Светя другим – сгораю

Александра Морозова, 2022

Как сильно нас держит прошлое? Почему не отпускают ошибки юности? Да и можно ли считать ошибкой логичный и оправданный шаг?Главный герой – успешный врач, работающий за границей, – возвращается в родную страну, чтобы понять, верным ли было решение ради карьеры покинуть любимую…

Глава 3.

— А я вам говорю: нечего в этой стране делать! — настаивал Антон. — К медицине здесь относятся как к сфере обслуживания. Никакого уважения!

Он резко провёл рукой по коротким всклокоченным волосам. От алкоголя и спора, им же самим затеянного, щёки у него раскраснелись.

— Да, — согласилась Люба, вяло переведя взгляд с Антона на Матвея, а потом на свою тарелку. — К врачу на приём приходят всё равно что на маникюр или стрижку.

Её до одурения ровный, монотонный голос и замедленные движения сводили с ума.

— И ведь все знают, как именно врач должен лечить! — почти кричал Антон. — А если ты их лечишь не так, как они хотят, — начинаются жалобы! А мне потом что делать, когда на меня этих жалоб целая стопка собирается? Без зарплаты сидеть? Я зачем их лечил?! — он вскинул руку, и виски из его стакана плеснуло на белую скатерть, чего он в горячке даже не заметил. — Зачем время на них тратил? Я ведь тоже человек. Тоже хочу жрать и на работу не в драных штанах ходить!

— Ой, Тох, не начинай, — поморщился Толик, и его очки сползли до самого кончика носа. Он поправил их знакомым со студенческих пор движением — пальцем за центр оправы — и продолжил: — Тебе ли про дырявые штаны петь? У тебя отец недавно в министерство перебрался.

— А причём тут мой отец?! — так подскочил на месте Антон, что стул под ним сдвинулся и скрипнул. — Я что, по-твоему, не работаю? За счёт отца живу?!

— А как ты, простой лор, купил квартиру с видом на Москва-реку? А про то, на чём ты на работу ездишь, я лучше промолчу. У нашего завотделением машина скромнее.

— Ты, Толик, тоже не прибедняйся, — сказала Люба, разрезая мясо и ни на кого не глядя. — У тебя самого скоро новоселье.

— Ребята, перестаньте! — вмешалась мама Матвея и по очереди всех оглядела. — Родители должны помогать своим детям. Это естественно. Не надо смотреть на их заботу, как на подачку или что-то постыдное. Если есть возможность, почему не помочь?

Матвей слушал рассеянно и ничего не говорил. Алкоголь расслабил его, успокоил, оттеснив ужас трагедии, о которой он узнал лишь несколько часов назад.

Когда это произошло? Что случилось с Леной? И почему?

Матвей жалел, что не узнал у соседки Садовских — уже бывшей соседки — никаких подробностей. Мысли его прыгали с одного на другое, но в конце концов возвращались к Лене и закольцовывались на её смерти.

А ещё Матвей упустил последнюю нить, которая могла привести его к Алике. Чёрт знает, где теперь её искать!

Пять лет назад телефон Алики оказался навсегда заблокирован, а страницы социальных сетей удалены. Близких подруг и друзей у неё не было. Во всяком случае, сколько Матвей не перебирал в памяти, не вспомнил ни одного человека, к которому можно пойти и хоть что-нибудь узнать о ней.

Попробовать расспросить в художественной галерее, где работала Лена? Алика часто там бывала. Даже подрабатывала, пока училась в институте.

Там же в постоянной экспозиции представлены картины её матери. Наверняка она, как и раньше, приходит на них посмотреть время от времени. Может, в галерее про Алику что-нибудь слышали?

Точно! Надо сходить туда завтра прямо к открытию и поговорить с сотрудниками.

— Ладно, мальчики, — вздохнула Люба. — В конце концов, мы собрались не для того, чтобы ваши квартиры обсуждать.

Матвей услышал это и поднял голову. Ребята смотрели на него.

Они пришли втроём. Люба, Толик и Антон — дети тесно знакомых врачей, друзей отца Матвея. Наверное, это единственная причина, по которой они худо-бедно общались между собой.

— Да! — подхватил Антон, поднимая стакан. — Сегодня мы чествуем нашего иностранца. Какой ты всё-таки молодец, что свалил!

— Я тоже считаю, правильно сделал, — добавил Толик. — И я бы уехал, если бы позвали.

— Да любой бы уехал, чего говорить!

Антон махом выпил всё, что оставалось в стакане.

Матвей давно понял, что его приятели зря пошли в медицинский. У них не было ни желания, ни способностей к профессии врача. Родители — завы, главы, чины из министерства и труженики частной медицины, — заталкивая детей в мединститут, распаковывали перед ними карьеру, которую тем оставалось только накинуть на себя, как новенький белый халат.

— Если все разъедутся, кто будет лечить людей здесь? — спросил Матвей.

— Пусть сами себя лечат! — ответил Антон, морщась от виски. — В Интернете же написано, как. И чему мы столько лет учились!

Ну да, ну да.

Антона однажды чуть не отчислили из университета. На экзамене по анатомии он, вытянув билет про череп, перепутал лобную кость с лобковой. Профессор был вне себя и, краснея от наступающего приступа гипертонии, кричал, что человек, который не может отличить голову от того места, каким соображает, не должен лечить людей.

— Напрасно вы думаете, что люди на западе не освоили Интернет, — возразил Матвей.

— Тогда пусть идут к шаманам! — не унимался Антон. — Здесь в них уж точно верят больше, чем в нас.

— А ещё все считают, если у врача хорошая машина или дорогие часы, то он обязательно нажил это на здоровье пациента, — сказала Люба. — У нас верят только бедным врачам, голодным и несчастным. А такие, как эти двое, — она небрежно кивнула на Антона и Толика, — поводы для вечных сплетен что среди коллег, что среди больных.

Матвей практически не общался с одногруппниками с тех пор, как закончил университет. Пару раз они созвонились с Антоном. Изредка загоралась и тут же гасла переписка с Толиком. С Любой же он и в студенчестве обмолвился лишь сотней слов — вряд ли больше, — из которых половина «привет» и «пока». Он был не против повидаться с университетскими знакомыми, но не расстроился бы, если бы они не пришли.

— А что Оксана задерживается? — как бы между делом спросила мама.

Матвей тут же забыл, о чём шёл разговор минуту назад.

— Ты пригласила Оксану?

Мама невозмутимо пожала плечами.

— Я пригласила всю вашу компанию.

Она не смотрела на сына и упорно делала вид, что не замечает его пристальный взгляд.

Матвей опрокинул в рот остатки виски, поставил стакан на стол и откинулся на спинку стула. Он хотел встать и уйти, но понимая, насколько это глупо, остался сидеть.

— Странно, что Оксана опаздывает, — заметил Толик. — Раз Матвей приехал, она должна была всё бросить и лететь сюда, как «Чёрный дрозд»!

— Да скоро придёт, — отозвалась Люба. — С работы не отпустили, а приём у неё до шести.

— Точно! — крикнул Антон, хлопнул в ладоши, а потом выкинул указательные пальцы в сторону Матвея, как пистолеты. — Ты ж встречался с Оксанкой!

— С ней полпотока встречалось, — буркнул Матвей, наливая себе ещё.

— Но влюблена-то она была в тебя, — сказала Люба.

Матвей поморщился.

— Оксана не была в меня влюблена. Ни она в меня, ни я в неё.

Он быстро глянул на маму, прикидывая, что она знала об их с Оксаной отношениях (что-то ведь наверняка знала!). Она сидела, посматривая на ребят будто невзначай, но Матвей видел — её любопытство обострено до предела.

— Тогда что ж она липла к тебе, как шерсть к халату? — засмеялся Антон. — А когда ты её бортанул, у неё вообще крышу снесло! Что она только ни делала, чтобы тебе подгадить.

— Я помню, как она начинала кашлять, когда ты пытался сбежать с пар Ткачёва, — сказал Толик. — Он у нас вёл отоларингологию и требовал обязательного присутствия на всех лекциях. Или не видать зачёта, — пояснил он Веронике Николаевне. — Матвей придёт, отметится, а через полчаса вещи соберёт и тихонечко к выходу. Эта заметит и давай задыхаться. Ткачёв оборачивался, видел Матвея, а его-то, двухметрового, отовсюду видно, и начинал при всех его честить, а в итоге: «Продолжаем лекцию. Садитесь, Филь. После пары я хочу увидеть ваш подробный конспект».

— Ничего себе! — смеялась мама и, посмотрев на Матвея, добавила: — Жаль, отец о твоих побегах ничего не знал.

— Тетради его рвала, — вспоминала Люба. — Воровала листы с контрольными, помнишь, Матвей? Тебе потом «неуды» ставили, заставляли пересдавать.

— Это ещё что! — сказал Антон. — А какие она сплетни распускала! И ладно бы только о нём, так она и меня в свои россказни втянула! Наболтала первокурсницам на дне студента, что мы с ним эти… ну… активный и пассивный. Хотя чего ещё ожидать от её перепелиных мозгов! Насмотрелась тупых комедий. А я потом два месяца ни к одной подкатить не мог, все на меня как на идиота смотрели.

Матвей заставил себя улыбнуться этому, как глупой шутке. Чем на самом деле Оксана портила ему жизнь, ребята и мама даже не догадывались.

— Обидел ты её страшно, — сказала Люба. — Оксана считала, что любого сможет у своей ноги удержать, а ты взял и вырвался.

Матвей не спеша осушил свой стакан, даже проглотил недотаявшую льдинку; в горле было сухо, словно он вдохнул песка.

— Как пить дать, она тебе это припомнит, — предрёк Антон.

— Зачем ей? — отозвался Матвей. — Я слышал, она вышла замуж, у неё всё хорошо.

— Так она уже разводится, — сказала мама.

Матвей усмехнулся:

— Что-то быстро. А впрочем…

Он слишком хорошо знал Оксану, чтобы удивиться.

— Уж ни тебя ли она ждала, а, Матвей? — подмигнул ему Антон и жестом попросил передать виски.

— Вряд ли, ведь на развод подала не Оксана, а её муж, — сказала Люба. — Он был уверен, что она ему изменила.

— Там такая история, что не поймёшь, кто прав, кто виноват, — сказала Вероника Николаевна и доверительным тоном продолжила: — Мне её мама рассказала, что муж даже замахнулся на Оксану, когда приревновал к какому-то знакомому или пациенту. А с виду такой приличный молодой человек. Скромный, молчаливый. Мы познакомились с ним на юбилее Оксаниного папы. Кто же знал, что он окажется таким Отелло!

Антон хлебнул из стакана и оскалился в пьяной улыбке.

— Удушить её хотел, что ль?

— Ты Оксану-то помнишь? — подал голос Толик. — Она сама кого хочешь задушит.

Антон рассмеялся громче прежнего и прихлопнул ладонями по столу, отчего посуда испуганно зазвенела. Люба тоже засмеялась — как-то грубо и заторможено, словно шутка до неё не дошла или не показалась смешной. Она широко раскрыла рот, и Матвей заметил, что со студенческих пор Люба так и не выпрямила зубы.

Сам Матвей ухмыльнулся, но ничего не сказал. Оксану не исправить замужеством. Другой бы убил за измену. Считай, легко отделалась.

— Как не стыдно! — сказала Вероника Николаевна. — Вы же друзья и должны её поддержать.

— Матвей с ней больше всех дружил, — отозвался Антон, охватив рукой спинку соседнего стула. — Вот он пусть и поддерживает!

И подразнил Матвея взглядом: Ну ты меня понял.

Обычно Матвей недолго слушал шутки Антона и ловко затыкал потоки его воспалённого красноречия. Но сейчас ему было всё равно, что несёт этот кретин. Матвей выпил и налил себе ещё.

— Вкусное вино, — сказала Люба, щурясь на бутылочную этикетку. — Испанское, я смотрю.

— Да, — ответила Вероника Николаевна. — Это из Сашиных запасов. Пациенты часто дарят ему алкоголь, а ведь он совсем не пьёт. Куда ему, и так полусонный! Пробовал отказываться, не брать — несут всё равно. Матвей! Что ты сидишь? Налей Любаше вина. У неё бокал пустой.

Матвей коснулся прохладной бутылки, искренне желая, чтобы всё это скорее закончилось и его оставили в покое. Взял бокал, наклонил. Вино медленно заструилось по изогнутому стеклу. Оно напоминало тёмную и густую венозную кровь. Матвею на миг показалось, что в воздухе даже запахло ею.

Лена умерла.

Эта мысль появилась внезапно, и стол, приятели, шутки, смех — всё вдруг исчезло перед страшным осознанием — Лена умерла.

В голове Матвея она была жива. Была полна сил. Её бессчётные цепочки и браслеты звенели, стоило ей пошевелиться. Её голос колыбельной вливался в уши, когда она читала, чуть картавя, стихи Есенина, Ахматовой, Блока — на русском, а потом по-французски, с идеальным выговором — Бунина и Пастернака, Гюго и Рембо. Её морщинки казались нарисованными вокруг глаз, во всём видящих надежду.

А теперь нет больше ни этих глаз, ни голоса, ни серебряного перезвона, вторившего движениям её тела. Нет ни Алики, ни Пашки, которые могли бы разделить с ним боль, как делили всё до его поездки в Штаты.

И почему они не сообщили ему?

Что бы ни случилось, какие бы обиды между ними ни встали, об этом они должны были сказать!

Из прихожей послышался щебет дверного звонка. Матвей опомнился, заморгал, чтобы избавиться от влажного тумана в глазах.

Все посмотрели на него. Сначала Матвею показалось, что они прочитали его мысли, но вскоре сообразил — им просто интересно, как он встретит Оксану.

Руку всё ещё отяжелял бокал с вином. Он протянул его Любе.

— Открой дверь, — попросила мама подозрительно миролюбиво. — А я пока проверю пирог.

Матвей молча поднялся. Оксана ли пришла или кто-нибудь другой — ему было безразлично. Он не торопился. Голова упоительно кружилась, ноги мягко ступали по новому, жутко дорогому полу.

А вдруг это Алика? На секунду Матвей представил, что она вправду стоит за дверью. Может, как-то узнала, что он вернулся, и сама пришла? Одной её улыбки хватило бы, чтобы пережить этот вечер.

Звонок повторился.

Матвей почти поверил, что сейчас увидит любимые рыжие волосы и эту самую улыбку — сдержанную, но с особым, страстным послевкусием, — и не глядя на экран видеоглазка, распахнул дверь.

Первое, на что упал его взгляд, — огромная, поражающая точностью окружностей грудь. Её бы узнал каждый парень в мединституте. Шесть лет она оставалась особой гордостью вуза, приманкой для глупых ботаников, отождествляющих с ней учёбу в медицинском. Следом появились широкие плечи, белокурые пряди на фоне тёмной ткани пальто и чересчур густые ресницы на веках маленьких зорких глаз.

— Привет, Матвейка! — кинула Оксана и переступила порог.

Матвея раздражало, когда его имя сокращали или как-нибудь ласково уменьшали. Больше не надеясь, что этот вечер что-то спасёт, он улыбнулся скорее своей наивности.

— Здоро́во, Ксюнь.

Оксана сняла пальто. Матвей повесил его в шкаф, а когда обернулся, она стояла прямо перед ним и улыбалась, странно растянув губы. Глаза её, словно пальпирующие руки врача, тщательно исследовали Матвея.

— А ты похорошел, — наконец заключила Оксана. — Что ж, даже не обнимемся?

Она раскинула руки, и Матвей, чуть наклонившись, дал окутать себя тактильными воспоминаниями о студенческом романе, напрочь лишённом нежных чувств.

От Оксаны пахло сладковатыми духами. На искушённый вкус Матвея — приторно. Вся она со своей фигурой, запахом, голосом создавала ощущение донельзя заполненного пространства, отчего Матвею не хватало кислорода, а сознание стягивало реальность до размеров, вызывающих приступы клаустрофобии.

— Всё такой же худой, — сказала Оксана. — Но надо же, какой крепкий!

Похлопав его пониже лопаток, она ещё на пару секунд задержалась рядом, потом отступила на шаг.

— Небось, ходишь в зал и ничего не ешь. А что угрюмый такой? Неужели не рад меня видеть?

— Что ты, — Матвей наскоро изобразил на лице улыбку. — Конечно, рад.

— Вот! С улыбкой совсем другое дело.

Оксана окинула его взглядом с чуть приподнятой бровью, хмыкнула и уверенно направилась по коридору в столовую.

Матвей шёл сзади, вдыхая тошнотворный шлейф духов и глядя сверху вниз на её затылок с примятыми от шапки, темнеющими у корней волосами.

Мама Матвея, улыбаясь, выдвинулась навстречу гостье.

— Оксана! Тысячу лет тебя не видела!

— Вероника Николаевна! — произнесла Оксана, нараспев вытягивая слова. — Выглядите просто великолепно!

Они обнялись, прижавшись щекой к щеке. Матвей, на которого уже никто не обращал внимания, вернулся на своё место и хлебнул виски.

— Проходи, дорогая, садись, где тебе удобнее, — руководила мама, подводя Оксану к столу. — Через десять минут пирог будет готов, но я положу тебе горячее. Что будешь пить? Мальчики себе открыли виски, а мы с Любашей — вино.

— Вино, — сказала Оксана, помахав всем собравшимся. — Только немного. Мне завтра на работу.

— Завтра всем на работу, кроме него, — Антон кивнул на Матвея и сделал большой глоток из своего стакана. — Халявщик.

— Ему можно, — ответила Вероника Николаевна, не глядя на Антона. — Он пять лет не был в отпуске. Матвей! Налей Оксане вина.

— Я только ручки помою, — сказала Оксана и быстро вышла в коридор.

Она хорошо знала расположение комнат и не спрашивала, которая из дверей ведёт в ванную.

Мама взглядом что-то показала Матвею. Он кивнул, не вникая, чего от него хотят, а когда она ушла на кухню, вздохнул и потянулся за бутылкой вина и пустым бокалом.

Оксана вернулась через полминуты. Стол огромный, овальный и длинный, но уселась она прямо напротив Матвея и, чуть наклонив голову, не сводила с него изучающего взгляда.

— Как Матвей изменился, скажите, ребят? — промолвила она. — Такой стал серьёзный, важный. А взгляд-то какой! Настоящий нейрохирург.

— Настоящий разгильдяй! — вставил Антон и засмеялся, но все пропустили это мимо ушей.

Мама принесла Оксане тарелку с запечённым мясом и картошкой. Матвей подал бокал.

Принимая вино из его рук, Оксана помедлила и заставила Матвея открыто на себя посмотреть. Ему стало душно, как бывает от слишком тесного воротничка, хотя сейчас верхние пуговицы его рубашки были расстёгнуты.

— Спасибо, — промолвила Оксана и произнесла громче: — За встречу!

Матвей мельком улыбнулся, поднял свой стакан, но лишь пригубил — эта порция виски будет последней на сегодня.

— Как у тебя дела, Оксаночка? — спросила мама.

Оксана красноречиво вздохнула.

— Да какие там дела! Всё работаю. Сейчас, кроме горбольницы, устроилась в частную офтальмологическую клинику. По выходным там принимаю. Теперь-то я женщина свободная, времени полно.

Она бросила на Матвея взгляд едкий, как её духи.

— Ты недолго будешь свободной женщиной, — уверяла мама Матвея. — Вот увидишь!

— Надеюсь!

— А родители как?

— Родители хорошо, — Оксана улыбнулась Веронике Николаевне так, как раньше улыбалась преподавателям, но никогда — например, Любе или Антону. — Ждут вас в гости. Давно вы с Александром Евгеньевичем к ним не приходили.

— Саше всё некогда, — махнула рукой мама. — Целыми днями в больнице. Можно подумать, кроме него там нет врачей! Матвей, подай мне салат.

— Приходите, родители будут рады, — снова улыбнулась Оксана. — Но у нас-то что может быть интересного? Всё одно и то же. А вот человек вернулся из заграницы! — она посмотрела на Матвея, подняв ладони так, словно протягивала к столу невидимое блюдо. — Расскажи нам про жизнь за океаном, про то, какие люди там живут.

Матвей не хотел ничего рассказывать. Только не им.

— Жизнь как жизнь, — ответил он. — Люди как люди. Сложены из тех же органов. Болеют теми же болезнями.

— Ты нам про болезни, что ли, собрался рассказывать? — возмутился Антон. — Нашёл, чем удивить! Скажи лучше, а правда, что все американцы тупые?

— А все русские умные? — спросил Матвей, вместо ответа. — Я не верю, что ум — национальная черта.

Антон ничего не сказал, лишь недовольно скривил губы.

— Чем-то же мы отличаемся? — спросила Оксана. — В плане мышления.

Матвей пожал плечами.

— Я бы сказал, что американцы не привыкли думать наперёд. Обычный средний гражданин не видит в этом необходимости. Они живут более расслабленно, что ли.

— Я же говорю — тупые, — отозвался Антон.

— Да не тупые они, — объяснял Матвей. — Просто иначе смотрят на жизнь. Чувствуют себя свободнее. Американцу, например, проще сменить работу или переехать, поэтому они живут с ощущением, что весь мир перед ними открыт. Русский сильнее привязан к месту. И более замкнут. Хотя оно, конечно, понятно. У русского совсем другие условия.

— Вечно ты всех защищаешь! — с досадой отозвалась Оксана.

— А ещё он рассказывает как-то со стороны, — вставила Люба. — Как будто сам не принадлежит ни к русским, ни к американцам.

— Я тоже заметил! — крикнул Антон. — Да он зазнался! Небось давно себя американцем считает, а нам тут впаривает!

Он уже не мог говорить спокойно. Но Матвей относился к его шуму, как отнёсся бы к слишком громкому голосу медсестры в приёмном отделении.

— Нет, не считаю, — ответил он и вдруг усмехнулся сам себе. — Я уже не помню, кто я. За всё это время кого мне только не доводилось лечить: и мексиканцев, и греков, и китайцев. Кого в Штатах только нет, а белых американцев, кстати говоря, не так много.

— И кто из них щедрее? — спросила Оксана.

— В каком смысле?

— Ну кто больше благодарит за помощь? Китайцы, греки или там негры?

— Меня не интересуют деньги пациентов, — ответил Матвей, пытаясь подавить раздражение. — Да и национальность не интересует. Я привык помогать всем.

— Не рассказывай сказок! — шумел Антон. — Знаем мы, кому врачи в Америке помогают. У кого страховка есть! Остальные идут лесом.

— А что? Может, оно и лучше, — рассуждал Толик. — А то у нас по больницам шастают все кому не лень.

Матвей молчал. Он мог бы сказать, что лечил тех, кто не в состоянии себе купить даже бинты с аспирином. Но зачем? Его приятелям такие поступки покажутся обычной глупостью.

— Вот-вот! Там и за здоровьем своим следят, потому что лечиться — дорого! — произнёс Антон как тост и выпил залпом.

— У нас в частных клиниках, знаете ли, тоже не дёшево, — заметила Люба.

— И правильно! — рявкнул Антон, ещё корчась от алкоголя. — Хотят качественного обслуживания, пусть выкладывают шекели!

— А ведь сам Гиппократ говорил, что нельзя лечить бесплатно, — вспомнил Толик, поправляя очки. — Потому что тогда пациент перестанет ценить своё здоровье, а врач свой труд.

— Что бы ни говорил Гиппократ, — сказал Матвей. — Лично я давал слово лечить всех, кому нужна помощь.

— Какое благородство! — съязвила Оксана.

Упершись руками в стол, она глядела на Матвея так, будто они были одни.

— Благородство здесь ни при чём, — сухо ответил он. — Это мои прямые обязанности. Я врач.

— А мы что не врачи, что ли?! — взревел Антон и ударил по столу кулаком. — Или, по-твоему, врачи только хирурги, а остальные так, вешалки для белых халатов?

Антон никогда не умел пить. Он быстро захмелел и стал смотреть на Матвея с хищной злостью. В другой раз Матвея бы это зацепило. Он бы выволок приятеля на свежий воздух и мигом протрезвил, уронив лицом в мокрые осенние листья. Но сейчас скандал был никому не нужен.

Матвей долго на него смотрел, а потом обратился к Толику:

— Подай мне виски.

Толик боязливо захлопал глазами под очками. Потом, стараясь не пересекаться взглядом с Антоном, взял бутылку, которая была от того в опасной близости, и передал Матвею.

Оксана, видя, к чему идёт, поспешила заговорить о другом.

— А какие в Америке женщины? — спросила она громко. — Правда, что они все жутко некрасивые?

Матвей поглубже вдохнул и повернулся к ней, случайно угодив взглядом в сочную грудь, полукружьями виднеющуюся в глубоком вырезе кофточки. Он тут же поднял глаза на лицо Оксаны, но было поздно. По её шельмоватой улыбке понял, что именно этого она и добивалась, когда выбирала наряд.

— Все они разные, — сказал Матвей, припоминая, о чём был вопрос. — Белые, темнокожие, азиатки. Некоторые очень красивые, некоторые — не очень. Как и везде.

— Но здесь-то миленьких явно больше?

Матвей пожал плечами.

— Да, если ты так хочешь.

— А на самом деле?

— А на самом деле, я не знаю. Я был слишком занят и не успевал сравнивать.

— Скажи ещё, что ты совсем на девушек не смотрел! — усмехнулась Оксана.

Мама с любопытством взглянула на него, пригубив вино из своего бокала.

— Почему же, смотрел, — ответил Матвей. — На некоторых даже засматривался. Но меня больше интересовали тела без одежды.

Парни одобрительно загудели.

— А иногда и без кожи, — добавил Матвей.

Антон загоготал на весь дом, так, что куцый смех Толика почти совсем затмился. Люба фыркнула, мама поморщилась, а Оксана сузила и без того узкие глаза.

— Шут.

— Да ладно тебе, Ксюнь, — сказал Толик. — Я хоть и не был в Америке, а уверен, что наши женщины самые красивые. Что ты его слушаешь вообще? На него уже давно нельзя положиться в этом деле.

— Точно-точно! — подхватил Антон. — Он как со своей Аликой связался, так напрочь забыл, что в мире существуют другие бабы. Если бы я не знал его с детства, подумал бы о нём самое скверное.

Имя, произнесённое вслух пьяными устами, заставило Матвея вздрогнуть.

— Кстати, молодец, что бросил её! — продолжал Антон. — С ней ты совсем в каблука превратился.

Матвей посмотрел на Антона так, что тот на миг удивлённо, если не испуганно, скривил бровь.

В последний раз они дрались на втором курсе. Матвей помнил это очень чётко. Сцепились из-за какой-то ерунды. Их быстро растащили, пока никто не успел настучать в деканат, но кровавые сопли, падающие из разбитого носа Антона на белоснежный халат, закрепили за Матвеем негласную победу.

— Я её не бросал, — выговорил он, потом махом плеснул всё, что было в его стакане, в рот и проглотил, не почувствовав вкуса.

— Без разницы — ты её или она тебя, — морщил нос Антон. — Разошлись и хорошо. Она плохо на тебя влияла. Никуда одного не пускала, вечно таскалась хвостом. И всё водила тебя по своим музеям, театрам. Любительница искусства, интеллигентка! Всё прикидывалась, что не от мира сего.

Он повертел ладонью возле головы.

Матвей молча сжал кулаки.

Почему бы ему не вышвырнуть из квартиры этого болвана? Не съездить разок по его перцово-красной морде? Разнимать их будет некому. Женщины не полезут, а Толик всегда так боялся и Матвея, и Антона, что мог только причитать, когда они набрасывались друг на друга.

— Да она точно была не в себе! — подтвердила Люба. — И язва та ещё.

— Вот именно! Смотрела на нас, как на дебилов. Высокомерная…

— Антон! — вскрикнула мама.

Её голос, насквозь пронзённый тревогой, отрезвил Матвея, как неожиданная острая боль. Он выдохнул, расслабленно откинулся на стул, хотя секундой назад готов был вскочить с места и устроить драку, и, повернув голову, увидел маму. Она сидела, чуть подавшись вперёд, нервно выпрямив спину и так надавливая ладонью на край стола, будто могла этим заткнуть Антону рот.

Матвей повторил себе, что скандал никому не нужен. Пара синяков или даже рассечённая скула Антона не стоит того, чтобы до побеления напугать мать. Он велел себе дышать ровнее, разжал кулаки и уселся поудобнее (стулья из прошлого комплекта однозначно были лучше, эти — сплошное мучение для его длинных ног). На Антона он больше не взглянул.

Оксана глубоко вдохнула, поглядела в свою тарелку, сердито поводив сжатыми губами, но ничего не тронула вилкой.

— Какой бы ни была эта рыжая лисица, — выговорила она, — но устроилась так, что только позавидуешь. А муж-то у неё! Не знаю, под какой счастливой звездой надо родиться, чтобы так в жизни везло.

Повисла тишина, способная разорвать барабанные перепонки. Слова попали в голову Матвея и кружились там, упорно не давая ему вникнуть в смысл фразы. Одно только слово запечатлелось чётко и прочно, готовое воплотиться в живое существо.

— Муж? — произнёс Матвей, и пол зашевелился у него под ногами.

— Да, — ответила Оксана, подняла на него глаза, и её реснички часто-часто задёргались. — Погоди, а ты что, не знал, что она вышла замуж?

— Нет, — ответил Матвей, не слыша своего голоса.

Глаза Оксаны распахнулась шире.

— Да ладно! — протянула она.

И по тому, каким восторгом для неё это обернулось, Матвей понял — Оксана удивляется искренне. А впрочем, если бы она знала, какое оружие есть в её арсенале, то нашла бы более эффектный способ им воспользоваться.

Оглушённый, как от выстрела, Матвей повертел головой и заметил, что мама как-то неестественно долго и неподвижно смотрит вглубь кухни. В нём сначала тенью проскользнула, а потом возросла и затвердела страшная догадка: мама обо всём знала! Знала и молчала!

Матвей отвёл взгляд, стараясь не делать резких движений. Ему неистово захотелось опрокинуть этот чёртов стол, на котором они с Аликой столько раз занимались любовью, перебить посуду, всех выставить за порог. И никогда, никогда больше не разговаривать с матерью!

Но вместо этого он лишь сел поровнее, кашлянул, прочищая горло, и сказал:

— Что ж, рад за неё.

И разом отсёк все мысли об этом.

Профессия дала ему нечто большее, чем чисто медицинские знания. Она дала ему топор, который срубает все эмоции, как мачете тропические заросли, ведь врач не имеет права что-либо чувствовать, когда борется за жизнь пациента.

В больнице Матвей так часто видел чужие страдания, что привык не обращать внимания на свои собственные. Заталкивать поглубже в себя боль, страх и растерянность стало для него привычкой сродни профессиональной обязанности. Невозможно спасти человеку жизнь, если ты плачешь над его раскроенным черепом. Нужно действовать. Всё, что способно заставить руку со скальпелем вздрогнуть, нужно забить в самый тёмный уголок сознания и заставить сидеть там тихо, пока не снимешь перчатки и, наедине с собой, не позволишь себе это пережить.

О такой стороне работы врача отец ему не рассказывал.

Сначала Матвею она давалось плохо. Он паниковал и каменел, когда перед ним в крови и поломанных костях разворачивались самые страшные человеческие трагедии. Но теперь он безупречно освоил медицинское хладнокровие.

И тем не менее, что-то заныло внутри. Не боль, а лишь неясный призрак боли. Ноющая пустота там, где должна быть боль.

Все свои силы, весь разум, расслабленный алкоголем, Матвей направил на то, чтобы осторожно вертеть в руках круглый стакан с остатками виски и двумя истончившимися кубиками льда. Закруглённым ребром он ходил под его рукой вправо-влево в то время, как в голове Матвея ещё жужжало слово, перечеркнувшее все планы на счастье. Но теперь слово это для него уже не было опасно. Он повторил его про себя столько раз, что оно разбилось на набор ничего не означающих звуков, и перестал обращать на него внимание.