Последняя

Александра Веен

Посиживать дома в уютном кресле и читать книгу о странствиях – приятно, разве нет? Над очагом закипал бы чайник, а за окном накрапывал бы дождик.Вот и она предпочла бы посиживать. Но ей опять надо идти.Она мечтает, чтобы ее дорога закончилась. Она устала гнаться за тем единственным ненавистным человеком, без которого погибнет.Последняя вымученная попытка. А вдруг повезет?История-путешествие. История, где бегают с кроликами, летают в тазах и пекут булочки на кухне у рогатого великана.

Корректор Александра Приданникова

Иллюстратор Александра Веен

© Александра Веен, 2023

© Александра Веен, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-8329-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Пути сходятся

Ветер гнал тучи на северо-восток. Ненастье миновало тихий, дремотно-скучный городок Заречье, почти не потревожив его. Робкий дождик пошуршал ночью в окрестных перелесках, немного побрызгал на черепичные крыши — и только. Никаких вам молний, никаких раскатов грома. Но Э́рсиль очнулась будто от грозового рокота.

— Проклятье! — выдохнула она.

Вскочила с постели, накинула стеганое одеяло поверх сорочки и бросилась на улицу.

Одноэтажный домишко, что снимала Эрсиль, стоял на самой окраине, поэтому с заднего двора открывался широкий обзор на поля — уже перепаханные и угрюмые.

Эрсиль долго смотрела вслед умчавшейся буре и пыталась различить хоть что-то в беспокойной тьме, окутавшей полноводную реку Морбэ́й. В ушах стучала кровь, сердце разрывалось на куски. Эрсиль сгорбилась возле низкой каменной ограды и прижала ладони к груди.

— Значит, вернулся, — хрипло сказала она.

А чему тут, собственно, удивляться? С августа он проникал в ее сны все чаще, с августа Эрсиль не находила себе места. Она старательно замыкалась — в надежде, что ее не затронет, обойдется. И вот не обошлось. Теперь ей нужно выбирать.

Эрсиль подковыляла к скамейке, тяжело опустилась на нее. Боль помаленьку утихала. Да, за год Эрсиль совсем отвыкла, а он появился так близко. Скорее всего, переправился через Морбэй по Зареченскому мосту и двинулся в столицу.

Над головой Эрсиль шумели дряхлые яблоневые деревья, с ними спорил куст жимолости, что рос неподалеку. Заполонившая грядки душица пропитала сад густым и в то же время острым запахом. Эрсиль нагнулась, сломила пару жестких стебельков, размяла пальцами. Ей полегчало, и решение созрело. Где бы еще раздобыть чуточку смелости?

Наконец Эрсиль поднялась и зашагала к покосившемуся крыльцу. Вдруг смутно белевшую впереди стену, разделенную черными столбами опор, заслонила тень. Заслонила и вмиг исчезла. Эрсиль застыла. Померещилось? А если нет, то что? Во мраке всякая тень — вылитое чудище.

В спальной Эрсиль зажгла масляную лампу. Выволокла из-под кровати мешок с четырьмя вшитыми ремнями и заглянула внутрь.

— Здравствуй, отрепье, — пробормотала она, вытягивая измятые холщовые штаны и дырявую шаль.

К рассвету все было готово. Мешок увязан аккуратным тючком, в сумке — мятные леденцы, толстый кошелек, неплохая карта Северных Земель и грамоты с печатями шести графств, чтобы беспрепятственно путешествовать по Онсельвальту. За эти бумаги у Эрсиль некогда затребовали баснословную сумму, и не особенно они ей понадобились.

Сундук с книгами и большинством нарядов Эрсиль отнесла в подпол, а сама облачилась в добротное серое платье. Оно старило ее и полнило, с тем умыслом и приобреталось.

Скрутив темно-русые волосы в пучок и нахлобучив полинялую шляпку с плотной вуалью, Эрсиль поспешила к господину Ба́топу, хозяину дома. После длительного ожидания — господин Батоп изволил кушать, — Эрсиль пригласили в рабочий кабинет. Она разъяснила, что сестра покойного мужа зовет ее погостить, возвратила ключи и даже не заикнулась о деньгах. Господин Батоп выслушал ее с доверчивой улыбкой, разложив прелестной бархатистости щеки по плечам, и тоже не заикнулся о деньгах. А зачем ему? Уж коли он дерет втридорога за лачугу Эрсиль, разве упомянет он первым о месячной переплате? Как бы не так! Впрочем, Эрсиль не обижалась, господин Батоп был ей удобен. Сам нечист на руку, он редко задавал вопросы и держал язык за зубами. Чего не водилось за его женушкой.

Эрсиль замешкалась у дверей, а в столовой разгорался обмен мнениями, отзвуки которого долетали до прихожей.

— Вдовушка-то наша сбега́ет неведомо куда! А и скатертью дорожка! — восклицала госпожа Батоп.

— Да, шкатертью! — шамкала почтенная родительница господина Батопа.

— Нам же лучше. А то страху натерпелись!

— Это ж почему?

— Вы никак опять подзабыли, страдалица моя? Ну да я повторю, мне нетрудно. — И госпожа Батоп с удовольствием повторила: — Я так разумею, вдовушка наша сама себя вдовою сделала. Лицо ее видели? Это муж ее украсил — он был горазд бутылочку опорожнить. А она осерчала и кочергой его, кочергой!.. Потом из А́берноуфа улепетнула к нам: граница рядом. Все средства его прикарманила и живет припеваючи!

— Батюшки, страсти какие!

Эрсиль искренне согласилась с почтенной родительницей господина Батопа — страсти нешуточные! Ладно, что из Аберноуфа, определили по смягченному выговору, но откуда взялось «кочергой, кочергой»?

— До чего ж приятные люди, — буркнула Эрсиль и еще подумала, что госпожа Батоп не очень-то в ней и ошиблась.

Эрсиль не медлила и в четверть десятого покупала билет на чистенькой, недавно отстроенной железнодорожной станции. Доехала сначала до И́оля, затем до столицы Йор-Вейнс. Там она поняла, что опоздала.

Вечером Эрсиль навестила одну лавчонку — якобы барахольщика. Ею владел бабушкин знакомый. Он не отказывался получить несколько самоцветных камушков за полцены. Где-то отсы́пали бы вдвое против этого. И где-то поинтересовались бы, откуда у небогато одетой барышни неиссякаемый запас опалов, искусно ограненных топазов, аметистов и сапфиров…

Эрсиль переночевала в гостинице у вокзала и продолжила дышать паровозным дымом и трястись в дребезжащих вагонах. Отступать сразу она не желала.

* * *

Утром восемнадцатого сентября Эрсиль сосредоточенно изучала карту, сидя в поезде. Он вот-вот должен был отправиться из Гри́для на север.

Тем же утром за девяносто с лишним миль от Гридля матушка Ворку́ра подстерегала констебля. Он вот-вот должен был отправиться в трактир «Барашек Ту́кби» и угодить прямиком ей в когти.

Следует заметить, что Тукби — это захолустная деревенька южного удела графства Э́льсул. Она окружена дремучими лесами, и вы с чистой совестью можете именовать ее медвежьим углом. Если в такую глухомань забредает чужеземец, вниманием его не обделят. И тогда, не сомневайтесь, на диво зоркими и любопытными окажутся подслеповатые дамы весьма преклонного возраста.

С чем пожаловал седой Мо́риш — тот самый чужеземец, не догадывался никто. В потрепанной широкополой шляпе он завалился на постоялый двор пасмурным осенним днем, славно подкрепился и снял комнату.

— И что, ответьте вы мне, нужно здесь этому шлендырю? — подзуживала своих подруг матушка Воркура, отличавшаяся деятельной натурой. — Он у нас в церкви и не мелькнул, нечестивец! Хлебнем с ним лиха, нагорюемся!

Не напрасно обитатели Тукби величали матушку меж собой Воркуро́нихой. Такой бойкой старушки еще надо было поискать. Матушка караулила чужеземца с завидным пылом, и ее не заботило, что сама она при этом трижды пропустила обедню. А уж когда на Тэ́рлинской дороге ограбили и покалечили местного торговца Но́ттэра, смекалка Воркуронихи заработала вовсю. Какой тут простор для нее открылся! И она не поленилась одарить собственной мудростью констебля.

— Каждый божий день шастал прохиндей по улицам! — втолковывала матушка Воркура, уцепив молоденького блюстителя порядка за пуговицу мундира и притягивая его к себе все ближе и ближе. — Тряс повсюду жидкой бороденкой. Потом шмыг в ельник — и нету! Объявлялся поздно — от порушенной лесопильни… А глаз-то у него, глаз, а?! Дурной, тяжелый! Колдун, доподлинно колдун! Он Ноттера и обтяпал: кроме него некому…

— Освободите меня, любезная! — хмурился констебль. — Вы обвиняете путешественника в лета́х, который шестого дня покинул Тукби. Но его нет в описании господина Ноттера. Беззаконие учинили трое налетчиков.

— Да мало ли что наплел этот пентюх Нави́лька! — взвилась матушка, но хватку свою ослабила.

Констебль облегченно разогнул спину и на всякий случай попятился.

— А коли превратился наш хмырь в кого и напал? Ему что? Он же как пить дать колдун!

— Ох уж мне эти суеверия, — проворчал констебль и повысил голос: — Вы не волнуйтесь, уважаемая, мы быстро до сути докопаемся. С почтовой каретой бумаги в Тэ́рлин отошлем, эсквайр уже уполномочил…

Засим юный констебль развернулся на каблуках и поспешил к трактиру — завтракать. Воркурониха осуждающе покачала головой в новеньком парадно-выходном чепце и засеменила к приятельницам, толпившимся в сторонке.

— Лопух! — бросила матушка жаждущим известий ровесницам. — Проку от него… Пальцем о палец не ударит!

— Ах, ах! — всполошились те. — И что же?

— А ничего же! Подождем, когда о́нсельвальтские Охотники пронюхают! Они-то колдуна скрутят!..

— Ну-ну, дорогая моя, насчет колдуна я не уверена, — возразила худенькая женщина, опираясь на суковатую палку. — Господин он диковинный, нет спору, но…

— Попомни мои слова, милая А́ргарет, ведьмарь он и никто иной! Я его мигом раскусила, на один зубок!

Кумушки с намеком переглянулись — мол, совсем Воркурониха плохая стала, всюду ей чудеса да волшебственники грезятся! — после чего они посудачили немного и разошлись по домам. А между тем матушка Воркура была недалека от истины.

Через неделю с небольшим в том убедился некий Боб-Ломоть, дородный хозяин таверны «Клюка». Хотя он-то и знать не знал о подозрениях матушки.

* * *

Итак, у Боба выдалась та еще ночка. За окном ливень, темнотища, а в его жалкую харчевню нагрянула целая компания негодяйского вида. И все бы ладно, с шайкой он был накоротке, но куда подевался их запевала, Шейн?

Недавно поползли слухи, дескать, завелись в здешних краях разбойники. Трактирщик понимал, что завестись они не могли, поскольку не выводились. Только вот Джо-Добряк с ним даже не поздоровался, другие тоже все равно что онемели. Протопали вглубь сумрачного зала и обосновались за двумя длинными столами, по левую руку от лестницы.

Пока было тихо. Бандиты взяли солонины, колбасок, браги, эля и мирно все это потребляли. Но хозяин чуял подвох. Он усердно тер стойку засаленной тряпкой и старался не смотреть на тощего старика в широкополой шляпе. А тот, как назло, точно приковывал все внимание к себе.

— Эй, Боб! — повозившись на хромом табурете, окликнул хозяина Бородач. — Пива подбавь, и притащи своей перцовки, что ли!

Ломоть кивнул и собрался нырнуть в кухоньку за горячительным… Тут наружная дверь заскрипела. Из черноты шагнул рослый мужчина, прячущий лицо под отсырелым капюшоном.

— Принесла ж нелегкая! — сдвинул рыжие брови трактирщик.

Он вынимал припасы из кладовой, а к нему протиснулся Джо-Добряк.

— Пошевеливайся, Боб, — просипел Джо. — Мориш проволочек не терпит. И не шельмуй, выставляй лучшую снедь и пойло.

— А где Шейн-то? — спросил Боб.

Джо чиркнул ногтем по горлу. На его бугристой физиономии отразился страх.

— Теперь Мориш у нас командует, — пояснил он.

— Ох, быть беде, быть беде… — запирая ларь, причитал хозяин «Клюки».

Возвратившись, он обнаружил, что человек в кожаном плаще с капюшоном уселся на лавку возле самого входа, а господа лиходеи его как бы не замечают. Обслужив своих первоочередных гостей, трактирщик приблизился к чужаку.

— Чего желаете? — Хозяин угрюмо покосился на лужу, натекшую с одежды посетителя.

— Ужин и комнату, — сухо ответил тот, не поднимая головы.

— Комнат не предлагаю.

— Мне предложишь.

Боб надулся, но предпочел не спорить.

— Луковый суп или баранину? — пропыхтел он.

— Все.

— Все так все…

Спустя полчаса мужчина неторопливо ел горячую похлебку, а братия в дальнем углу расшумелась. Молодцы успели изрядно нахлестаться, и Боб заключил, что оно не от хорошей жизни.

Бородач хвастался перед соседом обожаемыми пистолетами, четверо играли в кости, прочие шутили, жевали, пили. То и дело кто-нибудь из этой своры заказывал сидра, ревеневки, грога, копченостей, маринованных огурчиков… Полнотелый трактирщик весь упрел, мотаясь в погреб и обратно.

Тем временем старый Мориш глотнул из глиняной кружки пива и поморщился — пиво дрянное. И местечко дрянное, а Моришу срочно понадобилось развеяться. Последний месяц он упорно искал тайник. Да еще горе-бандиты путались под ногами — жалкое отребье, он вынужден якшаться с ними. И дернул их бес устроить логово в развалинах особняка! Но ерунда, ерунда… скоро он заполучит второй «Тихослов Ха́рольда», заодно поднакопит деньжат, используя грабителей, и тогда уже избавится от них.

Откинувшись на деревянную спинку кресла, Мориш внезапно увидел в окне светлое размытое пятно. Кто-то подсматривал за ними с улицы. Мориш улыбнулся — развлечение. На ловца и зверь бежит!

Опустив веки, старик прошептал заклинание. В тот же миг сквозь перестук дождя прорезался леденящий душу вой. Пятно за стеклом исчезло. Довольный собой Мориш потянулся, а Джо-Добряк с суеверным ужасом отпрянул от него — и немедленно поплатился за это: шею Джо будто бы сдавило толстой веревкой. Еще немного, и он потерял бы сознание, но вдруг наваждение схлынуло. Боясь взглянуть на колдуна, Джо украдкой откашлялся. Разбойники продолжали веселиться.

Трактирщик, который улучил минутку и притулился за стойкой отдохнуть, примерз к табурету. Волки? В сентябре? И это рядом с городом! Что творится-то, ради всего святого?! А человек в капюшоне имел некое понятие о том, что творится, и спокойно принялся за баранину. Он не обманулся, он пришел туда, куда ему требовалось.

Когда дверь «Клюки» распахнулась снова, разнесчастный трактирщик едва оправился от жуткого воя и мечтал, чтобы все его гости растаяли в ночи. А свеженький гость тут как тут!

— И не спится же люду! — выругался себе под нос хозяин. — Лезут откуда-то и лезут…

На сей раз обветшалую таверну почтил своим прибытием странствующий менестрель. Он сам так и заявил прямо с порога:

— Я странствующий менестрель!

Все расхохотались.

— А я граф Дуну́мский! — рыкнул Бородач и со всего маху саданул кулачищем по столу.

— А я лорд Пинкащаотвешу! — подхватил другой.

— А я Тодди, — присовокупил румяный сбитень в кожаной рубахе. Этот без году неделя бандит из деревенских подался на вольные хлеба недавно.

Гогот оборвался — лишь затем, чтобы сотрясти хлипкие стены таверны оглушительными раскатами.

— Не перевелись еще дурни на земле, — проскрипел Мориш, и попробуй разбери, кого он посчитал дурнем: музыканта, недотепистого здоровяка или же обоих.

— Я менестрель, — нетвердо повторил юноша.

— Ну что же, коли ты истинный менестрель, — оскалился Мориш, — тогда располагайся и позабавь нас. Накормлю щедро.

Гордо выступив на середину зала, паренек взъерошил мокрые волосы. Он был такой же потрепанный, как чехол его лютни. Обшарпанная куртка пестрела заплатами, голодные глаза с вызовом смотрели на присутствующих, а бледные впалые щеки делали его похожим на обедневшего дворянчика.

— Молчать! — рявкнул Мориш на разгалдевшихся прихвостней. — Хозяин, приветь-ка нашего артиста.

Трактирщик очнулся. Выдвинул стул и заодно поленьев в камин подбросил — разогнать черноту по углам.

Мориш с ленцой раскуривал пеньковую трубку. Музыкант бренчал, налаживая инструмент. А человек в капюшоне подманил к себе Боба и жестом велел занять скамью напротив. Хозяин подчинился, враждебно щурясь на посетителя.

— Твое имя? — безучастно поинтересовался тот.

— Шкандыбай-ка ты, братец, отсюда. От греха подальше, — заворчал Боб. Он и сам раздумывал, где бы схорониться до утра.

— Имя, — распорядился незнакомец. В тоне его чувствовалась сила, и сила эта, заподозрил хозяин, была подкреплена законом.

— Бобом-Ломтем люди кличут, — ответил трактирщик.

Его собеседник хмыкнул, наклонился к нему.

— Слушай меня, Ломоть. Почуешь, что запахло жареным, прячься. Усвоил?

— Вы от полиции, господин? — пролепетал хозяин, соображая, как бы выпутаться из передряги. Если его уличат в пособничестве головорезам, не откреститься ему от тюрьмы. Под водительством Шейна ребята орудовали по-мелкому, с предосторожностями, а нынче в открытую грабят. Вот и возмездие.

— От полиции? — ухмыльнулся незнакомец. — Можно и так выразиться. Охотник.

Трактирщик содрогнулся. Если выслали Охотника — все решено. Кто-то приговорен к смерти. Уж не осудят ли его, Боба, за компанию?

— Ох, простите великодушно! А мне-то и невдомек! — зачастил Ломоть. — Совсем замаялся! Изволите видеть, что за катавасия: вломились ко мне в «Клюку», барабанили, барабанили… и не пускать-то боязно! А еще волки… Получается, это и есть те самые разбойники, о которых у нас сплетничают?

— Да, те самые и есть, — проронил Охотник. — Иди и будь начеку. Позже понадобится твоя помощь.

— Все по вашему приказу, сударь, по вашему приказу… — уверил хозяин и, обливаясь холодным потом, зашаркал к табурету. Не впервой он пожалел, что «Клюка» его наособицу стоит, в двух милях от Тэрлина, — спастись не успеет.

Попыхивая трубкой, Мориш неласково взирал на человека в плаще. Старик уже догадался, что этот очутился здесь неспроста. Но какая ему, Моришу, разница? С его-то властью он победит любого!

Мориш снова цыкнул на своих клевретов: от скуки те начали горланить песенку странника-пьяницы. Бандиты покорно затихли и, состроив умные лица, обратились к музыканту — намеревались приобщаться к искусству.

Подкрутив колок, менестрель ловко пробежал пальцами по струнам. Переливчатый звук напитал духоту обеденной, и паренек объявил название первой баллады:

— Песнь о прекрасной леди Ливэ́ль!

— Какая, твою ж, Ливэль! — вознегодовал Бородач. — Наяривай про мельникову дочку!

— Ага-ага, про дочку! — поддержали его товарищи, но под суровым взглядом колдуна тут же присмирели.

Музыкант играл хорошо, даже превосходно. А вот пел он неважно: виной тому прохудившиеся сапоги да осенние дожди. И все-таки голос его не утратил приятности, хоть и отдавал легкой хрипотцой.

«Песнь о прекрасной леди Ливэль» завершилась, и настал черед баллады о достославном, благородном и милосердном, но — увы! — сказочном рыцаре Альри́ке. Кое-кто из мужчин заерзал на лавках, глотая хмельные смешки. Что их развеселило? Охотнику было все равно, он ждал.

Предпоследний куплет, где доблестного воителя загрызает коварный огнедышащий змей, потонул в немелодичном прорвавшемся наружу гвалте. Суть в том, что много лет назад историю Альрике переиначили. В народном изложении неугомонный рыцарь обрел земной покой, лишь когда дракон нечаянно, по безалаберности, на него присел. Менестрель, само собой, исполнял балладу правильно и не стерпел пренебрежительного отношения к легендарному, пусть и вымышленному, герою. Да и к себе тоже.

— Вы мешаете мне работать! Я не привык к подобному! — выпалил он.

— Катись тогда подобру-поздорову! — посоветовал ему Джо-Добряк.

«Спятил от голода», — заключил Боб, не умевший объяснить горячность музыканта. Поразмыслив еще с полминуты, трактирщик плашмя бухнулся под стойку — и сделал это как нельзя более вовремя!

— Так и поступлю! — дерзко воскликнул менестрель и, зачехляя лютню, сквозь зубы просвистел: — С-с-свиньи!

Охотник приготовился. Тот, за кем он наблюдал, не шевелился. Зато перепившие лиходеи ринулись к языкастому менестрелю с кулаками. Охотник плавно поднялся. Он не спешил: молодчики, кутившие в «Клюке», и в подметки ему не годились.

Пока храбрецы, источая густой сивушный дух, неслись к менестрелю, Охотник сгреб его за воротник и швырнул к двери. Юнец протестующе тявкнул, но додумался покинуть таверну на четвереньках.

Движения Охотника были молниеносны, едва различимы. Нападавшие не сразу поняли, что перед ними теперь не испуганный мальчишка-музыкант, и налетели на чужака. Тот резким ударом в переносицу оглушил первого. Второму жестко вывернул запястье и оттолкнул пинком. Третий разбойник споткнулся о второго, покачнулся и сшиб теснившихся позади. Господа смутьяны грянулись на пол, соорудив завал.

— Я сам с ним разберусь, — досадливо выплюнул Мориш, выколачивая трубку о край стола.

Он пробормотал заклинание и махнул рукой в сторону Охотника. По неосведомленности своей Мориш полагал, что ему, познавшему тайну, нет равных.

Посрамленные бандиты расползались по углам. Охотник застыл посреди зала каменным изваянием. Мориш безбоязненно шагнул к нему.

— А сейчас как попляшешь? — самодовольно улыбнулся он.

К глубочайшему удивлению мага, Охотник издевательски фыркнул и выскочил на улицу. С головы его сорвало капюшон, взметнулись седые волосы.

Старый Мориш не поверил глазам. Он бросился за Охотником, посылая в него одни чары за другими, но волшебство отчего-то не подействовало. И тогда Мориш воспользовался Гибельным Словом…

* * *

«Лужа, — определила Эрсиль, в ботинках захлюпало пуще прежнего. — На редкость мерзкая погода. Когда же это прекратится?»

«Никогда», — простонали великанские ели. Их разлапистые ветви сплетались над проселочной дорогой, что напоминала реку, текущую в необъятной темноте.

Разгулявшийся ветер толкал Эрсиль в спину, ноги подламывались, и все же она упрямо шла. За целый день Эрсиль так и не позволила себе отдохнуть. Она торопилась, но блуждания по чащобам графства Эльсул совсем измучили ее.

Ливень ослабевал, за облаками мелькнули крошечные звезды, и небо опять заволокло. А Эрсиль все брела и брела по чавкающей грязи на север. Деревья шумели и скрипели. Эрсиль чудилось, будто в лесу бушуют сумеречные фейри — и не те озорные курносые невелички, о чьих шалостях она с восторгом читала в детстве, а свирепые хо́уб-лиэ́нны с морщинистыми лицами и зубами-иглами…

Рядом затрещала хворостина, в кустах ежевики кто-то закопошился. Эрсиль вздрогнула, обернулась: а что, если там, во мраке, скользит за ней по пятам уродливый карлик?! Потом скривила губы. Смех да и только! Вот уже три года скитаний, поисков, а из-за такой малости чуть из собственной кожи не выпрыгнула!

Убеждая себя в том, что хоуб-лиэнны давным-давно вымерли, она покопалась в сумке. Вынула кулек с ломтем зачерствевшего хлеба и спохватилась, что не купила провизии во встречной деревеньке Тукби.

— Ви́верн меня задери… — пыхтела Эрсиль, вслепую обшаривая котомку. Ни крошки съестного! По закону вселенской подлости. — А ради справедливости, милейший виверн, задерите, будьте любезны, и стервеца, из-за которого вся эта суматоха! — мстительно добавила она, присаживаясь на травянистый взгорок у обочины.

Он оказался мягким и даже не очень сырым. Хотя о сырости Эрсиль не беспокоилась — ее плащ из грубой ткани не помешало бы основательно выжать.

Сглодав горбушку, Эрсиль поправила лямки заплечного мешка и выпрямилась.

Ночные часы тянулись, отнимая последние силы: ни проблеска, ни огонька вдалеке. Унявшийся вроде бы дождь снова забарабанил по капюшону. Эрсиль с надеждой устремлялась к очередному повороту и твердила, что сегодня все закончится, наградой ей станет мирная обыденно-счастливая жизнь без тревог и терзаний, без утомительных путешествий…

Лес немного поредел. Эрсиль взбодрилась: по ее расчетам получалось, что до Тэрлина около полутора миль. Впереди сверкнуло медно-желтым, и вскоре появился двухэтажный покосившийся от времени дом. Верхнюю часть дощатого фасада подпирали обтесанные столбы, и под этим навесом грудился разномастный хлам. Возле порога имелось свободное пространство, озаренное помигивающей лампой у притолоки. А слева на погнутом штыре болталась жестяная вывеска с корявой надписью «Клюка». Для подобной хибары более точного названия и не придумать, рассудила Эрсиль.

С минуту она перебарывала глупое желание ринуться внутрь — сию же секунду, на всех парах! Но нет, сначала требовалось выяснить, что это за «Клюка» такая и чем тут занимается нужный ей человек.

Эрсиль сунула вещи под куст сирени, буйно разросшийся на углу, а сама прижала ухо к стене. Из-за нее доносилось прерывистое шуршание. Мыши у них столуются, что ли? Где песни, топот, прочий гам, присущий кабакам и харчевням? Подозрительно…

Минуя дверь, Эрсиль подкралась к узенькому оконцу. При этом она почти задела башню из ящиков — эдак шарахнуло бы! Изучив зыбкие тени и бурые сальные пятна на стекле, Эрсиль обогнула таверну. Первое окно занавешивала холстина, второе, за выступающей на улицу каминной трубой, горело поярче. В нем Эрсиль увидела чей-то мясистый загривок, воротник и лысую макушку, а за ними — край стола и людей.

На том изыскания Эрсиль были пресечены. Окрестности затопил вой — такой неистово громкий, что Эрсиль мотнуло к дымоходу. Звук не рассеивался, не изменялся, и это озадачивало. В зловещем вое ощущалось нечто чересчур зловещее — пробирало до мозга костей, уж если начистоту.

Стихло внезапно, словно отрезало. К Эрсиль подскакали два исполинских волка: клыки торчат, шерсть дыбом, глаза навыкате. Звери кровожадно ощерились и припали к земле. Не успела Эрсиль отойти от потрясения и стегнуть ближнего волка заклинанием, как поняла, что он не рычит, не пыхтит и буквальным образом расплывается.

— Подвижный морок, — облегченно прошептала Эрсиль и, помедлив, ткнула разъяренного зверя. Тот не возражал, рука продырявила ему череп.

— Совсем бесплотный. Нехороший, — сделала вывод Эрсиль, поскольку глубокая черная прореха не исчезала.

Сама Эрсиль работать с подвижными мороками не умела, и развеивать их не умела. А кое-кто умел — и наслал на нее слуховое наваждение, а затем волков — не иначе как для устрашения.

— Чьих будете? — осведомилась Эрсиль у испорченного зверя. — А чего вытаращились?

Эрсиль знала: чтобы заворожить кого-то, надо смотреть на него. Либо волшебник укрылся за деревьями, либо в трактире и оттуда заметил Эрсиль. Морок выглядел не ахти и никем теперь не поддерживался. Но зачем колдуну возиться с Эрсиль? Пронюхай он о ее способностях, поймал бы или убил. Так зачем же?

Эрсиль не строила догадок — те все едино не выстроились бы, потому что у нее даже мысли устали и тяжело ворочались на дне головы. Во всяком случае, Эрсиль не хотела обнаружить себя еще раз и почла за лучшее спрятаться до поры под защитой сирени. Понаблюдает-понаблюдает — а ну как что-то и разрешиться.

Волки резво порхнули за Эрсиль, и при свете фонаря она совсем в них разочаровалась — ни дать ни взять кучи свалявшегося меха с проплешинами.

— Вы на погоню заговорены? — осенило Эрсиль. — Кинься я наутек, помчались бы за мной?

Прозрачные волки не снизошли до ответа и рассеялись клочьями дыма. Это опять же доказывало, что маг не заботился о своем мороке, не то подлатал бы.

— Чахоточные какие. Мои не бегают, зато покрепче будут, — пробурчала Эрсиль и полезла в гущину.

Ее окатило водой с листьев, сучком порвало штанину, но с горем пополам Эрсиль уселась и подтянула котомки.

На заднем дворе утробно хрюкнула свинья. Эрсиль ей позавидовала: почивает сытая, в тепле и сухости. А у Эрсиль зуб на зуб не попадает и живот урчит от голода. А чем она хуже свиньи? Дабы не погрязнуть в унынии Эрсиль постаралась убедить себя, что она вовсе не хуже. А как, с вашего позволения, утешаться, околевая под хлестким дождем в компании шквального ветра? Эрсиль добралась до четвертого довода: «Я гораздо аккуратнее ем» — и отвлеклась. Уловила нечто… Шаги. Так оно и есть, шаги — едва различимое мокрое шлепанье. Не со стороны Тэрлина, а от деревни, откуда явилась сама Эрсиль.

Из волнующейся лесной мглы вынырнул невысокий паренек — шатающийся и спотыкающийся. То был музыкант Ба́рнид. Эрсиль уже сталкивалась с ним нынче утром.

— Куда прешь, оборванка! — приветствовал ее вежливый юноша, который нарек себя ни много ни мало «менестрелем».

Он позабыл, что неделю назад ужинал с Эрсиль за общим столом и плакался ей на свою горькую судьбу. Барнида не приняли в труппу разъездного театра. Его, восхитительного, талантливого Барнида! Не похабного криворукого дергуна струн, а взаправдашнего менестреля!

— Куда пру, туда и пру, — ощетинилась Эрсиль, но потом вспомнила, что она притворяется нищенкой, и с заискиванием добавила: — А не подаст ли молодой сударь монетку обездоленной женщине?

— Нету у меня ничего, три дня во рту ни крошки! Отлепись, попрошайка!

Эрсиль обиделась не на шутку. Но тогда ей было не до менестреля, да и сюда не ради него она приковыляла. И все-таки возможность поквитаться с Барнидом представлялась ей весьма заманчивой.

Артист вознамерился сам себе отомстить и заспешил прямиком в таверну, где, по мнению Эрсиль, угнездился колдун — любитель запугивать.

«Ну и получишь же ты на орехи, Барнид», — улыбнулась она.

Менестрель замешкался у порога. Уцепился за ржавое кольцо засова, отпустил, снова уцепился, понурился…

«Трусишь, голубчик, — злорадствовала Эрсиль. — И не зря, не зря. Это тебе не бродяжкам пинков отвешивать».

Барнид тягостно вздохнул и отчаянно бросился в зал. Там загалдели, захохотали, потом все улеглось.

«Безмозглый, — заключила Эрсиль. — Не проверил, а суется. Осторожнее надо! Вот как я. Ха! Веселая вдовушка Эрти — образец для подражания!»

Пока Эрсиль полгода жила в Заречье, она настолько привыкла к легенде о вдовушке, что теперь частенько путалась. Доехав на дилижансе до границы Вейнса с графством Эльсул, она переоделась нищенкой, а в запасе еще имелся «мальчишка-голодранец». Рядиться в лохмотья Эрсиль не слишком нравилось, но так было проще и безопаснее: кто на босяков позарится?

Менестрель тем часом запропал. Эрсиль куталась в плащ, растирала озябшие пальцы и, чего греха таить, жалела себя: одинокая, клюющая носом, в жуткой глуши, где почтовые кареты ходят раз в месяц, а уж «адских штуковин» — поездов и не видывали! С неба льет, ее травят волками-призраками, и это сущий вздор по сравнению с тем, что ее ожидает.

А ветер все надрывался, гудел, и в помощь ему загудели голоса в харчевне. Эрсиль встрепенулась. Выпирающий угол дома ей мешал, она наклонилась… Внезапно за стеной что-то бухнуло. Дверь распахнулась, взвизгнув петлями, и на улицу вывалился менестрель. Белее мела, он метнулся в темноту, волоча по лужам музыкальный инструмент.

Трактир наполнился шумом и воплями. В сияющем проеме возник некто с седыми волосами. За ним и чародей подоспел — смуглый, сутулый, в летах. На подбородке его топорщился клочок бороды, на макушке красовалась шляпа. Старик щедро сыпал заклинаниями, и Эрсиль слышала каждое слово, оброненное им. Она смотрела на него во все глаза. Как ни боялась Эрсиль в ту минуту, любопытство побеждало страх. Она впервые наблюдала волшебника — не считая себя, конечно же.

Наглость этого господина ее изумляла. Он не придерживался главного принципа магов и, уж понятно, ведьмарей — магов вне закона. Ни в коем случае им нельзя ворожить на людях, иначе рано или поздно, а скорее рано, Тайный Сыск выследит и покарает.

В том, что старик — ведьмарь, Эрсиль не сомневалась. А он исступленно бубнил, вычерчивая перед собой диковинные фигуры. Эрсиль недоумевала: круг за кругом чудодей использовал нехитрые устные формулы, которые были ей известны и для которых требовался направляющий жест, ничего кроме. Вон опять, плетение Осколка — прошивает дубовую доску насквозь. И зачем, спрашивается, так крутить своими несчастными кистями? Чтобы их отвинтить?

«Нахватался где-то нелепых идей», — подытожила Эрсиль.

В запретной науке кудесник смыслил немногим больше ее самой. Ему, как и ей, достались крупицы знаний.

Выскакивать из зарослей Эрсиль не торопилась: седой мужчина и без нее одолел бы кого угодно. В его руке блеснул длинный кинжал — довольно широкий у основания, но резко сужавшийся к острию. Заклинания не причиняли вооружившемуся человеку ни малейшего вреда. Он беспрепятственно подошел к ведьмарю, к сирени, и, соответственно, к Эрсиль.

Она постаралась окаменеть, но точно накаркал кто! Седой — так назвала Охотника Эрсиль — ни с того ни с сего застыл. Несколько долгих мгновений он обозревал куст, желая определить, что скрывается за листвой. Еле тлеющий фонарь не послужил ему подспорьем в этом скверном начинании. Седой отвернулся.

— За убийство двоих горожан из Гридля решением Верховного Суда Ко́нтэмстоу вы приговорены к казни, — бесстрастно сообщил он.

Ведьмарь уже прекратил атаковать и пребывал в оцепенении. Ни ускользнуть, ни защитить себя он не пробовал. А Седой четким, отработанным движением взял противника за плечо, вонзил тому меж ребер лезвие и отступил. Колдун захрипел, обмяк, рухнул на дорогу. Но самое ужасное, он распластался в луче света — так, чтобы Эрсиль встретила его стекленеющий рыбий взгляд.

К горлу поднималась тошнота. Эрсиль не могла шелохнуться, не могла отгородиться от желтоватого воскового лица, от зеркальных дождевых капель, стекавших по нему.

В довершение ко всему из таверны выкатилась толпа каких-то оголтелых молодцов. Протоптавшись по мертвецу, они прыснули в разные стороны и затерялись во мгле. Охотник и не думал гоняться за ними, вместо этого он крикнул хозяина заведения. Тот бочком-бочком вылез на крыльцо и затянул со слезами в голосе:

— Пощадите невинного Боба! Ни при чем я, ни при чем! Мне деваться некуда, вот и пустил их. Я вам благодарен, избавили нас… Молиться за вас обещаю!

— Угомонись, Ломоть. Нам нужно позаботиться о покойном.

Кому-кому, а Седому хладнокровия было не занимать. Он невозмутимо очистил клинок тряпицей и сунул его в ножны.

Приметив на поясе Охотника пистолет и перевязь со вторым, парным кинжалом, трактирщик утратил те крохи самообладания, что умудрился еще сберечь.

— Это как же? Похоронить?! — затрясся Боб. — А вдруг он того — очухается?! Да и прикапывать же его непросто… Кол там осиновый воткнуть, чесноком натереть… Он вроде бы… морокун?!

— Вы, милейший Ломоть, переволновались сегодня, — фыркнул Седой, запахивая плащ. — Неужели в бабкины сказки верите?

— Но я же… но он же… он тарабарщину бесовскую нес! — Толстяк покосился на мокнущий труп с опаской.

— А вам не померещилось? По мне, так он обыкновенный гнусный разбойник и поплатился за свои злодейства, только и всего. — Седой похлопал трактирщика по спине. — А уж если затрепыхается, поленом его по виску — и порядок.

— Как же, сударь?.. — булькнул посеревший хозяин.

— Да пошутил я, — отмахнулся Седой. — С дыркой в сердце не оживет.

— Да-да, сударь, но это ж колдун!

Эрсиль слушала их, чувствуя себя немногим лучше бездыханного чародея.

— А тут нет разницы: колдун, не колдун — без сердца не убежит. — Седому надоело церемониться с перепуганным хозяином. — Твои ребяческие страхи меня не интересуют, ясно?

— Ясно, сударь, ясно! Сделаю, как велите… — залебезил трактирщик. — Я обустрою вам спальню, пожалуйте за мной. Или вы в Тэрлин немедленно? До него и пешком всего ничего.

— Нет, я переночую здесь, — отрубил Седой. — А теперь иди за лопатой. Усопшего надо предать земле. И заодно, пока ты будешь трудиться, побеседуем не о колдунах, а о бандитах.

Трактирщик обреченно уковылял, а когда возвратился, накладные карманы его куртки выразительно топорщились. Мнительный Боб не надеялся на свою удачу и предусмотрительно запасся чесночком.

Схватив мага поперек туловища, Седой двинулся к лесу, трактирщик — за ним. А в грязи осталась лежать раздавленная коричневая шляпа с железными клепками на тулье.

Эрсиль зажмурилась. Ее знобило так, словно она сидела по уши в ледяном озере.

«Чего раскисла, балда? Радуйся, ухлопали волшебника, не обнаружат тебя. А ну, без хныканья! Не время для щенячьего скулежа…» — на все корки ругала себя Эрсиль, чтобы немного очнуться. К счастью, ее одиночество было долгим. Худо-бедно она собралась с мыслями и даже сочинила нечто наподобие плана.

Наконец у обочины захрустели ветки. В озаренный полукруг шагнули коренастый запыхавшийся Ломоть и высокий бесшумный Седой. Они проследовали в дом, не удосужившись соскоблить чернозем с перепачканных сапог.

Через полчаса Эрсиль кое-как выползла из кустов. Она до того закоченела, что не сумела быстро разогнуться. Спрятавшись за углом, Эрсиль размяла поясницу, шею. Наклонилась, выпрямилась, неловко подпрыгнула.

— На́виэв дэйр, — шепнула она.

В солнечное сплетение толкнулось нечто теплое и родное. Оно разлилось по телу, согрело и укрепило.

Придерживая капюшон так, чтобы он затенял левую щеку, Эрсиль проникла в обеденный зал. Там было душно, неопрятно и сумрачно. Потрескивали угли в очаге, на полу валялись опрокинутые лавки, щербатые миски, кружки и чьи-то башмаки… Потолок в копоти, оленьи рога над камином — куда без них? — люстра тележным колесом, длинные столы и облупившаяся стойка — в целом ничего особенного.

Дабы не разгневать владельца «Клюки» нахальным вторжением, Эрсиль замерла у порога. Ей требовалось убедить хозяина в своей полнейшей безобидности. Ведь натирать почившего кудесника чесноком и уснащать его кольями — занятие серьезное, не для всех. А Ломоть, как поняла Эрсиль, человек впечатлительный, может огорчиться сильнее прежнего и наябедничать Седому.

На крутой лестнице, притаившейся в самой глубине таверны, вырос хозяин с масляной лампой в руке. Он грузно топал, почесывал рыжий затылок и что-то бухтел себе под нос.

— Здравствуй, уважаемый господин, — негромко приветствовала его Эрсиль.

Трактирщик вздрогнул, зацепился за нее взглядом, насупился.

— Дармовой кормежки нет! — не очень дружелюбно известил он.

— Мне бы приютиться до утра, не обяжете ли?

— Ты что, нищебродка, свихнулась?! До чего настырная! Разок запамятуешь крюк навесить, так лезут вшивари всякие!

Толстяк подлетел к Эрсиль и начал выпихивать ее на улицу. Она протянула ладонь с тремя серебрушками, приготовленными заранее.

— Хорошо уж! — Трактирщик вырвал деньги у Эрсиль, точно завзятый ворюга. — Живей, живей! Видала, сколько натекло с тебя? Лишнюю монету назад не получишь!

Эрсиль усмехнулась краешком губ. За хозяином она вскарабкалась на верхний этаж и очутилась в тесном проходе. Слева располагалось четыре клетушки. Эрсиль проводили к дальней. Дважды она запнулась о скомканные обмахрившиеся коврики, и сопение Ломтя приобретало угрожающий характер.

— Доволоклись, колченогая миссис!

— Горелку поярче бы зажег, и ноги бы выправились, — процедила Эрсиль.

Каждый норовит ее оскорбить — надоело! Она скиталица, и что с того? Заплатить-то — заплатила.

— Поговори у меня! — буркнул Ломоть, напирая на Эрсиль.

Она отпрянула и ушиблась о панели, обитые пыльным сукном. Трактирщик охнул и сипло предупредил:

— Помалкивай лучше обо всем тут, здоровее будешь. И не шуми, у нас сэр Охотник на постое.

Эрсиль кивнула и юркнула в каморку. Узкая койка, табурет, какие-то мешки в углу — вот и все, чего удостоилась Эрсиль… Вот и все.

Она стряхнула плащ и ботинки, сменила рубаху, посетовав, что нет запасных штанов, надела колючие шерстяные носки и сухие, но расхлябанные сапоги. Засунув за голенище нож, Эрсиль опустилась на бугристый тюфяк и обернулась к окошку. Дождь избороздил струями мутное стекло. Она опять выжидала…

Давно минула полночь, когда Эрсиль выскользнула в коридор. Ее встретила синеватая мгла и въедливый скрип половиц. Соседняя дверь оказалась приоткрыта, за ней — никого. За второй — тоже. Эрсиль подкралась к третьей. Не заперто. Как многообещающе!

Из чехла, пришитого к изнанке матерчатого пояса, Эрсиль извлекла тонкий кинжал. Затем постаралась унять громкий стук сердца.

Тишина. На постели лежит он, ее враг, и ровно дышит. Недолго ему теперь… дышать.

Вокруг сгустилась чернота. Эрсиль подобралась ближе. Сегодня ей на удивление везло: он спал, вольготно раскинувшись, выставив одно колено. Слабость нахлынула на Эрсиль, словно безбрежное октябрьское море. Она покачнулась, неловко переступила. Седой пошевелился. Эрсиль скорее занесла стилет.

Короткий замах и… перехват. Седой вскочил и наискось ударил Эрсиль. Во рту появился железистый привкус крови, глухо звякнул выроненный клинок. Седой швырнул Эрсиль на пол, заломил ей руки за спину и туго скрутил ремнем. Все это заняло полминуты.

Эрсиль съежилась на грязных досках. Слез не было, только привычная боль в груди и ноющая злость. Ну почему он вернулся? Почему не потерпел до ноября?

Седой чиркнул спичкой, фитиль затеплился, и подрагивающий язычок пламени расцветил убогую комнату.

— Эрти, мать твою! Что с тобой нужно сотворить, чтобы ты не таскалась за мной? — прошипел Седой.

— Удавить не пробовал?

Эрсиль приподнялась и посмотрела в его серые глаза — прозрачные, с темным ободком по краю радужки. Седой сгреб ее за шиворот, остервенело прижал к стене.

— Зачем ты снова разыскала меня? — зарычал он.

Лицо его исказила ярость, пепельные волосы были взъерошены. Эрсиль не дала бы Седому и тридцати.

— Хотела пригласить тебя на званый вечер, разумеется, — криво улыбнулась она.

— Неужели? — прищурился Седой. — Как же ты меня достала, бестолочь!

Он присел возле нее на корточки и сделал то, за что Эрсиль возненавидела его еще больше. Он коснулся шрама, который рассекал ее левую щеку от виска до подбородка. Эрсиль взбрыкнула, угодив каблуком в бедро Седому. Тот даже бровью не повел.

— Бестолочь, — вдумчиво повторил он. — Что ж, отправишься со мной, Эрти. Пригляжу за тобой. Да и ты все стремишься ко мне в компанию.

— Званый вечер отменяется? — с наигранным безразличием осведомилась Эрсиль.

Седой хмыкнул и, откопав в объемистой торбе веревку, спутал Эрсиль лодыжки и тщательно перевязал ей руки. Он поместил их спереди, но обвил на совесть — запястья и выше. Эрсиль не сопротивлялась: для сопротивления ей понадобились бы силы.

«Ну и ладно, — отстраненно размышляла она. — Если буду рядом, воспользуюсь случаем, избавлюсь от этого выродка».

— Советую вздремнуть, — заметил Седой, укладывая Эрсиль на бок.

Толкнул ей под голову подушку, укутал одеялом, сам же устроился на кровати и погасил свечу.

— Все равно убью тебя, — беззвучно прошептала Эрсиль.

А на улице шел дождь и бесчинствовал ветер.