Тайга заберет тебя

Александра Косталь (2024)

Варя с семьей переезжает с Черноморского побережья в северный поселок, потерянный среди тайги и снега. Последняя надежда для ее больного брата это смена климата, но чем дольше они там, тем яснее становится — мать рассчитывает вовсе не на традиционную медицину. Варю начинают мучить кошмары, а брата Славу преследовать страшное существо из тайги, к которому он медленно привязывается, что пугает сестру все сильнее. Каждые двенадцать лет здесь пропадают дети, но никто не хочет бить тревогу, кроме самой Вари. Ее считают сумасшедшей, в то время как волосы на голове Славы седеют, а глаза теряют цвет — совсем как у чудовищ, что приходят из леса. Варя не собирается просто отдавать брата нечисти и пойдет на все, чтобы не допустить этого. Но у тайги свои планы, которые не узнать и не предвидеть никому из живых.

Глава 9. Обуза

Слава не сразу понял, что именно произошло — только что он держал Варю за руку, а в следующую секунду его уже несет тетя Ирина, направляясь прочь из дома. Он стал крутить головой в поисках сестры, но, не найдя ее, ощутил ползущий под кожей страх. Тем временем тетя Ирина вынесла его за калитку, наконец, опуская на снег и хватая ладонь так, что кости на мгновение затрещали

— Куда мы? Где Варя? — воскликнул он, оттягивая руку и пытаясь вырваться. — Я без Вари никуда не пойду!

Слава стал упираться ногами и трястись, стараясь вырваться, но лишь повалился, а тетя Ирина продолжала его тащить, но теперь волоком. Снег мгновенно залепил глаза и рот, и Слава закашлялся, представляя, как мама будет ругаться. Хотя она и говорила доверять тете Ирине, все же он чувствовал, что речь шла совершенно не об этом. — Отпустите! Я буду кричать! Варя! Варя!

— Ах ты, негодный ребенок! — зашипела она, резко разворачиваясь и одной рукой ставя Славу на ноги — он впервые видел, чтобы старушка была способна на подобное. — Зачем тебе Варя? Она же тебя не любит! Ты ей не нужен, как и всей семье. Ты — их обуза. Они были благодарны, когда я согласилась тебя забрать.

Слава часто задышал, чтобы сбить надвигающуюся волну слез. То, что говорила тетя Ирина, всегда улыбающаяся и кормящая замороженной рыбой, ему совсем не нравилось.

— Что ты плачешь? Разве ты не знал об этом? Ни разу не задумывался, какую тяжесть заставляешь нести свою семью? Ты же просто отобрал у своей сестры все: учебу, работу, друзей, жениха, все будущее!

— Я ее друг! — запищал Слава, вытирая глаза. — И она любит меня! И я ее люблю!

Тетя Ирина усмехнулась, выказывая сомнения.

— Тогда почему она меня не останавливает? Зачем этим утром, вместо того, чтобы вести в школу, она привела тебя ко мне? — с улыбкой произнесла она, явно насмехаясь. — Ты же не думаешь, что она не знала, куда вела тебя?

Слава шмыгнул носом, изо всех сил сжимая кулаки.

— Не знала! Не знала! Я точно знаю! Варя любит меня!

— Не любит. Иначе бы жалела тебя, а не делала вид, что ты не болен. Ей просто все равно.

Как Слава не старался, а паника накрыла с головой: тетя Ирина права. Когда ему становится плохо, Варя всегда злится на него. Злится за то, какой он есть. Ненавидит.

Он никогда не задумывался, что мешает Варе. Она же его любит, и хочет провожать и встречать из школы, кормить, играть, давать лекарства. Так делает мама, а мама любит его. Значит и Варя любит.

Вот только мама всегда плачет и расстраивается, когда Славу снова заклинивает. А Варя злится.

Злится на Славу.

А злится — значит, не любит?..

— Все, хватит сопли распускать, — шикнула тетя Ирина, снова хватая его за руку и уводя прочь. — Я приведу тебя туда, где тебя примут как родного. Они уже ждут и надеяться, что ты придешь, понимаешь? Нельзя их разочаровывать.

Слава даже сделал несколько шагов, ведомый ее словами, но вспомнил о матери — она точно любит его и ждет.

— Мама! Мама меня любит! И ждет, и не надо мне еще родных, у меня есть! — светясь от посетившей голову догадки, воскликнул он.

Тетя Ирина запыхтела, словно старый чайник на плите, и, едва сдерживаясь, толкнула Славу в сторону его дома.

— Иди! Посмотри, как тебя ждут и любят.

Воспользовавшись моментом, он бросился через раскрытую настежь калитку к двери. Слава всем весом повис на ручке, но та не поддалась, даже не сдвинувшись с места — значит, заперли. Смахнув предательскую слезу, он твердо решил: закрыли — не значит, что не ждут его. Все запирают. Темно еще, опасно.

Тетя Ирина приблизилась лишь, когда он уже смирился с поражением, кряхтя и хромая на одну ногу. Однако она без особых усилий подняла его, сажая на плечи, и подошла к окну вплотную. В нос ударил запах трав и гари, а еще чуть сладковатый и противный одновременно, так что Слава поморщился.

Но он быстро забыл о неудобствах, когда перед глазами появилось окно. Из него отлично просматривалась кухня, смежный с ним стол и стулья вокруг, кухонный гарнитур и дверь. Но все это было не важно, по сравнению с тем, что там происходило.

Стол был накрыт деликатесами, некоторых из которых Слава даже не видел — с его появлением в доме готовили только полезную еду, без жира и сахара. Зато он отлично узнал красную рыбу, нарезанную толстыми ломтями, и большой торт с шоколадным кремом. Его старательно нарезала Варя, облизывая пальцы и нож.

Ирина что-то зашептала, и до Славы долетел знакомый голос:

— На сколько кусков режу? — крикнула Варя, оборачиваясь к проему, где секундой позже показалась мама.

— Чтоб на троих получилось, — Она улыбалась, натирая салфеткой стеклянный бокал. — Леша, ну где ты там? Только тебя ждем!

Теперь на кухне появился и папа. Слава так давно его не видел, что в груди всколыхнулась обида.

— А я уже!

В руках отца была бутылка шампанского, пробку которой он старательно откручивал. Хлопок — и напиток полился в отполированные бокалы. Варя и мама подхватили свои, уже наполненные, и радостно чокнулись с папиным.

— С освобождением! — провозгласил он под звон бокалов, и Варя подхватила:

— Наконец-то! Я думала, что больше не выдержу!

Мама хихикнула, кивая.

А Слава понял, что плачет, по разъедающим кожу слезам. Вода мгновенно застывала, прилипая, и он сильно потер и так красную кожу, пытаясь снять слой льда.

Как же они могли?..

— Не реви. Ты не виноват, что был для них обузой, — слабо попыталась успокоить тетя Ирина, снимая его с плеч и ставя на ноги. — Есть те, кто такие же, как ты. Кто будет рад дружить с тобой. Те, для кого ты будет человеком, а не грузом.

Слава замотал головой, протестуя против всего: он не хотел идти, не хотел соглашаться, не хотел ничего, только чтобы всего этого не было. Чтобы все снова стало, как было, и все равно, чего это будет стоить.

Тетя Ирина, так и не добившись согласия, присела напротив него и воспользовалась последним аргументом:

— Дима же твой друг, правда?

Слава шмыгнул носом, осторожно кивая. Он не понимал, почему старуха вспомнила об этом, но чувствовал, что ничем хорошим это не закончится.

Дима был щуплым мальчиком в очках, с белыми волосами и светлыми глазами, которые было почти не видно. Именно с ним Елена Федоровна посадила его в первый день, и они сразу поладили. Оказалось, они оба играли в Бравл Старс, и все следующие перемены были посвящены общему увлечению.

Сосед не слишком пользовался авторитетом в классе из-за внешности и хороших оценок, но скучно с ним не было, поэтому Слава не спешил менять его на кого-то другого. И именно Дима рассказал ему о своем лучшем друге, благодаря которому никто в классе, даже задира Макеев, сидящий за спиной, не решался на него наезжать.

— Если он хотя бы посмотрит в мою сторону, мой друг его порвет, — поделился Дима на перемене, косясь в угол, где Макеев тряс мелочь с их одноклассника.

— Старшак? — предположил Слава, заинтересовавшись настолько, что отложил телефон.

Почувствовав это, Дима вальяжно развалился на стуле и стал рассказывать:

— Не, он не со школы. Но очень круто-о-й, — протянул он, разводя руками, показывая весь его авторитет. — Он свободно ходит ночью, и даже в лес! Видел костры? Это его компашка.

— Его отпускают родители? — поразился Слава.

Дима деловито отмахнулся.

— Он их не спрашивает.

— И они не ругаются?

— Конечно нет, он же взрослый и крутой! — воскликнул он так, словно Слава не понимал очевидного, с явным напором. — Завтра я пойду к его костру, и меня примут в компанию.

Дима хвастался, и Слава это понимал, однако от зависти взгляд заслонила пелена. Ему тоже до ужаса захотелось с ним, к его крутому другу, который может гулять ночами и жечь костры. Слава никогда не чувствовал себя таким свободным — все же таблетки и все предостережения делали свое дело. Он даже ходить в школу и обратно мог только с сестрой, и хотя любил гулять с ней, все же ощущал некую собственную беспомощность. Те, кто ходили сами, были круче.

А те, кто ходили по ночам, намного круче.

— А твои родители? — поинтересовался Слава, надеясь расстроить Диму. — Они ведь не отпустят?

Но смутить его не вышло — ответ был заготовлен:

— Ничего они не сделают.

Слава тогда решил, что он просто красовался, а завтра получит от родителей и придет в школу поникший. Но вышло иначе — Дима не явился не на следующий день, ни потом.

А следующей ночью сам Слава увидел в окне того самого Диминого друга.

— Хочешь, я отведу тебя к нему? — улыбнулась тетя Ирина, поглаживая его по плечу. — Дима уже заждался тебя. Он любит тебя больше, чем кто-то из них.

Она указала на дом, и Слава ощутил свернувшийся внутри узел. Предательские слезы снова выступили, застилая все вокруг. Он не осознавал, как переступал ногами, и тетя Ирина вела его за руку, а родной дом удалялся, теряясь в темных ветках. Слава попытался вырваться или хотя бы сжать пальцы в кулак, но мозг отказывался позволять ему пользоваться собственным телом. Она мог лишь наблюдать со стороны, не в силах вмешаться, но вскоре и видеть что-либо перестал — вокруг стало так темно, как если бы он закрыл глаза, и только хруст снега отдалял его от мысли, что он погружается в сон.

Это продолжалось так долго, что слезы закончились, и Слава успел смириться и затаиться, даже не пытаясь вернуть чувствительность конечностей. Он пришел в себя лишь, когда тетя Ирина встала как вкопанная, разворачивая его к поляне.

Здесь было светло и ярко от пылающего костра, а едва глаза привыкли к свету, Слава разглядел приближающегося Диму в смешной меховой шапке. Он подлетел, хватая его за руку, и без слов увлек за собой, к огню. Там были еще дети, такие же светлоглазые, как сам Дима, и они все смеялись и ели странное эскимо без шоколада, которое сразу вручили и Славе.

— Держи мартышку! — воскликнул Дима, стараясь перекричать треск костра и ритм, будто кто-то бил в барабаны.

Мартышка оказалась сладкой и сливочной на вкус, напомнив мороженое с ягодами. Их ели все дети вокруг, и Слава тоже облизал, чтобы не выделяться, хотя такие лакомства ему всегда запрещали из-за плохо состава и большого содержания жира. Но здесь не было родителей или Вари, чтобы запретить. Их троих больше не было в его жизни. Раз они забыли о нем, то и Слава сможет. Только сдержать бы предательские слезы.

Были здесь школьники и постарше, и странные существа, что танцевали вокруг костра, и которых Слава не сразу заметил, спутав с дымкой.

Он уже был с ними знаком.

Все дети оказались охвачены весельем, которое постепенно передавалось и Славе. А еще все они были седые до кончиков волос и имели светлые глаза.

Он обернулся, находя тетю Ирину взглядом у границы поляны, но сразу же был увлечен Димой в круг танцующих. Они извивались, так что больше было похоже, что у них судороги, а фигуры их постепенно рисовались из дыма, сквозь который был различим скелет.

— Это мой лучший друг, — гордо заявил Дима, указывая на самое высокое существо из круга.

При виде Славы его глаза зажглись ярче любого костра.

***

Владимир знал Иринку еще со школы.

Так вышло, что, сколько их не пересаживали, эти двое оказывались за одной партой.

Сначала Иринка была капризной веснушчатой девчонкой, готовой дать в глаз за любой замечание по поводу внешности — наверное, именно поэтому шутки Володи всегда обходили ее стороной. Она хорошо училась, и даже давала списывать, в ответ на что просила всего лишь таскать портфель — это, на самом деле, было не такой уж большой жертвой ради четверти без троек и отцовского ремня в придачу. Уже потом он понял, что так Иринка красовалась перед другими девчонками, мол, приручила главного хулигана класса, завидуйте.

Володя учиться не любил, предпочитая домашним заданиям гаражи и секцию бокса. Но ближе к шестому классу его списали с соревнований из-за падающего зрения, и тяга драться перешла на одноклассников. К тому времени Володя уже полностью отпустил ситуацию с учебой, так что даже списывать у Иринки было лень, поэтому он предпочитал зарабатывать авторитет в школе. Никто не смел попасться ему на глаза, что говорить про пнуть рюкзак или занять его с друзьями место в столовой. Девчонкам это нравилось, и стоило Володе появиться, как они начинали хихикать и краснеть.

Все. Кроме Иринки.

Она, ведьма такая, к тому времени успела отрастить такое самомнение, что считала смотреть на Володю выше своего достоинства. Его это бесило и вызывало такой бешеный азарт, какой не могла подарить ни одна драка. Все одноклассницы и девочки со двора ушли на второй план — все мысли его постепенно занимала Иринка.

Она к тому времени спрятала волосы под цветастым платоком, который шепотом обсуждали девчонки и называли “бабским”, но прямо заявить боялись — помнили, как она раньше била всех подряд.

Удивительно получилось: когда Володя почувствовал свою силу, Иринка уже успокоилась и научилась некому смирению.

На самом же деле платок появился не из-за стремления к богу, а благодаря неудачным экспериментам с волосами. Однажды из-под линии ткани выбился светлый, даже седой волос, хотя Иринка всю жизнь была русой. Володя решил, что платок временная мера, но через полгода и ее брови поседели, а платок она так и не сняла. Медленно с лица исчезли веснушки, а зеленые, яркие и ведьминские глаза выцвели до серого.

Иринка стала походить на мертвую царевну, и ни время года, ни поцелуй любви не могли снять с нее это проклятие.

А Володя пытался. Он наивно думал, что она так выглядит из-за страданий по нему, и ожидал оваций, когда пригласил ее на новогоднюю дискотеку. Специально сделал это при всем классе, чтобы произвести еще больший фурор.

— Ты меня приглашаешь? — неуверенно переспросила Иринка, и Володя самодовольно кивнул.

Казалось, все замерли в ожидании ответа. Володя был уверен — сейчас она порозовеет, как другие девчонки, глаза заблестят, и она даже не сможет вымолвить согласие, и станет кивать, как болванчик, потеряв дар речи.

Но его ожидания рассыпались вместе с полетевшей в лицо пощечиной. У Володи даже искры посыпались из глаз, но не из-за силы удара, нет, рука у Иринки ослабела с годами — от злости. От заполняющей грудь ярости, которую вызывало осознание ее жеста.

Как она посмела влепить ему пощечину при всем классе?

— Держись от меня подальше, — шепнула Иринка все также немного непонимающе, но отнюдь не самодовольно.

Она будто сама испугалась то ли своего жеста, то ли всей ситуации, и смотрела на Володю обвинительно, мол, сам довел. А он в свою очередь не понимал, чем такое безобидное приглашение, которое по его расчетам должно было быть встречено с аплодисментами, так ее обидело.

— Дура! — крикнул Володя ей в след, когда Иринка сорвалась с места и поспешила сбежать из класса.

На следующем уроке она не появилась, а портфель ее забрала подруга. Володя хотел за ней проследить, но один из друзей смог выпросить у отца жигуль, и они ввосьмером поехали кататься. Девчонку на дискотеку он нашел в этот же вечер, и думать забыл о сумасшедшей Иринке.

До конца года они так и не говорили ни разу — Володе гордость не позволяла подойти первым, да и отношения с Любой, которая стала внезапной заменой Иринки, стали обретать все более серьезные обороты. Соседка по парте вовсе забылась, и стала все меньше разговаривать, все реже приходить в школу, и все сильнее кутаться в свой цветастый платок.

Володя поступил в техникум, Люба осталась до десятого класса и периодически рассказывала о происходящем в поселке. После выпуска Иринка исчезла отовсюду, и мелькала разве что в окнах материнского дома. Даже ко двору ей выходить будто запрещалось — Люба жила по соседству и могла наблюдать за ней каждый день. Потом и она уехала, поступила в институт в том же городе, что и Володя, и они возобновили отношения. В поселок оба вернулись уже с обручальными кольцами. Когда мать Любы умерла от сердечного приступа, молодожены стали жить в ее доме, напротив Иринкиного.

У которой к тому времени уже была шестилетняя дочь. Ирина стала представляться вдовой, но Люба критично поджимала губы, мол, не о каком муже никто никогда не слышал.

Несмотря на все предрассудки Лена оказалась милой, воспитанной девочкой, если не сказать запуганной собственной матерью. Ирина все также почти не появлялась в поселке, и все дела за нее выполняла дочь.

Со временем Люба оттаяла по отношению к Ирине, словно смирившись, что школьные разборки позади, и Владимир никуда не денется. В гости к друг другу они, конечно, ходить не начали, но каждый праздник в их доме для Лены был заготовлен подарок, а если Люба что-то пекла, то обязательно угощала соседскую девочку, сначала вежливо отказывающуюся, но стоило зайти за угол, как вся еда съедалась за два укуса. Тогда Люба с Владимиром стали не только угощать, но и подкармливать ее. Когда же Лена выросла и также принесла в подоле дочь неизвестно от кого, Владимир стал помогать им еще усерднее: таскал дичь, колол дрова, растапливал баню и много по мелочи, что обычно ложиться на плечи мужской части семьи. Но за неимением таковой, он взял это на себя.

Люба, конечно, причитала:

— У самих забор покосившийся, крышу нужно уже этим летом перекрывать, а тебя все тянет другим помочь, как сапожник без сапог…

— Ты не начинай мне здесь, — грубо бросал Владимир, стукнув по столу, особенно после нескольких стопок. — Они тоже люди, что же, из-за несчастья должны страдать?

Она отмахнулась.

— За такое несчастье всегда клеймили девок молодых, а здесь как будто, так и надо!

— Люба!

В последние годы она только и капала ему на мозг, будто разговаривать по-человечески вовсе разучилась. Тома подрастала, и Люба все больше общалась с ней, предпочитая общество дочери мужу. Даже когда она накрывала стол для ужина, Владимир больше не чувствовал той заботы, что жена проявляла — теперь это была обязанность. Люба швыряла тарелки на стол и смотрела так, что в глазах читалось: ешь давай, да не отвлекай меня своей ерундой.

Ей не нравилось, как с каждым годом Владимир все сильнее увлекался спиртным, в то время как он не понимал проблемы.

— Ты что, женщина, вздумала мне указывать? — кричал он, сбрасывая со стола скатерть вместе с посудой. — Что я мужикам скажу: мне собственная жена запретила пить? А ты охренела, дорогая?

Когда Владимир не чувствовал себя нужным в своем доме, он уходил. А стоило выпить, и это чувство начинало свербить изнутри так, что хоть в тайгу беги.

Но до тайги никогда не доходило. Его ждали в доме напротив, при встрече обнимая и приглашая к столу с улыбкой и такой искренней радостью от его появления, что в груди всегда разливалось тепло, так и водка была не нужна.

Ирину Владимир заставал редко, и тогда она спешила закрыться в своей комнате, а вот Лена всегда сидела с ним, даже если время заходило за полночь. Она была благодарной, чего нельзя было сказать о его собственной дочери Томе — та всегда закатывала глаза, если ее просили сделать хотя бы какую-то мелочь по дому, постоянно гуляла и, кажется, даже не имела планов на жизнь.

Лена же, несмотря на тяжелый быт, имела большое сердце, и была готова прийти на помощь в любую минуту, даже если эта помощь оказывалась выше ее сил.

В ту ночь на улице стоял на редкость трескучий мороз, так что даже думать о том, чтобы покинуть теплый дом не хотелось. Тома ушла в свою комнату, а они с Любой сидели у телевизора. Жена вязала за просмотром новостей, причитая, что Владимир снова выпил за ужином, а он находился в шаге от начала скандала.

И Люба этот скандал учинила. Кричали так, что Тома спустилась на шум, но, осознав масштабы ссоры, отползла по стенке и сбежала на второй этаж. Под крик Любы он выбежал из дома, громко хлопая дверью, и рванул на дорогу, за два шага минуя калитку. Мороз становился все суровее, и Владимир поежился, несмотря на греющий спирт в желудке. Возвращаться домой он категорически не хотел, поэтому направился к соседскому, влекущему теплым светом в окнах и густым дымом из трубы.

— Добрый вечер, — улыбнулась Лена, приоткрыв дверь и выпустив во двор луч света. — Что-то стряслось?

Владимир отмахнулся, жестом сообщая, что все в порядке.

— Ничего. Просто хотел удостовериться, что у вас все в порядке.

Лена закивала, улыбаясь еще шире.

— Да, так и есть. Собираемся с Настенькой ложиться спать, — она толкнула дверь, раскрывая проход. — Не хотите зайти?

Если они уже готовились ко сну, то стоило отказаться и брести обратно домой, но теплый свет и запах свежей выпечки влекли внутрь, как огонь костра, о который хотелось погреть руки. Поэтому Владимир согласился, как соглашался каждый раз, не в силах уйти.

На столе сразу появился рыбный пирог, только-только вынутый из духовки, а по чашкам разлился брусничный чай. Едва Владимир занял свой стул, из-за угла на него вихрем пронеслось нечто мягкое и смеющееся, сразу же повиснув на шее Владимира.

— Настя! — возмущенно воскликнула Лена, пытаясь оттащить вцепившуюся в гостя дочь. — Почему ты еще не в постели?

Но та не обращала внимания на мать, прижимаясь к небритой щеке Владимира и хохоча.

Он обнимал ее в ответ, вспоминая время, когда Тома была такая же маленькая, и с таким же восторгом встречала отца с работы.

— Дядя Володя!

— Завтра суббота, можно же ребятне лишние полчаса побеситься, правда? — примирительно обратился Владимир к Лене, отчаявшейся отцепить Настеньку от него. Та удобно устроилась на коленях, надменно поворачиваясь к матери, мол, кто на нас с дядей Володей?

Лена тяжело вздохнула, смиряясь, и внезапно предложила:

— Ряженку хочешь?

Дочь быстро закивала.

Когда на столе появилась кружка, Настенька, наконец, забыла о Владимире, вцепляясь в нее пальцами и пытаясь поймать губами соломинку. Лена наблюдала за этим с теплой полуулыбкой, и Владимир поймал этот взгляд, хотя почти сразу же она начала слабо возмущаться:

— Неуправляемый ребенок! С моими школьниками легче договориться, чем с ней.

— Одна ты, вот и тяжело, — пожал плечами он, громко вздыхая. — Даже мать твоя не помощник, а скорее обуза, да и ты молодая, неопытная.

— Я же педагог, — попыталась оправдаться Лена, но вышло устало и обреченно. — Но иногда так хочется об этом забыть.

Владимир усмехнулся.

— А так со всеми детьми и родителями, даже без педагогического образования.

Она едва заметно улыбнулась.

Тем временем Настенька справилась с ряженкой, и, отставив ее от себя, с победным видом подняла голову.

— Теперь точно спать, — твердо заявила Лена, поднимаясь со стула и забирая Настеньку с коленей Владимира.

На этот раз упираться никто не стал — она только чмокнула его в щеку, и довольная пошлепала тапочками прочь из кухни.

Когда Лена вернулась, а дом будто погрузился в зимнюю спячку — так тихо стало в его стенах — Владимир аккуратно спросил:

— Батя-то ее где?

Она замерла, напрягаясь сразу всем телом, будто ее током ударило. Сразу же отвела взгляд, раздумывая над ответом, и Владимир успел пожалеть о своем вопросе — не его это дело, не его.

— Умер, — с трудом выдала Лена, задерживая дыхание.

На кухне повисло напряженное молчание. Владимир видел, что делиться подробностями мать Настеньки не торопиться, поэтому перенял инициативу на себя:

— Не везет вам, — пытаясь хоть как-то сбить это напряжение, он развел руками. — Что у тебя батя рано ушел, что у Настеньки.

Она едва заметно пожала плечами, так что движение можно было принять за судорогу. Владимир тоже поежился, ощущая, как внезапно в доме становится холодно. Он обернулся, проверяя, закрыто ли окно, и заметил струящуюся по воздуху дымку. Тоже увидев ее, Лена подскочила, как укушенная, и поспешила задернуть штору. Лишь после этого перевела испуганный взгляд на Владимира:

— Вам лучше уйти.

Он опешил от внезапной грубости, но все же стал подниматься из-за стола — не его дом, а гостеприимством нужно пользоваться в меру, ночь на дворе в конце концов.

Лена же так заволновалась, забегала по кухне, хватаясь за все и не за что одновременно. Наконец на глаза ей попался веник трав, подвешенный у двери, и она сняла его, поджигая оказавшейся рядом спичкой. На мгновение тот вспыхнул, но сразу же стал тлеть, рисуя за собой дымный след. Кухню наполнил запах зверобоя, и нос стал чесаться.

Владимир уже направился к порогу, понимая, что явно мешает, как дальше по коридору раздался рев. Не крик боли или злости, а звериный рев, сообщающий о броске. Он доносился из комнаты Ирины, откуда та никогда не выходила, стоило Владимиру появиться на пороге. Он и сам не знал, что творится за этой дверью — Лена всегда спешила плотно ее прикрыть и вела гостей на кухню, а Настенька словно и не замечала ее вовсе.

— Уходите! — воскликнула Лена, почти выталкивая Владимира. — Скорее!

А он, как назло, застыл, не в силах сдвинуться с места. Рев заставил конечности окаменеть, в то время как сама Лена взрослого мужика, тем более охотника, сдвинуть с места точно бы не смогла.

За окном послышался предупреждающий лай Моськи. Той Моськи, которую Владимир помнил еще ребенком, будто и не старела эта вредная, кусачая собака. Она еще его переживет, промелькнуло как-то в его голове, когда уже третье поколение этой семьи подрастало, а собака оставалась все той же. В поселке, конечно, ходили слухи о ведовстве Ирины, но Владимир никогда о подобном не задумывался, а теперь вдруг осознал. Он, как хозяин четверых псов, отлично понимал: столько обычные собаки не живут.

Рев тем временем нарастал, так что дверь затряслась, готовая в любой момент сорваться с петель под напором. Моська чувствовала врага, и лаяла еще громче.

Владимир, наконец, обрел собственные ноги, но вместо того, чтобы бежать, наоборот закрыл собой Лену и запрокинул кочергу над головой, стоящую в углу, готовый встретить зверя с любой стороны.

— Вы не понимаете! — воскликнула Лена, пытаясь вырваться, но Владимир запер ее в углу. Как она не била его кулаками по спине, а все ощущалось как легкие толчки, которые можно было потерпеть, если придется закрывать ее от дикого зверя. — Уходите, скорее! Иначе нам всем достанется!

— Мама?..

Сонная Настенька показалась на пороге детской, потирая глаза от яркого света.

— Нет! — только и успела закричать Лена, прежде чем дверь распахнулась, и Владимир понял, чей рев поднял дом на уши.

Медвежий.

В небольшой коморке, где тот едва вмещал свои бока, не было ничего, кроме голых стен. Обои оказались разорваны в крошку, штукатурка осыпалась, и даже утепление сквозь деревянную сетку, разодранную огромными когтями, было вспорото. Медведь стоял на мощных лапах, тяжело дыша, и в любой момент мог броситься. Владимир прекрасно знал этот взгляд — еще мгновение, и зверь сорвется с места, чтобы превратить тебя в труху. Взгляд дикий, звериный, голодный.

Опасно голодный.

Да, кочерга здесь мало поможет. Даже не каждое оружие может защитить от царя леса, что говорить о какой-то металлической палке даже без острого конца. Несдобровать им, несдобровать.

— В доме есть ружье? — тихо, почти не двигаясь, спросил Владимир.

— Что? Нет, никакого ружья! — завизжали Лена так, что у него заложило уши. Она предприняла еще одну попытку выбраться, но он легко ее предотвратил. — Не смейте стрелять! Уходите! Вы уже сделали все, что могли! Настя, бегом в комнату!

Настенька нахмурилась, и только теперь обернулась в сторону медведя. И так большие глаза расширились, занимая половину лица, а подбородок затрясся, предвещая скорый истеричный вопль. Лена все же смогла вывернуться, пробегая расстояние до Настеньки в один шаг и подхватывая ее на руки, чтобы запереться в детской. В этот момент раздался последний рев, и медведь сорвался с места.

Владимир успел попрощаться с жизнью — ему, опытному охотнику еще не приходилось встречаться с медведем вот так, без оружия и верных псов, но он отлично понимал, что надежды на спасение нет.

Когда в нос ударил запах влажной шерсти и совсем рядом клацнули зубы, он зажмурился, видя перед глазами Любу с Томой. Ох, как же глупо было на них злиться! Все скандалы мгновенно растаяли, теряя вес и становясь до того смешными, что сердце заболело от тоски. Время с ними, которым Владимир совсем не дорожил, неожиданно стало важнее всего на свете. Еще бы хоть раз обнять Любу, потрепать Тому по голове — она взбесится, что он портит ее прическу, а сам Владимир улыбнется, мол, какая взрослая уже, прическа у нее. А Люба прильнет к плечу, укладывая голову на минуту — потому что котлеты сгорят, если нежности затянуться.

Владимир успел попрощаться со всем этим, когда вдруг понял, что все еще стоит на ногах. Распахнув глаза, он увидел проносящегося мимо медведя, лапами проваливающего входную дверь и исчезающего на улице. Мимо него. Не задев ни лапой, ни одним когтем, будто не безоружный человек перед ним был, которым можно полакомиться в холодное время года, а статуя.

Владимир уже собирался броситься за ним, на всем ходу раздумывая, забежать домой за карабином и поднять соседей-охотников, чтобы справиться со зверем раньше, чем кто-то в поселке пострадает. Мысли побежали в голове с бешеной скоростью, а ноги уже понесли прочь, когда Лена снова появилась перед ним, преграждая путь.

— Не отпущу, — пообещала она, хотя Владимиру хватило бы дунуть, и эта хрупкая фигурка рассыпалась на осколки.

— Не сейчас, Лена, — он грубо отодвинул ее, так что она врезалась в косяк, но сразу же подскочила обратно. — Запирай дверь и сиди тихо с Настенькой. Мы с мужиками разберемся.

— Никаких разборок! — завизжала Лена, едва не повисая на руке Владимира в попытке остановить. — Это не зверь! Ее нельзя убивать!

Он больше не хотел тратить драгоценное время на объяснения — в любой момент кто-то мог выйти на улицу и попасть в лапы и зубы разъяренного зверя. Некогда было задумываться о том, откуда тот взялся в соседском доме, главным оставалось избавиться от медведя. А потом Владимир обязательно выпытает у Ирины, что произошло и откуда у нее лесной зверь.

Моська продолжала лаять, как сумасшедшая, и едва он появился на крыльце, бросилась, готовая разорвать — только цепь не позволила. Лена вылетела следом, но Владимир уже был у калитки.

— Это не зверь! — воскликнула она, сбегая босиком по снегу. — Это мама! Не смейте ее убивать! Она защищает Настеньку!

Владимир не стал вслушиваться в ее крики — Лена говорила такую чепуху, что он не хотел тратить время, когда по поселку бегает медведь.

Большой. Бурый. Голодный.

Дикий.

— Стойте! Стойте, или я спущу Моську!

Краем глаза Владимир видел, как Лена отцепляет собаку, и та, громко гавкая, несется на него. Он и отреагировать не успел, как уже лежал лицом в снегу, прижатый мощными лапами к земле. Моська, к его удивлению, не пытаясь атаковать или убить, а лишь топтала спину, не отпуская. Владимир взревел, пытаясь перевернуться, но, несмотря на свой возраст, Моська держала крепко.

За забором послышался лай Тайги и Барса, лязг натянувшихся цепей — верные псы бросались на помощь, но помочь не могли. Владимир теперь лежал, не пытаясь идти на рожон, и продумывал, как будет выбираться. Тем временем перед глазами промелькнули голые, краснеющие на морозе щиколотки, а следом рядом обрушились колени под шерстяной юбкой, за ними и обеспокоенное лицо Лены.

— Она не побежит в поселок, — покачал головой та, едва не прижимаясь щекой к земле, чтобы их глаза были на одном уровне. — Мама хочет защитить Настю. Сегодня Бауш, и Лес хочет забрать дочь, чтобы она заняла его место, но мама этого не допустит. Нужно лишь продержаться до рассвета, понимаете? После он придет за ней только через двенадцать лет…

— Это медведь, Лена, — грубо перебил ее Владимир, — Отзови пса и позволь мне защитить жителей. Он опасен, как же ты…

Лена неожиданно зарычала от негодования.

— Нет, это вы не понимаете! Это мама! Не делаете вид, что вы не знали! Она занимается ведовством, и весь поселок заклеймил нас за это! И за мою дочь тоже! Так вот моя мать-ведьма защищает мою дочь от ее же отца, потому что на улице чертова ночь Бауш!

Лена едва не плакала, крича на весь поселок едва разумные слова. В зимней тишине ее голос наверняка разносился далеко, так что псы на противоположном конце поселка могли услышать. Владимир тяжело вздохнул, понимая: девочка в истерике, и спорить с ней бесполезно.

— Может, отзовешь Моську? — как можно спокойнее попросил он.

Лена все еще быстро дышала, а из-за рта ее шел густой пар, что она рисковала схватить пневмонию, но казалось, ее это совершенно не волновало. Она и выглядела сейчас будто не по-человечески, глаза ее затуманились, а кожа слилась со снегом вокруг.

— А вы не будете пытаться убежать и убить маму?

Пообещать этого Владимир не мог — не поверил ни единому ее слову. В нем хоть и была сорокоградусная, до белой горячки он не допивался никогда. Тем более такой, с диким зверем в соседском доме и стремительно превращающейся в Снежную Королеву самой соседкой. То, что болтала Лена, было тем еще бредом, но с ней, в самом деле, нет времени разбираться, пока совсем рядом ходит медведь. Но кивка ей оказалось достаточно, и, получив разрешение от хозяйки, собака сбежала с его тела, позволяя разогнуться. Он поднялся, не сумев сдержать кряхтения, и отряхнулся от прилипшего к лицу и куртке снега. А когда поднял глаза на Лену, обомлел.

Она продолжала сидеть на снегу, утирая слезы с белых щек, а у ног ее лежал парик. Седая коса спускалась по плечу и терялась в складках юбки в месте, куда Моська послушно положила голову.

Теперь Владимир отчего-то повер

Конец ознакомительного фрагмента.