Выстрел по Солнцу

Александр Тихорецкий

Герою этого романа, Евгению Александровичу Ленскому посчастливилось стать обладателем сверхъестественных способностей — он может одержать верх над любым противником в любых сферах жизни — бизнесе, спорте, любви. Казалось бы — живи и радуйся, но нашему герою этого мало, ему подавай — ни много, ни мало — тайну бытия.Содержание романа — тугой клубок событий, повествование переносит читателя из современной Москвы в провинцию времен пресловутых «лихих» 90-х, из мирной жизни — в первую Чеченскую. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 5

— Да, погоди ты, Слава! — растерянно и раздраженно Журов вырывался из медвежьих ручищ Силичем, облапившего его со всем пылом смущенного ликования, осуждающе (и ты, Брут) глядя на изображающего пассивную индифферентность Ленского. — Ты что, с ума сошел? Пьяный уже совсем? Да, отпусти же!

Он, наконец-то, выпростался, стараясь казаться сдержанным и спокойным, поправил одежду, очки. Какая-то тяжесть, принужденность засела тенью в глазах, залегла складкой у переносицы; сухое обычно, насмешливое лицо было сумрачно, исполнено злой, нервной энергии. Он оглянулся по сторонам, не найдя, куда поставить свой щегольской кожаный кейс, швырнул его в угол.

— Напились уже? Как дети, ей-богу!

Силич виновато и безропотно пробурчал:

— Во-первых, не напились, а расчувствовались, а, во-вторых, имеем право — именины!..

Не слушая его, Журов уселся в кресло, с злорадно-хищным любопытством уставился на Ленского.

Ничего рассказать не хочешь?

Ленский едва удержался, чтобы не отвести взгляд. Внеапно он понял, что боится друга, боится его вопросов, своих ответов — всего, что последует дальше.

— И что ты хочешь услышать?

— Все. — краткость и простота ответа скрывали пропасть неизбежности.

— Давай конкретнее.

— Да в том-то и дело — куда уж конкретнее!

— Эй, наука! — Силич с видом третейского судьи поднял руки… — Если ты про инцидент, то инцидент исчерпан. Да, преступников сначала отпустили… ошибочно… Но вовремя спохватились и уже ищут, — с минуты на минуту найдут… А с Женей все в порядке, эскулап сказал — жить будет. И никаких обид, никаких претензий — скажи, Жека? Так что, с точки зрения…

Журов перебил его:

— Время остановилось, — слова звякнули монетками, раскатились по углам.

Гримаска язвительного апломба сползала с лица Силича, зацепилась за недоуменно изогнуто-поднятую бровь.

— То есть? как это остановилось? Когда?

Журов не сводил взгляда с Ленского, стекла очков застыли бескомпромиссными бликами.

— Тогда. В тот самый момент.

Силич нахмурился.

— Подожди. Еще раз — остановилось время? Как это? И с чего ты решил?

Журов пожал плечами.

— Прборы показали.

— Какие приборы? Может, ошибка?

— Ага, ошибка! — блики торжествующе полыхнули. — Скачок напряжения — вылетела к черту система, у бесперебойников корпуса оплавились.

— И что? В смысле — что это все значит?

Журов опять пожал плечами.

— Произошла неведомая доселе реакция, что-то вроде термоядерной — я назвал бы ее расщеплением времени. Хотя, конечно, на мой взгляд, термоядерный взрыв по сравнению с этим — детский лепет.

Силич шумно выдохнул, помассировал ухо.

— Ни фига себе… Так это мы что? чего-то там, все-таки… изобрели? Мы первопроходцы? Первооткрыватели?

— Не мы, а он, — Журов кивнул на Ленского.

— И как это могло произойти?

— Вот это я и пытаюсь узнать у нашего друга.

— И в самом деле, Жень! — Силич повернулся к Ленскому. — Чего молчишь?

Ленский почувствовал себя лягушкой, распятой на вивисекторском столе, захотелось немедленно убежать, спрятаться. Мысли, торопливые, суетливые толкались в голове.

— И что вы хотите?

Журов отреагировал молниеносно.

— Все. Мысли, чувства, ощущения — что видел, что слышал — дорога каждая деталь, каждая мелочь. Ты один можешь рассказать, как это было.

Ох! может, тебе еще и ключ от квартиры? Нет, так не пойдет! Лучшая защита — это?..

— Хреново было, Юра! — веришь?

— Верю. А как конкретно?

Мысль юркнула в спасительную лазейку.

— Чуть не убили меня, Юра! Ты не видел разве?

Силич схватился за голову, застонал.

— Ну вот, снова! Ну, ведь договорилиь же! прощения попросил!..

Не обращая на него внимания, Журов подошел, присел, заглядывая снизу вверх.

— Жень, в упор не пойму, в чем дело? Или скрываешь что?

Черт! ну, действительно — лягушка!

— Как же, скроешь от тебя!.. Сам же говорил: датчики, приборы…

Стекла очков упрямо блеснули.

— Приборы — одно, свидетель, а вернее даже — виновник, а еще вернее — автор — совсем другое.

Ленский молчал, Журов встал, стал протирать очки.

— Женька, у тебя в голове — супермозг, какая-то невероятная штука, позволяющая изменять ход вещей. Мы изучаем ее уже десять лет как, но так и не поняли, не приблизились… Нет! Это, конечно, замечательно! феноменально! Но сегодня ты сотворил что-то совсем уж невероятное, необъяснимое — понимаешь ты это или нет! Ты — ходячий философский камень, восьмое чудо света! У тебя в голове — самая настоящая машига времени!

Ленский поставил бокал на стол, посмотрел другу в глаза.

— А почему ты думаешь, что это сделал я?

— А кто ж еще? — Журов усмехнулся. — Не святой же дух.

— А вдруг это тот, второй игрок? Или секундант?

Журов спрятал улыбку.

— Шутишь? Нет, разумеется, все надо будет изучить, проанализировать… Не исключен рикошет, психосоматическая корреляция… Может быть, даже, своего рода, катализатор, но мы же с тобой — взрослые люди, все понимаем…

Мысль вильнула в сарказм.

— Взрослый здесь — ты один, сам же сказал — как дети…

Журов приблизился, склонился.

— Жень, да в чем, в конце концов, дело? — и уже тише, почти шепотом: — Жень, я не отстану…

Мысль извернулась дугой неопределенности — может, сказать, все-таки?

— Считай, что я увидел привидение…

— Жень, давай серьезно.

— Я серьезно. — Ленскому были хорошо видны его глаза, беспомощно близорукие в безжалостном свете ламп, лицо, усталое лицо человека, для которого не осталось никакого убежища, кроме правды; неожиданная полоснула, стиснула жалость.

— В общем-то, я и сам еще не разобрался… Все, вроде, как всегда — ничего не предвещало… И вдруг — взрыв, буря, ураган! И хлюпик этот — ума не приложу — что с ним случилось. Такое ощущение, что это был не он…

Снова вдруг навалилось свинцовое небо, побежали тяжелые, мутные волны, мысли сплелись змеиным клубком.

— Ты не понимаешь… Это — страшно… Я чувствовал себя песчинкой, щепкой… И негде укрыться, нигде не спрятаться!..

Журов спрятал глаза.

— Жень, я все понимаю… Но это — эмоции. Согласись — глупо останавливаться в шаге от цели… И вообще, это — знак, это шанс, я чувствую! я верю! Это — как набрести на золотую жилу! До сих пор мы блуждали, шарили впотьмах, а сегодня!.. Такое дается один раз! Станем трусить и мямлить — отвернется Фортуна! Надо ковать железо! Ну, соберись! Ты же сильный! смелый!

Ленский встал, подошел к окну, рванул раму. В лицо ударил шум улицы, влажный зябкий ветер. Март! Проклятый месяц! Вот взять и шагнуть сейчас туда, в последнюю бездну, шагнуть и положить конец всем бедам!

Он вздрогнул от прикосновения, обернулся. Рядом стоял Журов.

— Ну, ты чего, Жень? Чего раскис? Ведь все — как хотели… Как планировали, помнишь?..

Ленскому показалось, что все это уже было когда-то, и сейчас еще раз повторяется. И эти мягкие, убаюкивающие интонации, и безнадежность слов, и сырая, антрацитовая ночь за окном. Он взглянул на высокий, с залысинами лоб друга, на смешные старомодные очки, на всю его нескладную, угловатую фигуру. И снова — слова, слова, пустые, бессмысленные…

— Потерпи, совсем немного осталось — я чувствую. Ну, вспомни, как все начинали, как трудно было… Неужели сейчас отступим?

Ленский еще раз глубоко вдохнул морозный, втянул колкий воздух, ощущение близкой, надвигающейся катастрофы вновь приблизилось, нависло

— Так мы о чем мечтали? Тайны судьбы, власть над будущим, триумф разума. А тут — карты, жулье… И банальное пушешествия во времени, примитивно, — не кажется: не туда свернули?…

Журов тихо рассмеялся.

— Ну, что ж поделаешь? — так уж вышло; жизнь — сложная штука, иногда грязная. И наука — своего рода, лотерея — никогда не знаешь, где найдешь. А, может, это именно то, что мы и искали? Может, это наш ключ от неба? И вообще, в любом случае, с этого дня ты уже не принадлежишь себе, уж прости за пафос. Ты теперь — священная корова, золотой фонд; уже не просто должен — обязан. Да и как остановиться, когда — такое? Шутка ли — время остановить! Так что, мы в западне, дружище, и выход — только один — идти вперед, точка невозврата давно пройдена.

Подошел Силич, большой, преданный.

— Жень, и в самом деле…

Ленский захлопнул окно, окинул друзей взглядом — умные, надежные, верные. Резко, как никогда, остро обрушилось одиночество.

— Хорошо, — неожиданно для себя выговорил он.

— Давно бы так! — Силич шлепнул его по плечу. — А то заладил: примитивно, конкистадоры! И вообще! — он патетично потряс руками. — У меня, в конце концов, юбилей! Так, может, меня хоть кто-нибудь поздравит? Может, хоть от кого-нибудь я услышу доброе-теплое-вечное?

— Друг! Брат! — в шутовском порыве кинулся на грудь ему Журов. — Возьми мое сердце, возьми мою печень! что хочешь возьми, только не грусти и не сердись!

Силич попытался изобразить что-то трогательность и восторженное, оба не удержали равновесие и рухнули на диван. Ленский грустно улыбнулся.

— Шуты гороховые! — прошептал он, понимая, что теперь праздник уже неотвратим и неостановим, и ничего уже неотвратимо и неостановимо, что все просьбы, все увещевания уже бесполезны, запоздалы, что в права вступает безжалостное, зыбкое и тревожное завтра.

Что ж, пусть наступает это завтра, такое, каким оно должно быть. Пусть становится словами и делами, победами и поражениями, и пусть воздастся каждому по судьбе его, по судьбе и по вере…