Лента Мёбиуса

Александр Кучаев, 2021

Закончится ли когда-нибудь эта тягомотина, связанная с опасностью быть пойманным? Вспомнилось слово, данное матери: не сесть заново. Но одно дело – обещать и совсем другое… Не зарекайся ни от тюрьмы, ни от сумы!

Глава третья

На краю

На шестнадцатые сутки узкая звериная тропа вывела нас к обрыву с хорошо видными срезами горных пород и пригодным для спуска откосом между кручевыми выступами.

У основания обрыва, метрах в ста ниже, бежала, омывая пороги, неглубокая быстрая речка; шум её долетал до верха, на который мы вышли. За речкой тянулась ровная пойма полуторакилометровой ширины, а за ней, поднимаясь на взгорья, опять синел лес.

Взгляд с края обрыва в низинный простор вызывал ощущение полёта. Такое уже происходило со мной. В далёком военном прошлом.

Минувшее всплыло в сознании так, словно я снова оказался в нём. Даже обжигающий южный воздух и сладкие запахи трав как бы почувствовались те же. И знойное выцветшее небо увиделось над головой.

Нас было пятеро спецназовцев, оставшихся без связи с основными силами, а по пятам за нами шёл отряд Саида Ахмета, один из самых боеспособных со стороны противника. Мы тогда двигались лесом тоже с севера на юг; справа, довольно далеко от лесного пояса, простиралось Средиземное море, а слева — пустынная песчаная местность, перемежаемая редкими куртинами трав.

И вот перед нами открылась широкая панорама с обрывом, неглубокой бурливой речкой у его основания и поймой с продолжением синего леса за ней. И годная для спуска осыпь песка и камня между крутизной.

…Сколько лет прошло с той поры! И опять чуть ли не тот же самый вид, раскинувшийся внизу.

— Давай устроим привал, — сказал Пётр, вставая сбоку, в двух шагах. — Сил нет больше идти.

Он тяжело вздохнул. Измотался дружочек миленький, утопался за день, вон какое у него усохшее, измождённое лицо. И у меня ноги уже не чуялись, хотя я намного выносливей. Но всё равно останавливаться было нельзя.

— Нет, Петя, только не здесь. Это место совсем никудышное. Скажи, куда бежать, если погоня настигнет? Только вперёд, через речку и дальше по пойме, так ведь? А в пойме мы будем, как на тарелочке, и с нами сделают, что захотят. Лучше остановимся в том лесу дальше; видишь, где ручей из него выбегает! Вот там за первыми деревьями и…

Пётр снова вздохнул и поправил лямку ружья.

— Ладно, пошли; конечно, за поймой будет безопасней.

Уже у ручейного омутка, в густых сумерках, я предложил выпить спирта перед едой.

— Давай по капельке. Переход был с ума можно сойти какой, по топям и буеракам, километров не знай сколько одолели — немерено, словом. Вознаградим немножко себя «за труды наши тяжкие».

Последние слова я произнёс с небольшой долей иронии, как бы насмехаясь над усталостью, чтобы тем самым хоть чуть-чуть поднять себе настроение.

Разбавив спирт водой, мы, как и в прежние остановки, стакнулись кружками, тихо брякнувшими при этом, выпили и принялись за ужин. Последний кусок сухой колбасы напополам. По два чёрных сухаря. Сладкий горячий чай. После еды немедленно улеглись спать на еловых лапах, застланных палаточной парусиной.

Едва я закрыл глаза, перед внутренним зрением снова всплыли подробности бегства от людей Саида Ахмета, уже такого давнишнего — словно из другой жизни, почти что не моей.

Наш командир старший лейтенант Лошкарин был ранен в ногу, идти он мог, только кое-как колтыхаясь и едва пересиливая боль, не ходьба, словом, а мука, надо же было спешить, и его поочерёдно несли на самодельных носилках.

При виде пойменного ландшафта старлей, в один миг оценив ситуацию, велел оставить его на краю обрыва.

— Со мной вам не уйти, — сказал он и, превозмогая слабость от потери крови, встал на ноги. — Старший сержант Измайлов!

Я распрямился и встал по стойке смирно.

— Я!

— Ты теперь командуешь. Понял?

— Так точно! А вы?

— Я останусь здесь. Прикрою ваш отход. Идите! Саид уже близко. Встретитесь с нашими, доложишь, что и как. И моим сообщи. Адрес и номер телефона у тебя есть. Если представится случай, заедешь к ним и расскажешь лично.

— Нет, товарищ старший лейтенант, так не пойдёт. Какое из вас прикрытие с вашей раненой ногой — вон, еле стоите. Ухлопают в первую же минуту, потом и нас перестреляют, как куропаток; посмотрите, какой вид отсюда на голую пойму. Лучше я останусь, а вы, четверо, следуйте дальше.

— Но…

— Никаких «но». Вы сами передали мне командование. Поэтому приказываю группе немедленно отправляться. Немедленно! Противник действительно уже рядом.

Я был прав по всем статьям, остальные бойцы ответили мне молчаливым согласием, и Лошкарин перестал возражать.

Они начали спускаться серединой осыпи, а я повернулся к лесу, по которому мы только что шли, и ещё раз оценил свою позицию.

Передо мной была стопятидесятиметровая открытая полоса с несколькими скальными выступами и единичными кривыми деревьями, а за ней стеной темнел высокий хвойно-лиственный лес.

Вдоль самого края обрыва тянулся неровный уступок примерно метровой глубины и ширины с довольно крутым выгибом в сторону поймы. Здесь я и расположился со своей «Гюрзой» — снайперской винтовкой с оптическим прицелом. И семнадцатью патронами к ней.

Не успели мои товарищи по оружию спуститься к речке, как из леса показались первые бойцы Саида Ахмета; один, за ним второй, третий… пятый… десятый… и я перестал их считать.

Короткими перебежками они перемещались от дерева к дереву и от скалы к скале.

Я почти сразу же вычислил командира, темноликого вояку немного выше среднего роста, крепкого, с непокрытой курчавой головой, в грязно-жёлтом, под цвет почвы, хорошо подогнанном обмундировании. В руках у него — автомат Калашникова. Он руководил передвижениями отряда жестами и отрывочными возгласами; видно было, как он артикулирует губами, отдавая распоряжения, и чётко зыркает глазами влево и вправо. Мне почудилось, что слышу его гортанный голос.

Да, ошибки быть не могло, этот среди них главный. Задержка дыхания, плавное нажатие на спусковой крючок, выстрел — и курчавый, выскочивший из-за дерева, упал на полпути к следующему укрытию. Я не убил его, лишь ранил в бедро — не слишком тяжело, а чтобы только вывести из строя.

К нему подбежали двое боевиков и потащили за каменный выступ, почти вертикально торчавший на фоне общего предлесного пространства, но я поочерёдно положил обоих, угодив одному в ногу, а другому — в плечо. Вот к ним-то уже никто не решился приблизиться, и все трое поползли, оставляя кровяные следы на каменистом грунте и не смея поднять головы. Через минуту они укрылись за скалой.

На мою позицию обрушился ливень автоматного огня. Прогремел взрыв снаряда, выпущенного из гранатомёта, почти сразу же — второй, немного погодя — третий.

Хорошо, что я вовремя сменил местоположение; выгиб уступка над обрывом в некоторой степени заслонял от осколков, и до меня долетали лишь отдельные камни, выброшенные взрывными волнами. Один из них ударил по плечу, следом ещё один — по левому виску — сильно, оглушающе. В глазах поплыли клочья седого тумана, голова закружилась, и я упал на кромку выбоины, у которой в тот момент находился.

Сколько-то секунд, а может, около минуты я лежал в беспамятстве, а когда очнулся, увидел, что бойцы Саида начали выходить из леса на открытое пространство; наверное, думали, что я убит. Двое или трое из них вели автоматный огонь, но не слышно было ни выстрелов, ни свиста пуль, всё происходило беззвучно, как в немом кино, полная тишина — тугая.

Я сделал три выстрела, трое из числа противника упали, остальные побежали к лесу и скрылись на опушке; раненые поползли следом.

Наконец слух начал восстанавливаться и сквозь звон в ушах стали слышаться пение птиц, шелест трав на ветру и гомон насекомых; окружающая реальность воспринималась уже более полно.

Висок ломило, по лицу и шее струилась кровь, попадая на нос и рот и мешая дышать. Достав одной рукой перевязочный пакет, я зубами разорвал обёртку и прижал бинт к ране, пытаясь унять кровотечение. В то же время я не упускал из виду неприятеля, просчитывая его возможные действия.

Быстрый взгляд на пойму. Три крохотные фигурки — четвёртая на носилках — перемещались в половине расстояния от речки до леса, синевшего вдали; бойцы слышали выстрелы и взрывы и спешили на пределе сил. Отсюда, с края обрыва, автоматчику достать их уже не так просто, но снайпер из винтовки уложил бы всех за считаные секунды. Так что надо удерживать позицию до тех пор, пока мои товарищи не укроются за деревьями; при свете дня и мне не было шансов уйти.

Солнце медленно клонилось к горизонту, очень медленно, казалось, оно стояло на месте — нередкий психологический эффект в опасной неопределённости.

Да, до ночи нечего и думать об отходе. Через речку и то не перейти. Хуже того, ударят по ногам и попробуют взять в плен, что страшнее смерти; перед глазами всплыли кадры видеоролика, как эти курвы сжигали живьём пленных солдат, стоявших на стороне власти. Только взять им меня вряд ли удастся; пистолет — вот он, сбоку в кобуре, и загнать пулю в висок тьфовое дело.

Примерно через полчаса удалось подранить ещё одного. В голень, по мышцам, опять не тяжело — я был уверен в своём выстреле. После этого ни один из преследователей уже не смел высовываться на открытое пространство.

Ответом с их позиции на лесной опушке был только шквал слепого автоматного огня и два взрыва снарядов, выпущенных из гранатомётов. Но я предвидел попытку отмщения и броском вновь сменил место укрытия, перескочив на другую оконечность уступка.

До наступления темноты оставалось совсем немного. Время от времени я бросал взгляд на циферблат наручных часов; полчаса ещё надо подождать, десять минут, ещё пять, и тогда…

Люди Саида Ахмета смирились с невозможностью пересечь разделявшую нас полосу — военным, побывавшим в боях с применением стрелкового оружия, известно, какое страшное деморализующее воздействие оказывает снайперский огонь противника, — и ограничивались редкими одиночными выстрелами, далеко не прицельными.

Скорее всего, в лесу тоже дожидались темени, чтобы расправиться со мной под её покровом. Я не отвечал им. У меня оставалось всего десять патронов, и палить лишь для острастки было бы неразумно.

Как только сумерки сгустились и окрестности потеряли чёткость очертаний, я скатился по осыпи, насколько мог быстро пересёк речку и размеренным бегом устремился в глубину поймы, к лесу, темневшему за ней.

По истечении непродолжительного времени сзади, с верха обрыва, донеслись отдалённые крики, брань, ударили автоматные очереди, по ровному поёму веером пролетели пули, пять или шесть из них просвистели над головой, и на этом стрельба закончилась.

До своих я добрался под утро; несколько часов отсыпался, после чего основательно подзакусил в столовой — первое, второе и компот — и, отдохнув ещё немного, в полдень прибыл в госпиталь к старшему лейтенанту Лошкарину. Сжато рассказал о пребывании на краю приречного обрыва.

Голова у меня была забинтована; он спросил, как я чувствую себя, на что я ответил, что ударило острым камнем при взрывной волне, день-два — и затянется, в общем, пустяк, не стоящий внимания.

Лошкарин поблагодарил меня за службу, а при расставании сказал:

— Ты остался жив — это главное, — и, пройдясь по мне тёплым одобрительным взглядом, добавил: — Благодаря тебе все мы остались живы. Век этого не забуду. Если что, всегда можешь рассчитывать на мою поддержку — в любой ситуации, какой бы тяжёлой она ни была.

— Э-э, товарищ старший лейтенант, — ответил я, — считайте, что мы просто квиты. В прошлый раз благодаря вам я остался жив, и это я тоже не забуду.

«Прошлый раз» был полтора месяца назад. Тогда мы попали под атаку ударного беспилотника; бомба взорвалась в нескольких шагах, и я оказался погребённым под толстым слоем земли, только ноги по колени торчали снаружи.

Лошкарин первым бросился мне на помощь, за ним подоспели другие бойцы. Через пару минут меня откопали, и я отделался лишь контузией: неделю ничего не видел и лежал в госпитале, покуда зрение не восстановилось полностью.

— Нет, Измайлов, — возразил старлей, — тогда всё происходило как бы по независящим обстоятельствам и на автомате, а вчера ты сознательно решил пожертвовать собой, чтобы спасти остальных, и тебе просто повезло, что остался в живых. Ещё раз говорю: всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

Однако война раскидала нас по разным сторонам, и свидеться со старлеем мне больше не довелось.

…Давно же это было! Тогда мы, пятеро спецназовцев, уходили от не знавшего пощады грозного противника, и сейчас — только вдвоём — тоже спасались, бежали от врага не менее страшного и безжалостного. До чего всё похоже!

От «Полярного медведя» до дома — четыре или пять тысяч километров. Сколько раз, бывало, смотрел я за колючую лагерную проволоку и мечтал одолеть это расстояние. И дышать воздухом свободы.