Дом геологов. Произведения 1992 года

Александр Леонидов

Книга включает в себя ранние произведения А. Леонидова (Филиппова), созданные на самой заре его творческой деятельности. В ней отразились и кошмар времени, и юношеский романтический настрой молодого автора, и смех, и слёзы его, мечтавшего о свободе, поколения…

VI

— Я рад предоставить вам приют — сказал герр Шнейдер, щедро накормив меня — Но захотите ли вы принять его?

— А что такое? — поинтересовался я, обгладывая куриную ножку (как-то вышло, что о посте я уже забыл).

— Среди крестьян ходит о замке дурная слава! — грустно произнес Шнейдер.

Я откровенно рассмеялся.

— Скажите — спросил я сквозь смех — О каком замке среди крестьян ходит добрая слава? И какую же нечисть они поселили здесь?

Шнейдер не поддержал моего веселья.

— Самую страшную! — с мертвящей строгостью ответил он — Человека!

Видя удивление на моем лице, баронесса фон Ронбе разъяснила мне странные слова.

— Говорят — тихо молвила она — Что в замке Шнейдеров оживают все черные стороны, все каиновы печати, наложенные на человека!

Зависла мрачная тишина. Я посуровел. Жизнь, полная скитаний и опасностей, научила меня: нет безгрешных людей. Видит всевышний, я тогда не боялся уже никакого врага, кроме темных сторон себя самого. Если бороться с самим собой, то как определить, кто выйдет победителем? Я подумал, что нужно уехать, но этим бы я обидел хозяина замка и бросил бы перепуганного Вайца на произвол судьбы. Была и еще одна причина, в которой я еще боялся признаться себе: мне трудно было расстаться с красотой Розалин… Словом, я решил остаться. Вайц, которому велели проводить меня в любую из пустующих комнат, отвел меня в овальную залу рядом со своей каморкой.

— Сегодня полнолуние! — бормотал он, как безумный — Полнолуние! Сегодня опять придет привидение!

— Какое привидение? — спросил я его.

Вайц кое-как объяснил мне, что привидение появляется, когда сильно разыгрывается ураган. Я кое-что стал понимать. Такие штуки встречал я в Берберии. Желая успокоить Вайца, я прошел в его комнату и принялся простукивать стены.

— Что вы делаете? — изумился Вайц.

— Сейчас поймешь! — отвечал я.

Вскоре стена загудела по-иному, и я понял, что в ней есть пустота. Я попросил у Вайца кирку и, когда он мне подал ее, проломил стену. Все было так, как я и думал: в стену был замурован кувшин.

— Ты, Вайц — сказал я, смеясь — Поселился в комнате для нелюбимых гостей! На востоке такие есть в каждом замке! Когда свищет ветер, стена отзывается звуком, неслышным для уха, но слышным для души!

Вайц уселся на кровать и вдруг разразился сумасшедшим хохотом; я просил его не бояться больше ничего и удалился в свои когда-то роскошные, а ныне грязные и сырые покои. Две высокие, узкие, стрельчатые окна-бойницы цедили лунный свет. Выглянув в одну из них, я увидел огромную кровавую луну, круглую, будто щит сельджука. Я подумал, что раз в замке имеются берберийские шутки, то и вести себя нужно, как в Берберии. Не ложась на постель с высоким пологом, я пристроился в углу, окружив себя шерстяной нитью. Так в святой земле спасаются от нечистых насекомых. После того, что я совершил, можно было спокойно затушить свечу и уснуть. Это я и сделал. Усталое тело само провалилось в темную бездну сна.

Но спать пришлось недолго: прямо под моими окнами залаяли гиены. Я поднял голову и ущипнул себя: уж не сон ли это — гиены в самом сердце Германии?! Словно не желая дать мне ответ на этот вопрос, гиены умолкли. Вновь зависла непробиваемая завеса темноты и тишины. В покое было душно, несмотря на распахнутое окно.

Не спалось Я с горечью подумал, что приближающаяся старость делает меня пугливым и мнительным. Однако раздавшийся звук заставил меня отвлечься от раздумий. Звук был тих, но он пронизал собою всю пелену пространства. Казалось, что кто-то трет костью о кость. Звук исходил отовсюду сразу и ниоткуда точно. Звук приближался ко мне. Я рассердился не на шутку, вскочил и взмахнул секирой.

— Кто бы вы ни были! — бросил я во тьму — Я снесу вам головы!

Но звук не прекратился и не сменил направления. Я зажег огарок моей свечи и вздрогнул от омерзения: шурша друг об друга хитиновыми панцирями, по покою перемещались скопища сколопендр и скорпионов. Они спускались сверху, по пологу на ложе и оттуда ползли дальше. Они преодолевали любые препятствия, и лишь шерстяной нити преодолеть не могли. Я стал топтать их сапогами, но, вспомнив о Вайце, бросил это бесплодное занятие и поспешил к слуге на помощь. Вайца я застал на его постели, дрожащим от страха. Скорпионы через щель в стене проникли и к нему. Я несколько раз ударил его по щекам, привел в себя. Уже вдвоем мы выбежали из его каморки, тщательно закрыли двери.

— И часто так у вас бывает? — поинтересовался я у Вайца. Вайц все еще с трудом говорил, щелкал зубами, и, соответственно, заторможено думал.

— Это все луна! Проклятая луна!

Я страшно закричал на него, ударил, и только после этого он стал способен что-то понимать.

— Как ты смог увидеть насекомых в такой тьме? — спросил я его. Вайц дико посмотрел на меня.

— Каких насекомых? — выдавил он. Я, признаться, подумал, что бедняга тронулся рассудком.

— Тех, которые напугали тебя! — взревел я — Клянусь святым Георгием, ты лязгал зубами не от приятного расположения духа!

— Я не знаю никаких насекомых! — проблеял он, вконец сбитый мною с толку — Я увидел герра Шнейдера! Он приходил, он горел зеленым пламенем! Я отгородился святым крестом!

Вайц говорил еще что-то, меня же раскаленным железом резанула мысль о судьбе Розалин. Я схватил Вайца за загривок и приказал вести в хозяйские покои. Вайц попытался возроптать, но я дал ему понять, что переломлю ему шею, и он покорился. Мы, подобно поводырю и слепому, устремились по темным переходам, где носились обезумевшие нетопыри. Пламя свечи в вихре, поднятом ими, трепетно задрожало и вскоре погасло. Мы очутились в полной темноте. Я стал искать огниво и на мгновенье отпустил Вайца. Словно поджидая этого, во тьме возник ореол зеленого огня. Вайц по-мышиному пискнул и куда-то исчез.

— Герр Шнейдер?! — спросил я. Но это был не герр Шнейдер. Передо мною предстало подобие баронессы фон Ронбе. Она фосфорицировала, и я хорошо видел когти, выросшие на ее руках, клыки, портившие привлекательную когда-то линию губ… Глаза ее были красными, казалось, что она видела в темноте. Но по тому, как она озиралась, я понял, что она ничего не видит. Она только услышала писк Вайца.

— Поди сюда! — сказала она, глядя в мою сторону — Ты слуга, ты обязан подчиняться! Вайц, я знаю, что ты тут! Подойди, хозяйка хочет есть!

— Прожуешь ли ты мою еду? — усмехнулся я и, выскочив из темноты, разрубил ее поперек тела. Хлынула черная кровь. Баронесса упала на каменный пол и вдруг захохотала. Я поднес крестообразную секиру к ее голове.

— Остановись! — воскликнула она, продолжая смеяться — Рыцарь! Кто ты, ангел? Ты человек! Ты мнишь себя Зигфридом? Взгляните на дракона, возомнившего себя Зигфридом!

Со словами такого проклятия человеческому она умерла. Я побежал дальше, пробираясь на ощупь; я победил вампира! Гордыня и себялюбие переполняли меня, я шагал уверенно и нагло, осознавая невиданную свою силу. Безумная ночь продолжалась, сумасшедшая луна за стенами замка взбесила все живое, подбивая его на подвиг или на преступление. Я увидел приоткрытую дверь, узкую полоску света.

— Розалин! — не подумал, а скорее почувствовал я, и переступил порог дамского будуара… Легко, словно дыхание младенца, трепетала там занавесь под могучим дыханием ветра, перекрывавшим перерывистое дыхание Розалин… Все там состояло из глубокого вздоха, какой бывает только перед смертью. Бесновались огоньки свечей в подсвечниках да огромным серебряным диском заглядывала в распахнутое окно луна… Я подумал, что не зря Иуде заплатили сребрениками вместо золотых солнечных монет. Розалин сидела на ложе, в тонком ночном одеянии. Она прижалась точеными плечиками к стене, в руках же, белых как мрамор, сжимала подрагивающее распятие.

— Не подходи! — вскричала она, угрожающе выдвинув крест — Кто бы ты ни был, даже сам сатана, ты побоишься святого распятия!

— Что вы, госпожа! — засмеялся я, пожирая ее единственным глазом — Я изгонял неверных из святой земли. Я ношу на груди крест из ливанского кипариса, куда более святой, чем ваш!

Желая доказать ей свою правдивость, я выудил за шнурок нательный крестик и приложил его ко лбу. Розалин несколько посмелела, хотя по-прежнему была бледна, как мрамор Мертвого моря.

— Так вы… человек? — спросила она — Вы не упырь?

— Как видите! — отвечал я, смеясь, и подошел поближе к свету. Она стыдливо прикрылась, и в то же время попыталась улыбнуться. Но вместо кроткой улыбки, так красившей ее, получилась жалкая гримаса.

— Спасите меня! — взмолилась она.

— Я могу! — отвечал я — Но ведь должен я что-то с того иметь!

Она потянулась к шкатулке с драгоценностями, но я презрительно покачал головой. Мой взгляд ясно выражал мое требование.

— Я не могу… — простонала Розалин.

— Я человек благородный — бросил я в ответ — Я прошу вас стать мне супругой!

Она помолчала, словно бы обдумывая (возможно ли было тогда что-то обдумывать?!) и медленно, но сурово сказала:

— У меня уже есть муж!

— Вампир! — уточнил я.

— Он не всегда был таким! — умоляюще простонала она — Это проклятый замок…

— В котором вы, госпожа, по-видимому, собираетесь остаться?! — неумолимо закончил я.

Она глянула на меня глазами затравленного зверька.

— Нет! — выдавило все ее естество — Нет, не хочу! Забирайте меня отсюда…

Огромная летучая мышь влетела в комнату, Розалин вскрикнула, и это ускорило принятие решения.

— Забирайте и делайте, что хотите! — отчаянно заявила она. И в знак решимости своей отбросила покрывало…

Мы вышли через несколько минут, она была в тонком и легком походном платье черного цвета, такого, что даже несмотря на свечу, тьма поглотила ее. Только жаркая женская рука, доверчиво вложенная в мою, напоминала мне о ее присутствии. Мы прошли мрачными, похожими на подземные лабиринты, ходами и вышли на уже знакомую мне поляну. То ли земля ходила у меня под ногами, то ли ноги мои стояли нетвердо, но все вокруг плыло и шаталось в безумной ритме. Я приказал Розалин вести меня к конюшне, но вместо конюшни она вывела меня к убогой подгнившей коновязи рядом с воротами. Там спокойно жевал овес мой конь, и шкура его искрилась в лунном света. Рядом с ним валялся труп Вайца с проломленным черепом. Он пытался ускакать на Бесе, но Бес недаром носил свое имя. Я похлопал его по морде, вскочил в седло, посадил себе на колени Розалин и тронул поводья. Вскоре овеянный ядовитым безмолвием лес закрыл ветвями луну. Шипы моего панциря, которого я не снимал в замке, доставляли боль нежной коже Розалин, однако она терпеливо сносила все. Я хлестал Беса поводьями, но его замыслы, похоже, не совпадали с моими: он все замедлял ход и, наконец, совсем встал.

— Ну, пошел же, проклятая скотина! — крикнул я на него и стеганул поводьями. Бес оглянулся на меня и в его большом, темном глазе мелькнуло недоброе. Прежде чем я понял это, он вывернул шею и зверскими своими челюстями впился в мое незащищенное колено. Я закричал от невыносимой боли: дьявольский конь раздробил мое колено. Но даже сквозь кровавую пелену, застлавшую мое зрение, я увидел бегущих со всех сторон людей. Это были полуразложившиеся тела умерших от мора крестьян, тела, лишенные души, но не лишившиеся жизни. Первый из мертвецов добежал до меня, схватил и потащил на землю. Я не думал об этом, скованный невыносимым параличом боли, и всей тяжестью своей рухнул на воина тьмы. Один из шипов панциря вошел ему в череп… Нелепо замахав руками, издав нечленораздельный вопль, мертвец рухнул, я упал поверх него. Это смягчило мое падение, труп же умер во второй раз и окончательно. Но рядом уже были другие. Я слабо взмахнул секирой, в тот же момент вконец обезумевший Бес взвился на дыбы, сбросил Розалин и попытался добить меня копытами. Сим, как ни странно, он сослужил мне добрую службу: окружившие меня мертвецы были разбросаны, другие же, видя жалкую участь сотоварищей, набросились на Беса; такова судьба добра: не имея права сражаться — даже со злом, оно может только стравить одну часть зла с другой. В этом заключаются все победы добра.

— Помоги мне встать! — крикнул я Розалин, с безумно расширенными глазами. Она, дрожащая и напуганная, подобралась ко мне, и общими усилиями нам удалось подняться. Левой рукой опираясь на плечо Розалин, правой я поднял неотделимую секиру. Так нам удалось передвигаться, и мы, разумеется, поспешили прочь из леса Шнейдеров. Немногие мертвецы, оказавшиеся на нашем пути, были порублены мною. Я ожидал нового нападения и поминутно оглядывался. Но Всевышний смиловался над нами, многогрешными: над колючим полчищем лесных веток уже разливался багровый пожар восхода. Запели птицы, спокойствие опустилось в душу мою, даже боль в ноге утихла. Мы вышли из леса на широкую дорогу, с которой видны были селения и созревающие поля. Даже обезлюдевший, косимый мором и бедствиями, угнетаемый неправедными, мир божий невыразимо прекрасен рядом с подражательным миром теней сатаны. Я широко вздохнул свежий, незастоявшийся воздух равнины. Светало. Но я не знал тогда, что чем ярче свет Солнца, чем больше света его в моей душе, тем сильнее отвращение ко мне у Розалин: она была совсем рядом с моей вытекшей глазницей и обезображенной рубцами скулы. Я не скрывал свои раны под черной повязкой: друзей у меня не было, а врагам и соперникам от моих шрамов только страшнее; но, может быть, именно отсутствие этой повязки лишило меня Розалин… Выбравшись из леса, я почувствовал просветление духа своего, и решил взнести молитву Господу. Я встал на здоровое колено, держа раненную ногу на отлете. Странно, но боль в ней почти прошла. Сложить руки молитвенно не удалось, ибо одной я опирался на древко секиры, но хуже оттого молитва не стала. Я молился, и чувствовал, что сумасшедшая ночь выходит из меня. Ушла гордыня и презрение к людям, и стыдно стало за подлость перед Розалин. Я вспоминал жизнь свою, все дурное и прекрасное, и понимал, что истинно счастлив был только смиренным и кротким. Жизнь смиренная светла и долга, как дорога посреди равнин. И довольно на равнинах хлеба и тепла, и жилищ. Но всякий раз, когда поднимался я в горы славы и богатства, либо же спускался в провалы бедняцкого ропота и проклятий, то вокруг меня были лишь голые скалы, и не ведал я, что ждет меня за поворотом дороги. Оттого каялся я и перед Розалин, и перед брошенным мною Вайцем, и перед Шнейдером с баронессой, которых не спас я от гибельного шага. Но более всего восхвалял я Господа за все благодеяния его, но более всего за то, что он есть на этом свете, и за то, что сердце мое открыто ему. Розалин стояла рядом со мной, понурая и бледная. Ведь за одну ночь лишилась она всего. Из раздумий вывел меня цокот копыт: оглянувшись, я увидел Альберта фон Шнайдера. Он мчался во весь опор на прекрасном гнедом жеребце и шлейф дорожной пыли вился за ним, словно многочисленная свита. Прискакав к нам, он спрыгнул с коня, и, невзирая на свою рану, бросился к Розалин.

— Розалин! — вскричал он — Это так ужасно! Эта ночь! Этот ужасный человек похитил тебя!

— Отойди! — угрожающе простонала Розалин, отступая от Шнейдера, но не думая приближаться ко мне — Ты вампир! Я боюсь тебя!

— Пойми, Розалин! — упал на колени Шнейдер — Это замок! Проклятый замок! В это трудно поверить, но замок виноват во всем! Посмотри — у меня же нет клыков! Ведь у меня никогда их не было до полнолуния в родовом замке! Розалин, я муж тебе! Мы никогда не вернемся туда! — так бормотал он, перескакивая с одного на другое, сыпя то жалкими угрозами, то смешными оправданиями, я же все более убеждался, что передо мной — обычный человек.

— Ваши слова легко проверить, сударь! — подал я, наконец, голос — Покажите крест, который всегда висит на всяком христианине!

Шнейдер потянулся к шее, но тут же отдернул руку.

— О, Боже! — простонал он — Боже всемогущий! Я сорвал его, клянусь, я выбросил его проклятой ночью…

Я увидал, как глаза Розалин вновь наполнились ужасом. Она не верила своему мужу. Но зато я верил ему. Спокойно и буднично снял я свой крестик и поцеловал его мягкое дерево святой земли.

— Этот крест привел мне Розалин — грустно сказал я — Пусть же он и отнимет ее!

И бросил его Шнейдеру. Шнейдер с благодарностью принял его, приложил ко лбу и повесил на шею. Розалин же стояла в оцепенении.

— Розалин, милая! — произнес он наконец — Ты же видишь, перед тобой прежний муж твой!

И тогда она, отбросив все соображения рассудка, веления долга и приличия, бросилась к нему в объятия. У нее, как и у всякой женщины на ее месте, была в голове только одна альтернатива: мягкий, полувосточный взгляд Шнейдера или мой вытекший глаз. Упоенные своим счастием, они забыли обо всем и ускакали прочь, бросив меня, раненного, на произвол судьбы.

— Н-да! — подумал я — Не оттого ли Всевышний не делает всех людей счастливыми, что счастье влечет за собой подлость и себялюбие? Ведь и я торговал честью Розалин в обмен на спасение, тоже обуянный счастьем, крывшимся в осознании силы своей? К счастью ли должно стремиться благонравному?

Прибежал Бес, ласково заржал и виновато облизал рану мою на колене; ибо все возвращается на круги своя. Я вскарабкался в седло, погладил кошель с монетами и поехал искать нового пристанища, хорошего лекаря. Я вспоминал беднягу Вайца, не поведшего Беса моего на конюшню, надеясь, очевидно, бежать на нем из замка. Хотелось верить, что это не природная подлость слуги, а наваждение сатанинского замка…