Божья коровка

Анатолий Дроздов, 2023

Анатолий Фёдорович Дроздов – известный писатель-фантаст, работающий в разных жанрах. Представляем роман «Божья коровка», написанный в смешанном жанре «попаданчества» и альтернативной истории. Смерть ещё не конец. А для героя книги – это не просто начало новой жизни, но и возможность изменить жизнь другого человека, перевернув её полностью. Погибнув в наше время, герой оказывается в 1967 году, в Советском Союзе, в теле умственно отсталого юноши по имени Борис. Опекуны давно прибрали к рукам его имущество и полагающиеся от государства деньги, а сам парень не имеет никаких шансов на достойную жизнь. Однако теперь всё поменяется, ведь внутри него человек с умом, образованием, а главное, жизненным опытом и знанием истории. Борису чудесным образом отменяют диагноз, он идёт служить в элитные в ту пору погранвойска, а там, как знать, возможно, герою удастся изменить судьбу не только одного человека, но и целой страны. Подробности – в книге.

«Божья коровка, полети на небко.

Там твои детки кушают конфетки…»

Детская песенка.

1

Смерть пахла странно.

Не сырым духом свежей крови, вонью вспоротых кишок или дерьмом, пролившимся из расслабленного сфинктера — этих неизменных спутников войны и гибели. Лосев нанюхался их в достатке. Нет, резко воняло потом и мочой от давно немытого тела.

«Это почему? — подумал Николай. — К нам же “бэпэошка”^[1] приезжала. Все помылись от души, форму поменяли и белье. Суток не прошло. Или я давно лежу? Госпиталь? Там пахнет по-другому. А еще бы салфетками обтерли, если в душ нельзя. Если госпиталь, почему нет боли? Обкололи?»

Он прислушался к себе. Ничего не ныло, не болело. Не было и характерного для анальгетиков ощущения потери осязания. Свое тело ощущал он целиком — от макушки и до пальцев на ногах. «Плен? — раздалось в голове. — Держат где-нибудь в подвале?» Мысль мелькнула и пропала — это невозможно. Чтоб Попасную отдали или даже уступили улицу… После продолжительных боев город взяли быстро и уверенно. Драпали укропы, все бросая. Его рота зачищала городской квартал, когда их накрыли «Градами»^[2]… По Попасной били из всего, что было — не могли смириться с поражением. И плевать укропам на гражданских: «сепары» для них не люди. Николай успел расслышать подлетавшую ракету, но укрыться не успел. Если даже вдруг контузило, парни не могли оставить командира…

Лосев разлепил глаза. Именно, что разлепил — веки поддались с трудом. Их как будто чем-то смазали, а потом мазь застыла. Яркий свет вокруг — не от ламп, а дневной. Над глазами — потолок, побелен известкой. Видно хорошо, ошибиться невозможно. Это где ж так делают? Он отбросил одеяло, сел и осмотрелся. Комната — большая, вытянута в длину. Два окна, проем в торце, а за ним виднеется стена перед узким коридором. Стены без обоев и покрашены известкой, только к ней добавлен колер. Цвет салатовый, густой. Дощатый, крашеный пол. Дальняя, торцевая стена скрыта перегородкой. В ней — второй проем, закрытый ширмой. Что за нею — непонятно, надо будет посмотреть. Мебель в комнате имеется: стол и стулья, этажерка с книгами, шкаф с диваном. На последнем Лосев и сидел. Небогато. Да и мебель древняя какая-то, он такую видел лишь у бабушки в деревне. Когда она умерла, эту рухлядь вынесли на помойку. Лосев помнил, как отец с соседом волокли тяжелый шкаф, охая и при этом матерясь. В центре шкафа было ростовое зеркало, и его разбили, стукнув о косяк…

Здесь такое зеркало имелось, Лосев встал и подошел… Да твою же мать! На него смотрел пацан, жилистый и крепко сбитый, в одном белье. В синей майке, черных труселях — длинных, до колена. Это было полбеды. Но лицо… Мало, что не мыто, и пятна грязи покрывают лоб и щеки. В нем присутствовала странность, что-то говорящая. Присмотревшись, Лосев догадался. Отраженный в зеркале пацан был явно ненормальным. Может быть, дебил, но, возможно, идиот. Лосев в них не разбирался, но ошибка исключалась. Это ему снится?

Лосев щелкнул себя в лоб. Кожа отозвалась болью, и подросток в зеркале поморщился. Лосев взял себя за уши и высунул язык. Рожа в зеркале превратилась в морду обезьяны, разве что без шерсти. Лосев сплюнул и вернулся на диван. Сел и погрузился в думы.

Размышлял недолго: диспозиция понятна. Все, что видит, наяву. Сны такими не бывают. Наркотический приход? Дурь он никогда не пробовал, но слыхал, что там другое: неестественно и ярко. Да и кто ж ему наркотик даст? В госпитале? Не смешите. Как бы ни хотелось в это не верить, мир вокруг реален. Звуки, запахи, предметы… Кстати, пахнет от него. Лосев оттянул перед собой засаленную майку. Не стирали вечность, вид — как будто ею мыли пол. Страшно думать, что там в труселях. Глянул на подушку. Белая когда-то наволочка — мерзкая, вся в сальных пятнах. Ну, так волосы дебила, как успел заметить Лосев, жирные, немытые. Что же с ним произошло? Как он ни прикидывал, вывод виделся один. Он погиб в Попасной, а его сознание попало в тело идиота. Понять бы еще: это милость или наказание?

Рефлексировать на эту тему Николай не стал, не имел такой привычки. Он солдат, а не интеллигент из вуза. Будет время — разберется, нет — начальство объяснит. Кто-то же живет в квартире, кроме этого больного пацана. Есть дела насущнее…

Лосев встал и отправился искать санузел — организм, в котором он пребывал, этого настойчиво желал. Нужное нашлось за проемом в коридор. Крохотная комнатка в два квадратных метра, унитаз и ванна с умывальником. Все довольно новое, без потеков ржавчины. Унитаз накрыт седлом из ДСП, крышки не имеется. Николай стащил трусы и угнездился, между делом осмотрев санузел. Бедность в каждом сантиметре. Стены крашены зеленой краской, потолок побелен. Свет — от лампочки в патроне, что свисает на шнуре. На полу — коричневая плитка, небольшая и шершавая. Ступни это ощущали хорошо. Табуретка, таз, стиральная доска. Вешалка с несвежим полотенцем. На стене над умывальником — небольшая полка. Что-то там виднеется, нужно будет посмотреть. Крана над фаянсовой раковиной не имелось, и чтобы умываться, нужно повернуть к ней излив смесителя над ванной. Древняя конструкция, как и сам смеситель с рукоятками на корпусе. Сверху — душевая сетка с черным шлангом.

Завершив процесс, он поискал туалетную бумагу. Вместо нее сбоку на стене висел фанерный ящичек с нарезанной газетой. Было ее там совсем чуть-чуть, и Николай не стал использовать. Он стащил с себя белье, бросив его в таз. Перебрался в ванну и открыл в ней воду. Теплая пошла. Никаких шампуней здесь, конечно, не нашлось, но зато имелось мыло, да еще какое! Темный и увесистый кирпич с выдавленными цифрами и буквами. Буквы большей частью смылись, цифры уцелели — 70 %. Знать бы еще, чего^[3]. Пахло мыло не совсем приятно, но зато давало пену. Над натянутыми вверху веревками для белья обнаружилась мочалка из люфы. Лосев размочил ее под краном и, намылив, яростно растер вонючее тело. Сделал это дважды, каждый раз смывая пену душем. Вымыл голову и полез из ванны. Вытирать себя не стал — полотенце, что висело на крючке, не внушало оптимизма — грязное, залапанное. Полочка, висевшая над умывальником, оказалась не пустой. Порошок зубной в жестяной коробке, и зубная щетка в граненом стакане. Щетка была деревянной, а щетина — натуральной. Николай отмыл ее с мылом под краном и почистил зубы. Во рту сразу посвежело — порошок был с мятой.

Мокрым, но довольным Лосев выбрался из ванной и отправился искать одежду. Обнаружил ее в нижнем ящике в шкафу. Майки, труселя выглядели чистыми и пахли мылом. Здесь же обнаружилось вафельное полотенце. Лосев им обтерся, после натянул белье. Почему пацан его не надевал, было непонятно. Не хотел? Не научили? Ну, дебилов не поймешь. А вот дальше началась засада. Запасной одежды не нашлось, в смысле чистой. Лосев огляделся. Синий тренировочный костюм из тонкой ткани валялся на полу возле дивана. Видно, прежний обладатель тела снял его перед тем, как завалиться спать. Николай поднял кофту со штанами и поморщился — воняют. Он отнес костюм в санузел, бросил в таз к белью. Постирает… Ситуация все больше удивляла. У пацана нет запасной одежды, шкаф стоит практически пустой. Лосев обнаружил в нем лишь сверток белой, плотной ткани, непонятно для чего назначенной, майки с труселями и носки — к слову, без резинки. Шкаф как будто вычищали. Он сходил в прихожую. На прибитой возле двери деревянной вешалке обнаружились пальто и шапка, снизу — кеды и ботинки. По размеру, кажется, его — в смысле, идиота. Это вся одежда, что ли? Потянул за ручку двери — заперта. И замок такой, что открывается ногтем. Впрочем, ключ нашелся быстро — он висел на гвоздике, вколоченном в косяк. Стержень и одна бородка — примитив голимый. Лосев вставил его в скважину и дважды повернул. Дверь открылась тихо и без скрипа. Что за ней? Лестничная площадка, небольшая, он сказал бы: тесная. Дом — скорей всего, хрущевка. На площадку выходили двери, Николай насчитал их три. И еще его — четвертая. Лестница бежала вниз и вверх. Что ж, этаж не первый, не последний — остается этому порадоваться.

Николай закрыл дверь — позже разберется. Есть потребности насущнее. Желудок яростно урчал, требуя его наполнить. Следует найти еду. Кухня подтвердила его вывод о хрущевке. Крохотная, метров пять. Стол, две табуретки и буфет с раздвижными стеклянными створками в верхней трети. За стеклом — тарелки, кружки. Газовая плита на две конфорки, эмалированная, чугунная мойка и — о, счастье! — холодильник. Маленький, чуть выше метра, с буквами «Минск-1» на дверце. Лосев подбежал, открыл ее…

Что за хрень? Холодильник был пустой — ни яиц, ни колбасы, ни сыра. Ладно, сыр — хотя бы банка с огурцами! Ничего совсем. Зло захлопнув дверцу, Лосев подошел к буфету. За высокой створкой на полке обнаружилось немного хлеба — где-то с треть буханки-кирпича. Хлеб немного зачерствел, а еще его кусали — судя по всему, пацан. Лосев выложил обгрызенный кусок на стол, найденным на полке ножом отделил примерно треть. Хватит для начала, а то неизвестно, будет ли еще еда. Есть обгрызенный ломоть было чуть противно, только Николай себя заставил. Если правильно подумать, за собою же подъедает — тело-то теперь его. Прожевав, он положил оставшийся кусок на ту же полку и, смахнув в ладонь крошки со стола, бросил в рот. Взял эмалированную кружку и налил в нее воды из крана. К удивлению, она не пахла хлоркой и была довольно вкусной. Лучше бутилированной из прошлой жизни^[4].

Заморив червяка, Николай вернулся в комнату. Для начала убрал постельные принадлежности с дивана. Грязные наволочку и простыни стащил и отнес их в ванную. Заменил на свежие, что нашлись в шкафу. Убранная постель отправилась туда же — места там полно. Завершив с этим, он решил исследовать жилище. За перегородкой с ширмой обнаружилась комнатка — темная и без окон. Небольшая, метров пять квадратных. Там стояла узкая железная кровать с бельем и покрывалом. Пухлую подушку прикрывала кружевная накидка. Почему пацан не спал здесь, было непонятно. В комнате нашелся стул, торшер и больше ничего. Ну, еще икона на стене, небольшая и бумажная. Спас Нерукотворный… Николай подумал и, поддернув покрывало, заглянул под койку. Чемодан какой-то и деревянный ящик, как у плотников в старинных фильмах. Первым делом Николай вытащил его. Инструменты, гвозди и шурупы в специально сделанных отсеках. Их владелец дело явно знал. Всем давно не пользовались: полотно ножовки испятнала ржавчина, как и клещи с пассатижами. Николай задвинул ящик под кровать и занялся чемоданом. В нем нашелся лишь альбом, тонкий, но увесистый. Ну, так плотная обложка, и листы как будто из картона. Все в пробитых частых прорезях, чтобы можно было вставить фотографии.

Сунув чемодан обратно, Николай забрал альбом и вернулся на диван. Сел, открыл. Фотография, большая, черно-белая. Молодая женщина смотрит в объектив, на коленях у нее — ребенок в ползунках и шапочке. Малышу не больше года.

— Мама, мамочка, — раздалось в голове. Голос всхлипнул и продолжил: — Мамочка теперь на небе, ее боженька к себе забрал.

— Блядь! — Лосев чуть не выронил альбом. — Это что за хрень?

— Я не хрень, а Боря, — ответил голос. — Мы здесь с мамою живем. Но теперь она на небке, потому я здесь один. Дядя Вася через день приходит, рыбку мне приносит с хлебом. Рыбка кончилась вчера, — голос погрустнел, — Хлеб остался, но его немного. Ты мне рыбки принесешь?

— Ни фига себе заявка! — охнул Лосев. — Крыша, блядь, поехала!

— Крыша сверху дома, — сообщил все тот же Боря. — Здесь ее не видно. Мама говорит, что тебя мне боженька прислал — чтоб помог и защитил. И еще сказала, что ты можешь отказаться. Боженька найдет другого, а ты будешь там, где хорошо. Мама говорит: ты это заслужил, потому как душу положил, других спасая. Ты уйдешь? — голос прозвенел тревогой. — Оставайся. Мне с тобою хорошо. Ты меня помыл и хлеба дал.

— Дай подумать, — отозвался Николай. — А пока немного помолчи.

Боря в голове затих. Николай закрыл альбом, бросил его рядом. Ситуация — туды ее растак! Голоса в башке звучат у психов. Им обычно советуют чего-то совершить. Ножик взять, кого-то там прирезать. Или прыгнуть с крыши дома… Надо ему это счастье?

— Боря, — произнес тихонько Лосев. — Я хочу тебя спросить. Если я останусь в этом теле, ты мне постоянно будешь что-то говорить?

— Нет, — ответил голос. — Я не слишком умный, мало знаю, потому умолкну навсегда. Мама говорит: мы станем как один.

— И сознания сольются?

— Я не знаю, — ответил Боря. — Ты согласен?

— Погоди, — сказал поспешно Николай. — Я подумаю еще.

Он встал и подошел к зеркалу. Отмытый Боря выглядел иначе. Крепкая, мускулистая фигура, продолговатое лицо с правильными чертами, васильковые глаза под длинными ресницами. Волосы, некогда остриженные «под ноль», отросли и укрывали голову густой, каштанового цвета шапкой. Высокий лоб, округлый подбородок, прижатые к черепу ушные раковины. Николай улыбнулся отражению. На румяных щеках Бори возникли милые ямочки. «Симпатичный ведь пацан, — подумал Лосев. — Ростом не велик, но сложен крепко. Вроде как на мать похож. Если б не дебил — девки бы на шею вешались. Сколько ему лет?» Уловив смутное воспоминание, он открыл левую створку шкафа и достал с верхней полки картонную коробку. Некогда в ней было печенье — «Овсяное», говорила надпись. Возвратившись на диван, Николай снял с коробки крышку. Документы… Сверху оказалась серая книжица с названием «паспорт» на обложке. Николай ее раскрыл. С черно-белой фотографии в левом нижнем углу на него смотрело виденное в зеркале лицо. Он поднял взгляд выше. Срок действия — до 7 июля 1974 года. Что?! Так, спокойно, смотрим дальше. Коровка Борис Михайлович (ну, фамилия!), время и место рождения — 1 июля 1949 года, г. Минск. Твою мать! Пацану на вид лет шестнадцать. Это ж в какое время он попал?

Николай заставил себя успокоиться. В конце концов, это не страньше, чем перенос его сознания в чужое тело, плюс голос Бори в голове… Он посмотрел на правую страницу. Социальное положение — иждивенец, отношение к воинской службе — не военнообязанный (с этим все понятно), паспорт выдан Советским РОВД г. Минска 7 июля 1965 года. Подпись, печать… Николай перевернул несколько страниц. Штамп о прописке. Адрес: г. Минск, ул. Седых, дом. 4, квартира…

Николай бросил паспорт на диван и взял лежавшую ниже бумагу. Свидетельство о смерти. Коровка Ольга Николаевна, умерла 23 марта 1967 года в возрасте 46 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти сделана соответствующая запись… Причина смерти — рак груди…

В коробке нашлось удостоверение инвалида на имя Бориса Михайловича Коровки. Без фотографии, действительно при предъявлении документа, удостоверяющего личность. Группа инвалидности — вторая. Справка из психоневрологического диспансера Минска. Диагноз: умственная отсталость, дебилизм… Дальше шли какие-то цифры, Лосев в них не понимал. Еще нашлась сберегательная книжка. 2 февраля на имя Бориса Коровки его матерью был сделан вклад на сумму в 500 рублей. 8 апреля деньги сняли до последней копейки. Кто это сделал? Явно не Борис. Странно, что осталась книжка… Лосев взял свидетельство о рождении пацана. Мать: Коровка Ольга Николаевна, в графе «отец» — жирный прочерк.

Николай сложил документы в коробку и отнес ее на полку. Там нашлось и несколько тетрадей в клетку, и альбом для рисования. Шариковая ручка в виде шестигранной трубочки с колпачком и карандаши в пенале. Николай не стал их трогать и вернулся на диван. Сел, откинулся на спинку. Что ж, прикинем. Занесло его, выходит, в СССР, в год 1967-й. В это время в прошлой жизни он даже не родился, а родители учились в школе… Что он знает о 60-х? Ничего совсем, никогда не интересовался. Дня сегодняшнего он не знает, но, похоже, за окном апрель. На деревьях еще нет листьев, только почки набухают — это Лосев разглядел. И еще в квартире теплые батареи, а в мае в Минске отопление точно отключили бы. Родители Лосева вспоминали о таком: как 15 апреля — батареи греть перестают. Что в итоге? Ничего хорошего. Если согласится, то окажется дебилом, человеком ущемленным. Инвалид бесправный… Боря вспоминал какого-то дядю — тот, похоже, опекун племянника. Славно же он о нем заботится! Подопечный грязный и голодный, без одежды, спит на черных простынях. А куда девались деньги Бори? На книжку положила явно мать, а потом они — тю-тю. Шкаф пустой стоит. Вещи покойницы где? Ладно, их забрали, а одежда пацана? Чтобы у него было лишь одно трико, да и то — дешевка? Не похоже, чтобы мать с сыном бедствовали. По словам родителей, 500 рублей в этом времени — неплохие деньги. Интересно, кем работала покойная?

Рассеянный взгляд Николая, которым он блуждал по комнате, внезапно зацепился за предмет, ранее не замеченный. У окна стояла швейная машина с ножным приводом. Прикрытая накидкой салатового цвета, она терялась на фоне стены. Лосев подошел и откинул ткань. Знакомая конструкция, у бабушки такая же была. Крышка деревянная, сама машинка спрятана внутри. Перед тем, как шить, ее следует достать, открыв сверху створки. В выдвижных ящиках по бокам нашлись нитки, иголки, ножницы, мотки узкой и широкой резинок. А еще тесьма. Их запас свидетельствовал, что мама Бори много шила. Что ж, с деньгами все понятно.

Николай вернулся на диван. Нужно принимать решение. Или отказаться и пойти туда, где хорошо (непонятно, боязно), или слиться с Борей. Выбор невелик. Дома было проще…

В марте Николай пришел в военкомат и попросился на войну.

— Как вы надоели! — буркнул военком. — Не сидится вам на пенсии. И куда вы рветесь? Обойдутся там без стариков.

— Не такой уж я старый, — ответил Лосев. — Сорок девять лет всего.

— Война — дело молодых. Лекарство против морщин, — процитировал военком слова из песни. — Ладно, капитан. Говорят, готовят документ — вроде, разрешат брать вас на контракт. Как получим, позвоним. Рапорт в канцелярии оставь.

Документ приняли, Лосев подписал контракт. И нарвался дома на скандал.

— И куда тебя несет! — ярилась жена. — Мало кровушки своей пролил? Молодые пусть воюют.

— В том и дело, Маша, что молодые, — отвечал ей Лосев. — Что они умеют? Гибнут ведь зазря. Я чеченскую прошел, Цхинвал и Сирию. Нас так просто не возьмешь. Кто должен защитить тебя и Альку? Пацаны не сдюжат. Украина лишь начало, дальше примутся за нас. Ну, и денег заработаю, платят хорошо. Альке помогу с учебой — дорого в Москве студентке.

— Ведь убьют же дурака, — всхлипнула супруга. — Как мы будем без тебя?

— Компенсацию заплатят, — успокоил Лосев. — Деньги там большие, вам надолго хватит.

— Был ты дураком, им и остался, — плюнула жена. — За кого я замуж вышла?..

Попрощались, впрочем, хорошо. Николай обнял жену и дочку, обещал звонить и убыл по команде. Их, таких как он, повоевавших ветеранов, набралось немало. В части встретили их хорошо, Николаю сходу дали роту. Позже он узнал, что с началом операции ротам придавали в помощь ополченцев из Донбасса — тех, кто посидел под пулями. Молодым российским офицерам и контрактникам не хватало боевого опыта, оттого несли ненужные потери. Ветераны помогли их сократить. Замом Лосеву назначили старлея, он учил его и молодых контрактников тактике и практике боев за город. Получалось хорошо — вон, Попасную как ловко взяли.

Там он и нарвался… Правильно жена сказала, что дурак, не смог привыкнуть к подлости противника. Убивать детей и женщин, чтобы нанести удар по «русским» — это не помещалось в голове. Потому попал в ловушку…

Прибежал сержант из третьего взвода.

— Товарищ капитан, — доложил взволнованно. — Там, в подвале, женщины и дети. Выбраться не могут, выход заминирован. Укры их о том предупредили. Мы и сами видели. Там растяжка на дверях висит, скотчем примотали.

— Что ж, веди, — ответил Лосев…

Для начала вызвали сапера, чтобы снял растяжку. После крикнули засевшим, чтобы выходили. Дверь в подвал открылась, показалась женщина с ребенком на руках. Перед ней шла маленькая девочка, лет, наверное, трех — грязная, чумазая. За ее спиной виднелись и другие дети. Николая укололо в сердце. Девочка была совсем как дочь, ну, когда той было столько. Бросившись вперед, он взял ее на руки. Девочка ручонками обхватила его шею.

— Разобрали всех, бегом отсюда! — крикнул Николай.

До него хоть поздно, но дошло: для чего укропам упреждать мирняк о мине? Явно, чтоб собрать солдат противника, а потом по ним ударить. Где-то есть корректировщик, или дрон маячит в небе. Деток быстро расхватали, женщин потащили за руки. Взвод летел к укрытию. Николая обгоняли — тяжело бежать, когда тебе полтинник, да еще при полном снаряжении. Один броник сколько весит! А еще разгрузка, автомат… Девочку капитан отдал солдату — тот умчал ее вперед, сам же топал позади. Тяжело дыша, он видел, как солдаты, дети, женщины забегают в дверь подвала, ранее проверенного бойцами. Там обстрел не страшен. Вот уж и последний скрылся…

Он немного не успел. В воздухе завыли «Грады», над кварталом поднялись кусты разрывов, и один пришелся сразу за спиной…

«Лоханулся я в Попасной, — подумал Николай. — Может, здесь получится? Пропадет ведь пацан. Для начала ограбят, а потом сдадут в интернат для умственно отсталых. Не по-нашему это, не по-людски. Следует помочь. Будет трудно, но прорвемся. Не война все же. Был я Лось, а стал Коровкой. Ну, и хрен с ним…» На мгновение кольнуло сердце: никогда не увидит больше Машу с Алькой. Только с этим он успел смириться, отправляясь воевать. Офицеру всегда следует держать такую возможность в уме. Девочкам придется нелегко, но с потерей справятся.

— Эй, Борис! — окликнул Лосев. — Я согласен.

К удивлению Николая, тот не отозвался. Вместо Бори в голове раздался тихий женский голос:

— Пусть спасет тебя Господь, защитник! Береги сыночка.

Николая обдало теплом. Мир вокруг стал ярче, зримей. Он услышал, как журчит вода в трубах отопления, дует ветер за окном. С глаз как будто стерли пелену, из ушей достали вату. Руки, ноги налились упругой силой, ее было просто некуда девать.

Николай вскочил, прошелся колесом. К удивлению, такое получилось. Руки, ноги подчинялись, как родные, а ведь раньше тормозил в движениях. Хорошо быть молодым, здоровым, сильным. Встав на ноги, он решил заняться делом. Для начала постирал белье с трико и развесил в ванной. Со стиральной доской было непривычно, но освоил быстро. Простыни и наволочку прокипятил в оцинкованном баке — тот нашелся за плитою в кухне. Сполоснул, оставил отмокать, добавив в воду таблетку синьки. Упаковка их нашлась в буфете. На ней Лосев прочитал и способ применения. В мойке обнаружилась эмалированная кастрюля с крышкой. От нее несло соленой рыбой. Николай ее помыл и оставил на столе. Покончив с этим, занялся уборкой. Совок с веником нашлись под мойкой в кухне, в ванной обнаружились и тряпка со шваброй. Тряпка ссохлась и по твердости напоминала кожу, но в воде размякла. Наведя везде порядок, Лосев достал из шкафа электрический утюг, чудом избежавший разграбления. Расстелив на столе байковое одеяло, погладил влажное трико — чтоб скорей просохло. Ходить в белье ему не нравилось. На ступни натянул носки, прижав их штрипками. Побудет в них пока. Тапки у Бориса были, но они воняли. Николай их постирал и положил на батарею. К вечеру просохнут.

Завершив работу, он доел на кухне хлеб. Жрать хотелось просто ужас как. Принесут ли вечером поесть? Боря, вроде, говорил, что будет дядя. Посмотрев в окно, Николай догадался, что снизу расположен продовольственный магазин. Он видел заезжавшие во двор грузовики-фургоны. Древние, с капотом впереди. Они вставали к рампе, и водители распахивали двери сзади. Грузчики в халатах тащили из фургонов хлеб в кирпичиках, батоны на широких деревянных лотках, молоко в бутылках в ящиках из толстой проволоки. Спуститься и купить? На что? В доме ни копейки.

Вид недоступной для него еды заставил недовольно заурчать желудок. Николай вернулся в комнату и развалился на диване. Будильник на столе показывал начало пятого. Что делать, если дядя не придет? Спуститься вниз и встать у входа в магазин с протянутой рукой? Ну, во-первых, стыдно. Во-вторых, последствия непредсказуемы. В той жизни это прокатило бы, а в СССР другая обстановка. Сдадут в милицию, а там посмотрят документы и решат отправить в дурку пацана — пусть там и содержат. Прощай, свобода…

Внезапно до него донесся звук отпираемого замка. Николай вскочил и направился в прихожую. Открылась дверь, и в нее зашел невысокий, щуплый мужичок в кепке и плаще. В руке он нес сетчатую сумку. В ней Лосев разглядел две буханки хлеба и большой кулек из оберточной бумаги. Кое-где она промокла, и Николай почувствовал запах соленой рыбы.

— Заждался дяди? — улыбнулся гость и, нацепив на вешалку кепку, протопал в кухню. Плащ и ботинки он снимать не стал. Николай поморщился и отправился следом. На кухне гость примостил на табурете сетчатую сумку, достал буханки и выложил на стол. Затем извлек кулек. Сумку свернул и убрал в карман.

— Кастрюлю, вижу, приготовил, — хмыкнул гость. Говорил по-русски он не чисто, искажая слова^[5], — и памыв, — заметил, убирая крышку. Он развернул кулек и вытряхнул в кастрюлю ворох мелкой рыбы. — Сёння килька, — объявил. — Хамса кончилась. Паек табе на пару дней. Ешь! Боря кильку любит, — он произнес, кого-то передразнивая, и Лосев догадался, что его.

При виде рыбы желудок заурчал, а рот наполнился слюной. До жути захотелось запустить ладонь в серебристое богатство, захапать ворох рыбки и жрать, размазывая по лицу рассол. Пацан, наверное, так и делал, оставляя разводы грязи на лице. Николай с трудом себя сдержал. Прошел к буфету и достал тарелку. Ложкой навалил в нее горку кильки. Ножом отрезал от буханки толстую краюху. Взял вилку, сел на табурет и стал неспешно есть, забрасывая в рот по паре рыбок. Жевал их вместе с головами, закусывая свежим черным хлебом. Вкусно просто до невозможности. Или это ощущения от Бори?

— Во даець, божия коровка! — промолвил посетитель, все это время наблюдавший за подростком широко открытыми глазами. Подумав, он присел на табурет, и вынул из кармана початую бутылку водки. Та оказалась небольшой, примерно с четверть литра^[6]. В горлышко бутылки была вставлена самодельная пробка из оберточной бумаги. Гость достал ее, раскрутил бутылку и вылил водку в горло. Крякнул и, выцепив из кастрюли рыбку, бросил ее в рот. Затем отщипнул от початой буханки кусочек хлеба и отправил его следом. Энергично прожевал. — Есть культурно став, рукой не хапаешь. И рожа чистая, памывся вроде. К тебе кто-то прихадыв?

— Сейчас отвечу, — сообщил Лосев, отодвигая опустевшую тарелку. — Скажи мне, дядя, ты мой опекун?

— Ага, — ответил мужичок, — так твоя мамка захотела. А я ёй брат, хотя двоюродный. Родных у Ольки не осталось, сгибли на войне. Мы с ёю родичались^[7].

— Я получаю пенсию?

— Конечно, — опекун кивнул. — По случаю утраты кормильца.

— Большую?

— Тридцать шесть рублев, одиннадцать копеек. Олька получала хорошо. Бухгалтер на заводе…

— А сколько стоит килька?

— 12 копеек килограмм. Хамса по десять.

— Буханка хлеба?

— 12 копеек.

— Ты, значит, тратишь на меня 24 копейки в день, в то время как из пенсии выходит более рубля. Где остальные деньги, дядя?

— Э-э… — мужичок завис. — Я за кватэру вашу заплатив.

— Сколько?

— Пять рублей с копейками.

— Все равно выходит более рубля. Остаток пропиваем? Это вот, — Лосев щелкнул ногтем по бутылке, — купил за деньги инвалида? Так ты о нем заботишься, мерзавец?

— Да што ты, Бора? — возмутился опекун.

— Сейчас узнаешь!

Николай вскочил и левой сгреб опекуна за ворот. Прислонив его к стене, стал хлестать правой ладонью по щекам. Голова мужчины моталась на тощей, кадыкастой шее.

— Тебе, козел, мать сироту доверила, — рычал Лосев в перепуганную рожу. — А ты его ограбил, голодом моришь. Где деньги, которые мне мать оставила? Где вещи, которые из дома вынес? Задушу скотину!

Он сжал покрепче ворот мужика.

— Не надо, Бора, — прохрипел жертва. — Детки у меня.

Николай ослабил хватку.

— Деньги отдавай!

Трясущейся рукой мужик достал из кармана кошелек. Николай забрал, открыл и высыпал на стол бумажки и монеты. Подвигал пальцами. Тринадцать рублей и семь копеек.

— Где остальные?

— Потратил, — мужичок сглотнул.

— Когда заплатят снова?

— Через три недели.

«Проклятый алкоголик! — подумал Николай. — Пропил две трети пенсии. 13 рублей на три недели — 62 копейки в день».

— Где деньги со сберкнижки, вещи матери, мои?

— Одежу Лизка продала, — опекун опять сглотнул. — Купила мебель и обновки для сябе. Детей одела…

— А меня раздела.

— Она сказала: «Этому не треба». Еще и холодильник и машину швейную забрать хотела. Посуду взяла. Яна осталась.

— Вернешь все, деньги — тоже. За проданное отдашь, что получили. А нет — не обижайся, дядя! — Николай ощерился. — Приду и задавлю обоих. Детей твоих сдадут в детдом.

— Все буде, Бора! — испуганно заверил мужичок. — Не надо нас душить. Дык я пойду?

— Ключ от квартиры отдавай! — Николай протянул ладонь. — Чтоб следующую пенсию принес мне до копейки. Ты понял, пидарас?

— Да, — закивал мужчина и, отдав ключ, исчез за дверью.

«Надеюсь, все вернет, — подумал Лосев. — А нет — придется туго. Не повезло нам с пацаном нарваться на такую гниду… Еще б на Лизку эту посмотреть. Я б этой слякоти сказал…»

«Будьте осторожны со своими желаниями — они имеют свойство сбываться»^[8]. В правоте этой сентенции Николай убедился довольно скоро.

Примечания

1

БПО-32 — полевая армейская баня на базе автомобиля КамАЗ.

2

«Град» — реактивная система залпового огня, созданная в СССР. Состоит на вооружении многих стран, в том числе России и Украины.

3

Хозяйственное мыло советского периода несло маркировку содержания в нем жирных кислот. Чем их больше, тем лучше мылится. Максимально было 72 %.

4

Минск в то время полностью снабжался водой из артезианских источников. Очень вкусная была вода!

5

Гость говорит на так называемой «трасянке» — смеси русского и белорусских языков.

6

Так называемая «чекушка», емкость 250 мл.

7

Родичались — поддерживали родственные отношения. Диалектное слово.

8

Эту фразу Воланд говорит Маргарите. На самом деле это изречение Конфуция.