Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает дым в лицо и подливает вино в стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко в этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется
юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
Неточные совпадения
Я подружился с Григорьевым, тогда еще молодым
человеком, воспитанным и образованным самоучкой. Жена его, вполне интеллигентная, стояла за кассой, получая деньги и гремя трактирными медными марками — деньгами, которые выбрасывали из «лопаточников» (бумажников)
юркие ярославцы-половые в белых рубашках.
Белоголовый
человек, весьма, по-видимому,
юркий, уже стоял, широко и криво расставив ноги на последней ступеньке, отстегнул передок, судорожно дернув кверху кожу, и, помогая барину спуститься на землю, поцеловал у него руку.
Я же верил ему — уж очень
юркий и смелый
человек, тип «пройдисвета».
А дело с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два
человека сошли с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин с бородой и голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень
юркий, с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Скоро явился Евгений Иванович Суровцев, гимназический врач,
человек маленький, черный,
юркий, любитель разговоров о политике и о новостях. Знаний больших у него не было, но он внимательно относился к больным, лекарствам предпочитал диэту и гигиену и потому лечил успешно.
Юркий еврейчик держал себя с большой развязностью, и барышни чувствовали его своим
человеком.
Я не помню, как около моего столика точно из земли вырос какой-то
юркий молодой
человек в золотых очках, который спросил меня без всяких предисловий...
На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и
юркий, неаполитанец, с неуловимым выражением подвижного лица, другой —
человек среднего возраста, седоусый, чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные умные глаза.
И сами
люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные,
юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали.
За чаем, в одной из парадных комнат, сидели они впятером. Хозяин, на вид лавочник, черноватый моложавый
человек лет за пятьдесят, одетый «по — немецки», с рябинами на смуглом лице, собранном в комочек, очень
юркий и ласковый в разговоре. Остальные больше смотрели разжившимися крестьянами, в чуйках и высоких сапогах. Один из них, по фамилии Меньшуткин, был еще молодой малый. Двое других прозывались Шараев и Дубышкин.
Трое остальных шли по шоссе Камер-Коллежского Вала и пели «По морям». Ветер гнал по сухой земле опавшие листья тополей, ущербный месяц глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у
Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела.
Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался на него.
Юрка отразил удар, но сбоку получил по шее. Черкизовцев было
человек семь-восемь. Они окружили заводских ребят. Начался бой.
Ехал как-то
Юрка на розвальнях из соседней деревни. Засвинцовели на небе тучи, закрутился снег с ветром.
Юрке предоставить бы лошади самой найти дорогу домой, но он, — городской
человек, — стал править сквозь вьюгу, сбился на цельный снег и начал плутать.
Каждый раз, когда он пытался подойти к ней с уверенностью близкого
человека, она так решительно отстранялась от него, что
Юрка совершенно терялся.
Юрка прикинул: пять
человек, — перестановка вала обойдется заводу в двадцать пять рублей! Здорово!
Нестарый мужик с бритым лицом ввел
Юрку в избу. Горница была полна народа. Сразу стало
Юрке уютно и все близко: в красном углу, вместо икон, висели портреты Маркса, Ленина и Фрунзе. За столом, среди мужиков и баб, сидела чернобровая дивчина в кожанке, с двумя толстыми русыми косами, с обликом своего, родного душе
человека.
Юрка упоенно переживал восторги своего медового месяца. Но горек-горек был этот мед. Когда он назавтра свободно, как близкий
человек, подошел к Лельке, то получил такой отпор, как будто это не он был перед нею, а Спирька или кто другой. Никогда он не знал, когда она взглянет на него зовущим взглядом. И каждая ее ласка была для него нежданною радостью. Но именно поэтому ласка была мучительно-сладка.
Пользуясь своими длинными ногами и тем, что в товарищи мне дали хоть и маленького, но
юркого и неутомимого гимназистика, я пробрался на Охту и там, среди бедных
людей, рабочих и мастеровых, провел часы безмерного ликования.