Лента Мёбиуса

Александр Кучаев, 2021

Закончится ли когда-нибудь эта тягомотина, связанная с опасностью быть пойманным? Вспомнилось слово, данное матери: не сесть заново. Но одно дело – обещать и совсем другое… Не зарекайся ни от тюрьмы, ни от сумы!

Глава четвёртая

Путь на зону

Пути же дороженьки на зону стали нарисовываться для меня в день, когда я вернулся после дембеля в родной город.

На мне была парадно-повседневная одежда, голубой берет, сдвинутый на затылок, в руках небольшой чемоданчик с вещами. За плечами — шестилетняя армейская служба, в том числе несколько месяцев пребывания в стране вооружённого конфликта. Я был жив, практически здоров — контузия почти не давала знать о себе, — с неплохим денежным ресурсом, и будущее уже начинало представляться раем на земле, оставалось только удачно вписаться в него.

Дело было вечером, смеркалось. Впереди перекрёсток, за ним до нашего дома метров четыреста. Шёл, душа пела — через пять минут встреча с матерью; она знала, что я вот-вот должен появиться — всё заранее было оговорено по телефону, — и уже накрывала на стол. Сразу после застолья, конечно же, к моей дорогой, ненаглядной подруженьке Томочке, проживавшей двумя домами дальше; она тоже знала, что я скоро прибуду.

И тут до меня донеслись странные прерывистые звуки, то ли мычал кто, то ли стонал. Я остановился, прислушался. В ответ тишина. Значит, показалось. Пошёл было дальше, как повторно долетел приглушенный стон и сдавленное: «Помогите!» И снова тихо.

Справа, в десятке метров от тротуара громоздились заброшенные недостроенные корпуса многоэтажного дома. Место тёмное, не освещённое, пожалуй, оттуда и доносились эти стоны.

Не раздумывая, я стремглав бросился к стройке, бесшумно перемахнул через прямоугольник оконного проёма, опустил чемодан на пол, прошёл одно помещение, другое. По дороге прихватил попавшийся под руку обрезок стальной полуторадюймовой трубы. Выглянул в окно противоположной тыльной стены и прямо-таки обмер. В закутке строительных конструкций на бетонном полу трое парней распинали молоденькую девчонку. Двое держали её за руки и зажимали рот, ещё один снимал с неё нижнее бельё.

— Ах, мать вашу! — крикнул я и выпрыгнул из окна.

Парни, удерживавшие несчастную, шарахнулись от меня, словно их отбросило взрывной волной, а третий начал привставать и поворачиваться в мою сторону… Труба угодила ему поперёк спины. Всхлипнув, он обмяк и повалился на девушку.

Та высвободилась из-под него и, не оправив вздёрнутую юбчонку, поползла в сторону, отталкиваясь от пола руками и ногами. В ужасе она таращилась на простёртое рядом тело, рот её перекосило безумным оскалом. Взглянув на меня, девчонка истерично закричала, перевернулась на четвереньки, поднялась и сиганула в темноту.

В разные стороны бросились и двое насильников. Я погнался за одним из них. Шустрый оказался парнище, но мне помогала армейская подготовка, и я его настигал. До преследуемого оставалось метра два только, я замахнулся трубой, и в это мгновение сильнейший удар по голове свалил меня наземь.

А случилось так, что девичий крик был услышан проезжавшими мимо стройки патрульными полиции.

В закутке строительной площадки блюстители порядка обнаружили лежавшего без сознания молодого человека — изо рта у него сочилась кровь. Один полицейский остался на месте, чтобы вызвать «скорую», а второй пустился вдогонку за мной и парнем, которого я преследовал.

Потерять бегущих, даже в густом сумраке, мог только глухой. Топот ног и мои крики будили наступившую ночь. «Стой, гадина, всё равно не уйдёшь!» — так, кажется, я кричал. Один пострадавший лежал без сознания на стройплощадке, за вторым гнался тип с обрезком трубы; в этой ситуации, признаю, некогда и сложно было разбираться, кто правый и кто виноватый.

Догнав нас, полицейский с маху хватил меня рукоятью пистолета по голове.

Очнулся я в одиночной камере. Затем в допросной комнате — предъявление обвинения в попытке изнасилования несовершеннолетней и нанесении тяжких увечий одному из трёх молодых людей, пытавшихся остановить злоумышленника, коим я был выставлен.

Весь этот оговор был мною отвергнут.

— Зачем упираешься? — равнодушно, со скучающим видом сказал следователь по фамилии Патрикеев, дородный такой, румяный, немножко лысоватый мужчина около сорока лет. Он назвал себя перед началом допроса. — Своим упрямством ты только усугубляешь своё положение. Всё уже доказано, и нет ни одного факта в твою пользу.

— Все факты искажены, вас ввели в заблуждение! — категорически ответил я, пытаясь донести свою правоту. — Это мне пришлось отбивать девушку у трёх подонков. Надо просто найти её и спросить. Она скажет, как всё было на самом деле.

Тогда следователь кивнул полицейскому сержанту, находившемуся в комнате, и тот огрел меня резиновой дубинкой так, что я свалился с табуретки.

Дальше уж и не помню точно последовательность происходившего. Короткими вспышками отложилось лишь, как сержант снова замахнулся на меня и как его «демократизатор» оказался в моих руках. После чего блюститель порядка полетел вверх ногами через стол прямо на следователя, а в допросную вбежали ещё несколько полисменов. И то, как я за считаные мгновения уложил всех одного за другим.

Звуки падающих тел, треск мебели и крики разносились по всему зданию, и в дверях появился офицер с погонами майора. Увидев следователя, выглядывавшего из-под стола, разбросанных по комнате стонущих полицейских и высившегося над ними задержанного с дубинкой в руке — разгорячённого, готового к продолжению схватки, — он только воскликнул:

— Ну, солдат, ты и попал!

И сразу же дважды выстрелил в меня из пистолета. Первая пуля угодила мне в плечо, вторая — в грудь, не задев лёгкие, как потом определили врачи. В глазах сотряслось, я потерял сознание и рухнул на пол. И тут же на неподвижное тело, кое я собой в тот момент представлял, со всех сторон посыпались удары ногами и резиновыми дубинками.

Вновь я пришёл в себя после хирургической операции, прикованным одной рукой к больничной койке.

Потом опять были допросы. Сначала в палате экстренного травматического отделения, а через несколько дней, когда раны немного зажили, — в дознавательной комнате следственного изолятора. Кроме попытки изнасилования несовершеннолетней и причинения тяжкого вреда здоровью молодого парня мне вменялось теперь и нападение на сотрудников полиции, находившихся при исполнении служебных обязанностей.

Дважды ко мне допускали на свидания мою мать и Томочку; я рассказывал им, что в действительности происходило на стройке, как услышал крик о помощи и остальное и как повязали меня и перевернули события с ног на голову. И что если найти девчонку, спасённую от насильников, и хорошенько расспросить её, то станет понятно, что в первой части цепочки происшествий я совершенно не виновен, а наоборот, вёл себя с гражданской позиции, то есть как человек с личной ответственностью за страну и морально-нравственное состояние общества, в котором он проживает.

То же самое я говорил следователю, а также адвокату, седенькому старичку с красным носом, назначенному для моей защиты.

Адвокатишке — от него всё время тянуло густым винным перегаром — было глубоко наплевать, что со мной станется, это чувствовалось по всему его поведению и особенно по безразличным выцветшим глазам. Он был убеждён, что я кругом виноват, и свои обязанности выполнял чисто формально и лишь потому, что так было положено по закону; скорее всего, на уме этого шпака была лишь очередная порция выпивки.

С его слов я узнал, что пострадавшим на стройке от удара металлической трубой был Марк Автономьев, сын уважаемого в городе бизнесмена, бывшего главного мафиози чисто местной, региональной закваски.

И многое мне стало понятно, и в первую очередь то, что сына этого непременно выгородят, а дембельному солдату постараются намотать срок на полную катушку, и никакие честные свидетельские показания ему не помогут.

Так оно и вышло.

Надю Зайцеву, девчонку которую я вызволил от злодеев, Томочка нашла уже на следующий день после первого свидания со мной — через своих подруг. Надя показала остатки синяков на ногах, руках и груди и заявила, что готова рассказать, как всё было и кто в действительности пытался надругаться над ней.

Придя к следователю Патрикееву — за полчаса до её явки ему занесли немаленький пакет с деньгами от Автономьева-старшего, что потом мне стало известно, — она начала излагать суть происшествия на строительной площадке, дескать, это отпрыск городского воротилы со товарищи пожелали испробовать уличного порноэкстрима, а вовсе не демобилизованный солдат.

Но следак быстро убедил её изменить показания, припугнув тем, что она выступает против дитяти человека, обладающего поистине неограниченными возможностями, и что у неё самой могут возникнуть большие неприятности. И у родителей её тоже. И даже жизнь их всех может оказаться под угрозой, тут уж ничего не попишешь, се ля ви.

В итоге девушка заявила на суде, что это я злодей, что именно я пытался её обесчестить, а Марк Автономьев со своими друзьями лишь пришли к ней на помощь.

Её слова и стали решающими в определении виновника в том закуточном пространстве на стройплощадке. В добавление ко всему имелся и пострадавший от удара трубой — присутствовавший в зале юноша, слегка скособоченный, ещё не совсем оправившийся ко дню судебного заседания.

Свою роль сыграли и показания полицейских, очутившихся в тот злополучный вечер на месте происшествия, одним из которых был младший сержант Ерманков; это он ударом пистолета остановил подсудимого, когда тот гнался за другом Марка, молодым человеком по фамилии Рыскунов.

Ещё Ерманков сказал, будто видел, как трое парней буквально стаскивали меня с девчонки, кричавшей о помощи, и как я ударил обрезком трубы одного из них.

При этих его словах по залу судебного заседания прокатились гул возмущения и возгласы с требованием в полной мере наказать преступника. Разумеется, лыком в строку лег и инцидент в следственном изоляторе, в котором я опять был показан опасным для общества неукротимым живорезом.

Когда мне дали слово, я обратился к Зайцевой, мол, что же ты делаешь со мной своей неправдой, ведь не будь моего вмешательства, ещё неизвестно, что с тобой бы стало; не исключено, что и жизнь твоя закончилась бы в том строительном закутке.

В ответ девушка потупила глазки и покраснела, но от лжесвидетельства не отказалась.

Наконец судья Митюкова холодным механическим голосом и с отчётливо выраженным сладострастием на лице зачитала приговор.

Помимо попытки изнасилования мне вменяли в вину зверское избиение несовершеннолетнего Марка Автономьева с тяжкими последствиями для его здоровья, а также нападение на полицейских в следственном изоляторе.

И вот решающие слова жрицы Фемиды: пятнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

С моей стороны на судебном заседании присутствовали моя мать и Тамара. Всё время разбирательства они держались рядом. Когда судья зачитывала свой текст, я не отрывал от них глаз. Услышав, сколько мне дали, мать побледнела и едва устояла на ногах.

— Я знаю, что мой сын невиновен, — сказала она в наступившем безмолвии; ни слезинки, однако, не показалось на её глазах, все душевные переживания она держала в себе.

Тамара же громко навзрыд заплакала и уткнулась лицом в ладони.

— Не жди меня, Тома, не надо! — крикнул я, когда меня в наручниках уводили из зала. — Не жди! Устраивай свою жизнь, как можешь! Мама, прощай!

— Пошёл, молчать! — сказал один из конвоиров, сопровождая слова толчком мне в спину.

Мы вышли во двор здания правосудия, после чего я снова был препровождён в следственный изолятор, где и находился до того дня, пока приговор не вступил в законную силу. Затем меня этапировали в колонию строгого режима «Полярный медведь».