Определение (синтаксис)

Определе́ние — второстепенный член предложения, обозначающий признак, качество, свойство предмета. Обычно выражено прилагательным или причастием. Отвечает на вопросы: какой? который? какая? какое? какие? чей? чья? чьё? чьи? При разборе предложения подчёркивается волнистой линией.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Все предложения начинаются с выражения роли агенса. Правило «Первое имя в предложении – агенс», которое отмечено при овладении синтаксисом у детей (Слобин 1984) является первым правилом, которое обнаруживается у больных при переходе от смыслового синтаксиса к семантическому. В соответствии с ним больные строят контрастные пары: «Я пошла соседи, соседи пошли… я». Порядок слов используется и для противопоставлений определений и определяемого: отмечается тенденция к постановке определения после определяемого слова (см. выше «скамейка окрашенная»). Затем появляются попытки морфологически маркировать объект, что мы также видим в приведенном примере. Итак, анализ второго вида аграмматизма согласуется с высказанной Л. С. Выготским идеей, что в семантическом синтаксисе действуют «живые» семантически значимые категории.

Дерек Бикертон, Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей, 2009

Витгенштейн признает только две категории значащих языковых выражений: предложения и имена. Предложение – это сложный «пропозициональный» знак, который можно разложить на более простые составляющие, а имя – простой знак, который далее не разложим и выявляется при «полном» анализе элементарных предложений. Витгенштейн принимает предложенное Фреге различение значения и смысла, однако у него они оказываются присущими разным категориям языковых выражений. Так, имя обладает значением, но не имеет смысла, а у предложения есть смысл, но нет значения. Значением имени является обозначаемый им объект, который трактуется как нечто метафизически простое, представляющее собой предел анализа, т. е. подлинный логический атом. Имя не сообщает об объекте никакой информации, а лишь указывает на него. Согласно «Трактату», каждое имя именует точно один объект. Семантическая роль имени состоит в том, чтобы замещать именуемый объект в предложении. Таким образом, в трактовке значения имен Витгенштейн, как и Рассел, придерживается денотативной теории. Однако основными единицами языка он считает элементарные предложения, поскольку только они позволяют что-то сказать, имена же лишь «показывают» обозначаемый ими объект. Поэтому по его определению язык есть совокупность предложений. Элементарные предложения изображают возможные (иначе говоря, мыслимые[36]) факты или положения дел, которые и считаются их смыслом. Факты могут быть описаны, но не поименованы. Предложение не может считаться именем факта хотя бы по той причине, что каждому факту соответствуют по крайней мере два предложения – истинное и ложное.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

С функциональной и семантической точек зрения, «эквиваленты слов» – суть слова (точнее лексемы), у которых отсутствует один критерий выделения – слитное написание[12]. Этот критерий при определении лингвистического термина может показаться неубедительным, поскольку правописание можно считать чисто внешней и, по сути дела, второстепенной стороной проявления языка [Академическая грамматика 1980: 398]. Кроме того, решение вопросов культуры письменной речи находится под влиянием экстралингвистических факторов, вызванных вмешательством нормализаторских сил языкового общества. Несмотря на эти оговорки, большинство носителей языка вовремя считает одним словом, а во время – двумя только в связи с современной нормой правописания.

Михаил Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

Определение статуса частиц А. Звики [Zwicky 1985], который наиболее подробно, по сравнению с многими другими лингвистами, занимался и частицами, и клитиками, немного напоминает известную ироническую формулу «Этого не может быть, так как этого не может быть никогда!». Частицы, по его мнению, не входят в «по-уровневую» грамматику, но и не составляют отдельного грамматического класса: «There is no grammatically significant category of particles <…> here is no particle level in the hierarchy of grammatical units» [Zwicky 1985: 292]. [«Не существует грамматически значимой категории частиц <…> в иерархии грамматических единиц такого уровня, как уровень частиц, нет».] Таким образом, напрашивается признание того факта, что частицы не принадлежат ни к какой синтаксической категории («that they are acategorical»). Но такого ведь, по его мнению, быть не может («there are no acategorical words»), поэтому А. Звики придумывает для них особое название «дискурсивные маркеры» и тем самым не оставляет их лингвистически беспризорными.

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

В самом деле, внутреннюю форму определения мы принимаем за внутренний смысл понятия, которое, таким образом, предстает перед нами наполненным собственным содержанием и располагающим соответствующим объемом вещного мира – литературный язык как существующий отдельно от народного, национального, реально действующего языка. Между тем термин «литературный язык» по своему происхождению оказывается связанным просто с понятием «литература», а в этимологическом его определении – основанным на «литере», т. е. на букве: письменный. Таким образом, и основными признаками «литературного языка» как «реальности» почитаются следующие: это язык письменный по преимуществу, и по этой причине «обработанный мастерами» стандарт. Все остальные признаки «литературного языка» вытекают из этого абстрактного определения и потому кажутся нам неотразимо логичными и безусловно понятными. Отсюда и многообразные термины, многослойным пирогом наложившиеся на предмет изучения, представляют собою, собственно, только попытку выйти из порочного круга формальной логики: признаки понятия почитать за признаки несуществующего объекта, а объект определять через те же признаки понятия. «Литературный» – «нелитературный», «письменный» – «устный», «народный» – «культурный» (даже «культовый», в последнем случае вообще много синонимов), «обработанный» – «необработанный», а также многозначные и потому неопределенные по значению «система», «норма», «функция», «стиль» и др. как различные способы номинации божества, созданного в известный момент из самых абстрактных признаков, в процессе конкретного изучения языкового материала, отвлеченных от самого объекта. Чем больше таких определений (которые, по видимости, «уточняют» наше представление об объекте), тем больше опустошается и понятие «литературный язык»: введение каждого последующего из них настолько увеличивает содержание понятия, что, по определению, сводит его объем до пределов ничтожности.

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015

Однако различные словари говорят о переходе с одного языка на другой (включая Вебстеровский словарь: a rendering from one language into another[18]**), а язык пускает в ход совокупности символов, несущих те или иные значения. Если бы нам пришлось принять определение Вебстера, нам следовало бы представить, что при наличии ряда символов а, b, с… z и ряда символов α, β, γ… ω для перевода необходимо заменить единицу из первого ряда единицей из второго, но лишь при том условии, что, согласно какому-либо правилу синонимии, а обладает значением, синонимичным α, b – β, и так далее.

Умберто Эко, Сказать почти то же самое. Опыты о переводе, 2003

Следует обратить внимание на термины «основа» («a stem»), «полнозначная основа», «знаменательный элемент», «корень», «корневая морфема», «слово» («word»), используемые для описания структуры сложного слова (a compound word). В определениях сложного слова в русском языке преобладают термины «основа», «корневая морфема», а в определениях сложного слова (a compound word) в английском языке в основном используются термины «слово» («word») и «основа» («stem»). Употребление разных терминов обусловлено, по нашему мнению, принадлежностью данных языков к разным типам грамматического оформления слова. Русский язык относится к синтетическим языкам, в которых «грамматические значения выражаются в пределах самого слова (аффиксация, внутренняя флексия, ударение, супплетивизм и т.д.) [Розенталь 1972: 355]. Английский язык относится к группе аналитических языков, в которых «грамматические значения (отношения между словами в предложении) выражаются не формами самих слов, а служебными словами при знаменательных словах, порядком знаменательных слов, интонацией» [Розенталь 1972: 20]. Более того, как отмечает В.В. Гуревич, «в английском языке преобладают одноморфемные слова, в которых не всегда легко установить четкую границу между корнем и грамматическим окончанием, т.е. нет четкости «морфологического шва» [Гуревич 2003: 112]. В связи с тем, что в английских словах не всегда четко определена граница между корнем и окончанием, используют понятия «word» или «stem». Поэтому считаем приведенные в данном контексте термины «основа», «корневая морфема», «слово» («word») и «основа» («stem») близкими по значению.

И. Ю. Пашкеева, Сложные слова в англоязычных художественных текстах и их перевод на русский язык, 2014

Так, например, определив звуковой или слоговой состав слова, дети начинают подбирать к нему определения, что способствует закреплению правил согласования слов в роде, числе и падеже.

Е. А. Бойко, Учимся строить предложения и рассказывать. Простые упражнения для развития речи дошкольников, 2011

1. Первая проблема, с которой имел дело составитель упомянутого словаря, – проблема словника. Естественно, она возникает при создании любого лексикографического труда, но у авторов словарей иностранных слов эта проблема имеет некую специфику – необходимо решать вопрос о включении в словарь новой, недавно заимствованной лексики, а это связано с определением ее нормативного статуса: вошло ли данное слово в широкое употребление, или же появление его в речи случайно? известно ли оно всем или, по крайней мере, многим носителям языка, или же мы имеем дело с заимствованием, которое обращается в узком кругу говорящих, ограниченном профессионально, социально или как-либо иначе (а если это так, то надо ли фиксировать в словарях общего типа профессиональные термины, жаргонные слова и т. п.)? каковы шансы данного слова остаться в языке, вступив в семантические, узуальные и стилистические отношения с уже существующими словами и послужив основой для образования производных? и т. д.

Л. П. Крысин, Слово в современных текстах и словарях, 2008

3. Л. Ельмслев внес в теорию знака вклад двоякого рода: а) представляя знак как результат семиозиса, происходящего в акте речи, он показывает, что величина единиц манифестации не существенна для определения знака, иначе говоря, что наряду со знаками минимальными, каковыми являются «слова», можно говорить и о знаках-высказываниях или знаках-дискурсах; б) постулируя для каждого из двух планов языка – выражения и содержания – различие между формой и субстанцией, он уточнил сущность знака, определив его как соединение формы выражения и формы содержания (таким образом, в плане выражения в построении знака участвует фонологическая, а не фонетическая структура).

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

Против такого формализма протестовал С. Д. Кацнельсон в известной работе «Типология языка и речевое мышление»: «Для понимания сущности грамматики и специфической природы грамматических функций важно еще выяснить, что представляют собой категории, скрытые в значениях слов. Обнаруживаемые компонентным анализом лексических значений скрытые категории даны постоянно в сплаве с вещественными семантическими компонентами… Вопрос о грамматических «значениях» решался в традиционной грамматике применительно к способу выражения. То, что выражается грамматическим показателем, есть грамматическое значение. Такое решение вопроса приводило к тому, что выражаемые в ряде языков формативами половые или возрастные различия признавались грамматическими значениями, а выражаемые словами различия начала или завершения действия… считались неграмматическими. Теперь же всплывает вопрос об определении грамматических содержательных функций изнутри, по типу выполняемой ими функции» (Кацнельсон 2002: 94). Особое значение эта критика имеет в сфере исследования аналитических языков, таких как английский язык, где моделирование видо-временных и падежных отношений осуществляется при помощи специальных слов, а не словоизменительных морфем.

И. В. Толочин, Учебник по лексикологии, 2014

Парадокс наименьшего числа. Возьмём «наименьшее натуральное число, которое не допускает определения посредством фразы, содержащей менее ста слов». С одной стороны, это число не допускает определения посредством менее ста слов. С другой стороны, взятая в кавычки фраза является его определением, причём таким, которое содержит менее ста слов. Разгадка в том, что мы обращаемся с выражением «определять натуральное число» так, как если бы оно имело точный смысл, какового в действительности оно не имеет. Достаточно задаться вопросом, какие слова можно использовать в определении. Можно ли, например, употреблять названия редких растений, известные лишь узкому кругу ботаников, или специальные математические термины, или собственные имена людей (притом что каждое такое имя принадлежит, как правило, нескольким людям)? Наш парадокс как раз и показывает, что обсуждаемому выражению точный смысл придать невозможно.

В. А. Успенский, Апология математики (сборник статей), -1

Неразработанность инструментария нарождающейся лингвистической поэтики заставляет В. Виноградова оговариваться: «В сущности, приходится признаться, что характер этих „литературно-языковых“ форм пока не достаточно ясен». Допускается, что предметами рассмотрения здесь могут быть и «общие композиционные категории», и «образы субъектов» и определенные «лексические приметы». Все эти характеристики, полагает Виноградов, могут лечь в основу изучения «языка художественной литературы» (как считает Виноградов, именно он должен стать главным объектом лингвопоэтических исследований). При этом, добавляет он, многие отдельные и своеобразные «языки художественной литературы», такие как «язык символизма», «язык футуризма», «язык конкретного автора» ит. д., должны определяться «только негативными признаками, нулевыми формами, формами соотношений, своим, так сказать, местом в общей системе». Определением лингвистических маркеров «своего» места в «общей» системе призван заниматься, согласно Виноградову, «имманентный анализ» языка художественных произведений.

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

При формировании словника с общей ориентацией на точное определение первоисточника описываемых библеизмов ведущим был принцип, что составитель не имеет права скрывать от читателя и трудных, спорных проблем идентификации конкретных языковых единиц. Задачей некоторых особо трудных квалификаций источника было предложить две и более вероятные версии, показав при этом относительность квалификации Библии как абсолютного первоисточника описываемых языковых единиц. Так, для пословицы Несть (Нет) пророка в своём отечестве (в отечестве своём) приводится арабская параллель, имплицитно указывающая на потенциальную возможность древнего фольклорного источника библеизма, а для оборота копать (рыть) яму приводятся сходные выражения Эзопа и Цицерона, демонстрирующие его античные корни, – вероятно, также фольклорные. Одним из важных моментов здесь, как и в наших словарях-справочниках по фразеологии и крылатым словам[1], является демонстрация как интернационального характера многих русских библеизмов, так и разносторонних их связей с другими языками современной Европы.

В. М. Мокиенко, Библеизмы в современной русской речи. Как их правильно понимать и употреблять, 2017

в) В обширную группу объединяются пословично-поговорочные выражения, т. е. выражения промежуточного типа. При передаче смысла таких выражений слова или группа слов, не нуждающиеся в толковании, сразу же переносятся в определение, а часть, имеющая переносный смысл, должна быть истолкована. Например, выражение Пьяному море по колено толкуется: пьяному все нипочем, ничто не страшно.

К. Г. Берсеньева, Русские пословицы и поговорки, 2010

"Для того, чтобы суффикс окрашивал эмоционально все слово, необходимы… дополнительные условия: параллельные уменьшительные слова, употребление их в переносном значении и т. д.". Например, "Колокольчики мои, цветики степные" [193, с. 85]. То есть присутствие в слове формального признака эмоциональности (а принцип отнесения слов к эмоционально-оценочной лексике по принципу морфологической структуры таковым и является) не достаточно для определения эмоциональной лексики.

В. И. Яшина, Овладение эмоционально-оценочной лексикой старшими дошкольниками, 2016

Хотя вопрос требует более основательного обсуждения, нежели то, которое можно представить здесь, многое из сказанного мною точно передано формой предложений Рамсея. Экзистенциально квантифицированные переменные, с которых начинаются такие предложения, могут рассматриваться как то, что я ранее называл «символом-заполнителем» для терминов, нуждающихся в интерпретации, то есть «флогистон», «начало» и «элемент». Вместе со своими логическими следствиями предложение Рамсея тогда представляет собой набор ключей, доступных интерпретатору, ключей, которые он должен найти посредством продолжительного исследования текстов. Это, мне кажется, правильный способ понимания техники, предложенной Дэвидом Льюисом для определения теоретических терминов посредством предложений Рамсея[29]. Как контекстуальные определения, к которым они близки, и как остенсивные определения, определения Рамсея у Льюиса схематизируют важную (возможно, сущностную) форму изучения языка. Однако смысл слова «определение» во всех этих случаях является метафорическим или по крайней мере очень широким. Ни один из этих трех видов определения не позволяет осуществлять замены: предложения Рамсея нельзя использовать для перевода.

Томас Кун, После «Структуры научных революций», 2000

На ранних этапах изучения связной речи термины «текст» и «дискурс» использовались большинством лингвистов как синонимичные термины, причем конкретизация значения шла в плане использования термина «текст» по отношению к письменному модусу, а «дискурс» – к устному. Точка зрения на текст как на факт письменной формы языка является наиболее традиционной. Одновременно имеет место неразличение прямого и метонимического значений: термином «текст» описывается фрагмент текста. Ср. определение, предложенное И. Р. Гальпериным: «Текст – произведение речетворческого процесса, обладающее завершённостью, объективированное в виде письменного документа [выделено нами – О. Ф.], литературно обработанное в соответствии с типом этого документа произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединённых разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющей определённую целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин 1981:18].

О. И. Филимонов, Скрепа-фраза в языке, 2013

Сам термин язык обычно употребляется в двух значениях: 1) язык вообще как определенным образом устроенная знаковая система; 2) язык конкретный как знаковая система, используемая для общения в определенном обществе в определенном пространстве и в определенное время. Для целей нашего изложения наиболее приемлемым представляется определение, данное в «Кратком словаре лингвистических терминов» Н. В. Васильевой и др. (М., 1995): «Язык – это социально обработанная, исторически изменчивая знаковая система, служащая основным средством общения и представленная разными формами существования, каждая из которых имеет по крайней мере одну из двух форм реализации – устную или письменную».

Коллектив авторов, Русский язык и культура речи, 2010

Дальнейший анализ показывает, что акустическая теория не учитывает особенностей распределения гласных в речевом потоке. Так, рядом могут встречаться два гласных одинаковой степени сонарности, которые возможно произнести как в два слога, так и в один, тогда как по сонарной теории здесь возможна одна вершина слога. При этом степень звучности конкретного звука не является его постоянной характеристикой, она может меняться в зависимости от различных условий. Кроме того, акустическая теория не разрешает вопроса о слогоделении, о границе слога, тогда как в лингвистике проблема слогораздела является более значимой, чем вопросы определения количества слогов в слове.

Г. В. Бабина, Структурно-слоговая организация речи дошкольников. Онтогенез и дизонтогенез, 2013

Каждое значение эпитета (логического определения) иллюстрируется цитатами из романа, включая и варианты из других редакций и черновиков писателя. Однако по техническим причинам (в целях сокращения объёма Словаря) введены некоторые ограничения лексического и цитатного материала. Как правило, в одной словарной статье цитаты не повторяются. Не включены прилагательные, не содержащие качественных характеристик (нужен, должен, целый и т. п.). Эпитеты, являющиеся логическими определениями, даются выборочно.

А. П. Бесперстых, Словарь эпитетов И.С.Тургенева, 2017

Отдельной проблемой является определение того, как обозначать речевые интенции. В теории речевых актов и лингвистической прагматике для номинации интенций принято употребление существительных («пояснение», «упрек», «совет» и пр.). Этой традиции следуют и при проведении интент-анализа (Слово в действии…, 2000). Вместе с тем, поскольку подобные номинации фиксируют результат речевого акта, что оправданно при ориентации исследований, в первую очередь, на речевые средства, а не совершаемые речевые акты и соответствующие им психологические состояния, в последние годы используются также глагольные номинации («пояснить», «упрекнуть», «сообщить»). Глагольные номинации, акцентирующие процессуальный аспект речи, приняты в интент-аналитических исследованиях диалоговых форм дискурса. Кроме того, поскольку в общем случае к интенциям причисляют различные эмоции, отношения, связанные с референциальными объектами, ментальные состояния, используется большое количество номинаций, имеющих в своем составе глагол «выразить» («выразить мнение», «выразить обеспокоенность», «выразить сочувствие»).

Н. Д. Павлова, Интент-анализ. Основания, процедура, опыт использования, 2017

Гипотеза синтаксической дистрибуции голосов ДС по позициям субъекта и предиката отвечает сущностной идее двуголосия, которая не допускает ни абсолютного смыслового растворения одного голоса в другом, ни их абсолютной же взаимоизоляции.[104] Если осуществляется одна из этих полярных возможностей, ДС распадается, оставляя в случае синтаксической взаимоизоляции голосов шаблоны прямой или косвенной речи (в пределе – внешний диалог), а в случае растворения или нейтрализации – одноголосое слово (в пределе – диалектическое синтетическое суждение или сложносоставное имя, то есть именную группу по типу дескрипции). В двуголосой же конструкции оба голоса должны, по определению, и быть синтаксически взаимосвязанными, и качественно сохраняться, то есть восприниматься (идентифицироваться) как именно два разных голоса. Выполнение этого условия теоретически допустимо только при понимании голосов как распределенных по позициям синтаксического субъекта и предиката. Только такая синтаксическая диспозиция смягчает лингвистическую абсурдность идеи одновременного звучания двух голосов в единой конструкции, поскольку именно эти позиции могут обеспечить им требуемый равный синтаксический статус. Ни на каких других синтаксических правах два голоса не могут мыслиться сосуществующими в высказывании.

Людмила Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

Отсутствие единого подхода к определению способа толкования не могло не сказаться и на их классификации. Так, Е. В. Васьковский считал, что существует две «стадии»[75] толкования: словесная, определяющая смысл закона исключительно на основании значения употребленных в нем слов, и реальная, которая применяется для установления действительного, внутреннего смысла норм[76].

А. В. Слесарев, Судебно-арбитражное толкование норм гражданского права, 2005

Пользуясь процедурой М. В. Панова, легко убедиться в суперсегментности слога, несмотря на то что само слоговое качество как признак элементов данной суперсегментной единицы до сих пор остается предметом научных дискуссий. Множество, порой противоречивых, теорий слога не мешают ему выдержать проверку на суперсегментность, настолько универсальной оказалась описанная М. В. Пановым суперсегментная структура: для определения слога как суперсегментной единицы достаточно указать, что он всегда состоит из слогового и неслогового (или неслоговых) элементов.[9] По этим же соображениям суперсегментной оказывается и интонация. Предударная часть во всех интонационных конструкциях произносится на среднем тоне, поэтому «если дана определенная интонация ударной части, то нет выбора, какой быть заударной интонации: она уже этим выбором предопределена» [Панов 1979: 87].

В. В. Васильева, Русский прозаический ритм. Динамический аспект, -1

В первую очередь следует обеспечить усвоение синтаксических понятий, на которые опираются пунктуационные правила. Учащийся должен свободно различать, например, однородные и неоднородные определения; сложносочиненное предложение, в котором однородные члены связаны союзом и; определяющие и определяемые слова, вводные слова и члены предложения.

В. Н. Казакова, Методика преподавания русского языка для ССУЗов, 2009

Грамматическая правильность речи – один из показателей культуры человека. Однако даже в речи образованных людей встречаются ошибки в определении рода, числа или типа склонения заимствованных слов.

А. В. Сорокина, Основы делового общения, -1

Конкретизация этих положений представлена в работах Д. Макнила. Он выделил в первых детских двучленных высказываниях два класса словосочетаний – по-английски они называются “pivot-class words” (Р) и “open-class words” (О). Например, в высказываниях “more milk, bye-bye Daddy” первые элементы соответствуют классу Р (т. е. являются предикатами), а вторые – О (являются объектами). Д. Макнил считает, что различие Р и О является «врожденным знанием» или, по крайней мере, врожденной является способность к их различению. «Ребенок классифицирует случайно воспринимаемые элементы речи взрослых соответственно универсальным категориям, выражающимся в речи» [75, р. 36]. Д. Макнил выдвинул гипотезу, что и «базисные грамматические отношения» тоже являются частью врожденной языковой способности [там же, с. 45]. В других своих работах к таким базисным отношениям он относит семантико-синтаксические отношения: «субъект – предикат», «предикат – объект», «определение – определяемое» и некоторые другие [76 и др.].

В. П. Глухов, Онтогенез речевой деятельности. Курс лекций, 2017