плен» — ну а потом в особом отделе сказать правильное слово и вернутся к своим.

Но это всё — планы. А любой план, как известно, трещит по швам при первом же контакте с реальностью…

— Товарищ капитан. Время… — Чёрт, совсем забыл! Пора на пост!

Савушкин сложил и убрал в планшет карту — с непривычки запутавшись в немецком клапане и чуть не уронив её в густой черничник — а затем, погасив фонарь и сняв плащ-палатку, обратился к заместителю:

— Всё, Котёночкин, отдыхай. У тебя пятьдесят минут, должен выспаться!

Лейтенант молча кивнул, разложил плащ-палатку и, улегшись на неё — через минуту ровно засопел. Савушкин искренне позавидовал такой мгновенной способности засыпать — эх, молодость, молодость…

На востоке ощутимо светлело. Да, июль, ночь коротка… Зато тепло. Вон, бойцы в одних кителях как упрели! Сопят вовсю, умаялись, черти… Так, в Серакув этот надо зайти с востока, а еще лучше с юга. Не с севера, не с северо-запада. А лучше заехать. Машину бы… Но это малореально. Машину захватить, конечно, дело плёвое, водителя — в штаб Духонина, Некрасова за руль… Одна беда — машины наверняка тут наперечёт, староста мгновенно узнает местный самоход. А идти на познаньскую трассу — это ещё один день убить. И не факт, что всё получится, там движение активное, дорога Берлин-Варшава… Ладно. Решим по ходу пьесы.

Тишина-то какая, Господи! Лес пошёл смешанный, дышится легко. И как-то ощутимо охота пожрать… Ну да это через полчаса. Разбудим бойцов, позавтракаем — и марш-марш в обход этого Серакува.

Как там Тимоха? Последнее письмо от него было в начале июня, с Первого Белорусского. Раскрывать дислокацию частей в письмах нельзя, но, по парочке верных примет — дивизия их стояла где-то на юге Белоруссии, Гомель, Речица… Сейчас уже небось под Слуцком. Пишет, что назначен старшим ветеринарным врачом полка… Старший лейтенант. Тимошка-Тимофей, братишка ты мой… Никого у него не осталось, кроме брата. НИ-КО-ГО… Дай Бог младшему дожить до Победы! У врача всяко больше шансов, чем у пехотного Ваньки-ротного… Хотя в мае сорок второго и ему досталось, когда их дивизия чуть не наполовину вымерзла под Кандалакшей. Писал тогда, что кони их спасли, сгрудились и не дали замёрзнуть, а стрелковые роты получили сполна и с перебором. Чуть не тысяча бойцов замёрзла. И такое на войне бывает…

Так, всё, десять моих минут истекли. Костенко или Некрасова? Или Строганова? На златом крыльце сидели, царь, царевич, король, королевич… Ладно, пусть будет Некрасов.

— Ефрейтор Некрасов, подъём! Витя, вставай, не вынуждай к репрессиям!

Снайпер открыл глаза, непонимающе огляделся, посмотрел на Савушкина — и выдохнул.

— Есть вставать, товарищ капитан. Поначалу не понял, где мы…

— Этого и я пока не понимаю… Давай, заступай в караул. Десять минут, потом буди радиста.

Ну всё, теперь можно и поспать. А то, что сорок минут всего — так то пустяки, можно и за сорок минут выспаться, дело знакомое…

И Савушкин мгновенно погрузился в сон.

* * *

— Товарищ капитан! — осторожное потряхивание плеча вернуло Савушкина в реальность. Строганов, опять деликатничает… Ого! Шестой час утра — это по Москве, по Варшаве — вообще четвертый — а уже всё видать вокруг. Однако быстро тут светает, почти как в Белоруссии, он думал, что будет позже… Ладно, встаём!

Капитан поднялся, отряхнул мундир и бриджи, поправил кобуру. Разведчики уже были на ногах, торопливо оправляясь от недолгого сна.

— Так, разведка. Идём до точки росы, дирекция — юго-юго-восток. Потом разбиваем бивуак, ждём сеанса, докладываем, что все живы-здоровы, я ставлю вам боевую задачу — и продолжаем движение по песку и сухому подлеску. На росе следа не оставлять! Строганов, когда сеанс?

— Семь тридцать — семь сорок пять по Москве. В этом интервале.

Савушкин глянул на часы.

— Так, сейчас быстро завтракаем, хороним банки — и марш-марш! Сегодня у нас важный день!

Костенко достал из грузового мешка пять банок колбасного фарша, сухари, большую баклагу с водой. Разведчики живо разобрали консервы, аккуратно и не торопясь — потому что в этом деле поспешишь — и людей насмешишь, и пальцы порежешь — вскрыли их своими ножами и с помощью ложек, активно помогая сухарями, бодро принялись завтракать.

Савушкин открыл свою банку специально припасенным немецким консервным ножом, взятым в качестве трофея у немецкого диверсанта ещё под Смоленском. Фарш оказался таким же, как в красногорском госпитале — розовым, остро-сладко пахнущим не нашими специями, но главное — вполне сытным и годным к употреблению. А с сухарями — так и вообще деликатесом! Савушкин вспомнил, как в Сталинграде остатки их армейского разведбата, брошенного на подкрепление совсем уж изнемогшей от непрерывных боёв пехоты Родимцеваодимцева Роди, три дня подряд питались сухим гороховым концентратом, сбрасываемом в мешках без парашютов работягами У-2 по ночам — запивая его сырой волжской водой. Развести огонь и сварить суп тогда тоже не было никакой возможности. Сейчас-то всяко повеселей…

Быстро закопав пустые банки, разведчики двинулись в путь прежним порядком — четверо несли грузовые мешки, один, постоянно меняясь — шел дозором метрах в десяти впереди. Идти утренним лесом было не в пример легче, чем ночью, даже дышалось легче — впрочем, тут причина была иной: густой хвойный лес с преобладанием ели сменился смешанным, в котором дубы, буки и грабы вперемешку с зарослями орешника изрядно прибавили живости окружающему ландшафту. Один раз Савушкину показалось, что позади группы мелькнули какие-то тени — но, как он ни всматривался в глубь леса, так ничего и не увидел. Волки? Ничего страшного, сейчас лето, волки на людей не кидаются… Или не волки? Ладно, чего там гадать, все равно ничего не увидел… Сейчас главное — как можно дальше уйти от места выброски!

К пяти утра, впрочем, марш пришлось остановить — на лесные травы легла роса.

— Всё, привал! — скомандовал Савушкин. И добавил: — Сейчас займёмся изучением нашей службы у немцев. — С этими словами он достал из планшета листок бумаги с данными четвертой авиаполевой дивизии люфтваффе, полученный у майора Дементьева. Разведчики уселись на мешки и приготовились слушать.

— Слушаем и продолжаем внимательно осматриваться вокруг. Разобраться по секторам! — после чего продолжил: — Первое. Документы у вас на немецкие имена и фамилии. Костенко, ты — обер-фельдфебель Вильгельм Граббе, Володя, ты — обер-лейтенант Отто Вайсмюллер, Некрасов — ефрейтор Йоганн Шульц, Строганов — унтер-фельдфебель Штефан Козицки, по ходу, из онемеченных познаньских поляков. Но это не важно. По-немецки вы говорите плохо, потому что являетесь фольксдойчами с Познаньщины… Или лучше из-под Мемеля. Литовский тут в любом случае никто не знает. Ну и я — гауптман Эрнст Вейдлинг, коренной берлинец, так что прошу с этого момента это учитывать. Отныне и до окончания операции вы — не вы, а чины люфтваффе; немцы из вас, правда, весьма условные, но, как граждане Рейха, вы были призваны в ряды вооруженных сил. Сейчас это у немцев сплошь и рядом. Ну вы сами помните ту группу сапёров, что мы захватили под Смолевичами — по-немецки там вообще никто правильно не говорил…

Второе. Наша четвертая авиаполевая дивизия люфтваффе была сформирована осенью сорок второго года. Воевали с партизанами под Витебском. Перед разгромом дивизия входила в состав пятьдесят третьего армейского корпуса третьей танковой армии. Армия эта широко известна в вермахте тем, что в её составе нет ни одного танка — но это так, к слову. Самоходки, кстати, есть, вернее, были — например, в танковом батальоне нашей дивизии. Наш батальон тылового снабжения попал под бомбёжку прямо на марше, на шоссе Витебск-Богушевск, к своим не выбрался никто, кто не убит — тот в плену. Но об этом немцы не знают, официально третья танковая армия отходит с боями к Вильнюсу, а что там на самом деле твориться в Белоруссии — неведомо даже в ставке у Гитлера, не говоря уж — в полевой комендатуре в Ожаруве Мазовецком. Так что смело требуем связаться с нашим командованием и уточнить задачу, дней десять у нас на всё про всё будет.

Теперь — легенда. Наша группа была отправлена в Алленштайн двадцать первого июня. Мы должны были получить какое-то радиотехническое оборудование — какое, мы не знаем, режим секретности — и вернуться с ним в расположение дивизии. Но случилось то, что случилось — русские начали наступление, наши машины — у нас их было две, грузовик «Бюссинг» и мой кюбельваген — были разбиты прямым попаданием у переправы через Березину, дальше нам удалось запрыгнуть на открытую платформу и доехать до Варшавы. Тут у нас лакуна, нас должны были снять с поезда на границе Рейха, но оправданием нам — полный хаос в группе армий «Центр». Попробуем избежать обвинений в дезертирстве… Требование на аппаратуру у меня с собой, но что там понаписали наши спецы — я не знаю, конверт запечатан. Да если бы и не был — я всё равно ни черта не пойму… Надеюсь, и комендант в Ожаруве не поймет. Пока всё. Вопросы?

Костенко, почесав затылок, спросил полуутвердительно:

— Легализуемся по полной? Как под Корсунем?

— Ещё глубже. Теперь у нас есть реальная воинская часть. Вернее, была — но в этом-то вся и прелесть. И мы — вернее, наши крестнички, что сейчас в плену — в ней служили. Что подтвердят любые запросы…

Теперь — по мобильности. Что потребует полевая комендатура в Ожаруве, когда узнает, что на окраине Кампиносской пущи объявилась какая-то мутная группа командированных военных с фронта? Правильно, явиться пред светлые очи герра коменданта. Поэтому в Серакув мы прибудем не только на обывательской повозке — но и как минимум двое из нас будут ранеными. Я и… — Савушкин оглядел своих бойцов, — и радист. Женя, ты в любом случае от рации не должен отходить дальше, чем на метр, так что перебинтуем тебе ногу. Мне — голову. Когда в группе двое из пяти — калеки, требовать от них бодрости движения по меньшей мере… М-м-м… неразумно.

— Товарищ капитан, сколько нам тут куковать? — спросил Некрасов.

— Сколько надо. Сейчас Строганов отправит донесение в штаб группы и получит самые свежие директивы — если что-то изменилось. Но не думаю. В любом случае — день-два у нас уйдут на легализацию. Потом, пока комендатура в Ожаруве будет пытаться связаться с четвертой авиаполевой дивизией, потом — с пятьдесят третьим корпусом, потом, отчаявшись — со штабом третьей танковой армии — мы будем шурудить на путях сообщений немцев. Нас интересуют два направления — Сохачев-Варшава и Варшава-Плоньск, то есть на Берлин и на Восточную Пруссию. Шоссейные и железные дороги в этих направлениях. Надо зафиксировать передвижения немцев на этих дистанциях — подробно, в деталях. В Генштабе уверены, что немцы будут эвакуировать территории на правом берегу Вислы и тет-де-пон у Варшавы — и хотят знать, куда именно. Ответ на вопрос «куда?» мы и должны дать. Аккурат дней десять нам на всё про всё хватит, после чего получаем направление отхода и убываем к фронту — дабы перейти на нашу сторону. Задача всем понятна?

— А если комендатура пришлет проверку? — Костенко явно сомневался в своих знаниях немецкого языка.

— Мы её встретим и предоставим все необходимые документы. Они у нас в абсолютном порядке! — Савушкин огляделся вокруг, посмотрел на часы и добавил: — Сеанс связи через десять минут. Пока Строганов будет чирикать по бумаге, а потом стучать ключом — команда имеет время отдохнуть. Некрасов — дежурный! — после чего, махнув головой радисту, отошел с ним на несколько шагов от группы.

— Что докладываем? — спросил Строганов.

— По минимуму. Выброска успешна, все живы, целы, имущество в порядке. Когда следующий сеанс?

Строганов пожал плечами.

— Как всегда. Через двенадцать часов. В девятнадцать тридцать по Москве.

— То есть в полшестого по варшавскому. Надо будет успеть до этого времени обосноваться в этом Серакуве… ладно, составляй шифровку. Не буду тебе мешать…

Вернувшись к группе, Савушкин приказал старшине:

— Костенко, доставай рацию и закинь повыше антенну. От нас до Быхова по прямой — вёрст восемьсот. Хотя, я думаю, управление уже в Минске… Всё равно — закидывай на максимум!

— Яволь, герр гауптман!

— Ото ж…

После того, как Строганов составил свою шифровку, отстучал её на ключе и получил квитанцию — группа быстро собралась и двинулась далее — все больше и больше забирая влево, чтобы, по расчетам Савушкина, выйти на юго-восточную окраину Серакува.

К полудню по московскому времени (то бишь, в десять утра по варшавскому) группа вышла на просёлочную дорогу, идущую с юго-востока на северо-запад. Савушкин глянул карту и удовлетворённо кивнул.

— Если все правильно — то это дорога Ляски-Серакув. Она нам и нужна. Всё, достаём из мешков снаряжение, навьючиваемся, разбираем оружие. Строганов, рацию — в рюкзак!

Минут пять группа деятельно обвешивалась портупеями, скатками, сухарными сумками, противогазными футлярами, ранцами, подсумками и прочей амуницией. Вдобавок Некрасов перебинтовал капитану голову, а Костенко извел два индивидуальных пакета на ногу радиста — для достоверности присыпав бинты серой дорожной пылью.

Когда разведчики закончили процесс перевоплощения — Савушкин скомандовал:

— Мешок с продуктами — на совести обер-лёйтнанта и ефрейтора, обер-фельдфебель Граббе — на дорогу. Костенко, запомни — Wohin gehst du? Это вопрос «Куда ты едешь?». Запомни! Всё, давай, мы с Женей, как калеки — присядем на обочину. Всё, ждём!

Ждать пришлось недолго. Минут через пять из-за поворота показалась пароконная повозка, обычно — судя по длине — перевозящая брёвна или пиленый лес; в деревне у Савушкина такие экипажи обычно назывались «роспуски».

Костенко, до этого старательно проговаривающий про себя заветную фразу, властным жестом остановил изумлённого встречей с немцами в глухом лесу возчика.

— Хальт! Вохен гехст ду?

Поляк испуганно развёл руками.

— Przepraszam, panie oficerze, ale nie rozumiem!

Савушкин про себя выругался. Вот же черти, уже без малого пять лет в составе Рейха, а язык выучить не удосужились! И, встав и подойдя к «обер-фельдфебелю Граббе», спросил на ломаном польском:

— Доконд пан едзе?

— W Seraków, pan Hauptmann! — Ага, чертила, по-немецки мы не понимаем, а что значат два латунных ромбика на штаб-офицерском погоне — разбираемся влёт…

Тоном, не терпящим не то, что возражения, но даже мысли о таковом — Савушкин произнёс:

— Добже, мы поедзем з тобой. — И, обернувшись к своим, бросил: — Komm!

Разведчики погрузили на повозку мешок, расселись сами — после чего Савушкин, устроившийся с наибольшим комфортом на скамье поперёк боковых слег — для чего ловким пинком ноги ему пришлось принудить возницу спрыгнуть с роспуска и стать рядом с повозкой — скомандовал:

— Ходзь!

Крестьянские лошадки привычно поволокли разом потяжелевший роспуск, возница, шедший слева от Савушкина, нет-нет, да и посматривал укоризненно на капитана — но, как говориться, noblesse oblige, надо изображать немца даже в таких мелочах… Ничего, пусть протрясётся пешочком, нечего было войну проигрывать!

Вскоре показались скрытые густой листвой дворы Серакува. Первым справа, как и говорил «товарищ Збигнев», оказался капитальный дом из красного кирпича, в окружении большого фруктового сада. По ходу, именно в этом доме живёт таинственный пан Заремба, с коим им надлежит свести дружбу… Но это потом. Сначала — староста! Или как там глава гмины у них сейчас зовётся… Войт? Вроде войт, староста, или солтыс — это в мелких деревнях…

— Едзь до войта! — возчик послушно кивнул и на первом большом перекрестке свернул налево. Через двести метров он взял своих гнедых под уздцы, и, указав на неприметный домик в глубине зарослей черемухи — поклонившись, произнёс:

— W tym domu znajdziesz Voyta…

Савушкин спрыгнул с роспуска и, махнув рукой своим бойцам, скомандовал:

— Zug, absteigen! — разведчики поняли, что надо слезать, приехали — и живо покинули роспуск.

Молча кивнув лейтенанту Котёночкину — дескать, теперь ты старший — Савушкин отправился к представителю польской администрации — уж какая она у них сейчас есть…

Как выяснилось — войт увидел повозку с незваными немецкими гостями заранее, потому что уже ждал на крыльце дома, настороженно (и неприязненно — хотя пытался это скрыть) глядя на Савушкина.

— Wasser, waschen und trinken! Kontakt mit dem deutschen Kommando!^[1] — Надменно скомандовал капитан.

— Przepraszam pana Hauptmanna, ale nie rozumiem języka niemieckiego^[2]… Нихт ферштейн! — Савушкину показалось, что своим незнанием немецкого войт даже гордился. Вот чёрт!

Собравшись было перейти на ломаный польский — в последний миг он успел остановится. Дьявол, да ведь это же — прямой путь к провалу!

Этот чёрт, войт, за пять лет оккупации тысячу раз слышал, как на польском говорят — ну, или пытаются говорить — немцы. И все немецкие ошибки в произношении, все оттенки акцентов — знает наизусть. А он, Савушкин? Чёрта лысого! Он будет говорить на ломаном польском с РУССКИМ акцентом — и никак иначе! И староста — тьфу, то есть в смысле войт — на третей его фразе поймет, что никакие они не немцы. А учитывая, что этот Серакув тридцать лет назад, в пору юности оного войта, был Варшавской губернией Российской империи — то легко и просто догадается, что Савушкин и его команда — просто пятеро русских мужиков, зачем-то вырядившихся немцами… Вот и вся кадриль.

Что же делать? Молчать нельзя!

— Ви понимает русиш? — Единственный вариант, который пришел ему в голову — ломаный русский! Как его коверкать на немецкий манер — он приблизительно знает, и вряд ли этот польский деятель знает это лучше. Хуже — весьма вероятно! А для офицера с Восточного фронта знание азов русского — совершенно естественно…

Войт в изумлении посмотрел на Савушкина, но, спохватившись, тут же ответствовал:

— Так, трохе розумем. Служив царю Миколаю.

— Мне необходим вода — умыться и пить. Мои зольдатн. Ещчо. Связь с немецкий командование. Дом для ночлег и отдых. Виполнять!

Войт молча кивнул и вышел в соседнюю комнату — откуда до Савушкина донеслось: «Cholerni Niemcy, diabeł przyniósł je do naszej głowy! Staśja, przynieś im wiadro wody, Janek, spróbuj dotrzeć do niemieckiego komendanta!»^[3]

Выйдя в горницу, где его ждал Савушкин — войт доложил:

— Воды тераз буде, моя цурка вынесе её солдатам. Телефон — тутай, — И войт указал на двери в соседнюю комнату.

Савушкин, зайдя туда — обнаружил нечто вроде кабинета войта, совмещенном с продуктовым складом: в углах стояли какие-то коробки, ящики, у двери громоздились мешки с зерном. Посреди комнаты стоял стол, на котором располагался немецкий армейский полевой телефон в окружении хаоса в виде бумаг, огрызков карандашей, чернильницы, каких-то коробок… В трубку телефона что-то старательно говорил мальчишка лет четырнадцати — при виде Савушкина протянувший ему трубку.

— Biuro komendanta polowego w Ozaruwie^[4]. — пробормотал доморощенный телефонист.

Савушкин молча кивнул, взял трубку и выпалил:

— Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe! Auf Geschäftsreise nach Allenstein geschickt! Mit mir, meinem Leutnant und drei Unteroffizieren.^[5] — Постаравшись придать своему докладу «берлинский» оттенок — за какой отдельное большое спасибо геноссе Ульриху! Краем глаза он увидел, как войт старательно вслушивается в его слова — и про себя улыбнулся: уж кому-кому, а этому поляку его berlinerisch по достоинству не оценить, тут другие слушатели нужны…

С той стороны трубки помолчали, а затем сипловатый голос уже довольно немолодого человека произнёс:

— Feldkommandant des Bezirks Pruszkof, ober-leutnant von Tilze. Gustav Wilhelm. — Помолчав, добавил: — Hauptman, bist du ein Berliner?^[6]

Савушкин на мгновение задумался. Фон? Дворянин? Отлично! И ответил:

— Charlottenburg!

— Kreuzberg. Wir sind Nachbarn, Kumpel!^[7] — И уже изрядно мягче продолжил: — Was zum Teufel hast du in diesen Wald gebracht, Hauptmann?^[8]

Отлично, контакт налаживается. Теперь главное — закрепить результат! И Савушкин небрежно бросил:

— Ich wusste bis heute Morgen nicht, dass ich in Polen war^[9]…

С той стороны весело рассмеялись.

— Verlassen Sie Ihre Kollegen und kommen Sie zu mir nach Ozarów. Ich habe hier einen kleinen Vorrat an Vorkriegsschnaps!^[10]

Хорошая идея…, Пожалуй, имеет смысл согласится. Но как доехать?

— Meine Autos blieben auf der Berezina. Wie komme ich zu dir?^[11]

Комендант лишь хмыкнул.

— Wenn ich deine Probleme hätte… werde ich meine kübelvagen schicken. Wo befinden Sie sich?^[12]

Савушкин оторвался от трубки и обратился к войту:

— Ми проезжать хороший дом на край деревня. Кирпич. Болшой сад. Ми будем разместиться там!

Войт поклонился.

— Яволь, герр гауптман. Это дом пана Зарембы. Он тераз працуе на железной дороге.

Савушкин снова приложил трубку к уху.

— Wir werden im Haus von Zaremba sein, dies ist das erste Haus am Eingang von Seraków aus dem Südosten^[13].

— In einer Stunde fährt mein Fahrer auf Sie zu. Ich werde den Tisch für jetzt decken. In Wehrmacht gibt es nur noch wenige Berliner^[14]…

— Wir sind von der Luftwaffe.^[15] — на всякий случай уточнил Савушкин.

— Nicht wichtig. In einer Stunde.^[16] — и положил трубку.

Так. Вроде всё пока идет штатно. Теперь — к пану Зарембе! Это хорошо, что его дом оказался на их пути сюда, теперь размещение группы там будет выглядеть совершенно естественно. Увидели по пути хороший дом — решили там остановиться. Но пешком туда идти — не резон, они, как-никак, раса господ. Надо у этого войта потребовать транспорт…

— Нужен повозка. Везти груз. Сейчас! — Негромко, но внушительно скомандовал Савушкин.

Войт тяжко вздохнул и покорно поклонился.

— Тераз бендзе. Але мала, на еднего коня.

— Не имеет важности. Нужно везти груз. Мы идем ногами.

Войт обернулся к своему сыну, стоявшему у порога:

— Janek, zaprzęgnij konia do wozu i weź niemiecką torbę do Pana Zaremby^[17] — после чего обратился к Савушкину: — Пан гауптман, надо ордер и печёнтку от пана коменданта.

— Понимаю. Будет. Я через час ехать в Ожарув. Сейчас — к место дислокации!

Через полчаса они с сыном войта, ведущим коня в поводу, подошли к дому пана Зарембы. Савушкин, идя чуть позади повозки, внимательно и по возможности незаметно осматривал село. Судя по немногочисленным лицам местных, изредка выглядывающих из-за кустов и оград — им тут явно не рады. В принципе это, конечно, хорошо, но вот в их частном случае — как-то не очень: от неприязненных взглядов до выстрела в спину дистанция совсем невелика… Ладно, будем надеяться, что градус ненависти у здешних жителей к немцам ещё не достиг точки кипения — хотя, судя по тем подросткам, что лишили его фуражки, уже близок к взрыву…

— Pan Zaremba, otwórz, to Janek! — прокричал сын войта и постучал в калитку.

Через минуту на крыльце появился пожилой дядька, несмотря на июльскую жару — в меховой жилетке, и в чёрной железнодорожной фуражке.

— Cześć, Janek, kto to jest z tobą? Gdzie znaleźliście tych Niemców?^[18]

— Przyjechaliśmy dziś rano z Lasok. Chcą z tobą żyć. Mój ojciec powiedział mi, że to z powodu podatku żywnościowego^[19]

— Żeby nie żyli… Powiedz im, niech wejdą. Czy mówią po polsku?^[20]

— Hauptman mówi po rosyjsku. Ale źle. Słuchałem jego rozmowy z komendantem. Są z Frontu Wschodniego^[21]…

Савушкин про себя усмехнулся. А малый не так прост, как кажется! Немецкий понимает — но виду не подаёт. Надо будет к нему присмотреться… Ладно, надо брать быка за рога.

Отодвинув сына войта, Савушкин открыл калитку и обратился к хозяину:

— Мы тут будем жить. Пять. Два комната. Груз — в дом! — И указал на мешок.

Пан Заремба пожал плечами.

— Надо — несите. Две комнаты есть. Прошам. — И указал на входную дверь.

Савушкин переглянулся с лейтенантом. Тот молча кивнул, обернулся к своим, молча указал на грузовой мешок. Костенко с Некрасовым его подхватили и поволокли в дом.

Савушкин обошёл дом, осмотрел окна, подходы, пути возможной эвакуации. Годится. Густой сад, кусты смородины образуют удобную аллею от окон к лесу — то, что надо. Ладно, надо поговорить с хозяином — пока как гауптман Вейдлинг. Не будем торопиться раскрывать карты, чёрт его знает, этого Зарембу, по чьей партитуре он сейчас играет…

Капитан вошел в дом. Унтера уже шерудили в своей комнате, что-то там передвигая и гремя сапогами. Котёночкин тоже скрылся в «офицерской» комнате — тоже, по ходу, обустраивался. Хозяин что-то строгал на кухне — что ж, самое время с ним пообщаться…

— Polen, am Abend werden wir uns waschen. Wir müssen ein Bad vorbereiten^[22].

Пан Заремба отчего-то усмехнулся в усы, оглянулся, посмотрел в оба окна — после чего, вздохнув, промолвил на хорошем русском:

— Ну наконец-то вы пришли… Как же долго я вас ждал…

Примечания

1

Воды, умыться и пить! Связь с немецким командованием!

2

Прошу прощения у пана гауптмана, но не понимаю по-немецки…

3

Проклятые немцы, чёрт принес их на нашу голову! Стася, принеси им ведро воды, Янек, попробуй дозвониться до немецкого коменданта!

4

Полевая комендатура в Ожаруве

5

Гауптман Вейдлинг, четвертая авиаполевая дивизия! Направлен в командировку в Алленштайн! Со мной мой лейтенант и трое унтер-офицеров.

6

Полевой комендант округа Прушкоф обер-лейтенант фон Тильзе. Густав-Вильгельм. Гауптман, вы берлинец?

7

— Шарлоттенбург. — Кройцберг. Мы соседи, дружище!

8

Какого чёрта тебя занесло в этот лес, гауптман?

9

Я вообще до сегодняшнего утра не знал, что нахожусь в Польше…

10

Оставь своих коллег и приезжай ко мне, в Ожарув. У меня тут небольшой запас ещё довоенного шнапса!

11

Мои машины остались на Березине. Как я могу до тебя добраться?

12

Если бы у меня были твои проблемы… Я пришлю свой кюбельваген. Ты где разместился?

13

Мы будем в доме пана Зарембы, это первый дом при въезде в Серакув с юго-востока.

14

Хорошо, через час мой водитель к тебе подъедет. Я пока накрою стол. В вермахте осталось немного берлинцев…

15

Мы из люфтваффе.

16

Не важно. Через час.

17

Янек, запряги коня в возок, и отвези немецкий мешок к пану Зарембе

18

Привет, Янек, это кто с тобой? Где ты нашел этих немцев?

19

Приехали сегодня утром из Лясок. Хотят у вас жить. Отец сказал, что это будет в счет налога на продовольствие.

20

Чтоб они сдохли… Ладно, скажи им, пусть заходят. Они по-польски говорят?

21

Гауптман говорит по-русски. Но плохо. Я слушал его разговор с комендантом. Они с Восточного фронта

22

Поляк, вечером мы будем мыться. Надо подготовить баню.