VI
Лафонтен ведет переговоры
Фуке с жаром пожал руку Лафонтену и сказал:
— Дорогой поэт, напишите нам еще сто стихотворений не только ради восьмидесяти пистолей, которые каждое из них принесет, но еще больше ради обогащения нашей словесности сотней шедевров.
— О, не думайте, — сказал Лафонтен, — что я принес господину суперинтенданту только эту идею и восемьдесят пистолей.
— Да у Лафонтена большие капиталы нынче! — вскричали со всех сторон.
— Будь благословенна идея, если она принесет мне сегодня один или два миллиона, — весело сказал Фуке.
— Вот именно, — ответил Лафонтен.
— Скорее, скорее! — кричало все общество.
— Смотрите, — сказал Пелиссон на ухо Лафонтену, — вы до сих пор имели большой успех, но не перегните палку.
— Ни в коем случае, господин Пелиссон, и так как вы человек со вкусом, вы первый меня одобрите.
— Речь идет о миллионах? — спросил Гурвиль.
Лафонтен ударил себя в грудь и сказал:
— У меня здесь полтора миллиона ливров.
— К чертям этого гасконца из Шато-Тьери! — воскликнул Лоре.
— Здесь дело не в кармане, а в голове, — сказал Фуке.
— Господин суперинтендант, — продолжал Лафонтен, — вы не генеральный прокурор, а поэт, вы поэт, художник, скульптор, друг искусства и наук, но, признайтесь сами, вы не магистрат.
— Признаюсь, — ответил господин Фуке.
— И если б вас избрали в Академию, вы бы от этого отказались, не правда ли?
— Думаю, что отказался, хотя и не хочу обижать академиков.
— Но почему же вы, не желая входить в состав Академии, соглашаетесь входить в состав парламента?
— О, о! — сказал Пелиссон. — Мы говорим о политике?
— Я спрашиваю, — продолжал Лафонтен, — идет или не идет господину Фуке мантия прокурора?
— Дело не в мантии, — заметил Пелиссон, раздраженный всеобщим смехом.
— Напротив, именно в мантии, — сказал Лоре.
— Отнимите мантию у генерального прокурора, — сказал Конрар, — и останется господин Фуке, на что мы совершенно не жалуемся. Но так как не бывает генерального прокурора без присущего ему одеяния, мы объявляем вслед за господином Лафонтеном, что мантия — пугало.
— А мне, — продолжал упрямый Пелиссон, — господин Фуке не представляется без прокурорской мантии. Что вы думаете об этом, Гурвиль?
— Я думаю, — отвечал он, — что прокурорская мантия вещь хорошая, а полтора миллиона стоят больше, чем мантия.
— Я согласен с Гурвилем! — воскликнул Фуке, обрывая спор своим утверждением, которое должно было, конечно, перевесить все остальные мнения.
— Полтора миллиона! — проворчал Пелиссон. — Черт возьми! Я знаю одну индусскую басню…
— Расскажите-ка мне ее, — сказал Лафонтен, — мне тоже ее надо знать.
— Расскажите, расскажите!
— У черепахи был щит, — начал Пелиссон. — Она пряталась за ним, когда ей угрожали ее враги. Однажды кто-то сказал ей: «Вам должно быть очень жарко летом в этом домике, и он мешает вам показывать вашу красоту. Вот этот уж хочет купить у вас ваш щит за полтора миллиона».
— Прекрасно! — засмеялся суперинтендант.
— Ну а дальше? — спросил Лафонтен, заинтересовавшийся больше самой басней, чем ее моралью.
— Черепаха продала свой щит и осталась голой. Коршун увидел ее; он был голоден; одним ударом клюва он убил ее и сожрал.
— А мораль? — спросил Конрар.
— Та, что господину Фуке надо оставить за собой свою прокурорскую мантию.
Лафонтен принял мораль всерьез и сказал своему собеседнику:
— Вы забываете Эсхила, лысого Эсхила, у которого ваш коршун, большой любитель черепах, с высоты принял череп за камень и бросил на него черепаху, хотя и спрятавшуюся под своим щитом.
— Боже мой, конечно, Лафонтен прав, — продолжал Фуке в раздумье, — большой коршун, если он хочет съесть черепаху, легко сумеет разбить ее щит. И еще счастливы те черепахи, за покрышку которых какой-нибудь уж согласен заплатить полтора миллиона. Пусть мне принесут такого щедрого ужа, как в вашей басне, Пелиссон, и я отдам ей свой щит.
— Rara avis in terris![10] — воскликнул Конрар.
— Похожая на черного лебедя, не правда ли? — прибавил Лафонтен. — Ну вот, я нашел такую совсем черную и очень редкую птицу.
— Вы нашли покупателя на мою должность генерального прокурора? — спросил Фуке.
— Да, сударь.
— Но господин суперинтендант никогда не говорил, что хочет ее продать, — заметил Пелиссон.
— Простите, но вы сами об этом говорили, — возразил Конрар.
— И я тому свидетель, — добавил Гурвиль.
— Ну, кто же этот покупатель, скажите-ка, Лафонтен? — спросил Фуке.
— Совсем черная птица, один из советников парламента, славный человек… Ванель.
— Ванель! — воскликнул Фуке. — Ванель! Муж…
— Совершенно правильно, ее муж, сударь.
— Бедный малый, — сказал с удивлением Фуке, — он хочет быть генеральным прокурором?
— Он хочет быть всем тем, чем были вы, сударь, и делать совершенно то же, что делали вы, — сказал Гурвиль.
— Это очень забавно, расскажите мне, Лафонтен.
— Все очень просто. Я время от времени вижу его. Как раз сегодня я его встретил: он бродил по площади Бастилии в самое то время, когда я собирался отправиться в Сен-Манде.
— Он, наверное, подстерегал свою жену, — вставил Лоре.
— Нет, что вы! — сказал Фуке. — Он не ревнив.
— И вот он подходит ко мне, обнимает меня, ведет в кабачок Имаж-сен-Фиакр и начинает рассказывать мне про свои огорчения.
— У него есть огорчения?
— Да, его жена прививает ему честолюбие. Ему говорили о какой-то должности в парламенте, о том, что было произнесено имя господина Фуке, и о том, что с этих пор госпожа Ванель мечтает быть генеральной прокуроршей и каждую ночь умирает от этого желания, если не видит во сне своего мужа прокурором.
— Черт возьми!
— Бедная женщина! — сказал Фуке.
— Подождите. Конрар всегда говорит, что я не умею вести дела, но вы сейчас увидите, как я повел это дело. Я сказал Ванелю: «Вы знаете, что это очень дорого стоит, такая должность, как у господина Фуке». «Ну а сколько приблизительно?» — спросил он. «Господин Фуке не продал ее за миллион семьсот тысяч ливров, которые ему предлагали». — «Моя жена, — отвечал Ванель, — считала, что это обойдется приблизительно в миллион четыреста тысяч». — «Наличными?» — «Да, наличными: она только что продала имение в Гиени и получила деньги».
— Это недурной куш, если получить его сразу, — сказал поучительно аббат Фуке, который до тех пор не проронил ни слова.
— Бедная госпожа Ванель! — пробормотал Фуке.
Пелиссон пожал плечами и сказал на ухо Фуке:
— Демон!
— Вот именно. И было бы очаровательно деньгами этого демона исправить зло, которое причинил себе ангел ради меня.
Пелиссон удивленно посмотрел на Фуке, но мысли Фуке с этого момента направились совсем по другому руслу.
— Ну, — сказал Лафонтен, — как вы находите мои переговоры?
— Замечательно, дорогой поэт.
— Да, но часто человек хвастается, что купит лошадь, когда у него нет денег даже на уздечку, — заметил Гурвиль.
— А Ванель, пожалуй, откажется, если его поймать на слове, — продолжал аббат Фуке.
— Вы говорите так, потому что не знаете развязки моей истории, — сказал Лафонтен.
— А, есть развязка? Что же вы так тянете? — спросил Гурвиль.
— Semper ad eventum[11], не правда ли? — сказал Фуке тоном вельможи, который путается в цитатах.
Латинисты захлопали в ладоши.
— А развязка моя, — воскликнул Лафонтен, — состоит в том, что Ванель, упрямое животное, когда узнал, что я еду в Сен-Манде, умолял меня взять его с собой.
— О, о!
— И представить его, если возможно, монсеньеру. Он сейчас находится на лужайке Бель-Эр. Что вы скажете на это, господин Фуке?
— Скажу, что не следует мужу госпожи Ванель столь долго находиться на пороге моего дома; пошлите за ним, Лафонтен, раз вы знаете, где он находится.
— Я сам побегу туда.
— Я пойду с вами, — сказал аббат Фуке, — я понесу мешки с золотом.
— Прошу без шуток, — строго сказал Фуке. — Если здесь есть дело, пусть оно будет серьезным. Но прежде всего будем гостеприимны. Попросите за меня извинения у этого благородного человека и передайте ему, что я огорчен тем, что заставил его ждать, но я не знал о его приезде.
Лафонтен поспешил за Ванелем. К счастью, Гурвиль сопровождал его, так как поэт, весь отдавшись вычислениям, сбился с пути и пустился было по направлению к Сен-Мору.
Через четверть часа господин Ванель входил в кабинет суперинтенданта, тот самый кабинет, который мы вместе со всеми смежными ему помещениями описали в начале повествования.
Увидя входящего Ванеля, Фуке подозвал Пелиссона и в течение нескольких минут говорил с ним шепотом.
— Запомните как следует, — сказал он ему, — велите уложить в карету все серебро, всю посуду, все драгоценности. Возьмите вороных лошадей. Ювелир поедет с вами. Задержите ужин до приезда госпожи де Бельер.
— Надо ведь еще предупредить госпожу де Бельер, — сказал Пелиссон.
— Не беспокойтесь. Я беру это на себя.
— Отлично.
— Идите, мой друг.
Пелиссон ушел, не очень хорошо понимая, в чем дело, но доверяя, как настоящий преданный друг, воле, которой он подчинялся. В этом сила избранных душ. Подозрительность — признак низменной души.
Ванель склонился перед суперинтендантом. Он собрался было начать длинную речь.
— Садитесь, сударь, — вежливо сказал ему Фуке. — Кажется, вы хотите купить мою должность?
— Монсеньер…
— Сколько вы можете заплатить мне за нее?
— Вы сами, монсеньер, должны назначить цену. Я знаю, что вам уже делали некоторые предложения.
— Мне говорили, что госпожа Ванель оценивает мою должность в миллион четыреста тысяч?
— Это все, что у нас есть.
— Вы можете выплатить эти деньги сразу?
— У меня их нет с собой, — сказал наивно Ванель, приготовившийся к борьбе, к хитростям, к шахматным комбинациям и озадаченный такой простотой и величием.
— Когда они будут у вас?
— Когда вам будет угодно, монсеньер.
Он боялся, что Фуке издевается над ним.
— Если б вам не приходилось возвращаться для этого в Париж, я бы сказал — сейчас же…
— О, монсеньер!..
— Но, — перебил суперинтендант, — отложим выплату и подписание договора на завтра.
— Хорошо, — отвечал оглушенный и похолодевший от удивления Ванель.
— На шесть часов утра, — добавил Фуке.
— Шесть часов, — повторил Ванель.
— Прощайте, господин Ванель. Поцелуйте от меня ручки госпоже Ванель.
И Фуке встал.
Тогда Ванель, побагровевший и начинавший терять голову, сказал:
— Монсеньер, вы даете мне честное слово?
Фуке повернул голову и сказал:
— Черт возьми! А вы?
Ванель смешался, вздрогнул и кончил тем, что робко протянул руку.
Фуке открыто и благородно протянул свою.
И честная рука на секунду коснулась влажной руки лицемера. Ванель сжал пальцы Фуке, чтобы убедиться в том, что это не сон.
Суперинтендант тихонько освободил свою руку и сказал:
— Прощайте!
Ванель попятился к двери, бросился через приемные комнаты и исчез.
