Когда увидишь меня – плачь

Александра Гусаревич

История разворачивается в тоталитарном государстве альтернативной Европы. Осенний город мрачен, но даже в таком безнадёжном месте есть жизнь – подпольные клубы с запрещённой музыкой, чёрный рынок с невиданными товарами, заброшенная церковь. Одни герои пытаются найти радость в своём мирке, другие ищут разгадку старой тайны, а третьи борются с внутренними демонами. Однажды их пути пересекутся, маски будут сняты, ответы найдены, а история приведёт вовсе не туда, куда каждый из них ожидал.

5

Песня прицепилась к нему с самого утра, если, конечно, можно считать утром половину второго, когда Том впервые за две недели продрал глаза без будильника. Он ещё собственное имя не успел вспомнить, а песня уже была там, играла в голове — навязчивый жизнерадостный мотивчик, притоптывая ногой под который, приятно делать что угодно: от мытья посуды до штопанья носков.

Но он начал с того, что распахнул окно, как только увидел дождь, льющий стеной из клубящихся низких туч. Том любил дождь и пьянящие запахи, что он приносил, будь то свежесть озона, тёплый аромат остывающего асфальта или стылой осенней земли, как сегодня. Вдохнув полной грудью уличный воздух, он потянулся и зевнул.

Определённо, это были самые утомительные две недели за много месяцев, хоть Том и не жаловался. По шесть — восемь сеансов в день с раннего утра до девяти вечера и битком набитый зал на каждом: такое бывало лишь пару раз в год, когда школьников и студентов, точно стада молодых барашков, массово загоняли на просмотр фильмов по пройденному материалу. «Новый порядок», «Путь вождя» в трёх частях, «Дорогой революции» и тому подобную чушь Том без устали крутил у себя в аппаратной, пока плёнка не начинала дымиться. Откуда в городе столько детей и когда ему привезут катушки с «Женщинами вождя» и «Вечеринками вождя» — единственные вопросы, занимавшие его измученный мозг в последние пару дней этой сумасшедшей гонки. От бравурных маршей и безумных революционных песен, без которых не обходился ни один фильм, Том начинал истерично смеяться, зажимая ладонями рот и прячась подальше в темноте за проектором. Эта работа, его любимая работа, во время оккупации кинотеатра школьниками вдруг увиделась Тому в её истинном свете, и тут ему уже было не до смеха.

Конечно, Полли права, промывать детям мозги — подлое дело, но, наблюдая сверху за их поведением, Том исполнялся оптимизма. Весь сеанс эти черти шумели и бросались скомканными бумажками, лупили друг друга ранцами по голове, а самые дерзкие коверкали песни и хохотали над героическими сценами, в которых Усатый резал врагов. Учителя не могли ничего поделать и выглядели беспомощными заложниками малолетних хулиганов. Том представлял, как они трясутся из-за того, что в любой момент в зал могут войти проверяющие и застать эту вакханалию. Ему было их жаль, хотя реальной опасности проверки не представляли — худшими последствиями была бы докладная в школу и выговор от директора. По какой-то причине власти снисходительно относились к школьникам младших и средних классов, позволяли им беситься и выпускать пар.

Вот старшеклассники — другое дело. Они уже считались взрослыми и разумными существами, а потому правила для них были куда жёстче. Том плохо представлял, каким образом вчерашние оторвы могут стремительно переродиться в послушных граждан Республики, однако они и впрямь перерождались. Такие сеансы проходили в полнейшей тишине (разумеется, не считая громогласных песен с экрана), школьники сидели смирно, и Том видел лишь десятки покорных затылков, которые не шевелились все два часа. От этого мороз пробегал по коже, и тогда он вновь испытывал укол вины.

«Но ведь не ты и не фильмы делают их такими, — уговаривал себя Том. — Это школа, среда, учителя, родители и вся чёртова пропаганда, которая сыпется на них отовсюду. Ты видишь лишь результат работы всех этих факторов, результат пугающий, но не неожиданный». И всё-таки это не успокаивало, Том чувствовал ответственность за свой маленький вклад в то, что живые дети так быстро превращались в безликие винтики системы.

Во время таких марафонов он замечал, что и сам тупеет, а чудовищная музыка не отпускала его даже во сне. Тем более неожиданно было проснуться сегодня, в первый из трёх выходных, не с патриотической мелодией в голове, а со старой песенкой о том, как было бы здорово прыгнуть на доску и поймать волну, если бы только в этом городе дождей был океан. Очаровательная бессмыслица.

Том переоделся из утеплённой пижамы в джинсы и один из любимых мешковатых свитеров, потому что батареи по-прежнему были холодны, несмотря на середину октября. Закрыв окно, чтобы комнату не залило, он выполз из своего логова на кухню.

По особенной тишине в квартире он понял, что Полли уже куда-то сбежала. Неудивительно, ведь и у неё сегодня выходной, а долго спать по утрам она не привыкла. Вместо того, чтобы поваляться в постели в своё удовольствие, она вечно носилась по ей одной известным делам, и Том редко заставал её дома засветло. Привычно подавив тень сожаления о том, что у них могла быть куча свободного времени на двоих, он поставил на плиту чайник и полез в холодильник.

Собственно, и у него были планы на вечер, потому что в дни, когда Том отдыхал от кинотеатра «Победа», его ждала вторая, не менее любимая работа. Единственный приличный костюм последние две недели скучал в шкафу, но сегодня в восемь он наконец увидит свет. Кричаще яркий свет вычурных люстр ресторана «Магнолия». Только бы не забыть погладить рубашку.

Чайник вскипел, и Том заварил кофе в кружке с Гомером Симпсоном, жующим пончик. Он добыл это сокровище в Пустом доме года три назад и скакал от восторга, который никто не мог с ним разделить. Только Полли припоминала что-то из его пересказов «Симпсонов», но увидев их героя воочию, скептически фыркнула.

В отличие от кружки, кофе был так себе. Пить эту дешёвую бурду пустой было невозможно, но из волшебных средств, способных немного её преобразить, был только сахар. Сливки кто-то из них уничтожил, не позаботившись купить ещё. И если Том до позднего вечера пропадал на работе, то Полли… Полли могла бы. С разочарованным вздохом он засыпал две ложки сахара, а затем, подумав, добавил третью.

Спустя пару минут, рассеянно медитируя над кружкой, он вспоминал, как вчера после смены наткнулся в метро на Адама. Было что-то около половины десятого, и народу вокруг совсем немного, тем более странным Тому показалось встретить здесь именно его. «Центр города, — сказал он себе, — чего тут удивительного». Но вид у Адама был беспокойный и какой-то растрёпанный, и это сразу его насторожило. Из них троих он всегда был самым собранным по части поведения в людных местах, поэтому застать его таким было особенно удивительно. Адам даже сперва не узнал его и как-то нервно дёрнулся, когда Том приветственно махнул рукой и зашагал навстречу. И хотя обычно он прекрасно владел лицом, от Тома не укрылось, как оно очевидно расслабилось при его приближении.

А всего лишь через минуту он убедился, что с парнем действительно творится неладное. Их короткий диалог оставил Тома в таком недоумении, что он пропустил свой поезд. Хорошо ещё, на станции не было патрулей, иначе они наверняка примотались бы с проверкой — растерянные горожане были лёгкой добычей.

Том гадал, что такое нашло на Адама: назначить встречу не где-нибудь, а в «Магнолии», казалось чистым безумием. Он же мог просто прийти к ним домой, к чему это представление? Но кто знает, может, он выиграл в государственную лотерею и решил шикануть. Хотя едва ли победители выглядят такими измученными, впрочем, в случае с Адамом ничего нельзя сказать наверняка.

Так или иначе, этим вечером всё прояснится, и сейчас Том мирно потягивал кофе, почти не беспокоясь о том, что никак от него не зависело. Обычно к тридцати восьми обрастаешь какой-никакой житейской мудростью, позволяющей не переживать о вещах, которые скоро разрешатся сами собой.

Он и не заметил, как прошёл день, уместившийся в пять часов между завтраком и приготовлениями к выходу в свет. К половине седьмого уже стемнело, а дождь успел закончиться и начаться заново. Том стоял в комнате у открытого окна, гладил одну из двух имевшихся у него белых рубашек и притоптывал ногой в такт всё той же песне, которую пел во весь голос, выпуская на волю всю её радость и горечь. Естественно, он не услышал поворота ключа в замке и лёгких шагов в прихожей.

Когда Полли переступила порог квартиры, песня достигла своего апогея, и она невольно замерла в дверях, как и раньше, потрясённая голосом Тома, до сих пор не привыкшая к его силе. И, как и раньше, это заставило её на несколько мгновений забыть о том, откуда она вернулась, и вообще о существовании в мире кого-то ещё.

А он, ни о чём не подозревая, опять прогладил лишнюю складку на рукаве и не знал, что теперь с ней делать, потому что она намертво впечаталась в ткань и, сколько бы он ни прикладывал к ней утюг и так, и эдак, становилась лишь глубже и чётче. Чёрт с ней, решил Том, в конце концов, он ведь всё равно будет в пиджаке.

Когда он повернул голову и заметил Полли на пороге комнаты, с блаженным видом прислонившейся к дверному косяку, песня оборвалась на полуслове.

— И давно ты здесь?

Она широко улыбнулась.

— Не больше минуты.

Том смущённо хмыкнул.

Полли подошла, привычным домашним жестом взъерошила ему волосы и положила подбородок на его плечо. Он ещё боролся с упрямым заломом, но рука теперь плохо слушалась, и утюг метался по испорченному рукаву туда-сюда, как свихнувшийся катер по реке. Секунд через двадцать проклятая складка восторжествовала, окончательно отвоевала своё место, и единственным способом уничтожить её было бы выбросить рубашку в мусорное ведро.

Но это ведь его предпоследняя рубашка. Том перевёл дух и с усилием оторвал утюг от несчастной ткани, опасаясь, что не справится с искушением и прожжёт в ней дыру.

— Как думаешь, это безнадёжно? — расстроенно спросил он.

Тепло и тяжесть на плече исчезли — Полли шагнула в сторону, наклонилась к гладильной доске и нахмурилась, разглаживая пальцами измятый рукав. Том машинально отступил ещё на шаг и запустил ладонь в волосы, стирая ощущение от её прикосновения. Она коротко обернулась и, выдернув утюг из его руки, скомандовала:

— Дай мне воды.

Когда он принёс из кухни полный стакан, она сбрызнула ткань и приложила к ней утюг — шипение, пар, неуловимо быстрые движения, и неподатливый залом разгладился, словно его и не было. Торжествующе улыбаясь, Полли протянула Тому безупречно гладкую рубашку. Он критически оглядел рукав, покачал головой и вздохнул.

— Ну не то что бы идеально…

— Ах ты гад!..

Она пнула его коленом в зад, Том возмущённо вскрикнул, и оба с хохотом покатились из комнаты, уворачиваясь от тычков друг друга. Добежав до кухни, Полли схватила полотенце и принялась хлестать Тома, а тот захлёбывался смехом и закрывался от неё руками, пока беспомощно не повалился на кухонный диван.

— Получай, засранец! — Полли с чувством огрела его напоследок и, давясь от смеха, упала рядом.

Подниматься было лень, и они бездумно лежали на диванчике, хмыкая и подкалывая друг друга, а вечер разгорался за окном, и в этом уютном кульке из долгожданного безделья и дурацких шуток Том чуть было не забыл, что должен куда-то собираться.

Пока он застёгивал пуговицы многострадальной рубашки и укладывал волосы, тёмные, непослушные, на которые вечно уходило слишком много геля, Полли стояла в дверях ванной, скрестив руки на груди, и скептически разглядывала его отражение.

— Пусть прядь на глаза спадает, не убирай её со лба. Так ты будешь кинозвездой.

Том закатывал глаза и от души ругался, потому что времени оставалось всё меньше, а вместо кинозвезды на него из зеркала смотрел взъерошенный тип, который умудрился застегнуть рубашку не на ту пуговицу.

— А кстати, — вспомнил он, приглаживая упрямую прядь, — Адам сегодня гуляет в «Магнолии».

— Что?!

Он видел в зеркале, как лицо Полли вытянулось, а скрещенные руки распались.

— Э-э, ну да, я его встретил вчера, просто не успел сказать тебе. Кажется, наш мальчик где-то разжился деньгами.

— И немедленно сошёл с ума?

— Надеюсь скоро это выяснить. Мы столкнулись в метро, и он был какой-то странный. По-моему, его что-то гложет.

Полли нахмурилась.

— И он ничего не объяснил?

— Нет, только спросил, выступаю ли я завтра, и сказал, что придёт.

— Не нравится мне это…

Том пожал плечами. Ему и самому это не нравилось, но как он мог остановить Адама? Воспитательные беседы с ним не работали даже когда ему было пятнадцать, а теперь он совсем взрослый мальчик.

Прядь наконец-то спадала на глаз как надо, и выглядел Том теперь вполне романтично, хотя на затылке по-прежнему творился кошмар, который он тут же попытался исправить, отчаянно приглаживая волосы обеими руками.

— Не понимаю, на кой чёрт Адаму этот карнавал, — не унималась Полли. — Обязательно нужно торчать там, у всех на глазах?

— Слушай, ну это не преступление. Если он пропустит стаканчик в «Магнолии», вряд ли кто-то им заинтересуется.

— Серьёзно? Даже его старые дружки, которые напиваются там каждый вечер?

Том вздохнул. Спорить не хотелось, тем более что его беспокоили те же самые мысли. Но Адам прекрасно знал, какая публика собирается в «Магнолии», и, если решился туда пойти, значит, у него есть причины. Кто-то другой мог быть безрассудным и бунтовать, как подросток, но не он. Адам был последним человеком, который стал бы заигрывать с Алмазными Псами.

— Не волнуйся, я присмотрю за ним. Если он вздумает швыряться купюрами в зал или танцевать на столе, мы с парнями его быстро утащим оттуда, идёт?

Полли невесело улыбнулась.