Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота

Аландр де Маргон

Хотя король Артур вовсе и не искал приключений, а все больше старался для дома да для семьи, но видно, обижаясь на это, приключения вечно его преследовали. И если бы Мурлик, добрый чудодей-волшебник не спасал короля, то приключения бы его непременно доканали. Об этом и о многом другом повествуют новые, дотоле неизвестные истории про короля Артура и рыцарей круглого стола из совсем случайно открытой средневековой рукописи, коя и предлагается ныне взору любезной публики.Иллюстрации автора.

Пимы короля Артура

Про Артура короля бритского много чего сказывают, да все ли то верно, пожалуй, нынче уж и не узнать. Сказки да сочинительства-то всякие порой и больше самой правды на правду похожи да и приятней они бывают и уху и оку.

Потому вот и малюет всяк на свой фасон времена-то минувшие, выдумками разными украшая, чтоб лепота, значит, некая приятная для взора да слуха получилась.

И видно без приправы-то сей приворотной в здешнем мире и обойтись никак невозможно, как примерно и дождю без воды или живому существу без еды. Вот и льются испокон уж водопады вранья человекам на уши со времен еще самых допотопнейших и верно был самый наипервейший-то потоп не иначе, как просто потоп словесный.

И тонут целые царства и страны в бурлящих мутных морях и океанах вранья да лжи всякой, а спасенья от сего явленья похоже, что и нет покуда никакого.

Где, однако, обретался король Артур до той поры, как стал королем ясно нигде не сказано, иные и вообще глаголют — то, мол, все один лишь досужий вымысел. Да и виданное ли дело: король он вроде бритский-аглицкий, а романы-то про него французы сочинили, сами же бриты о нем и слыхом-то прежде не слыхивали! Ну, да и мало ли чего — бумага она еще и не такое выносит и сочинять небывалости покуда никому не заповедано.

Но только вот, как Артур однажды уже совсем законным королем сделался, то и перво-наперво теремок белокаменный с башенками зубчатыми выстроил, а то где ж бы ему королю и жить-то было бы да и стол свой круглый известный поставить? Терем же сей тогда же и окрестили Камелотом за некое поразительное сходство с камелем, верблюдом то есть — ежели по-русски называть.

В горнице изрядно обширной, но округлой и стол столь же округлый и обширный поставили, а тогда уж и созвал король Артур рыцарей самых славнейших со всех земель окрестных и отдаленных и вкруг стола этого по свойски и порассадил.

— Ешьте, мол, уважаемые господа-жельмены благородные, и пейте в наше с вами полное рыцарское удовольствие, поскольку жизнь воинская бывает зело коротка и ни от нас ее продолжительность зависит.

И стали застольники эти с той поры рыцарями круглого стола прозываться, за то вроде, что вкруг стола этого самого каждодневно посиживали, попивали да трапезовали. А рыцари те хоть и бравые воинские мужи были, но, однако, на поверку и оглоеды оказывались, кои добро да хозяйство Артурово при случае, да и без оного, охотно расточали за свое почитая.

У королевы Женевры, к примеру, уж десятый по счету горшок ночной, цветами заморскими весьма затейливо порасписанный, невесть куда запропал, да и в платьях и туфлях ее постоянный недочет проявлялся. Вот и стали тогда вещь-то всякую ценную непременно на ключ запирать, и замков кругом пудовых амбарных понавешали, что ремеслу воровскому, однако, нимало не препятствовало.

Поскольку всякое ценное даже и накрепко запертое, ведь и отпереться может, коли у кого на то вдруг охота возникнет! А охота-то эта, на приобретения всякие, похоже никогда никуда и не девается и потому и шкафы, и сундуки, и прочие потайные закрома и дальше, конечно, постоянно и неприметно пустели.

— Хорошо бы око, что ли, какое неусыпное завесть, чтоб оно день и ночь за хозяйством-то да за порядком бдело, — не раз уж подумывал, Артур, — дабы, наконец, прихватизацию эту вредную и воровские повадки рыцарского звания недостойные на корню искоренить, а то ведь эдак-то и никакого добра сроду не напасешься!

И надоумился король Артур однажды, чтобы уж впредь всяких пропаж и воровства непременно избежать, завести в королевстве своем службу надзирательную, но и само собой непременно чтобы уж тайную. Ну, а поскольку служба мыслилась, как сугубо тайная, то и говорить о ней, понятно, что никому бы и не следовало, а то какая ж это будет тайная, ежели вдруг станет кому-то известная?

Да и кому бы уж этакое-то важное дело и доверить можно было? Кроме себя никому ведь и доверять-то особенно нельзя, хотя и себе-то тоже не всегда. Потому и не шло покуда дело далее обычных пустых размышлений.

Опять же ежели сведают вдруг рыцари про этакий-то надзор, то ведь и разобидятся совсем. Пожалуй, что и гневиться начнут: засвистят, зашумят да ножками в сапожках кованых затопают.

«Спасибо, мол, вашим величествам за такое доброе о нас мненьице, — поди непременно скажут. — Мы мужи от природы лыцарские, благородные и на пакости да дела воровские отродясь не способные, а поелику нечего за нами и наблюдати!

И ежли чего может и берем, то стало быть за службу свою верную или нужду в том некую имеючи. А коли уж нам тут и совсем доверия не стало, то плевали мы на Камелот со столом твоим круглым и с тобою вместе! И пойдем-ка мы лучше другим князьям-королям служить. У них-то столы пожалуй еще и покруглей найдутся».

А подобного-то исхода королю Артуру, отнюдь не желалось: без воинского-то смелого народа и всякому королевству ведь погибель прямая. Явятся вдруг хазарцы, сарацинцы или иные какие вороги да и корону с тебя вместе с головой и снимут!

Крутилось и вертелось в мозгах королевских преизрядно всяких мыслей и затей, но хорошо, однако, натурой это так разумно устроено, что как и что там у нас внутри шевелится ни постороннему оку не видать, ни уху не слыхать. Иначе и драка бы в мире сроду не прекращалась, хотя она, по правде сказать, и без того уж не больно-то отдыхает.

Долго бы, наверно, еще раздумывал Артур, как бы ему замысел свой в разумное претворение привесть, когда б однажды не забрел в Камелот шаман некий, не то китайский, не то монгольский, кто ж их басурманов-то косолапых разберет.

Ехал он из краев дальних заморских в еще и дальнейшие и повидал, понятно, на веку своем превеликое множество всяких разнообразностей и оттого такой преизрядной мудростью поначинился, что она у него уже изо всех боков словно трава весной из земли вылезала. Даже и из носу у него чего-то такое мудрое порой высовывалось.

И стал король Артур у сего мудреца заморского, конечно, всякое про всякое вызнавать да выспрашивать: про то, да про сё, про вещи явные и не явные, а то и вовсе уж про скрытые и потаенные. Про таинства святые, да силы небесные, земные и подземные и что, где и как начинается и чем все однажды кончается.

О чем же кроме прочего там беседа велась, то дело, однако, не явственное да и вообще темное и даже, пожалуй, сакральное. У шаманов ведь известно язык-то таинственный, скажет вроде одно, а слышится-то нечто совсем ино, а на поверку так и вовсе третье оказывается, вот и понимай уж тут — как хошь.

Каким местом ни поверни, а все непонятно. Так верно и Артур тоже мало чего понял, хотя и князь-король был и умудрен зело в иных вещах. Но, однако, ни читать ни писать во всю жизнь не больно-то сподобился, да и считать умел разве что на трех пальцах, что наверно и враки, потому как король всеж! И что ни день, должен был всю присутствующую рыцарскую наличность с конями вместе пересчитывать.

Правда добраться окончательно до числа персон, вкруг стола сидящих, ему все же никак не удавалось. Непонятно с чего вдруг, то две сотни, то три, а то и целых десять выходило. А отчего возникали этакие вот численные разногласия, того постичь Артур был, однако, не в состоянии.

Откуда вдруг излишние рыцари появлялись или куда прежде в наличии бывшие пропадали, на то никакого разумного ответа покуда не находилось и этим и еще раз подтверждалось, что какой-то надзирательный механизм в королевстве был бы уж непременно как надобен.

Понятно, что и попировывал-то смелый народ рыцарский в Камелоте и часто и изрядно, а по пьянке чего ж не случается? Тут уж и всякий порядок поневоле захмелеет!

Не скрыл Артур от шамана, что желает службу особливо тайную с наблюдением неприметным учинить, дабы порядок в стране был прочный, да только пока вот не знает как. Тут-то и продал шаман Артуру пимы «сибирские», и как сказывал, не простые, а истинно волшебные. Всякий, мол, едва их надевши — в момент единый, как ровно воздух окружающий незримым становится и тогда уж всякое кругом и подглядеть и подслушать может для себя совершенно безопасно.

Подивился и порадовался сему Артур: эдак-то теперь, в пимах-то таких волшебных он и сам службу тайную и без всякой специальной полиции нести способен будет.

С этих-то вот самых пор и завел король привычку, нет нет да в пимах волшебных этих по королевству своему неприметно погуливать да за порядком тайно послеживать. Ему-то всякий предмет ли, персона, как облупленные во всей явности представлены, тогда как сам-то Артур для всякого ока — лишь совершенно пустым местом оказывается.

И стал тут Артур сам надлежащий порядок во всем своем королевстве постоянно и неусыпно блюсти: кого по лбу треснет, кого за ухо дернет, кого за гузно или за грудки ущипнет, а кому и пинка хорошего отвесит. Не для наказанья даже, а так для острастки больше, чтоб чувствовал народ, де надзор над ним свыше имеется. Потому как без надлежащего-то надзору недалеко ведь и до полного разору.

И не стало с той поры в Артуровом королевстве ни краж, ни взяток, ни воровства, ни грабежу, поелику всякому теперь казалось, что как бы сама рука Божия что ли над ним дозирает.

Ну может и не рука, а нечто — как око некое всезрящее, что и сквозь стены и сквозь землю без помех проникает и все дела человечьи до мелочей наблюдает. Потому и не шалил и не безобразил народ уж более, а чаще молился и в всерьез уже наказаний божьих опасаясь.

Так вот и правил себе Артур тайно и незримо, разгуливая повсюду в пимах своих невидимках, и радовался, что этакий-то неприметный контроль наконец учинить сподобился, потому как без контроля тайного и порядка явного не наступит.

Но летели дни и годы, и также как и все в природе приходит со временем в негодность и стареет, старел, конечно, и король Артур, но службы дозорной своей, однако, ни на день не оставлял — ревностно и незримо служа столь же незримым — сколь и несуществующим божествам законности и порядка.

И как это вполне явствует из многочисленных житейских опытов — без изъянов никогда просто и быть ничего не может. Только было наведешь в одном месте соответствующую лепоту, как глядь в другом-то уже и снова что-нибудь понарушилось да покривилось. Стал вдруг король Артур странность некую замечать, будто все рыцари его как-то уж невесть с чего вдруг лысеть взялись. Вроде и возраст у них еще не таков, что б лысиной обзаводиться, а вот исчезают непонятно с чего у них шевелюры. А лысый рыцарь, право, как-то все ж — не того… И романтики в нем внешней той уж нет, словно и не рыцарь, а тать какой-то каторжный иль гребец галерный.

И начал тут Артур причину сего странного явленья отыскивать: по всем закоулкам шнырять, да разнюхивать нет ли вреда какого тайного заморского или иных внешних или внутренних подвохов вражьих. День и ночь бывало воздух своими пимами месит, туда сюда кругом шастает, не ест толком не пьет, а все только неусыпное тайное бдение наводит.

Жене Женевре да жельменам своим рыцарям, конечно, соврет: «На рыбалку, мол, пошел или к куму на блины поехал», а сам скорей в пимы-невидимки сибирские скок, да и пошел службу свою тайную наблюдательную править.

Но от беспрестанных долгих бдений дневных да ночных, до того утомлялся Артур, что и не помнил порой как и в постель попадал. Бывало, как был так и валился в портках дорожных, да пимах подле королевы на королевское свое ложе — ровно калик перехожий или зверь лесной.

А королева тем часом дрыхла себе в обе ноздри и видела сны такие прекрасные, все равно как из Голливуда: отпуск в Италии и новые платья с женчугами, да рыцарство такое сплошь галантерейное, что лишь в сказках заморских бывает.

Хотя, по правде сказать, рыцари в тех снах были совершенные уж бесстыдники и разгуливали кругом просто в сплошных нагишах! Отчего королева даже и во сне краснела.

В совершенный контраст с ними рыцари местные, камелотские вели себя не в пример целомудренней, но правда ночи напролет, как уж оно издавна повелось — пили зелья хмельные-неразбавленные да скакали на стульях, ровно как на конях вкруг стола круглого, покуда весельем да разгульем вконец не утомлялись.

И иные, как Бахус-то их сильно одолевал, валились прямо под стол, а некоторые доползали еще и до круглой их общей спальни-опочивальни, где была большая округлая постель на всю рыцарскую хмельную братию с большой округлой тоже подушкой посередине.

Все эта спящая братия, ежели бы глянуть сверху на это круглое ложе с круглою же подушкой, являла спящими своими фигурами лучи некоего светила, которое, конечно, не светило.

Когда же все славное рыцарство от гульбы, наконец, утихомиривалось, то вскоре по всей округе шли такие дружные сопенья да храпенья, что и местные лягушки переставали квакать, уразумев, что такого оркестра им вовек не пересилить.

А совсем рядом, подле этой буйной и хмельной рыцарской жизни текла неприметно для славного воинства жизнь иная, обыкновенная: летали птицы, ползали букашки-мурашки, стрекотали кузнечики и было им всем совсем не до рыцарей, да и рыцарям не до них и обитали они, вроде как в совсем разных параллельных, отдельных мирах.

Но мир все-таки всегда един и не разделим, а потому и все мелкие части его составляющие какими-то своими местами непременно уж соприкасаются, и потому везде и повсюду окружают нас соседи видимые и невидимые и гости как нежданные так и нежелательные.

Что до короля Артура, то видел он, в отличие от королевы, в снах своих миры совсем иных свойств — ясно что королевские, ведь королям и сниться-то могут разве лишь королевские сны! Но, однако, и там во снах, как и в жизни он вовсю дозирал порядок — ведь каков человек таковы обычно и сны его.

Но если б король и не спал, а по обыкновению своему был на дозоре, то вряд ли бы в густом ночном мраке смог бы увидеть, что это там за гости являются без приглашений и куда деваются вследствие их посещений славные рыцарские кудри, потому как в кромешных потемках ни светлых ни темных дел было, право, не разглядеть.

И пока рыцари беззаботно спали пьяным, здоровым, рыцарским сном, в коем они и дальше веселились как и наяву, в открытые окошки залетали птахи большие и малые и потихоньку дергали из голов спящего воинства по волоску, по паре, а то и поболее — всяк по потребности и по надобности.

Нащипавши же полон клюв улетали крылатые гости, чтобы вскоре вновь возвратиться за новым урожаем. Как и все прочие более-менее разумные существа, старались они обустроиться на земной поверхности как можно лучше и таскали всяк — кто сколько мог для хозяйства, для семьи и для родного гнезда.

Но только было улетали одни гости, как следом прилетали другие; такова уж, как видно, простая жизненная математика: кому плюс, кому минус — кому прибыль, а кому и убыль! Одни себе из чужих волос хоромы устраивают, в то время как у других головы становятся голыми, точно вырубленный лес.

Но дабы и тут все совершалось более менее складно и законно, за порядком приглядывал столетний премудрый ворон, наблюдавший чтобы крылатый народец не чинил излишнего шума и честное рыцарство вдруг ненароком не пробудилось.

Ну и покаркивал иногда тож, поучая нерадивых пернатых: «Соблюдайте, мол, очередность носатые, не тащите друг у дружки добра из под клювов и уважайте своего крылатого ближнего! Этакого-то хозяйства, как травы из голов человечьих, покуда мир стоит — на всю певчую братию достанет».

Однако, беспокойный внучек мудрого старого ворона, юный принц-ворон Карл Карлыч по имени, имел свои особые понятия и интересы и по вполне естественному любопытству молодости непременно хотелось ему взглянуть, как же там живут эти самые человеки и в особенности их короли. Посему и облетел он сперва кругом и оглядел все хоромы камелотские, сунув свой любопытный клюв в каждую горницу и камору.

В рыцарской круглой опочивальне стоял столь густой храп вперемешку с парами сивухи, что вороний принц опьянев впервые от той самой истины, коя, как считали римляне, содержится в вине, стал вдруг порхать то кругами то зигзагами.

И чтоб не натыкаться случайно на мебель, стены или иные предметы людского быта, почел Карл Карлыч за лучшее путешествовать далее по полу пешком — ковыляя попросту на своих двоих.

Неспешно прогулявшись и по круглому столу и под столом и подкрепившись там остатками рыцарской трапезы, перешел Карл Карлыч и к дальнейшим обзорам рыцарского быта. Пройдя по многим темным покоям, где мало чего и разглядишь, оказался он, наконец, в королевской опочивальне, где важно посапывали королевские носы их величеств. Но тут взошла такая полная Луна, что и вещи стали видны гораздо отчетливей, исключая короля Артура, конечно, спавшего в своих волшебных пимах. Зато уж королева была так же ясно видна со своей новой парижской прической — как гора Фудзи на японских гравюрах. Впрочем, сие достижение европейского тупейного искусства для птичьего ока мало отличалось от обыкновенного гнезда.

А в полумраке спальни сооружение это выглядело еще более привлекательным и юный ворон просто не нашел в себе сил, чтобы удержаться от соблазна устроиться в нем, как в своем родном родительском гнезде.

Королева тем часом находилась в местах еще весьма отдаленных ото всех земных пределов. Она обитала где-то в самых отдаленных, но приятных небесных сферах и примеряла платья из тончайшей облачной парчи — из коей верно шьются и хитоны для ангелов. В привычную земную явь, хотя бы и королевскую, возвращаться ей не больно-то и хотелось, а оказавшись в ней против воли, она до краев наполнилась весьма сердитыми веществами.

Она ведь любила во всем прежде всего лепоту и ритуалы, а садиться на голову королеве, хотя бы и птицам — являлось покушением на права их величеств, оскорбительным и обидным для столь легко ранимых королевских достоинств.

— Это, что еще за нахальство такое! — не уразумев еще спросонья, какого же сорта будет это нахальство, но на всякий случай уже бурно возмутилась королева и смахнула птицу, как смахивают всегда нечто чрезмерное и излишнее, мешающее жить. Юный ворон, принц Карл Карлыч был оскорблен подобным обращеньем, ничуть не менее королевы, он ведь тоже был принц, и хотя и птичий, но не привык к таким пренебрежительным обхожденьям, будучи с рожденья воспитан в приятном самообмане ложного величия, свойственного всем как крупным так и мелким величествам.

— Эти гомо сапиенсы ничуть не лучше зверей! — подумал при этом Карл Карлыч, — Только считают себя Бог весть кем, а ради равенства мыслей даже и казнят мудрецов. Как я слыхал, однажды гомо-демократы даже ни за что прикончили Сократа!

И отлетев к раскрытому окну и громко и возмущенно каркая вороний принц окончательно вернул королеву из мира чудесных королевских грез в мир менее чудесный, но реальный. И тогда королева поискав вокруг наощупь, чем бы ей таким запустить в нарушителя ее приятных видений, наткнулась вдруг в полутьме на артуров невидимый валенок. Королева сперва было удивилась, подумав:

«Ишь ведь, чего удумал старый хрен, прям в пимах дрыхнуть! А еще король называется, сущий мужлан неотесанный!» — и не раздумывая стащив с ноги короля валенок, запустила им в вороньего принца.

Ворон Карл Карлыч еще раз каркнув на этакое-то людское гостеприимство — вылетел из окошка, выпнутый под самый хвост угодившим туда незримым королевским валенком, ну а там на просторе всяк полетел уже в своем собственном направлении: ворон вверх да в близлежащий лес, а валенок вниз — прямо в ров заполненный темной зеленой водой, где царствовали лишь комары да лягушки.

Разлетелись тут и прочие птицы — воры ночные, прихватив напоследок еще и изрядную толику рыцарских кудрей.

И тогда наступила совсем замирная тишина, нарушаемая лишь мерным как прибой храпом рыцарей и прочих обитателей замка, включая слуг, собак, кошек и всех прочих спящих, но умеющих сопеть и храпеть существ.

А утром, едва лишь проснувшись, король как обычно принялся за дозорную свою службу.

Но поспешивши на дозор Артур в торопях не обратил вниманья на то, что обут-то он на сей раз всего лишь наполовину, и таким каков и был — с одним валенком на левой ноге и ступил в рыцарскую опочивальню, по привычке считая себя абсолютно незримым.

Рыцарям со вчерашнего перепою и без того уже было тошно пребывать в здешнем мире, а тут еще пришлось вдруг узреть такое отчего и у трезвого-то глаза непременно уж сами собой повылезут на лоб. Явился вдруг их взорам король, вроде и во всем явном своем облике, но только почему-то не всей своей королевской персоной, а всего лишь ее половиной!

— Вот те и здрасте-мордасте! — поразились такой невозможной картине рыцари и терли тут, конечно, во всю мочь глаза, чтобы вернуться к привычной видимости, да только напрасно, потому что второй королевской половины при всех их стараньях никак не появлялось.

— И до чего ж мы, братцы-рыцари, допились! — сказал Косоротль, рыцарь искушенный, как в воинских делах так и в выпивонах — Так глядишь скоро и зеленые слоники нам явятся! Нет, джентльмены, пора нам, видать, бросать совсем эти хмельные занятия! И все прочие рыцари тут же с ним совершенно согласились и бросили. И зареклось все рыцарство с той поры никоего зелья для веселья отныне не употреблять.

А держится ли оно данного слова и в самом деле, то разве самому лишь рыцарству и ведомо.

Ведь и мусульманцы, хотя заветы магометовы и сильно вроде почитают и неукоснительно блюдут, опасаясь божьих кар и наказаний да, слышно, Бахусово-то зелье несмотря на все те обеты тишком да тайком, но, однако, употребляют.