Четвёртый том собрания сочинений философа и мыслителя Александра Левинтова посвящён прощанию с самим собой, поэтом.Когда-то автору показалось, что источник его поэзии, иссяк и как-то не по возрасту писать стихи.Сборник открывается подборкой «Хмельная поэзия», комбинацией двух типов опьянения, тесно переплетенных между собой. Книга содержит нецензурную брань.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги 4 | Последнее предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Хмельная поэзия
Конечно же, это — далеко не всё: многое разбросано по разным текстам, а основная масса вообще потеряна и даже не было попыток нажать save, но данная тема — заметное направление моих поэтических переживаний, и я решил собрать «хмельные» стихи в небольшой сборник. Это, надеюсь, никогда не будет дописано до конца и так и останется незаконченным, как останется недопитым вино в моём последнем бокале. Вот, что из этого вышло.
На станции Le Chatelard-Frontiere (Швейцария)
Я сижу под ливнем.
Белое вино.
Ничего не видно.
Я сижу давно.
Всюду заграница,
Всюду несвое.
Может, это снится,
Или жизнь поет.
Мне легко и чисто —
И не жаль, что жил.
Годы мчатся быстро,
Как под ветром пыль.
Сильно пахнут флоксы,
Облака бегут.
Утром будут росы.
Буду ли я тут?
Мох свисает с елей —
Видно, постарел.
Воды камни мелют.
В небе гром от стрел.
В Альпах все спокойно:
Грозы и вино.
Под дождем убойным
Я сижу давно.
Совиньон в грозу
темно и страшно
и с неба хляби
сижу в домашнем
грозой расслаблен
а в небе пляшут
под гром стихии
здесь вам не наши
пишу стихи и
в стакане мокром
моя отрада
мы не просохнем
с такой отравой
мир существует
без доказательств
неоспоримо
за счет ругательств
пусть эта туча
пройдет — накатим
любовный случай
пройдет — тем паче
блестит в стакане
слеза Аллаха
нас не заманит
судьба монаха
и пусть последний
над нами грянет —
перекрестимся
как будто в Кане
на свадьбе пары
из Галилеи
заполним тару
вино лелея
что сам Спаситель
своей рукою
чудес не тратя
смешал с водою
Холмы Божоле
Холмы Божоле —
Мне тепло от заката,
Поникшее солнце
В кудрявой листве,
Игривые гроздья
В кустах винограда
И плети лаванды
В минорной мольбе.
Покрыты носы
И дома терракотой,
На небе — небесно,
Земля — на земле,
И в мире — истома,
Раздумья, зевота,
И прошлые дали
Мерещатся мне.
Мне мнится ручьев
Голубое журчанье
И ветреный посвист
Сосновых ветвей,
Гремящий ущельем
Коротенький поезд,
И трав разноцветных
В лугах колыбель.
Мне мнятся огни
Развеселой долины,
Отели, шале,
Лабиринт Шамони.
Сквозь тонкую дымку
Хмельного стакана
Я вижу отныне
И призрак Монблана
В ночной вышине,
В серебристом отливе.
И мир мой покоен,
И небо открыто,
И стихли все боли,
И смерти не будет —
Я пью за здоровье
Холмов Божоле.
Повод
И все потонуло в потоках и хлябях,
зависли над лесом плакучие пряди,
охвачены дрожью осенней пейзажи,
прося у стихии смиренно пощады.
И мир закружится в своих листопадах:
мне снова не спится. В безлунных парадах
мои привиденья беззвучной толпою
сомкнут хоровод над седой головою.
Теряются краски, желанья, надежды.
срываются маски, листва и одежды,
и ветер гоняет впотьмах пустоту,
и дождь обнажает вещей наготу.
А где-то — веселье, теплынь, беззаботность,
А где-то — гуляки, рванье, обормоты…
Опущен на дно серой тучи навечно,
Я горькую пью под дождем бесконечным.
Анакреон
Притихло море
далеко за горизонтом,
а на агоре
меж мной и Ксенофонтом
опять беседа
ни о чем, но вскоре
шмыгнула Леда.
Захлебнувшись в споре,
мы разругались
о ее прическе,
молчали дали,
так устав от сноски
на их просторы
и вмещенье дряни.
Прошли дозоры,
на доспехах глянец.
«Давай не будем» —
я сказал устало —
«сегодня будень,
ведь и мы — солдаты».
«Пошли в таверну» —
согласился сразу
приятель верный,
без сучка и сглазу.
Мы взяли больше,
чем того хотели,
и наши рожи
вмиг запотели.
«Ну, по последней» —
я сказал собрату:
«оно полезней,
коль выпить сразу».
И так, надравшись
до седьмого поту,
слегка обнявшись,
мы взяли ноту.
Кругом античность
и все такое,
а мы, напившись,
несем дурное.
Над нами боги
(не удивляться!)
уносят ноги:
чтоб не мараться.
И мы не знаем,
что будет время,
когда как знамя
потащут бремя
похмелья, пьянства
и безобразий —
вот окаянство,
скажи, Евхазий.
Я, впрочем, спутал
тебя с другими,
видать, заснули
они с бутылью.
Где Ксенофонт мой
и третий, лишний?
что звался Ноем —
пойдем, поищем?
иль лучше к девам,
Пока стоячи,
пошли налево,
к чертям собачьим?!
Победокурим —
быть может, завтра
мы все протухнем.
а вот и кварта:
давайте, друже,
нальем по первой!
Быть пьяным мужем,
лишь кружке верным
— вот это доблесть
и это слава!
а то, что проседь,
забудь, шалава!
Бабье лето
Это пряно, это пьяно, бесшабашно.
И безбашенно гуляет хмель по ветру
Листопад — гуляка вечный нараспашку:
Ни вопросов, ни забот и ни ответов.
Я плыву по спелым листьям как по шпалам,
Потеряв года, и совесть, и усталость.
Я сегодня разойдусь — в большом и малом,
Раскаленный, как металла побежалость.
И поется, пьется — горько и неистово,
И свободно, и живешь слегка поэтом,
И приходит молодость исызнова —
Я наотмашь прошиваю бабье лето
Миндальное шампанское
В холодной трезвости бокала
— всю горечь страсти и ночей:
я помню: сбросив покрывала,
ты бросилась в постель: «налей!»
И мы безумствовали… розы
шелками падали на пол,
нам не хватало слов и прозы,
вдали от суеты и зол.
В мутящей горечи напитка,
как в водопаде: всё потом.
и сердце — раскаленным слитком
пылало жертвенным огнем.
И вот опять: я вновь вливаю
холодный яд, сухой миндаль.
твоя улыбка где-то с краю,
и в синеве тумана даль.
Зимняя пьянка
У снегопада
свои привычки
одна отрада —
снимать кавычки
с любой отравы
в руках отмычка,
а проще — штопор
нальем, ей богу,
немного шпротов
нам на подмогу
мети, поземка,
пока звереем,
наполним емкость
на страх евреям
а вот и сало
«привет из Крыма»
и чтоб немало
и лить не мимо
а хорошо бы
в пургу такую
немного воблы
под взвесь пивную
живем однако
совсем неплохо
почти Монако
для наших лохов
мне врач районный
ногою топал
марш похоронный
«уймись, пропойца,
ведь скоро сдохнешь»,
но я же горец,
рожден под Сходней…
да, «три семерки»
почти задаром,
а помнишь тёрки
над «солнцедаром»?
вот было время:
теперь — в проране,
и пьем, не меря
ногтем стаканы…
стихия стихла
и не закрыто
слетал бы мигом,
пока накрыто
Перенедопитие
Утром проснусь,
Кофе опять желудёвый,
После вчерашнего — жуть,
И хер — такой хреновый.
На фиг тогда вставал?
Смотреть на себя уныло.
Жить еще не устал,
Но помирать — постыло.
Где-то остался рассол —
С него пронесет как надо.
Всё: добриваюсь, пошёл
Это не жизнь, а досада
Видеть всех вас разом —
С души воротит, однако,
Еду в маршрутке раком
До подземельного мрака
В глазах от вчерашнего сыпью,
Всё: дальше не шагу —
Если сейчас не выпью,
То тут же умру и лягу
Где-то там на работе
Кому я такой нужен?
На этой высокой ноте
Я просыпаюсь в луже
И снова тепло, как в маме,
Тихо и хрен, что видно,
Может, отмыться в бане?
Жизнь, вот, прошла — обидно…
Гроза позднего августа
с дальнего наветренного юга,
где пираты славные ночуют,
зародившись в адове тайфуна,
к нам пришла нахмуренная туча
и закрыла небо темнотою,
подгоревшая с насыщенного пода,
наковальню изготовив к бою,
нагоняя страху на природу
ветры зашумели, задрожали,
я — к стакану с терпким совиньоном…
мир исчез: и близости и дали,
с неба — пулемётные патроны
и дышать — так чисто и свободно,
и гремит разгневанное небо,
ливень — торопливою походкой,
я — вино закусываю хлебом.
пусть гремит над нами неустанно —
мы в могилах в тишине замолкнем,
а пока — божественно и странно:
мир в огнях и грохотанье мокнет.
мне кричать или летать охота,
рука плещет совиньон в избытке
будто исповедует кого-то
на электро-громодальной пытке
мне теперь безумно и пропойно,
снова юность, снова без оглядки,
снова с миром — брудершафт и войны,
и сухим, до полного, зарядка
Октоберфест
Под грохот кружек,
в родном кружале,
мы пьём, не тужим.
В чуть сизом зале
плывут цитаты
и междометья,
по пять на брата
за многолетье.
Пусть темень ночи,
дневная серость
нас не морочат.
Хмельная спелость
пивов баварских
октоберфеста
и девок сладких
под вальсик-престо.
Шумит пивная,
горланя песни,
почти у рая
и круг наш тесен.
Тяжёлой думой
себя не муча,
чего ж не плюнуть
в работы кучу.
Pinot Gridgio
седой как пепел,
и сушит нёбо,
прозрачен, светел,
как листья клёнов.
мой серебристый,
неприхотливый,
теки, неиствуй!
под бледной ивой
стихи слагаю,
хмельной от песен.
в сединах мая
под сыр как плесень
мы размышляем
о том, что было,
слагаем шлягер.
паникадило
в пьянящем храме
клубами мыслей
висит над нами
как воля вышней
и смелой силы…
мой Pinot Gridgio
приятель милый…
Ночь-1
Сладость боли, сладость грусти,
Слабость мыслей о прошедшем:
Вот глоток, который впустит
Вихрь иллюзий сумасшедших
Мне в ночном вине покойно —
Одиноко и свободно,
Где-то в Палестине знойной
Пастухи сидят при родах.
О высоком и великом
Растянулись на пол-мира,
как прическа Береники
Мысли старого сатира
Неба нет и горизонта —
Запертый в ночной квартире,
Я сижу перед иконой
В бесконечном тихом мире.
Ночь-2
Сладость боли, сладость грусти,
Слабость мыслей о прошедшем:
Вот глоток, который впустит
Вихрь иллюзий сумасшедших
Мне в ночном вине покойно —
Одиноко и свободно,
Пахнет кьянти летним зноем,
Виноградом беспородным.
О высоком и великом
Растянулись на пол-мира,
как прическа Береники
Мысли старого сатира
Неба нет и горизонта —
Запертый в ночной квартире,
Неспеша веду ремонты
Самого себя и мира.
Утомленные невзгоды,
Боли, годы и желанья —
Всё проходит, лишь свобода
Утром снится на прощанье.
Ван Гог
Ван Гог, абсент
И кипарисины,
В плену общественных оков,
В бреду курчавом облаков
Любви исток и поиск истины
Среди жующих едоков.
Ван Гог, Винсент,
Под Арлем брошенный,
Дождем разбавленный абсент,
Иллюзий искреннее крошево.
Над виноградниками высится
Светило в тысячу ампер
Абсент, Ван Гог,
Цветы дальтоника
Табак, кабак, угрюмый бог,
И беспощадная буколика,
Хромой на все копыта, мишурный,
Париж больной и вечно вычурный,
Безухий странный человек.
Последняя партизанская
Дружище, не спеши,
ты был лихой повеса,
неважно, кто придёт —
нас всё равно повесят,
давай же по одной,
в помин твоей души.
Наплюй на всё, приятель,
не предавайся грусти
неважно, что придёт —
нас всё равно не пустят,
нам больше не нальёт
ни чёрт и ни создатель
Такие брат, дела:
повырывают перья;
неважно, что нас ждёт —
нам всё равно не верят,
мы кончим под дождём —
так карта нам легла.
Фадо (Судьба)
На перекрёстке судьбы,
В свете ночных фонарей,
Брось якоря и мольбы,
Тихо в стакан свой налей
Мягкой отравы вина
И окунись в волшебство
До забытья и до дна
Громкого пенья фадо.
Вспомни все страсти свои,
Вспомни веселье и грусть,
Пусть под простые стихи
Дышит уставшая грудь.
И позабудь, что прошло,
Не вспоминай никогда
Памяти подлой назло
Перечеркни все года.
Гаснут в ночи фонари,
Вехами жизни — столбы,
Пой, не молчи, говори,
На перекрестке судьбы.
Ленинградский бутербродик
Четвертушка яйца, а под ним — маргарин,
А под ними — черняшка укромно,
Сверху килечка чистая скромно.
50 только грамм, расторопная Зин
Ни прольёт, ни обманет трудягу.
Принял, выдохнул и зажевал,
И на воздух, настоянный как сеновал,
Беломорину взяв для оттягу.
Кружка пива, как мартовский кот по утру,
Растекается жалобным мявом.
Труту окурок в асфальт говнодавом:
Эта жизнь мне дана по нутру.
Как «Аврора» мечта — по дворцам и чинам:
Всех пустить под откос и на воздух,
Распоясанный вытертый кожух,
Сел в трамвай. Эту жизнь никому не отдам.
Вагон-ресторан
Слегка покачивает пустоту
безлюдный ресторан-экспресс,
и прикрывает срамоту
вечно-зеленый русский лес.
Селёдка, водка, благодать,
окрошка, боже сохрани,
ни зги, темно, ядрёна мать,
чужие сны, не наши дни.
И мыслей томных рай-поток
бежит за ржавою луной,
ночной официант-пророк
затягивает в мир иной.
И всё спокойно, всё путём,
пусть на неведомым всегда,
сгорает прошлое огнём,
и жизнь — навечно и дотла.
В конце
наедине с собой
дорогой никуда
всему и всем — отбой
и к дьяволу года
немного вискаря
маслина на зубок
в исходе декабря
у всех седой висок
и впереди — ничто
и позади — нигде
закатных граммов сто
кругами по воде
не смерть увы страшна
а муки до неё
на всем моя вина
и жизнь горит огнём
налей еще налей
пусть ангелы трубят
остатки моих дней
на донышке лежат
и сколько ни крути
всему один конец
в неведомом пути
неведомый венец
Вот и ливень
Вот и ливень — холодные струи,
мир грохочет, вскипает, смеётся,
где-то спряталось знойное солнце,
ветер кроны курчавит и крутит,
я вдыхаю заряженный воздух,
совиньон в запотевшем стакане,
я, наверно, и крепкое мог бы
в этой душной тропической бане.
по душе полощет душем
черти в небе и по лужам
лейся, мокни, упивайся,
отдыхай и расслабляйся:
Христа распяли —
гроза настала,
лило отменно,
но всё же мало;
и мир Потопа,
хмельные волны,
тонущий ропот,
смиренья полный,
я наливаю —
что остаётся?
асфальт отдраен,
но дождь вернётся:
под этим ливнем,
когда не знаем,
в чем укоризна
небес и Бога,
ворчащих в тучах,
еще немного
темней и круче —
настань, мгновенье!
вернись, эпоха!
прошли томленья
времен Еноха:
вот это шпарит,
вот это брызги!
какие страсти,
плевки и визги!
даёшь свободу
от чахлой астмы
не надо броду —
довольно кармы
я торжествую —
вино глотками
нещадно дую
как ветер знамя
и нет сомнений —
мы будем живы
считая пеньем
души прорывы,
а где-то радуг
резерв смиренный,
безумствуй, Свáрог,
мужик нетленный,
косой ли, трезвый,
ты понимаешь,
в стакан отменный
ты наливаешь:
я пью за счастье
быть в этом мире
пусть он нескладен,
важны не стили,
а эта буча
в душе и в небе,
и тучи круча;
куражась в стебе,
мы не уходим
и мы — в разгаре,
мгновенья вроде
и вновь — в угаре.
Херес
Небосвод высок и перист,
Дышит зноем летний Кадис,
Выпей, друг-товарищ, херес —
Креативный светлый кладезь.
Терракотовые краски,
С ароматом и горчиной,
Херес с нас срывает маски,
Полуправды и личины
В долголетнем «олорозо»
Горечь терпкая и мята
Как дорога де ла Росса
На Голгофу от Пилата.
Этот ритм Андалусиѝ,
Эти тонкие намёки,
Эти ночи в тёмно-синем,
Эти песни, эти строки
Херес дарит нам небрежно,
Пей, ликуй и наслаждайся!
Болеро, миндаль, таверна:
Сам бери и отдавайся…
Водка в деревне
скушно в деревне —
нешто водяру
вместо обедни
кушать на пару
под сыроежки
или картошку,
смиряя нежность
чуть понарошку
и рассуждая
о прочих и мире,
делах в их Китае
или в Кашмире
одно всё и то же
и ежедневно:
спитые рожи
от водовки блéдны
и так — годами
в любой погоде,
к такой-то маме
и к папе вроде,
в стакане — смыслы,
в бутылке — совесть,
на горке Лысой
вся наша кόрысть,
в деревне скушно,
смурнό и тошно,
и водку кушать
совсем несложно.
Французское шампанское
Вдова Клико, Дон Периньон,
все остальные — самозванцы;
ловите счастье — ваши шансы
хранит заветный бутыльон.
Под поцелуй и сухофрукты,
Под синий сыр, туман во взгляде
Мы пьём в кафе лазурной бухты
На фоне чистой водной глади
И ум туманится мечтами,
И жизнь опять — легка и внятна,
Мы шлём восторги милой даме,
И брызги оставляют пятна
На наших грёзах и мечтаньях,
Салфетках белых и манжетах,
На наших солнечных катаньях,
На жизни, нами же воспетой.
В пивной
Пиво. Шальными глотками
горечь вливаю в себя,
пенного зелья цунами
тушат остатки огня…
дружеские разговоры,
горы костей, шелухи,
брызги от струй за забором,
пьяных стихий чепуха…
здесь утихает усталость
от суеты и от дел,
кружка — простейшая малость
службой натруженных тел…
пиво — релакс и отрада,
будней законный исход,
«выпил — и что ещё надо?» —
чешет в затылке народ…
шайбы, голы или сплетни,
скромный мужской выпендрёж,
как и всегда, как намедни —
зрелость, старьё, молодёжь…
жизнь протекает под пиво,
под анекдоты и трёп,
годы летят шаловливо,
пиво смывает с нас пот…
Прогул
соблюдая чинно учебный устав,
взамен отменённых лекций,
очень довольный, ничуть не устав,
прикупив креветок и специй,
я сижу в окруженьи холодных пив,
в комфортной близости от унитаза,
наслаждаюсь, того и другого испив,
избегая кривого домашнего сглаза
бабье лето щекочет простором полей,
опустевших от нош урожая,
я себе подаю команды «налей!»
как Адам неженатого Рая
тихо ветер листает страницы моих
незаконченных писем и песен,
я кайфую с природой: у нас на двоих
есть, что пить — этот мир нам не тесен
отдыхает душа, ни по ком не скорбя,
отдыхает и грешное тело,
гаснет солнце вдали, будто угли огня,
и покойную зόрю пропело
Отдыхай, может быть, навсегда отдыхай —
Твои годы давно уж пропеты,
Отзвенел твой далёкий, как нé бывший май,
И кончается старость поэта.
Последний глоток
В глухую темень
из сновидений
в дурном недуге
с вином как с другом
и лишь под утро
покой и мутно
встает с рассветом
судьбой отмечен
свинцом налитый
мой кайф испитый
и день — как в дрёме
арканом пойман
арканом боли
капканом доли
я погружаюсь
в кошмар и каюсь
дороги нету —
совсем отпетый
и со святыми
для нас чужими
ты мне пропой
за упокой
Самогон
Свет вечерний тихо льётся из окон:
вся деревня смирно варит самогон,
от стеклянной тары — тонкий перезвон,
в каждом аппарате — смачный самогон,
до икоты-рвоты пьянство, крик да стон
веселит и дурит в стельку самогон,
наш народ неистов, крут, неугомон,
правит им не воля — только самогон,
с перегаром в споре первый перегон,
по деревне нашей бродит самогон
Шерри
Андалусѝя: даже зимой
солнце и ветер, соли и зной,
мне одиноко и горько с тобой,
прекрасное фино
песни на ветер, строки впустую,
я в одиночестве слова ночую,
мягко стекают рифмами струи
винà из-под флёра
где-то молитвы вкрадчивый шелест,
спит утомленный безделием Херес,
я продвигаюсь ощупью через
волны волшебного яда
в гордых аккордах пьяного шторма
всё открывается, всё мне возможно,
строится стройный неистовый космос
в бокале холодного шерри
Чуть отставая от мелодии (на мелодию «Мекки-Мессер»)
на пожарке нынче пьянка,
веселится весь Тироль:
души пьяных наизнанку,
каждый сам себе король,
оркестранты до упаду
хлещут пиво и поют,
значит, так тому и надо —
всей компании «салют!»
в гетрах, в шортах — это ж праздник,
в шляпах горных егерей,
каждый — баловник-проказник
и друг с другом неразлей
«эй, подруга, наливай ка!»
от колбасок пыл и пар,
на пожарной таратайке
с милкой тешится гусар
Муллер из Аоста Вале
строго, с мускатной нотой,
и чтоб пот на холодном стекле,
где-нибудь над Аостой,
в утренней зыбкой мгле,
вино пьется на слух,
под звон тонких бокалов,
лучше всего — двух,
главное — чтоб не мало,
тут же — глоток капуччино:
жизнь удалась на славу,
артишок подойдет по чину
и лучок на шпажонке по праву,
я сочиняю стих
вином, входящим в глотку,
ветер ещё не стих
в мозгах от вчерашней водки,
ровно текут мечты
проснуться когда-нибудь трезвым,
сегодня с судьбою на ты,
поскольку познанья древо
тебе теперь не указ,
и лучше питаться фигой,
висящей в метре как раз
от винопитного мига,
муллер прозрачен и сух,
словно слова пророка,
в нем — необъятный дух,
спокойный и чистый без срока,
утро уходит в тень,
плавится жар над дорогой:
так проходит мой день,
которых осталось немного…
Ночная гроза
со Средиземного
черною тучею
в молниях, громах,
судьбой неминучею,
я на пороге,
блаженно-расслабленный,
не выпускаю
стакан охлажденного,
если от вспышки
сгорю — то-то радости,
что не в мучениях,
быстро и весело,
только б глоток
перед этим увесистей,
счастье, вот счастье —
гроза среди полночи!
хлещут по травам,
по мне водопадами
струи прохладные;
бутылку последнюю
я допиваю в слезах,
с благодарностью
Богу, пославшему
это забвение
Пивная коммунистическая ностальгия
мы надрывали пузыри
бесхозным «колосом ячменным»,
а вот теперь — лишь козырни! —
сосём баварское отменно
за что страдали, мужики?!
кровь проливали старики?!
и жёны костерили нас
из-под Жванецкого «Авас»?!
сначала — рачья шелуха,
а с нею — воблы чешуя,
потом — креветок чепуха,
а после — просто ни хуя;
за что же пострадали мы,
России верные сыны,
явь поменявшие на сны,
пусть и не звери, но скоты?
и пиво мощною рекой
зовет нас немощных на бой
за ЭКГ и геморрой,
за мрамор тяжкий над собой;
и есть, что вспомнить сквозь склероз:
про миллионы алых роз,
про опустевшую казну
и про пропитую страну…
Декабрьская ночь
ночь, стакан, чуть-чуть закуски,
я один, хранитель — рядом,
ангел говорит по-русски,
он со мной всегда недаром,
до рассвета — путь в пол-жизни,
я неспешно наливаю,
по себе справляю тризну —
встречу ли зарю — не знаю,
и о чем моя кручина?
где-то тихо запевают
«догорит твоя лучина» —
догорит, конечно, знаю…
волком воют одиноко
изметеленные грусти,
на душе моей морока,
на тарелке — только грузди,
мне поёт печаль: «забудься»
— я забылся, как на веки,
и дышу уже не грудью,
и закрыты снегом веки,
за окном — и ночь и темень,
на столе — стакан с бутылкой,
ангел смотрит мимо, в вечность,
я промахиваюсь вилкой,
ничего, пройдет и это,
все проходит в человеке,
ангел судорожно метит
моё место в этом веке,
не спеши, пацан, не бойся
свято пусто не бывает,
скоро я собой закрою
то, что пустота скрывает,
бесконечна ночь без света,
бесконечны мои мысли,
я живу, давно отпетый,
в летах, что давно повисли…
Белочка
и я увижу
свиней на стенке
так много визгу,
неявно, бренно,
и всё такое
до Бологое
и шприц колючий
врача в забое,
нас куролесит,
ломает, шкодит,
нас просто месят
из подворотни,
да, бред, конечно,
а что не бредни?
кайф бесконечен,
как и намедни,
я выйду, может,
из этой верти,
меня не гложет
судьба, поверьте,
и день настанет —
предстану, слабый,
в какой-то Кане
пред Богом правым,
не Он — спрошу я:
за что все муки?
и Рай минуя,
сверну к вам, други…
Новоцыганское
— что-то мало взяли: пару,
иль послать соседа вновь?
— что гонять его задаром?
только портить дрянью кровь.
Эй, бомбило, рви на Балчуг,
лимузин свой не жалей,
я безумно водки алчу,
так давай, чмо, поскорей!
Там путаны за валюту,
всё, что хочешь, всё ништяк,
там такой счет намалюют,
что и Гейтсу не пустяк.
Ночь, луна, фонарь, аптека,
кажется, Терлецкий пруд,
и менты меня для смеха
в обезьяннике запрут.
Там просплюсь, слезой умоюсь,
крест нательный заложу,
я в душе помойной роюсь
и Россией дорожу.
Москва 70-х
мы злыми волками
вечерней Москвой
всё кайф свой искали —
волна за волной,
пивные — стекляшки,
гадюшников звон,
лихие стакашки
с шумящих сторон,
а где-то — тревоги
за наш неуют,
неверные ноги,
вас, может быть, ждут
всё те ж разговоры
про всё — ни о чём,
дворы словно норы:
мы жизнь в них пропьём…
Ожидание
вновь скоро грозы
земли дрожанье
мы примем позы
для возлежанья
под струи, брызги
стакан наполним
под чьи-то визги —
мы юность вспомним
нет сил? — ну, что же
мы не в накладе
пусть наши рожи
не видят бляди:
еще мы мыслим
и существуем:
хвала всевышним,
пусть стали хуже
глаза и уши,
мы всё же глушим,
хоть мы не нужны,
остатки мира
в твоём сознаньи —
вино и лира
воспоминаний…
пусть грянет крепко,
порвётся небо:
грачи на ветке,
я жду, как хлеба
ждет нищий в Храме,
разверзтых истин,
открытых нами,
раскрытых листьев —
и с именами
На лоджии
под грозным небом
загрохотало,
вот стихло, дрожью
затрепетало,
упали брызги
как дробь калибра
медвежьей силы —
и всё зависло,
ещё немного —
и ветер рваный
завихрит струи
легко и рьяно,
в бокале тонком
коньяк хороший:
пусть град дробится
лихой порошей,
всё ж есть отрада
в грозе и громе —
вон, голубь жирный,
исчадье ада,
намок под ливнем:
ему не надо
ни алкоголя,
ни даже страсти,
он бога молит
от сей напасти,
а мне всё проще
в глотках глубоких
у тучи проседь
менять в потоки,
я пью отраву,
дышу, и кроме
меня и неба,
ничто не может
возжаждать хлеба
стихов и тождеств
5 c (cognac, cofe, chocolad, cigar, cards)
коньяк, ароматный вулкан,
пылает как магма в руке,
суля и дурман, и обман,
мой друг, и тебе, ну, и мне
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
крепчайший кофе перед нами
и горький черный шоколад,
сигарной сладости губами
гаванский ловим аромат
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
тебе сдавать — мне ставки делать,
игра — забвенье от трудов,
доска, испачканная мелом —
свобода от любых оков
и стих небрежный, полупьяный
из сердца вырвется порой,
чтобы в угаре и обмане
вдруг обрести в себе покой
Крымский херес
из моря туча
на город грянет,
бывает круче
или иначе,
но я спокоен —
холодный херес
стакан наполнит
сполна и через,
стихия скатит,
мужик — креститься,
а мы накатим,
чтобы напиться
озоном свежим,
вином миндальным,
забыв про плеши
и про скандалы,
душа спокойна,
и ум витает —
над Крымом знойным
гроза не тает,
сверкайте громче,
орите, чайки,
еще не кончен
мой пир печальный,
еще бушуют
ветра и волны,
напрягши скулы,
опять наполним,
и мир откроет
простор и тайны,
и Бог умоет
того, кто крайний
Собутыльнику
и всякий слышащий меня поймёт
и разрыдается чуть пьяными слезами,
и тоже пустится в мой горестный полёт,
поникшим ангелом — над сирыми, над нами
налей же, друг, горчайших ядов дозу:
пусть всё не так, и жизнь не удалась,
мы по жаре, дождю или морозу
махнём не глядя и перекрестясь,
над нами — купол незавидной яви,
и солнце светит — чуть над горизонтом,
от недопитого мой слог, конечно, вянет
как вянут страсти, собранные оптом,
налей ещё: туманы, ветры, дали —
здесь всё смешалось, в чуждом далеке,
мы здесь не потому, что нас позвали,
а просто жизнь уходит налегке.
Ранний дождь
«ранний дождь — до обеда»
всё льётся и льётся,
мне с утра, как всегда,
удивительно пьётся,
по поникшим кустам
слёзы неба стекают,
жизнь, признаться, пуста,
хоть и льётся стихами,
сладкий перец идёт
хорошо к совиньону,
на асфальте народ
мокнет словно солома
с деревенской избы —
до души промокает,
мир немного забыт,
когда дождь идёт в мае,
и стоѝт благодать
позабытых страданий,
и на память печать
совиньон льёт в стакане
Жизненный путь
я падаю, я постоянно падаю,
не держит пьяненькая твердь,
в Тамбове, Кинешме и Падуи
упав, рискую помереть,
земля подножками балỳется,
я навзничь падаю опять,
дома вращаются на улице,
упал — и сразу тянет спать,
а в небе звёзды — им до лампочки,
а, впрочем, это — фонари,
столбы — как спичечные палочки,
а может, то луна горит?
и мне легко лежать, раскинувшись,
и размышлять о суете,
сошелся свет от свечки клинышком,
как на татами каратэ…
что ж я опять на ровном падаю?
друзья забыли обо мне,
я где, в Тамбове или Падуе?
— нет, я себя нашел в вине
Успение
Успение… мне не успеть за Нею,
в туман дождливый медленно смотрю
и тихо, под тоску души, пьянею
пока кадят закатную зарю
и вин моих несметных вереницы,
и вин, испитых вёдрами дотла, —
теперь уж никогда мне не простится
измятой жизни порванная мгла
уходит всё — пройдёт и то, и это,
и надо мной гудят колокола,
нетрудно быть гулякой и поэтом,
пока тебя Мария берегла
Она успела — мы осиротели,
чуть зажигается прощальная звезда,
а впереди — холодные метели
и безутешные просторы — навсегда
Осеннее пиво (вальс)
осеннее пиво ненастьем разбавлено
осеннее пиво копчёною мойвой украшено,
и плавает в баре над лампами дым —
с друзьями, в тумане давно мы сидим
все темы и споры давно нами пройдены,
все копья для диспутов вдребезги сломаны,
мы тихо и молча будвайзер сосём,
неважно, нас много иль только вдвоём
а годы летят, наши годы к циррозу летят,
и девушки, честно, на нас не глядят,
и нам всё спокойней и тише без них,
ну, что ж ты, товарищ, заснул и притих
пусть рядом от раков одна шелуха,
нас снится, лишь снится жена и уха,
затылок и брюхо всё толще — и тут
сорочкам и брюкам, приятель, капут
Настоящее настоящее
и вновь — накати, накати:
в середине ль, в начале пути —
ты себя осади, обуздай,
ты примерно и в меру поддай!
и забудь
про непройденный путь…
всё пока впереди — бури, дрязги, дожди,
и на всё, что пройдёт, наплевать,
потому что его не понять, перемать,
завтра будет опять —
даже, если не спать…
мы живём очень мало — сейчас,
ход истории — он не для нас,
растворись, остаканься, проснись —
в настоящем рождается мысль,
в настоящем — душа,
в остальном — ни шиша…
Jin&tonic
я добавляю
к тонику джина,
лайм отжимаю:
славная мина
от суеты и ненужных забот,
чуть только выпил — сразу не тот,
сразу мечты и слова потекли,
я отрываюсь от грешной Земли,
с каждым глотком —
выше и выше,
вон полнолуния мертвенный ком
чуть зацепился за плоские крыши,
дальше — планеты,
как их там звать?
счастья приметы
не сосчитать…
что ж вы? — прощайте,
в мыслях прибой,
строчки на сайте,
муза со мной…
виски
доброе виски пахнет болотом,
пахнет туманом, гарью и пόтом,
в сумерках пьётся, полночью бродит
по звонким стаканам и колобродит
доброе виски из хересных бочек,
перед камином, рождественской ночью,
в клубных мечтаньях прокуренной трубки,
в клубных собраньях, под запахи утки
доброе виски — добрые люди,
за добрым бокалом никто не осудит,
всё выразительней утром похмелье,
всё благородней и значимей зелье
Приведённый ознакомительный фрагмент книги 4 | Последнее предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других