Неточные совпадения
Когда унесли свечу, Сережа слышал и чувствовал свою
мать. Она стояла над ним и ласкала его любовным взглядом. Но
явились мельницы, ножик, всё смешалось, и он заснул.
Через минуту
явилось письмо. Так и есть: от
матери, из Р—й губернии. Он даже побледнел, принимая его. Давно уже не получал он писем; но теперь и еще что-то другое вдруг сжало ему сердце.
И когда она
являлась на работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, — все снимали шапки, все кланялись: «Матушка, Софья Семеновна,
мать ты наша, нежная, болезная!» — говорили эти грубые клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию.
— Готов, — сказал Варавка,
являясь в двери; одетый в сюртук, он казался особенно
матерым.
Видел он и то, что его уединенные беседы с Лидией не нравятся
матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он
являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое в кожаное кресло, он пил зельтерскую воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он говорил...
Настроение Самгина становилось тягостным. С
матерью было скучно, неловко и
являлось чувство, похожее на стыд за эту скуку. В двери из сада появился высокий человек в светлом костюме и, размахивая панамой, заговорил грубоватым басом...
Но раньше чем они успели кончить завтрак,
явился Игорь Туробоев, бледный, с синевой под глазами, корректно расшаркался пред
матерью Клима, поцеловал ей руку и, остановясь пред Варавкой, очень звонко объявил, что он любит Лиду, не может ехать в Петербург и просит Варавку…
Вот в какое лоно патриархальной тишины попал юноша Райский. У сироты вдруг как будто
явилось семейство,
мать и сестры, в Тите Никоныче — идеал доброго дяди.
Никогда ни о чем не просил; зато раз года в три непременно
являлся домой на побывку и останавливался прямо у
матери, которая, всегда так приходилось, имела свою квартиру, особую от квартиры Версилова.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на
матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев семьи, презрение общества. То, что для сына
является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
— Положим, в богатом семействе есть сын и дочь, — продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям; дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него
является ребенок… Как посмотрят на это отец и
мать?
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам
явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая
мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Гриша ушел и через минуту
явился с своею
матерью. Старуха не раздевалась в эту ночь; кроме приказных, никто в доме не смыкал глаза.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу сестер от своей части в имении отца и
матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по выборам служить не намерен, соперником ни для кого не
явится, а будет жить в своем Веригине вольным казаком.
Не могу с точностью определить, сколько зим сряду семейство наше ездило в Москву, но, во всяком случае, поездки эти, в матримониальном смысле, не принесли пользы. Женихи, с которыми я сейчас познакомил читателя, были единственными, заслуживавшими название серьезных; хотя же, кроме них,
являлись и другие претенденты на руку сестрицы, но они принадлежали к той мелкотравчатой жениховской массе, на которую ни одна добрая
мать для своей дочери не рассчитывает.
— Мать-то! мать-то вчера обмишулилась! — в восторге рассказывал брат Степан, —
явилась с дядиным билетом, а ее цап-царап! Кабы не дядя, ночевать бы ей с сестрой на съезжей!
Чуть свет
являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная
мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Если бы я имел ясное понятие о творении, то, вероятно, сказал бы тогда, что мой отец (которого я знал хромым) так и был создан с палкой в руке, что бабушку бог сотворил именно бабушкой, что
мать моя всегда была такая же красивая голубоглазая женщина с русой косой, что даже сарай за домом так и
явился на свет покосившимся и с зелеными лишаями на крыше.
В особенно погожие дни
являются горожане и горожанки. Порой приходит с сестрой и
матерью она, кумир многих сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из толпы соперников… Усиленный бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Мать явилась вскоре после того, как дед поселился в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела отца,
мать и меня, — присматривалась и молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину, играя пальцами.
Однажды
мать ушла ненадолго в соседнюю комнату и
явилась оттуда одетая в синий, шитый золотом сарафан, в жемчужную кику; низко поклонясь деду, она спросила...
Поселились они с
матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как раз в полдень — отец обедать идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж
мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук
явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Было два или три таких вечера, памятных своей давящей скукой, потом часовых дел мастер
явился днем, в воскресенье, тотчас после поздней обедни. Я сидел в комнате
матери, помогая ей разнизывать изорванную вышивку бисером, неожиданно и быстро приоткрылась дверь, бабушка сунула в комнату испуганное лицо и тотчас исчезла, громко шепнув...
Иногда, на краткое время,
являлась откуда-то
мать; гордая, строгая, она смотрела на всё холодными серыми глазами, как зимнее солнце, и быстро исчезала, не оставляя воспоминаний о себе.
Над водою — серый, мокрый туман; далеко где-то
является темная земля и снова исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясется. Только
мать, закинув руки за голову, стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда на глазах
матери являлись слезы, а лицо ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Формы, в какие успело отлиться музыкальное чувство Петра, были именно те, в каких ему впервые
явилась мелодия, в какие отливалась затем игра его
матери.
Юная
мать смолкла, и только по временам какое-то тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движениями или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы. Они просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам. Быть может, сердце
матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком
явилось на свет темное, неисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.
И каждый раз, как на лице слепого
являлось тревожное выражение,
мать объясняла ему поражавшие его звуки.
Природа устала с собой воевать —
День ясный, морозный и тихий.
Снега под Нерчинском
явились опять,
В санях покатили мы лихо…
О ссыльных рассказывал русский ямщик
(Он знал по фамилии даже):
«На этих конях я возил их в рудник,
Да только в другом экипаже.
Должно быть, дорога легка им была:
Шутили, смешили друг дружку;
На завтрак ватрушку мне
мать испекла,
Так я подарил им ватрушку,
Двугривенный дали — я брать не хотел:
— «Возьми, паренек, пригодится...
— Вот видите, вы говорите, людей нет честных и сильных, и что все только ростовщики; вот и
явились сильные люди, ваша
мать и Варя. Разве помогать здесь и при таких обстоятельствах не признак нравственной силы?
Почти в самое то мгновение, как
явился он из Швейцарии в Петербург, умирает в Москве один из родственников его
матери (бывшей, разумеется, из купчих), старый бездетный бобыль, купец, бородач и раскольник, и оставляет несколько миллионов наследства, бесспорного, круглого, чистого, наличного и (вот бы нам с вами, читатель!) всё это нашему отпрыску, всё это нашему барону, лечившемуся от идиотизма в Швейцарии!
Император Александр
явился в сопровождении обеих императриц, [
Мать Александра I — Мария Федоровна; жена его — Елизавета Алексеевна.] великого князя Константина Павловича и великой княжны Анны Павловны.
Сусанна росла недовольною Коринной у одной своей тетки, а Вениамин, обличавший в своем характере некоторую весьма раннюю нетерпимость, получал от родительницы каждое первое число по двадцати рублей и жил с некоторыми военными людьми в одном казенном заведении. Он оттуда каким-то образом умел приходить на университетские лекции, но к
матери являлся только раз в месяц. Да, впрочем, и сама
мать стеснялась его посещениями.
Я помню себя лежащим ночью то в кроватке, то на руках
матери и горько плачущим: с рыданием и воплями повторял я одно и то же слово, призывая кого-то, и кто-то
являлся в сумраке слабоосвещенной комнаты, брал меня на руки, клал к груди… и мне становилось хорошо.
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из дому, бродящим ночью по улицам: никто не пускает меня к себе в дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг
является Волков, спасает меня от смерти и приводит к отцу и
матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Можно себе представить, каким высшим существом
являлась мне моя
мать!
Сначала смешанною толпою новых предметов, образов и понятий роились у меня в голове: Дема, ночевка в Чувашах, родники, мельница, дряхлый старичок-засыпка и ржаное поле со жницами и жнецами, потом каждый предмет отделился и уяснился,
явились темные, не понимаемые мной места или пятна в этих картинах; я обратился к отцу и
матери, прося объяснить и растолковать их мне.
Потом помню, что уже никто не
являлся на мой крик и призывы, что
мать, прижав меня к груди, напевая одни и те же слова успокоительной песни, бегала со мной по комнате до тех пор, пока я засыпал.
Тут
явилась новая беда:
мать захворала, и так сильно, что, отъехав двадцать пять верст, мы принуждены были остановиться и простоять более суток.
На днях — это было в день моего рождения (helas! твоей pauvre mere исполнилось сорок лет, mon enfant! [увы!.. бедной
матери… дитя мое! (франц.)]) — он
является прямо в мой будуар.
Мать посмотрела в окно, — на площади
явились мужики. Иные шли медленно и степенно, другие — торопливо застегивая на ходу полушубки. Останавливаясь у крыльца волости, все смотрели куда-то влево.
Около полудня
явилась дама в черном платье, высокая и стройная. Когда
мать отперла ей дверь, она бросила на пол маленький желтый чемодан и, быстро схватив руку Власовой, спросила...
Мать вскочила с постели, дрожащими руками хватая платье, но в двери из комнаты
явился Павел и спокойно сказал...
Потом пришли двое парней, почти еще мальчики. Одного из них
мать знала, — это племянник старого фабричного рабочего Сизова — Федор, остролицый, с высоким лбом и курчавыми волосами. Другой, гладко причесанный и скромный, был незнаком ей, но тоже не страшен. Наконец
явился Павел и с ним два молодых человека, она знала их, оба — фабричные. Сын ласково сказал ей...
Дома она застала Сашу. Девушка обычно
являлась к Ниловне в те дни, когда
мать бывала на свидании. Она никогда не расспрашивала о Павле, и если
мать сама не говорила о нем, Саша пристально смотрела в лицо ее и удовлетворялась этим. Но теперь она встретила ее беспокойным вопросом...
— Однако,
мать, идем! — сказал Сизов. И в то же время откуда-то
явилась Саша, взяла
мать под руку и быстро потащила за собой на другую сторону улицы, говоря...
А потом страшное слово стало повторяться все чаще, острота его стерлась, и оно сделалось таким же привычным ее уху, как десятки других непонятных слов. Но Сашенька не нравилась ей, и, когда она
являлась,
мать чувствовала себя тревожно, неловко…
Павел и Андрей почти не спали по ночам,
являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные.
Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
В стене за решеткой открылась дверь, вышел солдат с обнаженной шашкой на плече, за ним
явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще человек пять молодежи, незнакомой
матери по именам.