Когда увидишь меня – плачь

Александра Гусаревич

История разворачивается в тоталитарном государстве альтернативной Европы. Осенний город мрачен, но даже в таком безнадёжном месте есть жизнь – подпольные клубы с запрещённой музыкой, чёрный рынок с невиданными товарами, заброшенная церковь. Одни герои пытаются найти радость в своём мирке, другие ищут разгадку старой тайны, а третьи борются с внутренними демонами. Однажды их пути пересекутся, маски будут сняты, ответы найдены, а история приведёт вовсе не туда, куда каждый из них ожидал.

7

«Мир придёт ко мне».

Резкий невидимый толчок в грудь, и Доминик рывком сел на кровати. Кто-то произнёс эти слова, совсем близко, и он замотал болезненно тяжёлой головой, готовый схватить бесплотную тень, удержать, чего бы ему это ни стоило. Вокруг всё было вязким и серым, как и во сне, из которого он только что вынырнул. Но ни малейшего движения, ни шороха — только звон в ушах и полное одиночество.

Голос казался таким знакомым.

Он протёр воспалённые глаза и вгляделся в мутный предрассветный кисель, пытаясь понять, где находится. Рассчитывать на свою память Доминик давно перестал — пожалуй, в его жизни не было ничего менее надёжного. В окнах от пола до потолка он различал только неясные тени да силуэты деревьев и крыш где-то внизу. И невнятное, затянутое тучами от края до края небо — даже не поймёшь, ночь сейчас или утро.

Он чувствовал неприятный, но привычный привкус во рту — смесь выпитого накануне и свежей крови. Приложив ладонь к губам, рассмотрел её на свет, и точно — кожа щедро окрасилась красным. Воспоминания о снах таяли вместе с бешеным сердечным ритмом, а искусанные губы опухли и болели, когда он прикасался к ним языком. Хорошая новость была в том, что Доминик не помнил сюжета сна, с ним остались только горькое послевкусие и смутные тени, которые уже не способны были до него дотянуться.

Неуклюже повернувшись набок, он с грохотом скатился с низкой кровати, прямо в гущу пустых бутылок, прибившихся к ней, как мёртвая рыба к берегу. С шипением поднялся, завернувшись в гладкий чёрный кокон перекрученного пододеяльника. Непослушные ноги отказывались его держать, и Доминик медленно и неловко переставлял сначала одну, затем вторую, крохотными шажками, пошатываясь, навстречу выплывающему на него из темноты холодильнику.

Путь вышел долгим и едва не закончился бесславным падением, когда он споткнулся об отбившуюся от стаи бутылку, которая затаилась посреди комнаты и тускло мерцала стеклянным боком. Чертыхаясь, Доминик наконец преодолел бесконечное расстояние и вцепился в дверцу холодильника, как в обломок доски посреди штормового моря.

Полки под завязку были забиты разного рода жидкостями: газировкой кислотных цветов, фруктовыми соками, пивом и минеральной водой. Из съестного здесь можно было найти лишь скукоженную упаковку сыра, в которую был завёрнут маленький, высохший ещё неделю назад кусок. Но о еде Доминик вспоминал нечасто, и, если даже пополнял запасы, они редко доживали до того момента, когда ему приходило в голову перекусить.

Сначала он без раздумий влил в пересушенную глотку пол-литра приторной, царапающей горло газировки, а затем уже медленно, смакуя лёгкую горечь, выпил до капли всё, что было в бутылке пива с наклейкой «Богемное».

Доминик тяжело привалился поясницей к тёплой деревянной столешнице и стал ждать, пока подействует противоядие. Ещё одна хорошая новость состояла в том, что это были его холодильник и его квартира, а плохая — как это часто с ним бывало — в том, что он ровным счётом ничего не помнил о прошедших сутках.

«Да брось, эта тоже хорошая. Не для того ли ты и намешал вчера водку с виски?»

«Отлично, а вот и первые воспоминания», — язвительно подумал он. Тягучая ледяная водка и бархатистый томатный сок сверху. И бутылка виски, которую он приговорил до этого под бдительным оком Эрика.

Доминик поморщился от неожиданной вспышки боли в затылке и, зажмурившись, вжал кулаки в глаза, будто пытаясь вдавить их поглубже в череп. Голова словно отвечала на невысказанные вслух мысли, перекрывая их поток единственным доступным ей способом. Лучше всего сейчас снова лечь, но он не был уверен, что ему хватит сил на обратный путь к постели.

Он стоял, стараясь не шевелиться, словно боясь потревожить отравленные внутренние органы, и смотрел тупым мутным взглядом в глубину выступающей из рассветного полумрака комнаты. Комнаты избалованного наследника неплохого состояния, которое тот, очевидно, упоённо и с шиком проматывал. Опустившийся низко, но ещё не достигнувший дна, он явно набирал скорость, чтобы как можно скорее встретиться лбом с неизбежным.

Доминик усмехнулся, потому что это пришло бы на ум любому случайному свидетелю его декадентского бардака. Особенно изящно сюда вписывалось чёрное шёлковое постельное бельё, пододеяльник от которого он использовал как импровизированную тогу, чтобы не замёрзнуть. Блестящая ткань совершенно не грела, зато выглядел он в этом наряде как тот самый богатенький бездельник, роль которого ему приходилось играть. Видел бы его Стефан сейчас. Это ведь так в его стиле.

Внезапно желудок сделал судорожное сальто, и Доминик в последний момент успел повернуться к раковине, едва не рухнув на подкосившихся ногах. Содрогаясь каждой жилой худого тела, он исторгал из себя недавнее пиво, газировку, литры вчерашней водки, прошедшую ночь, всю прошлую жизнь. Видно, её ещё много осталось, если за столько лет он никак не выблюет её полностью.

Внутри нестерпимо жгло, и он не знал, то ли это гниющие внутренности, то ли желчь, то ли ненависть, прогрызающая себе дорогу наружу. Минут десять, как ему казалось, он корчился над раковиной, захлёбываясь слюной, соплями и тем, что сочилось из глаз. Он знал, что это прекратится лишь когда внутри не останется вообще ничего — ни ядов, которыми он пытался себя отравить, ни его самого.

Но всё опять закончилось раньше, как и сотни раз до этого, и Доминик вновь разочарованно всхлипнул, когда судороги утихли. Его измученный, ослабленный, но временно чистый организм устало радовался очередной небольшой победе над выжившим из ума хозяином. А Доминик вдруг ясно вспомнил вчерашнее утро, нудный дождь, бесцеремонно забирающийся под куртку, угрюмую Полли в длинном плаще, крупные капли, которые сбегали с него и собирались в круглые лужицы на полу его кухни, её тёплую кожу, пахнущую корицей, её тело на скользких чёрных простынях и капельки пота на её лбу, почему-то тоже похожие на дождь.

Тоска сдавила желудок, будто очередной спазм, и Доминик приготовился к новому приступу тошноты. Однако на этот раз всё прошло, не успев начаться, — просто он давно перестал отличать реакции тела от реакций ума. Всякий раз, как он вспоминал о Полли, на него накатывала эта тоска и что-то ещё, свербящее, не до конца ему понятное. Нечто вроде вины.

Он давно думал сделать это — просто однажды открыть рот и сказать ей, чтобы не приходила больше, забыла его имя и дороги, которыми их носило, стёрла из памяти их разговоры, вернулась домой к своему Тому и жила с ним счастливо столько, сколько позволят. Это лучшее, что он мог для неё сделать, но Полли, конечно, не оценит. Она, конечно, пошлёт его, очень грубо и очень далеко, а затем опять придёт вытаскивать из небытия, чёрт её знает зачем.

Доминик провёл по волосам и мокрому лицу плохо повинующейся ладонью. Полли, должно быть, осталась с ним прошлым утром. На плите подсыхал разлитый кофе, а в воздухе ещё чувствовалось её недавнее присутствие. Странное дело, при ней его кошмары немного меркли. Не уходили, но как будто теряли силу, и он просыпался чуть менее разбитым, чем обычно.

Он выкрутил кран до предела, чтобы вода хлестала, как бешеная, и сунул голову под шипящий и фыркающий холодный столб. Запах железа ударил в ноздри: нигде в городе не найти чистой воды, даже в самых богатых домах, что уж говорить о его элитном чердаке в заброшенном здании. Толстая плотная струя ввинтилась в висок, едва не пробив насквозь хрупкий череп, а Доминик захлёбывался водой, словно надеясь, что она способна вымыть всю его грязь.

Мокрый и продрогший, он всё-таки вернулся затем в постель, кутаясь в чёрный пододеяльник, который стремительно сырел от воды, стекающей по волосам. Стуча зубами, Доминик отшвырнул его подальше и зарылся в простыни и подушки, ища в них тепло. Когда наконец его окоченевшие пятки вернули чувствительность, а по позвоночнику перестал прокатываться озноб, веки налились тяжестью. Свернувшись в своём чёрном гнезде, Доминик приветствовал надвигающуюся тьму, потому что сейчас она была ласкова и обещала покой.

И тогда кто-то над самым его ухом прошептал:

«Мир придёт ко мне».

Он распахнул глаза, меньше всего ожидая услышать свой собственный голос.

Час спустя сон так и не сморил его. Доминик разочарованно таращился в потолок, разглядывая тонкие трещины в штукатурке. Они напоминали гигантского паука с очень длинными ножками. А может, медузу или осьминога-дистрофика.

За окном вовсю занималось утро, пасмурное и неприветливое. Ни намёка на солнце, как будто оно махнуло рукой на этот безнадёжный мир и навсегда скрылось за серой пеленой.

Впереди простирались долгие пустые часы до следующей ночи, и Доминик казался себе слишком трезвым, чтобы пережить их. Он понятия не имел, чем их наполнить, потому что ему попросту ничего не хотелось. Обычно он плавно перетекал из состояния опьянения в синтетические грёзы, а редкие промежутки между ними использовал, чтобы догнаться. Сейчас он чувствовал себя опустошённым, выпотрошенным. Мутно и серо, как этот бессмысленный октябрьский день.

Он мог провести его в постели, слушая музыку и потягивая виски. Мог устроить себе выходной от шумных баров с их раздражающей публикой. Но тогда неизбежно в голову полезут мысли, от которых Доминик постоянно бежал. Он устал бежать, ведь спрятаться было невозможно, устал оттого, что покоя не было ни во сне, ни наяву. Мир не придёт к нему, всё это чушь, в которую он ни секунды не верил. «Ты сам виноват», — сказал голос Стефана у него в голове.

Да, он сам виноват. Но не он один.

В последнее время этот голос звучал слишком часто и уже достал Доминика до печёнок. Он ловил себя на том, что часами мысленно препирается с ним, чего никогда не случалось в жизни. В реальных диалогах со Стефаном он был беспомощен, как котёнок, зато в своих фантазиях наконец-то высказывал ему всё, не стесняясь в выражениях.

«Ты самое горькое разочарование моей жизни, — патетически вещал Стефан. — Я столько дал тебе, заменил тебе отца, а ты что натворил?»

Доминик морщился и отворачивался от видения высокой фигуры, вальяжно рассевшейся в кресле напротив его кровати. Воображаемого Стефана не смущала гора одежды на спинке и подлокотниках, как и пустые бутылки под ногами. Ничего другого он от Доминика не ожидал, а потому не считал нужным обращать внимание на такие мелочи.

— Интересные у тебя представления об отцовстве. Если бы ты сразу от меня избавился, у меня бы, может, ещё был шанс не превратиться в такое дерьмо.

«Я вытащил тебя со дна, холил и лелеял, а ты предал меня. Ты рушишь всё, к чему прикасаешься. Не понимаю, как ты вообще себя выносишь».

Несмотря на то, что этого Доминик и сам не понимал, он вовсе не собирался признаваться в чём-либо Стефану.

— Это ты сделал меня таким, забыл? Это всё твоё чёртово воспитание! Хотел вырастить карманного монстра и получил его! Так что нечего теперь ныть.

Он повернулся, чтобы убедиться — Стефан печально качал головой, как делал каждый раз, когда Доминик его разочаровывал, то есть, практически всегда.

«Ты неблагодарный говнюк. Если бы не я, ты сгнил бы под барбитуратами ещё в пятнадцать. Или повесился, как твой отец. Я дал тебе второй шанс, который ты по слабости и никчёмности своей просто слил в унитаз. И нечего теперь ныть».

— Да пошёл ты, — процедил Доминик и запустил в него подушкой.

Призрак растаял, как только она приземлилась на захламлённое кресло, но голос продолжал эхом отдаваться в голове. Тягучий и надменный, он доводил Доминика до бешенства. Сколько раз он терпел от Стефана унижения наяву и с какой стати должен терпеть их ещё и в собственном воображении?

Злость разгоралась глубоко внутри, и Доминик встречал её с радостью. Злость куда лучше апатии. Он с удовольствием ощущал, как руки и ноги наливаются силой, как энергия звенит в голове, заглушая наконец ядовитые слова Стефана. Ему вдруг захотелось шевелиться, захотелось выйти из дома и отправиться куда-нибудь — не так уж важно куда.

Он рывком поднялся с постели и включил стереосистему. Затем без малейших колебаний выбрал Talking Heads и показал креслу средний палец.

Одеваясь, Доминик во всё горло подпевал Дэвиду Бирну, который будто думал именно о нём, когда писал песню про маньяка-убийцу.

— Не могу уснуть, ведь моя постель в огне! Я оголённый провод, не прикасайся ко мне! Маньяк-убийца, что это вообще?

В приступе бодрости он скакал по комнате, натягивая драные чёрные джинсы и футболку с нечитаемой надписью — её шрифт напоминал переплетённые древесные корни, с которых стекала слизь.

— Беги, беги, беги от меня, о-о-о!

«Ты — инфантильный идиот, — сокрушался Стефан, вновь возникнув возле барной стойки. — Не пора ли повзрослеть?»

— Катись к чёрту, старый зануда!

Доминик хлопнул дверью, надеясь, что Стефан остался за ней.

Он прыгнул за руль, чувствуя, как всё тело вибрирует в предвкушении поездки. Полчаса назад оно было немощным и вялым, а теперь жаждало скорости и драйва, будто помолодело лет на десять.

Мотор взревел, и большой чёрный автомобиль сорвался с места, взметнув за собой столбик бумажного мусора.

Сперва Доминик бесцельно катался по городу, открыв окно и врубив музыку погромче. Как обычно, машины в потоке сторонились его, намеренно отставая или, наоборот, опережая пугающий их внедорожник. Они понятия не имели, кто за рулём, но и так было ясно, что от этого буйного лучше держаться подальше.

Доминик пересёк проспект Уинстона Смита, сделал круг по бульвару Славы, прокатился по проспекту Героев. Город был скучен и не обещал приключений. Разгар субботнего дня, всюду гуляли семьи с детьми, кто-то тащил нагруженные пакеты из универмага, а кто-то праздно прогуливался в парке. Доминик вдруг подумал, что ему не помешает компания, даже если он будет просто колесить по окрестностям. Сегодня ему не хотелось оставаться в одиночестве.

Он резко затормозил, а затем развернулся посреди улицы через двойную сплошную, перепугав водителей по обеим сторонам дороги. Под нервный вой клаксонов Доминик двинулся к дому, где жила Полли.

Она никогда не приглашала к себе, да и ему не взбрело бы в голову напрашиваться в их с Томом гнёздышко, но он много раз подвозил её, а потому прекрасно знал этот район. Небогатый, но далеко не худший в их несчастном городишке, застроенный дореволюционными домами, которые хоть и осыпались потихоньку, всё ещё сохраняли скромное обаяние старины.

Доминик остановился у подъезда и долго жал на клаксон. Он представлял, хотя и не слышал за громкой музыкой, как протяжный звук разносится по двору, заставляя стариков вздрагивать, а младенцев рыдать.

Прошло несколько минут, но Полли не выходила. Обидно, если её нет дома, и ещё хуже, если она откажется с ним ехать, а впрочем, он это как-нибудь переживёт.

Доминик вышел из машины, оставив дверь открытой, и снова нажал на сигнал. Чьё-то лицо промелькнуло в окне и тут же исчезло. Никаких признаков Полли по-прежнему не наблюдалось. Конечно, ей нужно время одеться. Он прислонился к боку внедорожника, вытащил пачку сигарет из кармана и закурил.

Наконец дверь подъезда открылась, но вместо Полли оттуда показался Том. Этого ещё не хватало. Вид у него был хмурый, и Доминик понял, что Полли, судя по всему, гулять сегодня не выйдет. Он бросил окурок на асфальт и затушил ботинком.

Том приблизился и смерил его холодным взглядом. Доминик насмешливо улыбнулся в ответ.

— Прекрати нервировать соседей, а то они вызовут патруль.

— Не вызовут.

— Полли на работе. И у неё уже есть планы на вечер.

Доминик приподнял бровь.

— Неужели?

Его забавляла бессильная злость в обычно добрых глазах Тома. Воспитанный и мирный, он ни за что не полезет в драку, и даже жаль, ведь могло бы получиться весело. Интересно, можно ли его довести настолько, чтобы он всё-таки распустил руки? Доминик верил, что можно. Просто надо знать, куда надавить.

— Уезжай, тебе здесь нечего делать.

Том говорил спокойно, но в голосе отчётливо слышалась сталь. Странно: каким бы безобидным Доминик его ни считал, спорить с ним сейчас почему-то не хотелось.

— Что ж, болтать с тобой мне и правда некогда. — Он лениво потянулся и зевнул. — Придётся навестить Полли на работе и выяснить насчёт её планов.

Скулы Тома побелели от бешенства, а серые глаза, наоборот, потемнели, словно небо затянуло тучами. Доминик вовсю наслаждался его тихой яростью. «Однажды, — думал он, — его джентльменская сдержанность даст сбой. Возможно, очень скоро». И тогда, пусть Том выше и шире в плечах, ему придётся кое-что узнать о хорошей уличной драке.

Ничего не ответив, он развернулся и пошёл обратно к дому. Доминик глядел ему вслед с лёгким сожалением. Он был не прочь продолжить разговор и посмотреть, чем это закончится. Но, видимо, в другой раз.

Он задумчиво вытянул новую сигарету. Том уже скрылся в подъезде, а Доминик задался вопросом, почему его так привлекает идея сцепиться с этим парнем, повалить в грязь, разбить лицо и полюбоваться, как под глазами разольётся синева, а скулы и губы окрасятся алым. Ведь не из-за Полли?

Нет, Полли тут ни при чём. А вот то, как Том выходит из конфликта на пике эмоций, его упрямое нежелание дать им волю возбуждали в Доминике какой-то первобытный азарт. И ведь это не трусость, нет. Том его не боялся, он просто считал себя выше кулачных разборок, а кроме того, понимал, что Полли не обрадуется, когда узнает, чем они тут занимались.

С некоторым разочарованием Доминик снова прыгнул за руль. Десять минут спустя от притормозил у тротуара напротив парикмахерской №6 и долго сидел, задумчиво глядя в окно. Уже по дороге сюда он в глубине души знал, что не пойдёт разговаривать с Полли и проверять, не соврал ли Том по поводу её занятого вечера. Он сам не понимал, куда вдруг подевался весь запал, но больше ему не хотелось звать её с собой.

Немного поразмыслив, он решил, что для такого дня, как сегодня, нет ничего лучше «Розового бутона». По крайней мере, там найдётся с кем поболтать, да и больше нигде в городе не послушаешь хорошей музыки, не считая, конечно, его собственного дома.

Доминик нажал на газ, и через несколько секунд парикмахерская вместе с ничего не подозревающей Полли осталась далеко позади.