Неточные совпадения
— Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался и стал опять
кушать губами. — Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие!
Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за
мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей
кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со
мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
Вошел Фока и точно тем же голосом, которым он докладывал «
кушать готово», остановившись у притолоки, сказал: «Лошади готовы».
Я заметил, что maman вздрогнула и побледнела при этом известии, как будто оно было для нее неожиданно.
Мне было стыдно.
Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич;
я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
Тоска взяла
меня;
я отошел от окошка и лег спать без ужина, несмотря на увещания Савельича, который повторял с сокрушением: «Господи владыко! ничего
кушать не изволит!
—
Я думаю, чай готов? — промолвила Одинцова. — Господа, пойдемте; тетушка, пожалуйте чай
кушать.
— Ну да, священник; он у нас…
кушать будет…
Я этого не ожидал и даже не советовал… но как-то так вышло… он
меня не понял… Ну, и Арина Власьевна… Притом же он у нас очень хороший и рассудительный человек.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. —
Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь.
Я научила его как можно больше
кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
— Жулик, — сказала она,
кушая мармелад. — Это
я не о философе, а о том, кто писал отчет. Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется, уже и купили. У либералов денег нет. Теперь столыпинскую философию проповедовать будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
— В другое время когда-нибудь, в праздник; и вы к нам, милости просим, кофе
кушать. А теперь стирка:
я пойду посмотрю, что Акулина, начала ли?..
— Все есть: как не быть! целый ужин! Без вас не хотели
кушать, мало
кушали. Заливные стерляди есть, индейка,
я все убрала на ледник…
— Нет, вам не угодно, чтоб
я его принимал,
я и отказываю, — сказал Ватутин. — Он однажды пришел ко
мне с охоты ночью и попросил
кушать: сутки не
кушал, — сказал Тит Никоныч, обращаясь к Райскому, —
я накормил его, и мы приятно провели время…
— Приятно! — возразила бабушка, — слушать тошно! Пришел бы ко
мне об эту пору:
я бы ему дала обед! Нет, Борис Павлович: ты живи, как люди живут, побудь с нами дома,
кушай, гуляй, с подозрительными людьми не водись, смотри, как
я распоряжаюсь имением, побрани, если что-нибудь не так…
— Очень часто: вот что-то теперь пропал. Не уехал ли в Колчино, к maman? Надо его побранить, что, не сказавшись, уехал. Бабушка выговор ему сделает: он боится ее… А когда он здесь — не посидит смирно: бегает, поет. Ах, какой он шалун! И как много
кушает! Недавно большую, пребольшую сковороду грибов съел! Сколько булочек скушает за чаем! Что ни дай, все скушает. Бабушка очень любит его за это.
Я тоже его…
— Икру? Даже затрясся весь, как увидал! А это что? — с новым удовольствием заговорил он, приподнимая крышки серебряных блюд, одну за другой. — Какая вы кокетка, Полина Карповна: даже котлетки без папильоток не можете
кушать! Ах, и трюфли — роскошь юных лет! — petit-fours, bouchees de dames! Ax, что вы хотите со
мной делать? — обратился он к ней, потирая от удовольствия руки — Какие замыслы у вас?
Давно смерклось, и Петр принес свечи. Он постоял надо
мной и спросил,
кушал ли
я.
Я только махнул рукой. Однако спустя час он принес
мне чаю, и
я с жадностью выпил большую чашку. Потом
я осведомился, который час. Было половина девятого, и
я даже не удивился, что сижу уже пять часов.
—
Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп только бы не простыл, а котлетки
я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб идти на кухню, и в первый раз, может быть, в целый месяц
мне вдруг стало стыдно, что она слишком уж проворно вскакивает для моих услуг, тогда как до сих пор сам же
я того требовал.
— Однако
кушайте ваш чай, и если дадите и
мне чашку, то и
я выпью с вами.
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал
мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал
я, — нас двое». — «А завтра утром что станете
кушать?» Но
я знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли
я видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил
я. «Кабы вы одни
кушали, а то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ брала в рот маленькие кусочки мяса или зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд, считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», — шептал он
мне.
Что касается
меня,
я нашел много живости и разговоров на обедах; недоверия не заметил: все
кушают с большою доверчивостью и говорят без умолку.
В последние недели плавания все средства истощились: по три раза в день пили чай и ели по горсти пшена — и только. Достали было однажды кусок сушеного оленьего мяса, но несвежего, с червями. Сначала поусумнились есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «стали
кушать», «для примера, между прочим, матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший
мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал
я, слушая, — для примера ли; не по пословице ли: голод не тетка?»
— Нет, без шуток, покажите
мне, что вы будете
кушать нынче.
— Нет,
я не хочу, чтоб вы не
кушали, — невольно улыбаясь, отвечал Нехлюдов, — а хочу только, чтобы мы все работали и все
кушали.
— Молчи, мальчик! Если
я ему сказал подлеца, не значит, что
я всей Польше сказал подлеца. Не составляет один лайдак Польши. Молчи, хорошенький мальчик, конфетку
кушай.
Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб — да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «отцы пустынники и в жены непорочны» пожелаешь вступить; ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды
кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!
Кушаем мы что попало, что добудется, так ведь она самый последний кусок возьмет, что собаке только можно выкинуть: «Не стою
я, дескать, этого куска,
я у вас отнимаю, вам бременем сижу».
— Зачем бросаешь мясо в огонь? — спросил он
меня недовольным тоном. — Как можно его напрасно жечь! Наша завтра уехали, сюда другой люди ходи
кушай. В огонь мясо бросай, его так пропади.
Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец; с господами за одним столом
кушать захотел, так и велели их сиятельство прогнать его с Богом: у
меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают.
«Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и
кушала с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру вдруг вот в каком положении…»
Я опять-таки говорю: «Не извольте беспокоиться», — докторская, знаете, обязанность, — и приступил.
— Точно так-с. Сперва они кажинный день водку
кушали, а теперь вот в постель слегли, и уж оченно они худы стали.
Я так полагаю, они теперь и понимать-то ничего не понимают. Без языка совсем.
— Не спи, принесу другую. — Она вернулась с другою чашкою такого же прекрасного чаю. —
Кушай, а
я опять посижу.
—
Кушай,
я посижу, посмотрю на тебя. Выкушаешь, принесу другую чашку.
Господа
кушали свое, домашнее, и
я как сейчас вижу синюю бумагу, в которую была завязана жареная курица, несколько пшеничных колобушек с запеченными яйцами и половина ситного хлеба.
В детстве сочни казались
мне чрезвычайно вкусными, но в настоящее время едва ли найдется желудок, способный их переварить.] словом, все бы — только, папенька,
кушайте на здоровье!
— А ты, сударыня, что по сторонам смотришь…
кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю
я, как ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала!
Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается! Вот
я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
— Сказывали
мне, что за границей машина такая выдумана, — завидовала нередко матушка, — она и на стол накрывает, и кушанье подает, а господа сядут за стол и
кушают! Вот кабы в Москву такую машину привезли, кажется, ничего бы не пожалела, а уж купила бы. И сейчас бы всех этих олухов с глаз долой.
—
Кушай!
кушай! — понуждала она
меня, — ишь ведь ты какой худой! в Малиновце-то, видно, не слишком подкармливают. Знаю
я ваши обычаи!
Кушай на здоровье! будешь больше
кушать, и наука пойдет спорее…
— Он самый. Господа! милости просим
кушать ко
мне! вот мое отделение — там, — пригласил он нас, указывая на довольно отдаленный угол сада.
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев
меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
— А вы что же не пьете?
Кушайте! — обратилась ко
мне полковница.
Епиходов(обиженно). Работаю ли
я, хожу ли,
кушаю ли, играю ли на бильярде, про то могут рассуждать только люди понимающие и старшие.
Хотя
мне и жаль, но
я должен разрушить положительность этого мнения: вальдшнеп, дупельшнеп, бекас и гаршнеп питаются не одними корешками, особенно два первых вида, которые не всегда постоянно живут в мокрых болотах и не могут свободно доставать себе в пищу корешков в достаточном количестве; они
кушают червячков, разных козявок, мух и мушек или мошек.
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, —
я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению.
Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались?
Я хочу все знать; вы чрезвычайно
меня интересуете.
— Ты бы, Феклуша, скушала бы и мою котлетку.
Кушай, милая,
кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А знаете, барышни, что
я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
— И вот
я взял себе за Сарочкой небольшое приданое. Что значит небольшое приданое?! Такие деньги, на которые Ротшильд и поглядеть не захочет, в моих руках уже целый капитал. Но надо сказать, что и у
меня есть кое-какие сбережения. Знакомые фирмы дадут
мне кредит. Если господь даст, мы таки себе будем
кушать кусок хлеба с маслицем и по субботам вкусную рыбу-фиш.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь в кинематограф. Часов в одиннадцать вечера ждите
меня.
Я приеду поговорить. А если кто-нибудь будет вызывать
меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же там
меня почему-нибудь не будет, то забегите в кафе к Рейману или напротив, в еврейскую столовую.
Я там буду
кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого пути!
Я заметил, что наш кулич был гораздо белее того, каким разгавливались дворовые люди, и громко спросил: «Отчего Евсеич и другие
кушают не такой же белый кулич, как мы?» Александра Степановна с живостью и досадой отвечала
мне: «Вот еще выдумал! едят и похуже».
Я сравнивал себя с крестьянскими мальчиками, которые целый день, от восхода до заката солнечного, бродили взад и вперед, как по песку, по рыхлым десятинам, которые
кушали хлеб да воду, — и
мне стало совестно, стыдно, и решился
я просить отца и мать, чтоб
меня заставили бороновать землю.
На все его представленья и требованья, что «надобно же детям
кушать», не обращали никакого вниманья, а казначей, человек смирный, но нетрезвый, со вздохом отвечал: «Да что же
мне делать, Ефрем Евсеич?