Изменитель жизни

Александр Солин

Наша жизнь по большому счету преступно коротка и осознается нами, когда уже поздно что-либо изменить. В этой издевательской запоздалости и заключено проклятие нашего существования. Так кто же распоряжается ею – мы сами или «пустяковаяповседневность, что течет по улицам, живет во всех домах и правит днями человечества»? Читайте новый роман А. Солина и, возможно, вы найдете ответ.

7

Человеческую алгебру он открыл. Оказывается, являясь высшей формой всеобщности, алгебра вообще и теория чисел в частности применима к человеческому обществу. Достаточно представить отдельного человека в виде целого числа. Люди как и числа бывают натуральные, целые, рациональные, вещественные, комплексные. Человек рождается нулем и стремится к единице. Люди, как и числа, бывают положительные и отрицательные. Их можно множить, а можно делить и иметь дело с остатком. Число, которое делит все другие числа называется общим делителем. У людей это человек, который со всеми находит общий язык. Людские скопища — это числовые множества различной мощности, а люди, их отношения и свойства описываются уравнениями. Например, сочетательный закон (а + в) + с = а + (в + с) — это результативный любовный треугольник. Любое число может угодить в уравнение, то бишь, в переплет. Вопрос в том, как это повлияет на результат. Так вот для числа самое милое дело, когда результат равен нулю. Другой пример: муж и жена — это взаимно простые числа, пока их общий делитель равен единице. Если один из них позволил кому-то себя поделить, а другой делится только на самое себя, он вынужден меняться, чтобы получить способность делиться на кого-то еще. От этого числа, составляющие пару, перестают быть взаимно простыми и чтобы остаться таковыми вынуждены искать себе новую пару. Так что все закономерно, все предопределено и всему есть математическое обоснование.

— Сеня, я что-то не понял — это ты мне сейчас отходную пропел? — спросил я, отказываясь пьянеть.

— Просто ты должен понять, что мир на любом уровне стремится к равновесию, а человек стремится это равновесие нарушить, потому что он сам неуравновешенная личность. Только личность личности рознь. Например, я — неуравновешенная личность в хорошем смысле: мои творческие возможности не совпадают с моими творческими желаниями, и это заставляет меня двигаться в сторону их равновесия. Но ты — другое дело: ты нарушил гармонию вашего с Анькой мира и теперь пытаешься ее восстановить. Весь вопрос в том подлежит ли она восстановлению.

— Подлежит, и я над этим работаю.

— Это хорошо, только знай, что раньше в твоем уравнении были только ты, Анька и Вадик, а теперь там другие неизвестные. Ты нарушил баланс и ты уже не число, а функция от десятка переменных. Вокруг тебя устанавливается новый баланс и прежнего уже не будет. Только новый, Серега, только новый! Кстати, давно не слышал, как ты поешь…

— Только этого мне сейчас не хватало…

— А зря! Помнишь нашу сакральную: «От Москвы до Бреста нет такого места…»? А ведь им в то время было в тысячу раз тяжелее! Серега, друг, мы же с тобой как-никак журналюги! В нас то же горючее!

— Водка, что ли?

— И водка тоже! Ладно. Ты-то сам все там же?

Вместо ответа я встал и подал на стол приготовленную неизвестно где и кем курицу.

— Ну что, под дичь?

— Давай!

Выпили. Я с трудом одолел свой кусок, и то лишь затем, чтобы отделить первый акт от второго. Сенька с аппетитом проглотил свою порцию и, откинувшись, уставился на меня слегка осоловелым взглядом.

— Да, все там же. Уже семь месяцев как, — начал я. — Журнал широкого профиля. Гламур, амур и всё для дур. Платят хорошо. А вот предыдущее место — я тебе рассказывал — было в тягость. До сих пор руки вымыть хочется. Был у либералов крутого замеса на подхвате. Следил за флуктуацией общественного мнения и фиксировал переход человеческой массы в новое положение равновесия. Ниже только блогеры. Там у руководства люди мнят себя либералами, а сами просто продажные суки. Музыку сам знаешь, кто им заказывает. Если считать ложь ядом, то они занимаются производством отравы, а если учесть, что самая опасная отрава — это пафосная ложь, то у них, можно сказать, парфюмерная фабрика лжи! Мне порой казалось, что я отрабатываю там какую-то тяжкую провинность! Хотя… — махнул я рукой, — так оно и было…

— Но тебя, как я понимаю, никто не заставлял…

— Да, конечно, если жаловаться, то только на самого себя.

— Ты вот скажи, зачем ты от Константиныча ушел? Другие мечтают к нему попасть, а ты ушел!

Я помолчал, раздумывая, стоит ли открывать то, что всегда от всех скрывал. Не выдержал и признался:

— Из-за Анюты… Она поставила условие: или она уйдет, или я. Сказала: не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Ну, я и ушел, куда глаза глядят… Не мог же я ее без любимой работы оставить…

— Да вашу ж славянскую мать! — захлебнулся негодованием Сенька. — Ну, вы, русские, реальные чудаки! Да случись такая история с нами, мы бы с Райкой так и работали вместе, да еще и помогали бы друг другу! Нет, вы точно люди какой-то эвтаназийной, азиатской породы!

— Ты прав, мне тогда сдохнуть хотелось… Да и сейчас не слаще…

— Ты знаешь, как я отношусь к этой публике. Приди они к власти — здесь такое начнется! Мы с Райкой и Мишкой тогда точно в Израиль свалим… Но ты хорош! Это же все равно что русскому патриоту для фашистов листовки сочинять! Ты получше-то ничего не мог найти? Человека с ВГТРК всюду бы взяли с распростертыми объятиями!

— Так получилось… Мне тогда хотелось обстановку радикально поменять, а там совершенно другой контингент и круг общения… Да и полезно было на врага изнутри посмотреть…

— Да, Серега, если любовь — это антиоксидант, а ненависть — свободный радикал, то твоя нынешняя жизнь — нагромождение сплошных нелепостей! Менять ее не собираешься?

— Для этого мне надо измениться самому, — обрадовался я такому удачному повороту Сенькиной мысли. — А что в себе менять, не знаю. Может, подскажешь?

— Значит, так, — наморщил Сенька лоб. — Ничего тебе менять не надо. Тебе надо вернуть Аньку, и все образуется само собой.

— У машины отказали тормоза, а ты советуешь блондинке ехать дальше…

— Ну, старик, тормоза, я думаю, ты уже починил!

— Даже если и так — у нее уже другой. По твоей теории мы уже не пара.

— Тогда назло теории придумай что-нибудь сверхпрактическое! Или ты не сможешь простить ей этого мужика?

— Я готов ей десять мужиков простить!

— Тогда для начала поговори с ней! Или вы так и не общаетесь?

— Почти нет.

— А с сыном?

— Как всегда: она привозит его к родителям, а я приезжаю после того как уедет она и уезжаю до того, как она приедет. Такой вот контрданс.

— Нет, Серега, ты правда чудак! Ты должен был за ней на коленях ползать, а ты взял и сбежал! — потешался Сенька. — Тут, брат, с головы надо начинать!

— А если все-таки с чего-то другого?

— Пожалуйста: стань бесчувственным и равнодушным и вытесни ее из памяти.

— Не получится.

— Тогда так: тебе не дает покоя вина. Вина есть фантом совести. Вытрави из себя совесть и сделайся бессовестным.

— Нереально.

— А зря. Жизнь, Серега, цинична. Кто-то принимает ее такой с радостью, кто-то со вздохом, а тот, кто не хочет с этим мириться рано или поздно входит с ней в конфликт. Так что выбирай, кем бы ты хотел быть.

— Ну, не знаю.

— Вот то-то и оно…

Мы подкрепили неутешительный вывод очередной порцией водки, и я спросил:

— Сеня, а ты сам хотел бы в себе что-то изменить?

Сенька подумал и ответил:

— Я бы хотел хорошо писать, но для этого нужны качества, которые даются от рождения. Наблюдательность, например, вкус, чутье, образное мышление, музыкальный слух и много еще чего. То есть, то, что я пыжусь в себе развить. Если ты заметил, я — иудей и хочу им остаться, а не косить подобно Бродскому под римского патриция. Это смешно и неумно…

— Главное, не путай навыки с чертами характера и пыжься дальше. Ты ее все равно напишешь, твою книгу, и это будет шедевр.

На том конструктивная часть нашего застолья закончилась, и дальше мы, перебрасываясь короткими фразами, погрузились в отстраненное, сходное с медитацией состояние, чему активно способствовал опорожненный графин водки…