Изменитель жизни

Александр Солин

Наша жизнь по большому счету преступно коротка и осознается нами, когда уже поздно что-либо изменить. В этой издевательской запоздалости и заключено проклятие нашего существования. Так кто же распоряжается ею – мы сами или «пустяковаяповседневность, что течет по улицам, живет во всех домах и правит днями человечества»? Читайте новый роман А. Солина и, возможно, вы найдете ответ.

3

Не знаю, как насчет сокровенных тайн жизни, но приманку мне подбросили самую, что ни есть лакомую: будущее. Какой, однако, многообещающий посыл! Если, конечно, отнестись к нему всерьез. Только какой у меня на то резон? Всё мое прошлое было когда-то многообещающим будущим, да вышло мне боком, отчего я сегодня влачу серые дни, и редкие радости их цвета не меняют. А ведь бывало оно и улыбчивым, и солнечным, и цветастым, а теперь его у меня даже в залог не примут. Впору и вправду идти в подопытные кролики! А между тем я родился здоровым, нервных потрясений в детстве не испытывал, свинкой не болел, без аномалий и предрасположенностей. Совестлив, не подличал, отчего переживательных контрастов, подобных «упоению от мучительного сознания низости» не знал. Эмоционален, востроглаз, тонконос, ловок, смышлен, приветлив, независим. Гибкого, но крепкого телосложения, с акварельной смуглости кожей, с приятными чертами лица, русой, исключающей малейший намек на будущую лысину шевелюрой и предметом моей особой гордости — серыми, в обрамлении мохнатых ресниц глазами, чья притягательность вкупе с пухлогубым, чувственным ртом была многократно и убедительно подтверждена представительницами слабого пола.

Самое пустое и неблагодарное занятие — копаться в себе. Вопреки расхожему мнению «кто знает нас лучше, чем мы сами» большинство людей себя не знают и знать не хотят. Если позволено мне будет кинуть камень в огород поведенческой теории личности, в киллеры и диссиденты идут не потому что их этому научили, а потому что они ими родились. Мы живем, отравленные наследственным ядом времени, который нас и разрушает. Кто-то мечтает умереть на баррикадах, кто-то в небе, кто-то в оркестровой яме, и если мы не задаем себе неудобных вопросов, то только потому что ответы на них нам известны. Из всех капитальных строений нам милее воздушные замки и наша жизнь — один из них. Давно ли я родился, чтобы существовать рядом с солнцем, небом, облаками, луной, звездами и чужими мыслями, а между тем уже четыре миллиарда и почти сорок лет всю нашу компанию обгладывает то диковинное нечто, что люди называют временем. Да есть ли на свете что-либо безжалостней и бездушней, чем оно? Думается, нет, и тот невидимый и грандиозный некто, что нажал на кнопку мирового детонатора, это знал. Знал, что вместе с ослепительным, немым и растерянным миром возникнет его вездесущий и неподкупный управитель по имени Время — бесконечная чреда сгущений и пустот, движения и покоя, света и мрака, слов и молчания, жизни, смерти и прочих маловразумительных воплощений созидания и разрушения. И что сам я, растаяв, как облако здесь, непременно когда-нибудь возникну в другом месте. Это также верно, полагал я, как и то, что все вышеупомянутое существует рядом со мной лишь затем, чтобы служить упреком равнодушному времени. Жизнь — это лабиринт, и неважно, кто нас по нему ведет — мы сами или же судьба. Как бы и сколько мы ни плутали, выход один, и нет разницы, явишься ты на выход святым или порочным. Тогда какой прок копаться в себе?

Иной взгляд на жизнь у Сеньки Лифшица, моего друга, оппонента и сокурсника, с которым мне регулярно приходится практиковать курсы алкогольной психотерапии то в качестве пациента, то гуру. Он говорит: сорок лет — вот истинная вершина отведенного нам срока. Это возраст, когда костер человеческих способностей разгорается до белого пламени. Возраст, когда становится ясна цель тех хаотичных, бессмысленных с виду устремлений, что продираясь сквозь джунгли случайностей, ведут нас к перевалу, откуда открывается вид на прекрасный город Жизни. В нем улицы и площади расположены с прямой и строгой ясностью. Вот, например, площадь Искусств. А это улица Дружбы. А там улицы Верности, Призвания, Успеха, Удачи, Благосостояния, Радости, Мира и Покоя. Над городом высится ажурный собор Любви, а рядом с ним соборная площадь Семьи и примыкающие к ней улицы Материнства, Детская и улица Счастливой старости, упирающаяся прямо в гостеприимные кладбищенские ворота. Разумеется, отдельные городские достопримечательности видны и в более раннем возрасте, но храмовый комплекс открывается только ближе к сорока. У Сеньки Лифшица все основания так говорить, я же к своим неполным сорока годам прослыл неуживчивым нонконформистом. Но попробуйте указать мне на мои недостатки, и я в ответ с негодованием укажу вам на дверь. Я честен, надежен, совестлив, человечен и этого достаточно, чтобы чувствовать себя цивилизованным гуманоидом. Да, я несовершенен, но одинокое дерево на ветру никогда не будет ровным, и горчащей мудрости без разочарований не достичь. Основательному я предпочитаю текучее и плакучее, мне претит копаться в грязном человечьем белье, и я никогда не стану делать черно-белое цветным. Меня коробит неряшливая кухонная речь, равно как и истории, в которых нет эстетики: я воспламеняюсь только от красоты. Ко всему прочему я патриот, и если чем-то недоволен, то не злобно, а конструктивно. Я хочу дожить до 2035 года, то есть, до того времени, когда должно исполниться пророчество слепой крестьянки. Если оно исполнится, значит мир мертвых существует, и можно идти туда, что называется, с легким сердцем. Да, меня часто упрекают в непоследовательности, но если быть последовательным, придется признать вину за все, что я мог, но не совершил, а я не поклонник мазохизма.

Что касается брошенного мне вскользь упрека по поводу моей бывшей жены — не скрою, он меня задел. А все потому что это единственное, чего я не могу ни простить себе, ни исправить. В минуты грусти я спрашиваю себя: стоит ли придавать значение тому, что рано или поздно должно случиться? Небытие, например. И всегда отвечаю: конечно, стоит! С той лишь разницей, что теряя жену, мы оцениваем урон задним числом, в то время как теряя жизнь, мы теряем возможность оценивать ее саму и все что с ней связано, отчего следует это делать заранее. И мы делали бы и делали это с блеском, если бы не имели дело со словами. Фокус в том, что наше косноязычие проистекает из суверенного и беспардонного права человеческих слов вещать от имени вещей и своим тощим телом заслонять их многогранную полноту. Иначе говоря, слова по самой своей узурпаторской природе вводят нас в заблуждение относительно истинной сути вещей. Здесь тот же казус, что с депутатами: присваивая себе право высказываться от нашего имени, они говорят совсем не то, что мы хотим. Или возьмите, к примеру, грибы: в природе их несколько сотен тысяч видов, и все называются грибами. Среди них встречаются весьма красивые — мухоморы, например. Очевидно, что видов любви куда больше, чем видов грибов — хотя бы потому что каждый считает свою любовь единственной и неповторимой. Однако съедобных видов любви, как и грибов — единицы. А между тем половой акт есть лучший способ это выяснить. Тем более если он совершается по случаю, либо по большой любви. Как у меня с бывшей женой: после случая — большая любовь. Никогда не забуду шальной корпоратив и в центре моего изумленного внимания ничего не подозревающую, очаровательную, застенчивую девочку с журфака, по счастливой случайности попавшую в нашу компанию. Я смотрел на нее как на нечто, что всегда было во мне и вот теперь оказалось вне меня, и должно было в меня вернуться и принадлежать только мне, как моя жизнь и моя смерть. На мое счастье среди всех она выбрала меня и ушла со мной. К моему удивлению я оказался у нее первым. На этом сюрпризы не закончились: как она до меня ничего не смыслила в мужчинах, так и я до нее ничего не смыслил в любви. Но до чего же быстро к невинным девушкам приходит опыт и как основательно они устраиваются в мужском сердце! Два года я плавал в розовом чаду, на третий мы по взаимной любви и сердечному согласию поженились. Казалось, сами небеса благоволят нам. Однако стоит счастливому событию родиться, как внутри него начинают работать невидимые часы. Не ведая отпущенного срока, событие склонно его преувеличивать, не замечая, как назначенные ему границы постепенно схлопываются в рубец памяти. Зачем жалеть о части, если и само целое — жизнь, плохо кончается? На вид все события нашей жизни просты и понятны, как детские кубики, но кто тот ребенок, что складывает их в столь причудливую конструкцию?

Через два с лишним года у нас родился сын, а еще через шесть лет я, сам того не желая, изменил ей. Изменил самым нелепым и трагикомичным образом. Проснувшись среди ночи изрядно нетрезвым в чужой постели, я едва не умер от стыда и поспешным, покаянным бегством не на шутку оскорбил корыстные (был расчет, был!) чувства давно и страстно добивавшейся меня коллеги. Уязвленная, она сообщила о моем грехе жене, представив меня в самом домогательном, разнузданном, ненасытном виде, и как ни пытался я убедить ее в обратном, потрясенная жена потребовала развод, и через два месяца мы стали антителами, антимирами. «Увы, ложь всегда убедительнее правды» — записал где-то глубоко внутри меня мой сокрушенный летописец. И вот уже три года я живу один. Последние полгода ко мне с крепнущей регулярностью приходит моя утешительница Варвара — чужая мне женщина, у которой кровь другого состава (кстати, не забыть позвонить ей и перенести встречу на завтра). Добавьте к этому мою профессиональную неудовлетворенность, и вот перед вами разочарованный, нуждающийся в капитальном ремонте человек. Как хотите, но я не верю, что возможно исправить мою безнадежно покалеченную личность каким-то сомнительным внешним воздействием.

И все же почему ложь убедительней правды — оттого ли что ее не ждешь или, наоборот, взыскуешь?