Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота

Аландр де Маргон

Хотя король Артур вовсе и не искал приключений, а все больше старался для дома да для семьи, но видно, обижаясь на это, приключения вечно его преследовали. И если бы Мурлик, добрый чудодей-волшебник не спасал короля, то приключения бы его непременно доканали. Об этом и о многом другом повествуют новые, дотоле неизвестные истории про короля Артура и рыцарей круглого стола из совсем случайно открытой средневековой рукописи, коя и предлагается ныне взору любезной публики.Иллюстрации автора.

Сахарные туфельки

Артур, как сказывают, был очень добрый король, даже и слишком уж добрый. Оттого видно и был не больно-то и счастлив: к другим так уж излишне добр, а к себе-то посему и не очень. Всякий знал: чего у него ни попроси не откажет, оттого часто уж и не просили вовсе, а просто хватали без спросу всё чего душе или телу угодно.

Поскольку ведь Артур-то сроду ни в чем препятствий чинить не станет да и за любую провинность не накажет, так уж он весь изнутри всякой добротой до краев переполнен.

Женевра-королева, супруга Артурова, оттого-то верно и не ведала сроду никакого покоя, из-за доброты-то его такой безмерной, и от всяких желаний, как лягва болотная всечасно раздувалась — только разве что не квакала. И не знала уж порой чего бы ей еще такого захотеть.

Вроде бы уж и все есть, что прекрасной даме надо, да и не надо, а все равно чего-нибудь еще и иного хочется: каких-нибудь тканей этаких брокатных да питий заморских иль жемчугов, диамантов да янтарей особенных, небывалых, невиданных.

Рыцарство Артурово по всякой весне отправлялось обыкновенно в походы, в края отдаленные — искать загадочный Грааль, коий и являляь основной целью и смыслом рыцарского земного существованья, хотя что за вещица это такая толком никто и разумел, но все равно искали.

Как только травка начинала зеленеть так и устремлялись по разным сторонам по известному правилу «поди туда не ведомо куда и принеси того не знамо чего».

Никаких Граалей, однако, не находили, но зато попутно обзаводились всевозможным добром, не ворочаться же с пустыми руками. Не покупали, конечно, откуда ж у рыцарей деньги-то вдруг возьмутся? А брали все, что только ни поглянется, воинское дело ведь не торговое, а захватное, у кого меч в руке — тот, стало быть, и хозяин.

И привозили, конечно, всякое заморское изделие: шелка узорчатые, куриц-петухов зобастых, плоды диковинные ароматные, презело вкусные или травки-приправки там всякие душистые да пития дивные чужеземные ненашинские.

Вот и на сей раз, как и обычно, совсем уж было собралось воинство Артурово снова по свету рыскать: коней запрягли, снасть рыцарскую понацепили, и тут-то вдруг королева, что против всякого обычая и приличия вовсе — прямо во всех дамских неглижах из покоев повыпорхнула, словно поела чегой-то несовместного или же в снах какая несообразность напривиделась.

Подскочила к Артуру королю кобылкою эдакою резвою и без всякого предсловья тут же ему и желанье новое, свежевозникшее выразила.

— Хочу, говорит, туфельки, чтоб не как у всех из кожи свинючей-вонючей, а из чистого сахара, чтоб ногам, стало быть, сладко ходить было.

Артур-то известно возражать не умел:

— Ладно, — говорит, — о кей, то есть, сладим тебе и эдакое хозяйство, мол, не в первой.

Добрый ведь был, просто уж страсть какой добрый! И к рыцарям тут же с такой речью обратился:

— Видать, говорит, ребятушки, жельмены, то есть, с Гравалем-то на сей раз повременить придется. Ищите — добывайте в сей год туфельки сахарные. А Граваль не волк, не заяц, и не лисица тож, в лес не смоется, не скроется, не убежит — понеже ног-то у него у окаянного, известно — никаких нету.

И разъехалось рыцарство по всем четырем сторонам света белого, туфельки сахарные искать, и примерно с полгода этак погуляв, назад возвернулось с добычею всякою. Понавезли, конечно, чудес разных сахарных: кренделей, курей да гусей, а то и птиц чужеземных доселе невиданных. Также и слонов, да львов, да бегемотов сахарных разноцветных и прочих зверей натуральных и сказочных: лепота одна сахарная да и только!

А туфелек сахарных, однако, ни один добыть не сподобился. «Не слыхано, говорят, нигде про эдаку-то разновидность».

Артур, по доброте своей опять же, не уставал тому дивиться сколько в мире всякого чудного да разнообразного сахарного изделия существует, а Женевра королева наоборот, нахмурилась букахой строгою да и стала из себя не только выходить, но даже и вылетать.

— Это чё ишо за икспонаты такие?! — говорит, да и пошла по столу чем попало чесать да притом и нехорошим грубым не дамским совсем выраженьем поругиваться.

— Ну и лыцарь, — говорит, — ноне пошел, ничё толком-то и добыть не умет, токо названье одно. Им бы свинух-боровей пасти, а не в паходы на добычу хаживать!

И все сахарное творение стол украшавшее на пол посмела да и прочее, что ей только под руку попадало без раздумья покрушила.

Рыцарство тут от греха подальше под стол круглый поспряталось, а Артур вот уж добрая душа-то!

— Ладно, — говорит, — сам щас добывать поеду диковинку-то сахарную эту. Не может того быти, чтоб где-нибудь на свете да эдако-то изделье да не сочинилось. Где-нить оно да непременно нахождение свое быть имеет.

Тут же и велел коня своего серого, белогривого седлать, вскочил в седло златотканое да и помчал наметом в даль неведомую, только пыль столбом заклубилась.

Скачет Артур и видит — у дороги ворон на камне, как вроде гриб какой пристроился, а в клюве кубок златой держит.

— Эй, чудо-птица, — Артур спрашивает, — ты кругом знамо леташь, много чего видашь, а не видала ль где случаем туфелек сахарных?

Ворон развел для важности крыльями, поставил кубок наземь и прокаркал со степенным достоинством:

— Как же, как же, дело нам это знамое. Есть город такой заморский, Париш прозывается, не ведаю парятся там иль нет, что из названья вроде явствует, только там-то, как слышно, все, что ни есть, просто из чистого сахару.

И дома там, и дворцы, и мебель, и утварь и хозяйство всякое — сплошь из чистейшей сладости сахарной состоят. Даже и горшки ночные тоже, слышно, совсем сахарные!

И жизнь там просто сплошная сахарная, сказывают, в Левропе-то этой. Да и сам-то народ нежный да сладкий, что сахар. И вороны там тоже совсем совсем белые, потому что сахарные. Поезжай-ка, говорит, мил человек, прямым путем в южную сторонку да никуда не сворачивай и тогда уж непременно в Париш этот самый и угодишь.

— Спасибо чудо-птица, — Артур говорит, — благодарствую и век не забуду помощи твоей, — и кинул ворону изрядный кусок голландского сыру, коий, известно, у вороньего племени за высшее изделие почитается. Ворон положил сыр в золотую свою чашу и отвечал учтиво, как оно в сказках и водится:

— И тебе спасибо рыцарь, видно что добрый ты очень. Век тебя не забуду, за дар твой такой щедрый!

Такие вот были тогда мудрые птицы, а нынче таких уж и нет. Артур сидя на коне поклонился в ответ, да и конь тоже поклон учинил, как уж мог уважительно и поскакали они себе дальше, конь да всадник, то есть, по указанному пути — прямо на юг: через поля, леса, реки, горы и равнины и в самом деле вскоре, этак через полгода, примерно, добрались и до самого Парижа.

А в Париже, почитай, как с год уж, засели сарацинцы неверные, и бабенки француские никаких канканов с тех пор уже и не пляшут, потому как в гаремы басурманские все наподряд порасхватаны.

А сарацинцы неверные, верно, что тоже про сахарную-то страну эту от какой-нибудь залетной птицы в свое время прослышали да и заявились всей гурьбой никого не спросясь.

Устроились нехристи в самом сахарном дворце, видно что и мусульманов сладкая-то жизнь привлекает, и, конечно, почти весь сахарный гарнитур с чаем да кофием постепенно и повыпили. Иные вприкуску, а иные еще и как-нибудь позаковыристей, как бы вроде совсем птичьим манером — носом то есть.

— Вот же гады, — Артур думает, — всю культуру сахарную на корню разрушают, нехристи поганые!

Долго тут и рассуждать не стал, вынул меч-крестовик и пошел их по хребтам честить-крестить-охаживать.

Три дня колотил-молотил утомился даже вконец. Не убил никого, правда, не хотел видно по доброте-то крови зря проливать, хотя бы и неверной. Попленил да помял только разве для острастки некоторых, потому ведь известно уж добер, как никто был.

Да и лучше уж право выкуп все же взять, чем просто смертоубивством заниматься.

А сарацинцы мужи, однако, мудрые ему и говорят:

— Ты, кунак, больно уж шебутной какой-то. Мы те вроде никакой пакости-гадости не чинили, а ты нас дубасить да молотить затеял, будто мы резиновые. Спросил бы добром, по людски в чем надобность имеешь. Лучше чайку с сахарком вместе попить, да за жизнь поговорить, чем эдак-то вот людей почем зря лупасить.

— Что ж, — Артур соглашается, — чай, известно, дело милое. С устатку и испить не грех. А есть ли у вас, нехристи, хоть самовар-то?

— А зачем самовар, — сарацинцы отвечают, — ты и сам-то не хуже самовара блестишь, — и смеются охальники. А Артур и в самом деле в доспехах своих блестящих чеканенных истинно уж с самоваром схож только, что паров не пускает.

Выпили они чаю по три чашки, не худо б чего и покрепче хватить, да не пьют мусульманы бес их продери зелий-то крепких!

От пророка их еще, всякие хмельные пития употреблять заказано, хотя по ночам или в потайных каких местах от чужих глаз поукрывшись, и ежели посчитают, что с небес не видать, то тогда уж и хлещут нехристи вина тайным манером.

— А куда ты нынче, мил человек, путь-то держишь? — сарацинцы опять его спрашивают.

— Да в Париш я направляюсь, — Артур отвечает, — туфли вот сахарные ищу, и слышно, что были там вроде некие. Не видали ль случаем, иль может уж с чайком нечаянно употребили?

— Нет, не употребили, — отвечал эмир сарацинский весом и носом явно всех прочих превосходящий, у коего и нос-то торчал из щек совсем, как кран из самовара, — мы, — говорит, — обувку-то эту сахарную намеднисьть халифу в славный город Бахдад отправимши, совместно с другими особо ценными сладкими изделиями.

— А давно ль оправили-то? — Артур-король выспрашивает выведывает.

— Да, третьего дня почитай, — эмир опять ответствует, — башмачки, да корону сахарные гонец наш спешно повез. Халиф-то наш известно, сластей всяческих изрядный любитель, без сладкого-то и спать сроду не ложится.

Соскочил тут Артур с места своего вроде как мешком с кирпичами ушибленный, и стал сперва, конечно, сарацинцев за чай благодарить, такой уж он добрый, да обходительный уродился.

— Спасибо, — говорит, — за гостевой чаек вам, ребятушки, да извиняйте, что вас нечаянным наскоком побил-поколотил, оно однако ж не по злобе приключилось, а гнев, знать, в сей момент разум мой несколько помрачил. Так что уж не серчайте, а в понятие войдите.

Да, добрый был король Артур, право сказать, уж такой добрый, что пожалуй добрей и не бывает. И нынче таких королей, верно что и нет.

— Чего уж там, — сарацинцы отвечают, — бывает и похуже. Видим, что добрый ты очень, да и мы-то, видать тоже добрые, потому как зла уж и не помним. Оттого, наверно, что чаек с сахарком попиваем, чтоб жизнь, значит, слаще казалась.

Вскочил Артур на коня своего белогривого да и помчал во весь опор гонцу сарацинскому в догонку.

И недели еще не прошло, как уж настиг он гонца того сарацинского. А тот тем часом привал устроил: шатер при дороге раскинул, сокровища сахарные на ковре поразложил, да на них про себя втихомолку и полюбовывался. Полюбовывался, но притом, однако, ж и такое втайне подумывал:

— А на кой хрен мне этот халиф-то собственно сдался? Чё он мне мне бох или родитель што ли какой? Своя-то шкура, как оно верно глаголется милей! А пошел он — угнетатель такой подальше! Чихать я хотел и на него и на прочее хозяйство! Загоню-ка лучше все добро-то сахарное папе римскому, он, слышно, сладкое-то изделие тоже шибко уважает. И стану жить как герцог. Уеду в Гранаду, а большего-то мне и не надо!

И только было он такое заключение сделал, как подскакал эдаким пыхтящим самоваром король Артур и от возбуждений тут даже и пары из него вовсю выпускались.

— Стой, — говорит, — раздолбай ты такой, разэтакой! Сказывай, где добро сие сладкое уворовал?

А голос у него хоть и добрый, но, однако же, грозный, королевский — как гром все равно среди ясных небес.

Гонец пал тут с испугу на коленки, да и молиться стал с усердием, посчитав, что ангел тут вдруг суровый с небес спустился, наказать его за мысли такие фривольные крамольные.

— Не крал я, не воровал, упаси Аллах, — говорит, — а везу все добро это в Бахдат халифу в подарок. Потому он до сладких редкостей большой охотник. А вещи разложил, чтоб полюбоваться, да видно бес тут меня и попутал. Подумалось мне не худо бы сокровища-то эти папе римскому загнать.

— Экий ты разбойник, — Артур говорит, — собственного халифа надуть вздумал. Сгинь с глаз моих, бесово семя, покуда я тебя халифу в кандалах не представил!

Гонец дважды себя и упрашивать не заставил и тотчас и растаял в пространствах, словно бы как сахар в стакане чая. То ли в Азию он сокрылся, то ли в Африку, или в иное какое сокровенное недоступное место — того никому не сказывал, не докладывал. Благо, что мир все ж изрядно велик и места где укрыться, слава Богу, всегда найдется.

Ну, а Артур упаковал аккуратно весь сахарный гарнитур в тряпицы мягкие, в кои они и прежде сарацинцами завернуты были да и помчал скорым галопом в вотчину свою королевскую, где королева Женевра давно уж с нетерпеньями женскими всечасно его ожидала.

Мчался Артур через поля, леса и моря сломя голову, но к счастью не повредил ни головы ни сахарной драгоценности и в скором времени возвратился в славное свое королевство, в замок Камелот. И на обратном пути с ним, конечно, тоже всякое приключалось, но о том может расскажется еще в свое время в ином каком-либо месте.

Спешился Артур да и поскорей в горницу ступил, а королева Женевра как раз было в баню собралась помыться да попариться и с веником по горнице похаживала. Глянула на короля этаким строгим хозяйским женским оком и спрашивает:

— Ну, чё привез туфельки-то? Ан нет?

— А то как же, конечно, привез, — Артур ответствует и скорей тряпицы заветные развернуть норовит. И тут уж вокруг такое сахарное сияние по горнице пошло, что и свечей никаких не надо.

Рыцари на сияние это отовсюду посбежались и от невиданной красоты этакой сахарной разве, что только ахать да охать еще могли, а сказать просто уж ничего не способны были, потому уж такая лепота невозможная вдруг очам их явилась.

— Это прям чудо какое-то, — Женевра-королева говорит, — не знаю прям как и благодарить-то тя Артюша. Пойду-кась я спервась в баньку все ж, — говорит, — помоюсь-попарюсь да на сахарну красу эфту заодно и полюбуюсь.

И тут же всю сахарную снасть на себя и понацепила: и корону, и туфельки, и серьги да кольца и прочее драгоценное изделие сахарное, да и в парилку этакой сахарной павой и заступила.

А как Женевра из баньки-то после вышла, распаренная да в белые простыни закутанная, то любопытствуя несколько спрашивал ее Артур-король бритский:

— А где же туфельки-то твои сахарные?

— А растаяли, — Женевра-королева отвечает, — да и прочие вещи тож. Видать, что и в самом деле из сахару нежного были. Сахар-то, ить известно — вещь непрочная да и воды боится. Надыть бы, — говорит, — новы каки изделия-то забавные, пока не знаю только каки, сообразить.

И зашевелились у ней внутри всякие новые затеи да желания, покуда еще формы, однако, не обретшие. А король Артур поспешил скорей усесться за круглый столец свой со всеми его рыцарями, поелику давно уж толком-то не ел, не пил и боялся, как бы от занятий сих рыцарских благородных вдруг совсем не отвыкнуть.

И право же, был он уж такой добрый король, что добрей его вряд ли еще какой когда вообще на белом свете встречался.

А нынче-то таких добрецов, пожалуй, ни на земле, ни в воде да и нигде и в иных местах и стихиях не водится.