Парашюты над Вислой

Александр Усовский, 2020

Группа советских разведчиков выброшена на западной окраине Варшавы, в Кампиносской пуще, с целью изучения ситуации на правом берегу Вислы; в частности, разведчикам необходимо узнать, будут ли немцы оборонять столицу Польши или решат отойти на старую границу на правом берегу Одера и в Восточной Пруссии. Приземлившись в тылу врага, разведчики узнают, что Армия Крайова готовит восстание в Варшаве, с целью перехвата политической власти. Алексей Савушкин и его люди выясняют ситуацию, докладывают в Центр, присоединяются к отряду Армии Людовой на Жолибоже, затем попадают в Старе място польской столицы. Затем группа Савушкина, выполняя приказ командования, направляется к Магнушевскому плацдарму, выясняет силы немцев, противостоящих Красной Армии и Войску Польскому, после чего, вернувшись в Варшаву – получает приказ срочно отбыть в Словакию.

Светлой памяти Войцеха Войтулевича посвящается…

Глава первая

В которой главный герой теряет фуражку, но обретает веру в человечество

— Капитан Савушкин! Хлопцы, где ваш командир? — голос вопрошавшего был нервно-тороплив, что очевидно не предвещало ничего хорошего.

— Там, за ракитником, глянь, туда вроде пошёл. — лениво-расслабленный тон отвечавшего не мог обмануть тренированного уха, в нём явно сквозила настороженность и вполне внятное «Ну вот, называется, отдохнули…»

Алексей приподнял козырёк — в глаза полоснуло яркое июльское солнце, настоятельно требующее продолжать лежать, не двигаясь, надвинув на глаза фуражку, наслаждаясь заслуженным отдыхом, купаясь в ароматах летнего луга и всеми фибрами души впитывая удовольствие от такого редкого в дни войны упоительного ничегонеделанья… М-да, не судьба.

Капитан встал, поправил фуражку, привычным жестом ребром ладони совместив звёздочку с кончиком носа — и тут перед ним вырос запыхавшийся ефрейтор Котлыба, посыльный из штаба управления.

— Товарищ капитан, вызывают!

Савушкин вздохнул. Кто бы мог подумать! Вызывают… Без него войну не выиграть, это уж как пить дать…

— Что там, Котлыба?

— Майор Дементьев получил телефонограмму, собрать командиров групп к четырнадцати-ноль. Сазонов шепнул, что вроде из Москвы начальство прибыло…

Савушкин молча кивнул. Затем, поправив кобуру и портупею, бросил:

— Пошли. — Сазонов, штабной телефонист и, по совместительству, внештатный сапожник управления, немного раздражал капитана своей излишней разговорчивостью, но сейчас она была к месту. Раз начальство из Москвы — значит, сто рейхсмарок против одного румынского лея, что их короткий отдых закончился. Значит, по коням, разведка, марш-марш! Вот только вопрос — куда…

Июль в Белоруссии чертовски хорош! Нет такого удушающего зноя, как в Ташкенте, и не выжигает траву до корней яростное солнце, как на юге Украины — но зато по ночам не надо кутаться в шинель, как в Карелии. Самэ тэ, как говорит старшина группы, сержант Костенко. Если бы ещё не комары… И не война.

Вдвоём с Котлыбой они вышли из рощи на окраине Быхова и скорым шагом двинулись к центру городка — благо, идти было недалеко.

Некогда сонный провинциальный Быхов, освобождённый в конце июня, уже жил размеренной тыловой жизнью — всюду кипела работа, местные бабы, скупо разбавленные армейскими сапёрами и демобилизованными партизанами из нестроевых, бодро ремонтировали школу и здание исполкома, на базарчике, занявшем край центральной площади, вовсю шла торговля всякой домашней снедью, груды огурцов радовали глаз свежей зеленью. Да, жизнь возвращается… Савушкин вспомнил двадцать шестое июня, когда им пришлось так несладко в десяти километрах от этого городка, на бобруйском шоссе. Возвращались домой — и потому расслабились, потеряли чутьё, за что едва не поплатились. Чудом тогда ушли, если бы замешкались хоть на пять минут — их бы махом раздавили отступающие самоходки восемнадцатой моторизованной дивизии немцев… Фронт уже за Минском, сводки говорят о боях на Пинском и Вильнюсском направлениях. Однако, бодро идут наши, прям как немцы в сорок первом…

В бывшие немецкие казармы у вокзала, недалеко от разрушенного спиртзавода, заселялись штабные, судя по обилию разгружаемых коробок и ящиков, подразделения вновь прибывшей воздушно-десантной дивизии — Савушкин про себя только покачал головой. Сразу видно, что из глубокого тыла приехали ребята — форма новенькая, погоны необмятые лямками вещмешков и ремнями автоматов, оружие — только с заводов, лица у караульных — настороженно-тревожные… Понятно, в их понимании они уже на фронте…

Савушкин с Котлыбой прошли центральную площадь и, повернув налево, добрались до неприметного домика за дощатой оградой — в мирное время бывшего местообитанием районного ветеринарного пункта. В оккупацию немцы тут устроили хранилище продовольственного налога — в комнатах ещё не выветрился стойкий запах лежалого провианта — а сейчас домик был отдан под расположение отдела снабжения штаба армейского управления войск НКВД по охране тыла. Во всяком случае, именно этому подразделению быховская комендатура выписала ордер на расквартирование; о том, что оный «отдел снабжения», на самом деле, никакого отношения к охране нашего тыла не имел — знать комендантским было излишне. Многие знания — многие печали, как говорил Екклезиаст и как любил повторять вслед за ним майор Дементьев, начальник штаба «отдела снабжения».

Пройдя часового у калитки и предъявив дежурному в сенях документы — лейтенант Стахненко в очередной раз сделал вид, что капитан Савушкин ему абсолютно неизвестен — Алексей прошел в комнату начальника управления.

— Товарищ подполковник, капитан Савушкин прибыл! — в комнате, кроме подполковника Баранова, было ещё двое чужих и, судя по начищенным хромовым сапогам, старших офицеров, умостившихся на старом кожаном диване с высокой, почти вертикальной, спинкой — но Алексей здраво решил, что раз погоны незнакомцев укрыты плащ-накидками — докладывать надо своему начальству. И кстати, интересно, где остальные командиры групп — старшие лейтенанты Ершов и Воскобойников и капитан Галимзянов?

Как будто прочитав мысли Савушкина, подполковник Баранов произнёс:

— Остальные офицеры уже получили предписания и убыли к своим группам. Вам, Савушкин, и вашей группе поручение специфическое, тут, — он кивнул на молча сидевших чужаков, — к вам специально человек из Москвы приехал, хочет поговорить. Вы ведь, капитан, до войны языки изучали?

Алексей несколько удивившись, тем не менее, чётко ответил:

— Так точно, факультет романо-германской филологии.

— Романо — это румынской? — Баранов испытующе посмотрел на своего офицера.

Савушкин, усмехнувшись про себя, поправил плавающего в языкознании отца-командира:

— Западнее. Французский, итальянский, испанский языки. Португальский там же. Романские — как наследники Римской империи. Впрочем, и румынский до кучи тоже.

Баранов удовлетворённо кивнул. А затем, заглянув в свои бумаги — спросил:

— А с польским у вас как?

— Базовый уровень. Факультативно… — Савушкин начал понимать, куда клонит подполковник.

Тут один из чужаков, пожилой, седой, дочерна загоревший — внезапно произнёс, блеснув двумя рядами вставных железных зубов:

— Сконд пан пшиехав до Быхува?

Савушкин, помедлив чуть больше, чем следовало — бросил:

— З ниемецкего тылу. Там трохе погулялисмы. — а затем, немного извиняющимся тоном, добавил: — Базовый. Чем богаты…

Седой чужак улыбнулся.

— Цалкем выштарчаячы. Вас там зрозумейя, и то глувне.

Савушкин насторожился. «Там» — это в Польше? Ого!

Баранов кивнул.

— Да, капитан, вашей группе — особое задание. Сейчас товарищи, — Баранов кивнул на чужаков, — изложат подробности.

Незнакомцы встали, скинули плащ-накидки — к разочарованию Савушкина, на седом вообще не было погон, обычный китель, правда, «полковничьего» кроя и хорошей шерсти, а второй, помоложе, оказался всего лишь капитаном в полевой хлопчатой гимнастёрке, да к тому же лётчиком, судя по голубым просветам и пропеллерам с крылышками на погонах — и подошли к столу. Баранов, разгладив карту, произнёс:

— Савушкин, твоя группа сегодня ночью вылетает на территорию Польши. Капитан Изылметьев доложит подробности.

Лётчик кивнул, подошёл к столу, глянул на карту, хмыкнул, что-то прикинул про себя — и произнёс с узнаваемым московским розвальцем:

— Ну чё тут излагать, в целом, всё просто: набираем эшелон над нашим расположением, летим по прямой на четырех с половиной тысячах, перед Варшавой поднимаемся до шести — мало ли что, зенитной там у немцев хватает, мосты стерегут — ну а за Вислой кидаем вас в лес, возвращаемся. Линии фронта сейчас по факту нет, по нам возможно, немного постреляет ПВО Варшавы, мостов через Вислу и Легионово — но это если обнаружат. И то не факт. В общем, почти учебный выброс. Как младенцев в люльке доставим… — и улыбнулся, давая понять, что это шутка. А затем, уже серьезнее, добавил: — Тут нам сказали, что парашютная подготовка у вас есть. Но вы прыгали с эр-пятого, а у меня — «дуглас». Здоровый двухмоторный сарай. Мой второй пилот вас подробно проинструктирует, чтобы вы головы об рули высоты не поразбивали, бо бывали случаи…

Савушкин покачал головой.

— Мой радист до войны с ТБ-3 прыгал, он поболе вашего «дугласа» будет, да и десантироваться с него — не дай Бог… Остальные — да, с эр-пятого и У-2, так что инструктаж лишним не будет. С какого эшелона будем десантироваться?

Лётчик пожал плечами.

— По фактической погоде. Точнее — по нижнему краю облаков. Ночь же. Хоть и июльская. Ориентиров будет минимум, Висла, Варшава — так что придется снижаться до предела безопасности. Может, и с пятисот метров придется сигать…

Савушкин удовлетворённо кивнул.

— Принято. Ребята тёртые, выдюжат. — и, обернувшись к поляку, добавил: — В пуще этой вашей — охотники, лесники, прочий такой люд — густо водится?

Поляк покачал головой.

— Не, тераз война, мало людей в лесах. Говорят, что немцы зробили полигон, расстреливают людей — але не вем, где…

Лётчик перебил поляка:

— Ладно, товарищи офицеры, я на аэродром, машину готовить. У нас чуть не досмотри — махом техники напортачат, или мотор сменяют на портсигары, или бензин на сало махнут не глядя… — После чего, пожав Савушкину и поляку руки и отдав честь подполковнику Баранову — вышел за дверь. Всё понятно, пилот — парень ушлый, свою часть работы уяснил, а дальше — не его вахта, тут лучше самому уйти, чем дожидаться, пока вежливо попросят вон…

Как только лётчик вышел — подполковник Баранов обернулся к поляку:

— Ваш выход, товарищ Збигнев.

Седой, едва заметно улыбнувшись, поправил:

— Пан. «Товарищ» у нас неяк не прижилось… — А затем, бегло глянув на карту, обратился к Алексею:

— Пан капитан, буду мувичь по-российску, але не бардзо досконалэ. Прошам.

Савушкин молча кивнул и шагнул к столу.

Поляк взял в руки карандаш и обвел кружок северо-западнее Варшавы.

— Это Кампиносская пуща. Серакув. На всхуд — болота, на захуд — пяски и сосновый ляс. Можно выходить на дорогу с Торуня и Алленштайна до Варшавы, двадцать километрув на юг — дорога з Лодзи на Варшаву. В Серакуве, Ломянках и Ожаруве ест явки, я дам вам хасло и адресы. — Седой закончил и, помолчав, добавил: — Але, курва, бардзо тяжка бендзе ваша праца, капитан…

Алексей хмыкнул.

— А когда было легко? Мы простых путей не ищем…

Подполковник Баранов строго посмотрел на своего офицера.

— Савушкин, здесь не балаган. И ты не петрушка…Записывай!

Капитан бросил:

— Есть! — и, достав из планшета блокнот и карандаш, приготовился записывать.

Пан Збигнев, вздохнув, промолвил:

— Бардзо дуже не надейтесь на мою информацию, ей уже пять-десять лет, за тей час всё могло змениться… — Помолчав, продолжил: — Серакув. Пан Тадеуш Заремба, дорожный мастер. Живе на краю мяста, последний дом на варшавской дороге, справа. Вельки сад — ябки, грушки, малина… Дом с красного кирпича. Як убачите тего пана — скажите, что Збышек передаёт привет и помнит про хлеба и сало, что мы делили в окопах под Барановичами… Збышек — это я, с паном Зарембой мы служили разем в Люблинском пехотном полку пятнадцатой пехотной дивизии Западного фронта, взводными унтер-офицерами. Ещё в ту войну… — Вновь замолчал, вздохнул, и продолжил: — Тадек бардзо добже мувичь по-российску, не як я, бо его матка з Рязани… Далей. Ломянки. Пан Яцек Куронь, лесник, живе в Домброве Заходней, у леса, улица Сераковска. Дом под бляхой, он там едны таки, не помылишся. Ему сказать, что в Мадриде не мешают вино с водой… Он поймёт. — Поляк вздохнул, скупо улыбнулся и добавил: — Он был в Испании. Тогда. Добже мувичь по-российску, тши лята жив в Москве, и ещо тши лята — в Миньску Бьялорускем. — Помолчав, продолжил: — Ну и Ожарув. Там пан Януш Стшелецкий, але я не могу сказать, чем он сейчас занят и где живет. В тридцать шестом году я получил от него последнее письмо…

Капитан Савушкин закончил писанину, положил блокнот в планшет и полуутвердительно спросил у командира:

— Товарищ подполковник, уничтожить после взлета?

— Как обычно. — Баранов обернулся к поляку, пожал ему руку и сказал:

— Пан Збигнев, мы вас более не задерживаем, счастливого пути, Москве привет!

Поляк улыбнулся, кивнул и ответил:

— Думаю, скоро вы сможете передать привет Варшаве! — после чего, взяв в руки плащ-накидку, вышел из комнаты.

Подполковник, тщательно прикрыв дверь, обернулся к оставшемуся в одиночестве капитану Савушкину и промолвил:

— Ну а теперь, Лёш, о главном. Задача твоей группы — обосновавшись в Кампиносской пуще, выяснить планы немцев в завислянской Польше. Штабные машины, посыльные, отпускники — годится всё. Идеально — штабные документы. Генеральному штабу важно знать, будут ли немцы оборонятся по Висле или планируют уходить к старой границе, к Мезеритскому укрепрайону и к восточнопрусским линиям дотов и фортов. Сейчас главенствует мысль, что немцы из Польши уйдут — как минимум до линии старой границы, до четырнадцатого года. Так же важно знать, насколько в глубинной Польше сильна поддержка лондонского эмигрантского правительства. Срок — не более недели, максимум — десять дней потом вас начнут активно искать и, — глянув на карту, Баранов поморщился и добавил: — скорее всего, найдут. Так что при первом намёке на появление ягдкоманд — всё бросать и бечь.

Савушкин кивнул.

— Ясно, товарищ подполковник. Куда выходить?

Баранов почесал затылок.

— Наши пока не знают, где они выйдут к Висле, но, судя по успехам Рокоссовского — скорее всего, где-то в районе Люблина, Пулавы, Казимеж Дольны… Так что планируйте выходить на Гуру Кальварию, Козенице. Позже уточним, сообщим точное место по радио. Ты вот что, — подполковник почесал затылок, — ты шибко на эти явки не рассчитывай. Да и на пущу… Это она так просто называется, прочесать её — полка хватит, так что вам там по-хорошему не сховаться… Насчет поляков этих — к ним обращаться в самом крайнем случае, когда иного выхода не будет. Скажете, что сбежавшие пленные, или ещё как-то. Но, повторю, это — на крайняк. Далее. У тебя все вернулись?

Капитан кивнул.

— Все.

Баранов вздохнул.

— Галимзянов двоих потерял, одного — «холодным», радиста в госпиталь фронтовой отправил. Ершов и Воскобойников… Ну ты сам знаешь. У них — зелёная молодёжь, по одному выходу в лучшем случае. А у тебя — зубры! Сколько ты с ними за линию ходил?

Савушкин пожал плечами.

— С Костенко — с декабря сорок третьего, этот выход — шестой. С остальными — с февраля, третий. Порядком… С Котёночкиным — второй, но это не страшно, хлопец толковый, потенциал есть.

— Ну вот, сам бачишь… На твою группу вся надежда. Почему, кстати, ты не хочешь ещё парочку бойцов взять? Впятером же тяжело?

Капитан пожал плечами.

— Как раз. Если машину легковую реквизировать — то аккурат впятером туда помещаемся. Под Корсунем — ну вы помните…

Подполковник кивнул.

— Помню. Так, твой зам — лейтенант Котёночкин, он же у тебя переводчик и внештатный летописец, ну и коновал до кучи. Радист, он же шифровальщик — сержант Строганов. Старшина, он же минёр-подрывник и по совместительству повар — сержант Костенко. Снайпер, он же помощник Костенко по минно-взрывной части — ефрейтор Некрасов. Он у тебя из поморов, как я помню? Мой земляк, из Архангельска? — Капитан молча кивнул. Баранов продолжил: — Итого с тобой пять человек. И от вас зависит сейчас очень много… — помолчав, продолжил: — Сейчас дуй к Дементьеву, он тебе доложит последние новости по дислокации противника в районе предполагаемых действий, сориентирует, так сказать, на местности, сообщит сеансы связи и позывные, ну и по хозчасти распорядится. Потом подымай своих, грузитесь амуницией и прочим барахлом — накладные выдаст Дементьев — и в двадцать ноль — полная готовность. Вылетаете в двадцать один. В полночь должны быть на месте. Вопросы есть?

— Никак нет. Задача ясна.

— Повтори — на всякий случай.

— Десантироваться на северо-запад от Варшавы, в Кампиносской пуще, разбить лагерь, и путем захвата языков и штабных документов, опроса местных жителей выяснить планы немцев на ближайшие месяц-полтора. Наблюдением за дорогами определить, куда фриц отходит — на запад или на север.

Баранов кивнул.

— Всё верно. Немцы должны начать эвакуацию Варшавы — вот и проследите, куда потянуться колонны всякой немецкой тыловой нестроевщины, и куда — грузовики с амуницией; им одних складов надо вывезти — тысяч десять вагонов всякого добра. Да, и вот ещё… — подполковник в некоторой нерешительности замолчал.

Капитан Савушкин едва заметно улыбнулся.

— Договаривайте уже, Иван Трофимович. Гитлера в плен надо взять?

Баранов покачал головой.

— Хуже. Политическую обстановку в Польше представляешь?

Савушкин пожал плечами.

— Если только очень приблизительно… Есть Армия Крайова, которая управляется лондонскими поляками, есть наши поляки Берлинга. Вот и все мои познания…

— Понятно. — Подполковник помолчал, а затем продолжил: — Позавчера, восьмого июля, под Барановичами войсками Первого Белорусского был разгромлен, в числе прочих, сводный батальон немецкой тайной полиции, наскоро сформированный в Варшаве. Они сейчас, пытаясь закрыть брешь, кидают под наши танки всё, до чего руки дотянутся у Моделя. Тыловики, пожарники, охрана лагерей, пограничники… И до гестапо дело дошло.

Савушкин кивнул.

— Знакомое дело. В ноябре сорок первого под Истрой нашим соседом справа был батальон народного ополчения, а слева — окружная кавалерийская школа. На семь километров фронта — ни одной даже сорокапятки… Если бы шестнадцатая армия не подошла — немцы не только Истру взяли бы, они бы и до Москвы докатились…

Подполковник тяжело вздохнул.

— На ниточке всё тогда держалось… Если бы не сибирские дивизии — не удержали бы Москву. — Замолчал, налил себе воды из графина, выпил — а затем продолжил: — Так вот, там, под Барановичами, были взяты в плен несколько офицеров этого батальона. И один из них контрразведчикам Первого Белорусского весьма любопытные вещи поведал…

— Про Польшу?

— Про Польшу. На, читай! — и, открыв папку, подполковник подвинул Савушкину листок бумаги.

Капитан, бегло пробежав донесение — удивлённо присвистнул.

Баранов кивнул.

— Ото ж. Сам в изумлении. И не похоже, что деза. Этого гауптштурмфюрера никто за язык не тянул и специально не допрашивал, сам вызывался и на допрос напросился. И вот такое доложил…

— Боялся, что расстреляем?

— А чёрт его знает… Может, и боялся. Всё ж СС, им там Гиммлер такие страхи о русском плене рассказывает — хоть святых выноси.

— После того, что они в Белоруссии натворили, им нас надо боятся, как черту ладана…

Подполковник вновь тяжело вздохнул.

— Не поминай… Как вспомню тот коровник в Росице… Их же в феврале сорок третьего сожгли, так полтора года и пролежали… Половина скелетов — детские. Солдат наших после этой Росицы на третий или четвертый день только удалось уговорить немцев в плен брать живыми… — Помолчал с минуту, а затем продолжил: — Так вот, Лёша. Если о подготовке к этому восстанию знает даже мелкий гестаповский чин — то что это значит?

Капитан покачал головой.

— Что ни хрена у них не получится. Людей положат понапрасну и нас не дождутся…

Баранов хмыкнул.

— А нас там, капитан Савушкин, никто и не ждёт! Во всяком случае — эти, из делегатуры жонду, как они себя называют. Мы для них — враги похлеще немцев. И восстание это они подымают — если, конечно, это правда, а не фантазии напуганного вусмерть эсэсовца — не для того, чтобы мосты через Вислу захватить и нам задачу облегчить, а ровно наоборот — чтобы объявить себя единственными законными властями Польши, и условия нам ставить. Шляхетно указывать мизинчиком большевистскому быдлу его место… Так что исходить тебе надо и из этих обстоятельств тоже. Учитывать политическую ситуацию в Польше, на славянское братство шибко не надеясь. Будет то восстание, или нет — неизвестно, но ситуация там сложная. Уяснил?

Савушкин кивнул.

— Так точно, товарищ подполковник! Разрешите идти?

— Чеши. На всё про всё у тебя пять часов, управишься.

* * *

Капитан Савушкин вышел из кабинета командира, подозвал ефрейтора Котлыбу, отправил его за личным составом группы — после чего, вздохнув (разговор предстоял трудный, он знал это из богатого личного опыта), постучался к начальнику штаба.

— О, Савушкин, заходи! — Дементьев был подозрительно радушен — что сразу насторожило капитана. Впрочем, причина такого расположения начштаба тут же стала ясна и до обидного примитивна — Савушкин даже слегка расстроился, вида, впрочем, не подав.

— Так, капитан, пока то да сё — есть у меня к тебе личная просьба. — Майор Дементьев постарался вложить в свои слова максимум дружелюбия.

— Фотоаппарат? — Савушкин примерно понял, что надо начштаба.

Дементьев кивнул.

— Лучше «Лейку».

— Так ведь запрещено?

Майор развёл руками.

— Ну, кому запрещено, а кому и не совсем… Ты, главное, подыщи исправный, а как его оформить — уж я найду.

Капитан вздохнул.

— Товарищ майор, мы вообще-то не в набег на магазины летим…

Майор поморщился.

— За границу отправляетесь, там всего куча, немцы там непуганые, хозяевами себя в Польше считают… Грабь награбленное! Фотоаппарат там у каждого второго офицера, так что труда не составит. «Лейку». Запомнил? И плёнок с бумагой побольше…

— Есть, товарищ майор! «Лейку». Плёнку и бумагу.

Дементьев удовлетворенно кивнул.

— Молодец, Савушкин, правильно понимаешь ситуацию… Я вашей группе, заметь, выбил радиостанцию американскую, «Бендикс», с двумя запасными аккумуляторами и динамо-машинкой. Не надо будет каждые два дня батареи менять! Да и дальность сигнала у неё повыше, чем у нашего «Севера»… Когда всё получите — вели Строганову ко мне подойти, мы с ним и с радистом нашим список рабочих и аварийных частот уточним, время сеансов и позывные. Ну и я ему инструкцию по машинке его дам, хотя он радист опытный, и сам разберется… Ладно, держи накладные! — С этими словами майор Дементьев протянул Алексею несколько листков бумаги.

Капитан бегло посмотрел, хмыкнул и спросил:

— Патроны к ППШ нам зачем?

Дементьев удивлённо спросил:

— А что, написали?

Савушкин кивнул.

— Да, четыре цинка, пять тысяч патронов с мелочью.

Майор почесал затылок.

— Чёрт, я Стахненко это поручил, а он просто с прошлого выхода накладную на боеприпасы перепечатал… Ладно, дай сюда, я вычеркну и поставлю парабеллумовские, к МП-40. Там, правда, цинки поменьше, по восемьсот штук в каждом, но то такое… Вы ж со «шмайсерами» полетите, так?

Капитан молча кивнул.

— По остальному вопросы есть? Сухпай на двенадцать дней, пять комплектов немецкой формы, причем — люфтваффе, чтоб не перепутали! сапоги, плащ-накидки, палатка, сменное бельё… Три пистолета по выбору получателя, два автомата. Винтовка у твоего Некрасова своя, «маузер» взять не хочет? Там, правда, прицел всего полуторакратный, хоть и «Цейс»…

— Не. Говорит, холодно щеке от немецкого приклада. Немцы ведь тоже СВТ массово используют, в сорок первом им этих винтовок досталось на складах — мама не горюй! Так что не спалимся мы с Некрасовым и его ружжом. Тем более — он со своей СВТ не расстаётся третий год. Двадцать шесть фрицев уложил…

— Молодец! — Дементьев открыл ящик стола, достал толстый пакет, и, вздохнув, промолвил:

— От сердца отрываю… Летите вы за границу, вполне вероятно, придется контактировать с местным населением. Деньги там ещё никто не отменял. Получи и распишись. — С этими словами майор достал пухлую пачку серо-коричневатых и зеленовато-серых бумажек и подвинул её к Савушкину.

Капитан удивлённо посмотрел на банкноты.

— А что за деньги-то? Не рейхсмарки? Польша ж вроде как генерал-губернаторство Рейха?

— Злотые. Правда, немецкого Польского эмиссионного банка. Немцы их в Кракове и Варшаве печатают, они там вполне в ходу.

— Фальшивые?

— Обижаешь. Самые что ни на есть подлинные! Начфин в Москве клялся и божился, что настоящие. Пять тысяч злотых, бумажками по пятьдесят и сто злотых. Они в Польше в ходу, так что, ежели что — используйте.

Савушкин взял в руки банкноту в сто злотых, оглядел её со всех сторон. Вроде настоящая…

— А что за мужик с бородой тут нарисован? Иван Сусанин?

Дементьев снисходительно хмыкнул.

— Деревня… Король Иоанн-Альбрехт. А на обратной стороне — город Львов, Лемберг по-немецки. Был во Львове?

— В Перемышле. В ноябре сорокового.

— А я был. Аккурат перед войной… Красивый город! — Дементьев вздохнул, а затем продолжил: — Злотые — это не всё. Мало ли где вы окажетесь… Так что получи ещё трохи грошей. Тысячу рейхсмарок и сто фунтов стерлингов бумажками по пять фунтов. Поляки эту валюту очень уважают… На, распишись. — И подвинул Савушкину ведомость.

Капитан подмахнул документ, взял в руки пачку денег, взвесил — и уложил в свой планшет.

— Чувствую себя миллионером… Ладно, товарищ майор, теперь — о главном. Дислокация сил противника.

Дементьев почесал затылок.

— А вот тут я тебя разочарую до невозможности. За Вислой мы можем только на данные авиаразведки опираться — да и то… Сам понимаешь. Немцы сейчас отходят по всей Белоруссии, котёл под Минском разгромлен, но разрозненные группы окруженцев рыщут повсюду. Хорошо, тут партизан богато, на них НКВД возложило ответственность за поиск и пленение остаточных групп немцев. Но это здесь, в Белоруссии. А что дальше, за линией Керзона твориться — честно тебе скажу, одни предположения. Из Разведупра сводку я затребовал, но там… В общем, на, почитай. — И с этими словами начштаба протянул Савушкину листок бумаги.

Капитан быстро пробежал его глазами. «Предположительно», «возможно», «вероятнее всего»… Не сводка, а монолог гадалки. Вздохнув, вернул сводку хозяину, бросив:

— Ладно. Разберемся на месте.

— Но зато документы — в полном ажуре! — преувеличенно бодро, пытаясь скрыть неловкость от пустоты сводки, воскликнул Дементьев.

— Подлинные? Не как в прошлый раз? — спросил Савушкин.

— Что ты! Зольдбухи — песня! Держи! — и с этими словами майор передал Алексею пять серых книжек.

Капитан пролистал документы.

— Однако… Даже фото успели вклеить! Это мы для них перед прошлым выходом в немецких шмотках фотографировались? Мне тогда обер-лейтенантский мундир достался… А кто мы сейчас? Судя по орлу на обложках — люфтваффе? — Развернул один документ, бегло пролистал. Да, люфтваффе. Не зря майор предупреждал, чтобы не перепутали кителя с вермахтовскими, орлы-то разные… Авиаполевая дивизия. Четвертый полевой батальон снабжения войск… Годится. Так, что там внутри? Командировочные предписания… Отметки о выбытии из части… Продовольственные талоны… Гауптман, обер-лейтенант, унтер-фельдфебель, обер-фельдфебель ефрейтор… — Прям как по заказу! — не удержался Савушкин от похвалы.

— Научились работать! — не без некоторого налёта самодовольства бросил Дементьев. И уже серьезней добавил: — Этот батальон вместе со всей четвертой авиаполевой дивизией полёг под Витебском. Человек сорок уцелело, сложили оружие, и как по заказу — вместе с писарем батальона! Ловкий малый, тут же предъявил при опросе печати и штампы, предложил сотрудничество… Грех было не воспользоваться! Эти документы ты любой местной власти можешь смело показывать, да и немецкие комендатуры в них не усомнятся. На командировочных предписаниях, правда, нет отметок контрольных пунктов по пути следования — ну да это объяснимо, чай, целая группа армий ляснулась. Так что прятаться вам на месте нет нужды — можете, при необходимости, смело легализоваться. Ненадолго, конечно — но, думаю, вы успеете всё провернуть, пока немцы будут на ваш счет чесаться.

— А куда командировали наших крестников?

Дементьев улыбнулся.

— В Алленштайн. На базу снабжения группы армии «Центр».

— Постой, постой… Алленштайн — это Восточная Пруссия?

Майор кивнул.

— Она. Так что ежели что — вам даже придумывать ничего не придется, предъявляйте документы смело. Проверять вас будет некому — ваши лже-однополчане либо в плену, либо прикопаны вдоль дороги Витебск-Бешенковичи…

— Годится! — Чуть помолчав, Савушкин спросил: — Товарищ майор, вы прям нам отец родной. Что так? В прошлый раз, помнится, вы нам лишнюю банку тушёнки жалели, плащ-палатки рваные выдали, рацию на батареях, Строганов вас добрым словом повседни напролёт поминал… А тут — мало что не золотом осыпали. В чем причина такой метаморфозы? Фотоаппарат?

Дементьев вздохнул.

— Аппарат — это так, баловство. Старею, Лёша. Сентиментален стал, отчего-то захотелось, чтобы вы живыми вернулись…Мало нас, тех, что с сорок первого воюет, в нашем управлении осталось. Ты да я, да Баранов, да из рядового и сержантского состава — человек десять… Из сорока трех по штату. У Галимзянова Шумейко убили на прошлой неделе, а он в Слуцке войну встретил… Твой Костенко и Некрасов тоже с первых дней воюют?

— Так точно. Остальные — с сорок третьего. Котёночкин после училища попал в самое пекло у Обояни, но показал себя достойно, переведен был в войсковую разведку, а в декабре — к нам. Строганов… Ну вы в курсе.

Дементьев кивнул.

— Помню. Служил на приёмо-передающем центре узла связи Генштаба, в июне сорок третьего в Горьком, на заводе имени Молотова, под немецкую бомбёжку попала его мать, прямое попадание в цех… Он написал рапорт о переводе в Разведупр, ну а радист он от Бога — решили не мурыжить… Да, кстати. Тебе тут краткую справку по твоей бывшей дивизии ребята набросали, ну, до чего дотянуться смогли. Изучи, мало ли что… — и с этими словами майор Дементьев, достав из папки очередной документ, протянул его Савушкину.

Капитан спрятал документ в планшет.

— Перед вылетом почитаю. Или уже на месте, не горит. Мои уже должны подойти, разрешите идти?

Майор кивнул.

— Валяй. Старшина Метельский вас ждёт.

* * *

Выйдя из кабинета начштаба, Савушкин наткнулся на своих бойцов — тревожно ожидающих его в коридоре.

Сержант Костенко, по праву самого старого бойца группы, спросил осторожно:

— Товарищ капитан, куда?

Савушкин усмехнулся.

— Сейчас — на склад, будем получать амуницию, снаряжение и сухпайки. Потом — на аэродром, до вылета ещё поспать успеем. Ну а в восемь часов приедет Баранов, проверит готовность, подымет боевой дух командирским словом — и на запад! Всё, отставить разговоры, шагом марш во двор! Костенко, проследи, чтобы не забыли ранцы, сухарные сумки, футляры для противогазов, подсумки к автоматам и Некрасову, плащ-палатки, прочую мелочь… ну да ты в курсе. Мы должны быть схожи с немцами в любой мелочи!

Костенко кивнул.

— Все будет в лучшем виде! Будэмо липш за нимцев!

Около часа у группы ушло на выбор и подгонку обмундирования и снаряжения, упаковку оружия и боеприпасов, продуктов и рации в грузовые мешки, и ещё час — укладка парашютов. Успели бы и за полчаса, но инструктировала разведчиков сержант Тобольцева, в просторечии — Сонечка, специалист парашютной службы — так что торопится было ну никак невозможно! Не то, чтобы все откровенно пялились на её аппетитные формы — но нескромные взгляды нет-нет, да и бросали, тем более — было на что. Сонечка, конечно, всё понимала, как понимала и то, что ребятам вечером улетать за линию фронта — поэтому была решительно снисходительна к их молчаливому восхищению её фигурой, а лейтенанта Котёночкина, глядящего на неё с юношеским восторгом пополам со смущением — нет-нет, да и подбадривала кокетливой улыбкой. С грехом пополам всё же парашюты были уложены, группа загрузила имущество в полуторку управления — и к семи часам они уже были на аэродроме.

Быховский аэродром строили ещё при царе, до войны тут базировалась авиация Западного особого военного округа, потом его использовали немцы, а с начала июля с него летали на добивание отступающих дивизий группы армий «Центр» бомбардировщики пятого авиакорпуса. Три дня назад полки корпуса перелетели на аэродромы под Минском, и рулежные дорожки и взлётки аэродрома враз опустели — вместо непрерывно взлетающих, садящихся, рулящих и гудящих, как скопище огромных шмелей, «пешек» в капонирах одиноко скучала полудюжина транспортных «дугласов», да на стоянке скучилось звено По-2, исполняющих обязанности связных самолётов.

«Дуглас» управления укрылся в самом дальнем капонире, подальше от любопытных глаз — и на то была причина.

Группа выгрузилась у самолёта, и капитан Савушкин, критически оглядев своё войско — скомандовал:

— Переодеваемся!

Бойцы, не спеша, скинули с себя гимнастёрки, пилотки и галифе, и, оставшись в исподнем — развернули брезент с грудой серой униформы.

Савушкин достаточно придирчиво оглядел свой мундир гауптмана, выбрал фуражку — и тоже принялся переодеваться. Бриджи пришлись впору, а вот мундир оказался излишне просторным — и капитан, накинув его, почесал затылок.

— Костенко, глянь, вроде великоват? Когда мерял — был вроде как раз, а сейчас болтается, как на корове седло…

— Та ничого страшного, товарищ капитан, мы ж по легенде драпаем неделю, могли и схуднеть!

— Логично. Ладно, главное — чтобы сапоги пришлись впору.

По летнему времени Савушкин носил лёгкие брезентовые сапожки, выкроенные Сазоновым из трофейного танкового чехла — после такой обувки немецкие офицерские хромовые сапоги с жёстким голенищем попервоначалу показались ему более инструментом пытки, нежели обувью. «Ладно, привыкну.» — решил капитан, и, вправив в ремень кобуру с «парабеллумом», на немецкий манер, слева от пряжки — прошёлся в своей новой ипостаси вдоль самолёта. Несколько раз подпрыгнув, присев и проделав парочку простейших упражнений — пришёл к выводу, что форма вполне годная. Теперь главное — не высовываться из капонира…

Группа тоже переоделась. Кителя и бриджи у всех оказались ношеные, но целые и чистые, кепи и пилотки — достаточно выцветшие, чтобы не вызывать подозрений, но вполне годные для строя, сапоги у Костенко, Строганова и Некрасова — хоть и поношенные, но не прохудившиеся, из добротной юфти, Котёночку же достались шевровые ботинки с высокой шнуровкой — на его ногу тридцать девятого размера немецких сапог у Метельского не нашлось. Наверх кителя Котёночкин накинул «пантерку» — куртку камуфляжной окраски, в какой у немцев щеголяла мотопехота танковых и моторизованных дивизий вермахта и особенно СС, «панцер-гренадёры». Савушкин хмыкнул, но ничего на это не сказал — как-никак, они теперь бойцы авиаполевых частей Люфтваффе, а как говорил капитану один знакомый пилот в полку офицерского резерва — там, где начинается авиация, кончается порядок. Что у нас, что у немцев…

— Строганов, ты рацию освоил?

Радист, быстрее всех переодевшийся и теперь внимательно изучающий таблицу частот — поднял голову и кивнул.

— Так точно, товарищ капитан, майор всё объяснил и инструкцию на русском языке дал. Но там всё и так понятно, и удобнее, чем наш «Север». Хоть «Север» и хорош, ничего не скажу…

— Понял. Ладно, изучай свой талмуд, ты у нас завсегда — главный человек… Некрасов!

— Я, товарищ капитан! — Савушкин оторвал снайпера группы от увлекательной борьбы с ремнем его СВТ, решительно не желающим укорачиваться в предвидении грядущего прыжка с небес на землю.

— Патроны на твою «Свету» мы не получали. У тебя с прошлого выхода много осталось?

Некрасов скупо бросил:

— Сорок. Хватит…

— «Парабеллум» берешь или «вальтер»?

Некрасов пожал плечами.

— Да какая разница? Оба — пукалки никчемные, разве что для застрелиться… «Вальтер». Он полегче.

Савушкин кивнул. Сорок патронов — конечно, курам на смех, но специфика их работы в том, что, ежели придется Некрасову вести беглый огонь — то и четыреста патронов им не помогут. Если разведгруппа втянулась в огневой бой — значит, она раскрыта, а в тылу противника это с гарантией в девяносто девять процентов означает — всё, капут, спускай занавес и туши свечи… Оружие разведчика — глаза и уши, ну и рация, конечно. Всякое огнестрельное железо — это так, внешний антураж…

— Костенко!

Старшина группы, стоявший перед мучительным выбором головного убора — кепи, фуражка или пилотка — обернулся к командиру.

— Вже тридцать пьять рокив Костенко… Я, товарищ капитан!

— Из своего имущества ты что погрузил?

Сержант пожал плечами.

— Та ничого такого… Всё по накладным. Десяток взрывателей да столько ж толовых шашек, три метра бикфордова шнура. Как я розумию, на всякий случай… Мало ли шо. Мы ж туда не взрывать шось летим, товарищ капитан?

Савушкин отрицательно покачал головой.

— Наблюдать. Но просто мало ли что, вдруг подвернется шось подходящее — шоб було, чем взорвать…

— Будэ. Товарищ капитан, нам Метельский заместо тушёнки американского колбасного фарша загрузил, шеесят банок. Вы его пробовали, вин сьедобны?

Капитан кивнул.

— Вполне. Я его в госпитале, в Красногорске, в прошлом году попробовал. Ничего, вполне годная пища. Только цвет…

Костенко насторожился.

— А шо — цвет?

— Да розовый, как… Даже не знаю, с чем сравнить. Сам побачишь!

Костенко облегченно вздохнул.

— Розовый — не чёрный. Помните, как под Смолевичами горелую пшеницу жрали, две недели назад?

— Ну так не было больше ничего, нам в прошлый раз тушенки на неделю выдали, а бродить по немецким тылам пришлось восемнадцать дней… Не воровать же у населения? Тем более — там и воровать было нечего… Ладно, сапоги подошли? — У Костенко был сорок пятый размер ноги, и Савушкин опасался, что у Метельского не найдется подходящей обувки.

— Зер гут, герр гауптман! Подошли!

Капитан молча кивнул. И, обернувшись к своему заместителю, набивавшему магазин «парабеллума» — спросил вполголоса:

— Ну что, Володя, страшновато?

Лейтенант вздохнул.

— Боязно, товарищ капитан. Я вот на вас смотрю — и самому себя стыдно. Трус я какой-то, вы и ребята — вон какие бесстрашные…

Савушкин улыбнулся.

— Ты поменьше обращай внимания на внешний вид. Все боятся. Я и сам боюсь. Мне как-то наш комдив, ещё в Сталинграде, сказал — я, говорит, не против, чтоб боялись, я и сам боюсь, мне главное — чтобы дело сделали, а ежели человек смерти не боится — то он либо дурак, либо врун. Так что не дрейфь. Нам всем страшно. Это нормально, главное — свой страх держать в узде и не давать ему тобой овладеть… — Помолчав, спросил: — Ты чего вчера Котлыбу обругал ни за что, ни про что? Он ведь просто доппаёк офицерский принёс?

Лейтенант виновато посмотрел на Савушкина.

— Да из-за доппайка этого и сорвался. — Помолчав и собравшись с духом, продолжил: — Неправильно это. Доппаёк, в смысле. Мы ведь рабоче-крестьянская Красная армия. Армия равенства и братства. А я, когда под Обоянью наша дивизия под немецкие танки попала — назначен был сопровождать офицерскую кухню в тыл. Офицерскую! И доппаёк этот… Неравенство получается! Нечестно… Мы ведь воюем за справедливость во всём мире, а сами… Консервы эти рыбные, печенье, масло… Что бойцы наши о нас, офицерах, думают?

Савушкин пожал плечами.

— Ну, я свой доппаёк на общий стол выкладываю, да и ты, я смотрю, так же делаешь…

— Да не о нас речь! Я в принципе! Неравенство у нас, в нашей рабоче-крестьянской армии! А неравенство порождает несправедливость… Нельзя это! Мы должны пример для всего угнетенного человечества показывать, а у нас — офицерские кухни… А у немцев, как тот обер-фельдфебель говорил, которого мы под Смолевичами взяли, повар — даже генералы с солдатской кухни питаются. Нет у них офицерских кухонь! И доппайков нет!

Савушкин помолчал, а затем ответил вполголоса:

— Вот что, Володя. Давай-ка мы эту тему закроем. Раз командование решило, что офицерам надлежит выдавать полевой доппаёк — значит, будем его получать. И деньги, что нам финотдел начисляет — получать. Справедливо это или нет — давай уж после войны решим, хорошо?

— Ещё до конца войны дожить надо… — с сомнением протянул лейтенант.

— Доживём! Знаешь, куда нас сегодня планируют забросить?

Котёночкин пожал плечами.

— Судя по сводкам — куда-нибудь за Нёман…

— А за Вислу не хочешь? — И капитан, довольный полученным эффектом, вполголоса продолжил: — Я смотрел по карте — оттуда до Берлина всего пятьсот вёрст по прямой. Но… Это пока секрет. Приедет Баранов — озвучит бойцам… А вот и он; помяни чёрта — он и появится! — И действительно, к капониру управления подкатывал «виллис» подполковника.

Савушкин, обернувшись к бойцам, скомандовал:

— Группа, становись! — А после того, как его бойцы с лейтенантом на правом фланге быстро выстроились в куцую шеренгу — скомандовал «Смирно!», вскинув ладонь к козырьку, строевым шагом направился к подходящему командиру и, не доходя три шага, отчеканил:

— Товарищ подполковник, первая группа дальней разведки вверенного вам второго управления Разведупра Генштаба РККА к выполнению задания готова! Командир группы капитан Савушкин.

— Вольно!

Подполковник Баранов прошел вдоль строя, осмотрел амуницию и снаряжение, затем спросил Савушкина:

— Документы раздали?

— Никак нет!

— Раздайте.

Савушкин достал пачку серых книжечек, и в соответствии с вклеенными фотографиями раздал своей группе. Баранов кивнул.

— Ну а теперь — о главном. Товарищи разведчики, вам предстоит необычное задание. Вы впервые будете действовать за границами нашей Родины — в Польше. Задачу вам доведет ваш командир, я же должен вас предупредить об усиленном внимании и особой бдительности на территории иностранного государства. Вдобавок к этому, от вас будет зависеть очень многое, донесения вашей группы будут немедленно отправляться в Москву, начальнику Разведупра. И скажу более, вполне вероятно, что их будет читать… — Подполковник молча показал пальцем вверх. — САМ! Так что — бдительность, осторожность, внимание и максимальная достоверность донесений! Родина ждёт от вас выполнения задания и благополучного возвращения… — Помолчав, добавил: — Ребята, от того, что вы нароете там, в Польше — будут зависеть планы трех фронтов. Вы уж постарайтесь не подкачать!

Сержант Костенко ответил за всех:

— Сделаем, Иван Трофимович. Когда мы вас подводили?

Баранов кивнул.

— Верю, что сделаете. Кому ж верить, как не вам… И учтите, хлопцы, плена для вас нет. Таких, как вы, немцы в плен не берут. Так что если ситуация безвыходная — пуля в лоб. — Помолчав, обратился к командиру: — Ладно, Савушкин, пошли, пошепчемся, пусть твои пока привыкают к немецкой форме, — с этими словами он взял капитана под руку и увлёк к хвосту «Дугласа», в тенёк.

— Лёша, у тебя по-немецки только Котёночкин справно балакает, ну и ты немного, остальные, насколько я помню, туговато?

Савушкин виновато вздохнул и пожал плечами.

— Академиев не кончали…

— Не страшно. Если будут вопросы — бойцы твои из «фольксдойчей», из-под Познани. В наших лагерях военнопленных таких нынче полно! Да и вообще, сейчас у Гитлера под ружьём столько всякого ненемецкого сброда — что они сами меж собой едва ли не жестами переговариваются. Так что не тревожься по этому вопросу. Я с тобой о другом хочу поговорить. — Достав портсигар и закурив, Баранов продолжил: — Ежели так сложится, что вам будет проще нас на том берегу дожидаться — немцы Варшаву оставят, или вообще эвакуируют завислянские губернии, как они в пору моего детства назывались — то пробирайтесь на Жолибож. Там найдете настоятеля костёла Святого Станислава Костки. Костёл этот новый, перед самой войной принят в эксплуатацию — а командует там уже изрядно пожилой дядька, ксёдз Чеслав Хлебовский. Вот он вам и будет нужен. По-русски он говорит свободно, в русско-японскую служил в Варшавской крепостной артиллерии, защищал Порт-Артур. — Увидев, что Савушкин насторожился, добродушно улыбнулся. — Да ты не становись в стойку, он никакого отношения к нашей службе не имеет. В тридцать девятом он помог с передачей денег матери Сигизмунда Леваневского, когда немцы заняли Варшаву и наше посольство получило команду обеспечить старушку содержанием на пару лет вперёд… Я тоже тогда в этом участвовал, потому как служил в Наркоминделе… отсюда его и знаю. Старик правильный, так что если будет нужда в Варшаве схорониться — найдите его.

Савушкин кивнул.

— Принято.

— Ну вот и славно. Тогда — готовьтесь к вылету, времени у вас осталось… — Подполковник посмотрел на часы, — аккурат сорок минут. Как говориться, с Богом!

Как только «виллис» подполковника скрылся за капониром — Савушкин обратился к своей группе.

— Поняли, куда летим? Так вот, задача у нас простая — путем наблюдения за дорогами, опросов населения и допросов захваченных «языков», если получится — то изучением захваченных документов — определить, в каком направлении немцы будут отходить из Варшавы. Определив направление их отхода — переправиться через Вислу и соединиться с нашими войсками. Всем всё понятно? Вопросы есть? Вопросов нет. — Помолчав и собравшись с мыслями, продолжил: — Порядок десантирования следующий: первым — лейтенант Котёночкин, затем Строганов, мешок с оружием, патронами, амуницией и рацией, Костенко, мешок с продуктами, Некрасов. Я замыкаю. Десантируемся в лесу, так что любое промедление с прыжком — серьезный шанс не найтись в этой пуще. Ща подойдет пилот, уточним точное место выброса. Пока разбирайте парашюты и подгоняйте снаряжение!

Через десять минут к самолёту подошёл давешний лётчик.

— Ого! Прям живые немцы! Я даже струхнул слегка! — улыбнувшись, капитан Изылметьев обратился к Савушкину: — Командир, доставай карту. Будем смотреть, куда вам там сигать…

Они развернули свои карты на плоскости «дугласа». Лётчик сличил обе карты, довольно кивнул и сказал:

— Скидывать мы вас будем над этой поляной. — И указал пальцем, где именно. — Судя по карте, с востока на запад она, почитай, с километр, так что все будете друг для друга в прямой видимости. Не потеряетесь…

Савушкин кивнул.

— Хорошо. Грузиться?

— Валяй. Уже без десяти, пока прогреем моторы, выедем на рулёжку — аккурат будет девять.

Савушкин подозвал своих к карте.

— Так. Прыгаем сюда, — указал на карте поляну, одобренную пилотом. — Сбор — на юго-восточной окраине поляны, потом закапываем парашюты и бодро уходим в лес. До рассвета нам надо уйти в глубину чащи километров на пять-шесть. Всё, грузимся!

Как только группа погрузилась — правый мотор «Дугласа», несколько раз чихнув и громко фыркнув, завёлся — и несколькими секундами позже, утробно хлюпнув, закрутил лопасти винтов левый. Через минуту, когда оба мотора заревели на максимальных оборотах — к группе Савушкина вышел ещё один обитатель кабины пилотов, второй пилот или штурман, Савушкин в этом никогда не разбирался. Незнакомый лётчик был в унтах и меховой куртке. Лица его было не разглядеть из-за вороха тулупов, которые он нёс в охапку. Бросив их меж скамейками, на которых сидели разведчики — он жестами объяснил, что тулупы надо накинуть, а валенки, лежащие под скамьями — надеть.

Савушкин прокричал:

— Что, прямо сейчас?

Незнакомый лётчик отрицательно покачал головой и прокричал в ответ:

— Когда высоту наберем! На четырех тысячах — около нуля! — и, развернувшись, вернулся в кабину.

Самолёт начал разбег, моторы заревели ещё громче — и вдруг разведчики разом ощутили отрыв от земли: самолёт перестал трястись и подпрыгивать на кочках и ухабах, внезапно обретя плавность движения. Все бойцы, не сговариваясь, обернулись к иллюминаторам — под ними уходил вниз и назад пейзаж окрестностей Быхова, вдали, за рулями высоты, блеснул Днепр — и тут же «Дуглас» окунулся в мягкую вату белых облаков. Рёв моторов немного утих.

К группе вышел давешний тулупоносец.

— Так, хлопцы, мы сейчас набираем эшелон, минут через десять выйдем на рабочую высоту. Накиньте тулупы, валенки — лететь три часа, успеете замёрзнуть. Теперь — самое важное. Прыжок — головой вниз, резко, как в воду. Отсчитываете пять секунд — дёргаете кольцо. За эти пять секунд надо развернуться лицом в сторону движения, ноги вниз, иначе захлестнёт парашют — ну да, думаю, вы в курсе… Кольцо — здесь. — Лётчик указал на квадратную пряжку на левой лямке парашюта капитана Савушкина, сидящего ближе всех к двери в кабину пилотов. — Головой вниз! Если вздумаете выходить из машины, как дома в дверь — снесёте своей башкой рули высоты, поломаете самолёт. А нам ещё назад возвращаться…

Савушкин улыбнулся. Юмор у авиации прям искромётный…

— Да, ещё. — продолжил лётчик. — Когда загорится красная лампа, — он указал на сигнальные огни над дверью в кабину пилотов, — Скидывайте тулупы и валенки, одевайте парашюты. Красная лампочка будет означать, что до выброса — двадцать минут. И ещё. Капитан Изылметьев, вполне возможно, забыл вам сказать, но на точку выброски мы будем заходить с запада — сделав для этого небольшой кружок вёрст в двести. Ежели нас обнаружат — а это вполне реально, у немцев наблюдательных постов там хватает — то пусть думают, что мы англичане. Они над Польшей часто летают… Всё, больше вам мешать думать о вечном не буду, ждите красную лампочку! — И с этими словами покинул салон, скрывшись за дверью кабины пилотов.

Савушкин взгромоздил свой парашют на скамью, прилёг на него и закрыл глаза. Три года идёт война, три долгих года… И только сейчас мы возвращаемся к старым границам. Сколько ж это нам стоило! Трудов, усилий, пота и крови… Сколько ребят полегло — которым жить да жить! Сколько всего разрушено, сожжено, разграблено… Война закончится — лет двадцать всё придется восстанавливать! Тут внезапная мысль заставила его, обернувшись к своим бойцам, бросить:

— Хлопцы, а ведь мы — первые бойцы Красной армии, что перейдут границу!

Лейтенант Котёночкин покачал головой.

— Пилоты наших бомбардировщиков её с августа сорок первого переходят. Берлин бомбили…

— Пилоты — понятно, а по земле — будем мы!

Сержант Костенко, хмыкнув, ответил:

— Главное — шоб не под землёй…

— Типун тебе на язык! — бросил Некрасов. И добавил: — Старую границу наши уже прошли, а новую — мы первые. Так что с почином!

— Ну, до той границы ещё долететь надо… — скептически ответил Костенко.

— Так, спорщики, у нас ещё пару часов есть вздремнуть — кончай митинг! — проворчал из своего тулупа радист.

Разведчики замолчали, думая каждый о своём, укутавшись в тулупы и свернувшись на грузовых мешках и парашютах — и лишь Котёночкин продолжал всматриваться в иллюминатор, надеясь в надвигающихся сумерках что-то разглядеть внизу.

Савушкин не заметил, как задремал — и тут внезапный звонок вернул его в реальность. Он глянул на дверь в кабину пилотов — над ней мигала красная лампа. Время!

Скинув тулуп и валенки и, внезапно оказавшись в холодном прореженном воздухе — поёжился и осмотрел свою группу. Все четверо его товарищей молча возились с парашютами и кожаными шлемами, которые полагалось надевать при прыжке. Савушкин одел парашют, натянул шлем, засунув фуражку за обшлаг кителя — и тут из кабины вышел капитан Изылметьев.

— Готовы?

Савушкин кивнул.

— Как пионеры. Скоро?

— Семь минут до точки выброски. Осмотрите друг друга, чтобы все карабины и пряжки были защёлкнуты. Не дай Бог, кто парашют потеряет в прыжке, потом не отпишешься…

— Не потеряем. По нам не стреляли, истребителей немецких не было? А то я заснул ещё над нашей территорией…

Пилот отрицательно покачал головой.

— Нет, всё чисто. Мы перед Вислой на всякий случай на шесть с половиной тысяч поднялись, мало ли что… Зенитчики немецкие нас проморгали или решили, что овчинка выделки не стоит, а ночных истребителей у них тут нет — сейчас они все на Западе. — Сказав это, он вернулся к себе в кабину.

А, ну да, высадка в Нормандии… Да, сейчас немцам не до нашего «дугласа». Савушкин скомандовал:

— Группа, осмотреть друг друга!

Так, всё вроде в порядке. Лица у ребят серьезные, от недавнего веселья и следа не осталось. Ещё бы! Впереди — ночь, неизвестность, враги…

Из кабины вышел давешний одариватель тулупами. Молча подошёл к двери, отодвинул засовы — и, перед тем, как открыть, спросил у разведчиков:

— Все помнят, как надо прыгать? — И сам себе ответил: — Головой вниз, как в омут! И не тянуть, над поляной мы будем двенадцать секунд!

Над переборкой загорелась зелёная лампа. Лётчик распахнул дверь, и, шагнув в сторону, бросил:

— Пошли!

Котёночкин и Строганов сиганули друг за другом с интервалов едва в две секунды, после них грузовой мешок, к вытяжному кольцу которого был пристёгнут леер, закрепленный на проволочном тросе возле двери, вытолкнул Костенко и тотчас вслед за ним прыгнул сам, затем так же, как своего близнеца, Некрасов вытолкнул второй мешок, и, чуть замешкавшись — сиганул ему вслед. Савушкин нырнул за ним — как и велел лётчик, головой вниз, сразу от порога резко вниз. Кому ж охота головой в руль высоты впечататься?…

Уаххх! — в лицо полыхнул резкий удар воздуха. Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять — кольцо! Над головой глухо выдохнуло полотнище парашюта, стропы резко дёрнули тело вверх… Раскрылся удачно! Внизу ни черта не видно, но это пока, ближе к земле что-то можно будет распознать, прыгали, знаем… Савушкин оглянулся. В ночном небе чуть ниже, лесенкой, белели парашюты. Шесть! Значит, пока всё идет по плану…

До опушки на северо-востоке — всего шагов пятьдесят, секунду бы замешкался — оказался бы в лесу, слазь потом с той сосны. Повезло… Савушкин подобрал ноги, собрался — но всё равно удар о землю оказался весьма чувствительным, у капитана уж потемнело в глазах…

Так, нижние стропы резко на себя… Гасим купол… Всё, ажур! Собрать парашют, утоптать купол, приготовить его к захоронению. Больше он ему не понадобиться, а сестричек из полевого госпиталя, которым это полотнище — как дар небесный — поблизости не наблюдается…

Со стороны поляны донесся шум движения, можно было различить натужное сопение людей, которые тащат тяжёлый груз. Все?

Все. Строганов и Некрасов тащили мешок с оружием, патронами и рацией, Костенко и лейтенант Котёночкин — с продуктами. Парашюты грудами белого шёлка громоздились на мешках.

— Все живы? Ноги у всех целы? — Савушкин помнил, что самая большая опасность при прыжке с парашютом — повредить суставы ног, или, не дай Бог, поломать кости. Прямая дорога к провалу всей группы…

Котёночкин, успокоив дыхание, доложил:

— Всё в порядке. Все целы. Груз в сохранности.

Капитан кивнул.

— Хорошо. Некрасов, Котёночкин — закапывайте парашюты, Костенко — в дозор на опушку, Строганов — двадцать шагов на север, наблюдай. Я — в лес, посмотрю, как тут с мешками нам пройти… — сняв кожаный прыжковый шлем, Савушкин одел фуражку, проверил свой «парабеллум» и, сторожко глядя по сторонам, пошагал к лесу.

Тишина-то какая… Первая их ночь в Польше…Небосвод звёздами полыхает, луна в три четверти, красотища! И главное — тишина… Птицы дрыхнут, звери затаились по своим норам, людей в радиусе километров двадцати — днём с огнём не отыскать. Самое глухоманистое место под Варшавой…

И лишь только эта мысль промелькнула в голове у Савушкина — как внезапно из леса раздался мгновенно расколовший тишину выстрел, хлёсткий, громкий, и пуля — судя по тому, что она опередила звук выстрела, из винтовки — мгновенно сбила с него фуражку. Капитан тут же бросился в высокую траву, живо откатился в сторону, затем осторожно, как только мог, подполз к ближайшей сосне, и медленно выглянул из-за её корней в сторону выстрела.

Из леса вышли двое пацанов — хоть и ночь, но различить в стрелках подростков Савушкину удалось — и направились к месту, где, по их предположениям, должен был лежать убиенный ими немецкий офицер. Не найдя труп, хлопцы удивлённо оглянулись — и обнаружили за спиной капитана Савушкина. «Парабеллум» в его руках заставил подростков бросить винтовки.

Савушкин показал стволом пистолета — руки, дескать, подымите! Хлопцы подняли руки, обреченно глядя на своего пленителя.

— Сконд бендзете, хлопаки? — Савушкин понимал, что его вопрос очень далёк от правил польского синтаксиса, но тут уж не до филологических изысков…

Хлопцы молчали, лишь на глазах того, что был поменьше ростом — в свете луны блеснула слеза.

— Товарищ капитан, хто стрелял? — из темноты появился сержант Костенко, держа наизготовку свой автомат.

— Rosjanie? — изумился тот, что повыше.

— Zdrajcy! — с ненавистью бросил малорослый.

Савушкин вздохнул.

— Не, хлопаки, мы не здрайцы, мы бежали з лагеря. Пробираемся к своим. Естемы вязньями, идземо на всхуд. До Червоной армии… — Вот же чёрт, и как же их угораздило на этих мелких поляков наткнутся!

Младший, глядя с ненавистью на Савушкина, прохрипел:

— Chcesz nas zabić — zabij. Nic ci nie powiemy! — и добавил, чуть тише: — Szkoda, że cię nie zabiłem!..

Савушкин вздохнул.

— Вот что, хлопцы. Забеж свои карабины и идзь. Не потшебны вы нам. Але не пшеншкоджай нам! Розумешь? — Заправил «парабеллум» в кобуру, поднял обе винтовки (оказалось — обычные маузеровские «курцы»), выщелкнул из них затворы, засунул их в карман бриджей, а сами карабины протянул стрелкам.

Пацаны изумлённо переглянулись, растерянно посмотрели на Савушкина — и тут же, подхватив своё оружие, со всех ног кинулись в лес.

Костенко откашлялся.

— Товарищ капитан, а може, зря вы их?…

— Костенко, я слушаю твои предложения. — Сухо ответил Савушкин.

Сержант пожал плечами.

— Та бис его знае, товарищ капитан… Пацаны совсем! Шо они тут в лесу робили?

— Что-то охраняют. От немцев. Или от своих, которые иногда хуже врагов… Поэтому меняем дирекцию движения, уходим отсюда строго на юг. Второй раз я этим балбесам мишенью быть не хочу! — Помолчав и едва заметно улыбнувшись, добавил: — Фуражку мне угробили, черти. Где тут её найдёшь… Хорошо я пилотку захватил офицерскую. — Помолчав, продолжил: — Но знаешь, Костенко, что меня во всём этом представлении обрадовало?

— Шо, товарищ капитан?

— Что польские мальчишки до смерти ненавидят немцев и готовы их убивать при любой возможности. А это значит — Польша жива, Костенко! Эти пацаны вернули мне веру в поляков — хоть по стрелковой подготовке я бы им поставил жёсткий «неуд»…