Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «
Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все
это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все
это я написал.
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение
этих вопросов не может быть сведено к
нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
— Как видите, пред вами — типичный неудачник. Почему? Надо вам сказать, что мою способность развязывать процессуальные узлы, путаницу понятий начальство весьма ценит, и если б не
это, так меня давно бы уже вышибли из седла за строптивость характера и любовь к обнажению противоречий. В практике юристов важны не люди, а
нормы, догмы, понятия, —
это вам должно быть известно. Люди, с их деяниями, потребны только для проверки стойкости понятий и для вящего укрепления оных.
Он мог бы одинаково свободно и с равной силой повторить любую мысль, каждую фразу, сказанную любым человеком, но он чувствовал, что весь поток
этих мыслей требует ограничения в единую
норму, включения в берега, в русло.
— Существует мнение, что политика и мораль — несовместимы, — разговаривал оратор, вынув платок из кармана и взмахнув им, — но
это абсолютно неверно,
это — мнение фельетонистов, политика строится на
нормах права…
Так он совершил единственную поездку из своей деревни до Москвы и
эту поездку взял за
норму всех вообще путешествий. А теперь, слышал он, так не ездят: надо скакать сломя голову!
— Какой же
это идеал,
норма жизни?
— Да вот я кончу только… план… — сказал он. — Да Бог с ними! — с досадой прибавил потом. — Я их не трогаю, ничего не ищу; я только не вижу нормальной жизни в
этом. Нет,
это не жизнь, а искажение
нормы, идеала жизни, который указала природа целью человеку…
Это природная декорация «
Нормы».
Но к жизни в материи
этого мира нельзя применить абсолютного, как закон и
норму.
Эту общечеловеческую мораль он считает хитростью господствующих классов, которые хотят ослабить революционную классовую борьбу, ссылаясь на абсолютные моральные
нормы.
В
этот темный хаос вносят свет лишь ценности и
нормы, но они сами рационалистические дети сознания.
При таких условиях, конечно, о каких-либо
нормах не может быть и речи, и если новый окружной начальник потребует от поселенцев железных крыш и уменья петь на клиросе, то доказать ему, что
это произвол, будет трудно.
Вот как описывает
это начальник острова: «Начальник Корсаковского округа доложил мне, между прочим, о крайне серьезном случае превышения власти, которое позволил себе (имярек) и которое состояло в жестоком телесном наказании некоторых поселенцев и в мере, далеко превышающей законом установленную
норму.
Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную
норму, собрать их существенные, характерные черты, но вовсе не суетясь из-за того, зачем
это овес — не рожь, и уголь — не алмаз…
— Да, вы! Чем
Норма привлекательна?
Это сочетанием в себе света и тьмы: она чиста, свята и недоступна для всех, и один только в мире человек знает, что она грешна!
Через полчаса Мари с Вихровым отправились в наемной карете в оперу. Давали «
Норму» [«
Норма» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1802—1835); впервые поставлена в 1831 году.]. Вихров всегда восхищался
этой оперой. Мари тоже. С первого удара смычка они оба погрузились в полное упоение.
Милая О! — мне всегда
это казалось — что она похожа на свое имя: сантиметров на 10 ниже Материнской
Нормы — и оттого вся кругло обточенная, и розовое О — рот — раскрыт навстречу каждому моему слову. И еще: круглая, пухлая складочка на запястье руки — такие бывают у детей.
А
это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали все
это) и не суметь дойти до последней ступени
этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской
Норм.
Если вы нынешнюю уездную барышню спросите, любит ли она музыку, она скажет: «да» и сыграет вам две — три польки; другая, пожалуй, пропоет из «
Нормы» [«
Норма» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1801—1835).], но если вы попросите спеть и сыграть какую-нибудь русскую песню или романс, не совсем новый, но который вам нравился бы по своей задушевности, на
это вам сделают гримасу и встанут из-за рояля.
Это был пример, до чего могла дойти одна телесная сторона человека, не сдержанная внутренно никакой
нормой, никакой законностью.
В сущности говоря,
это до того безумно огромная сумма, что ее можно привести в
норму только безумным кутежом.
Само собою разумеется, что расчет
этот, возможный для экстренных случаев, для двух-трех дней, оказывается совершенно нелепым как
норма постоянной работы.
Некоторые писатели, лишенные чутья нормальных потребностей и сбитые с толку искусственными комбинациями, признавая
эти несомненные факты нашей жизни, хотели их узаконить, прославить, как
норму жизни, а не как искажение естественных стремлений, произведенное неблагоприятным историческим развитием.
Разумеется, были и есть в
этом поколении люди, которые вовсе не подходят под общую
норму, нами указанную.
Есть в предыдущем поколении и другие исключения из определенной нами
нормы.
Это, например, те, суровые прежде, мудрецы, которые поняли наконец, что надо искать источник мудрости в самой жизни, и вследствие того сделались в сорок лет шалунами, жуирами и стали совершать подвиги, приличные только двадцатилетним юношам, — да, если правду сказать, так и тем неприличные. Но об исключениях такого рода распространяться не стоит.
Это страшно для спокойствия домашнего очага, для здравой правовой
нормы, для обычая, который обтрепался и потерял смысл, протянувшись сквозь столетия, для церковного догмата, который требует слепой веры и запрещает испытывать тайну.
Колдун — самодовлеющий законодатель своего мира; он создал
этот мир и очаровал его, смешав и сопоставив те обыденные предметы, которыми вот сейчас пользовался другой — здравый государственный или церковный законник, создающий разумно, среди бела дня,
нормы вещного, государственного, церковного права.
И таких предписаний, — исходящих как бы от самой природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и точных, совершенно напоминающих по форме своей
нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, — так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с
этим древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность — значит навсегда отказаться понять и узнать народ.
С новым и странным чувством я приглядывался к окружавшим меня людям, и меня все больше поражало, как мало среди них здоровых; почти каждый чем-нибудь да был болен. Мир начинал казаться мне одною громадною, сплошною больницею. Да,
это становилось все несомненнее: нормальный человек —
это человек больной; здоровый представляет собою лишь счастливое уродство, резкое уклонение от
нормы.
Эта внутренняя
норма любви, по которой сама она творит себе суд, не содержит в себе ничего противоречивого, как нет противоречия, напр., в том, что человек одновременно есть отец и сын, муж и брат или мать и дочь, сестра и жена.
Во Христе заключается не только высшая и единственная
норма долженствования для человека, но и закон человеческого бытия, хотя
это и раскроется лишь в конце нашего зона, на Страшном Суде.
И
эта мыслимость всего сущего, нисколько не противоречащая его недомыслимости, есть имманентная
норма жизни духа, и ее не могут нарушить даже и те, кто на словах ее отвергают, ибо и агностицизм всегда есть уже некоторый догматизм, некоторое положительное догматическое учение о Боге, хотя бы и минимального содержания.
Новое рождение указано здесь в качестве задачи супружества, как внутренняя его
норма, и на
этой основе строится вся полнозвучная гамма человеческих отношений в семье, в которой с такой мудрой прозорливостью усмотрел существо человеческого общества Η. Φ. Федоров: муж, жена, отец, брат, сестра, деды, внуки — во все стороны разбегающиеся побеги и ветви Адамова древа.
Они суть поэтому
нормы и задания для
этого опыта, не единоличные, но церковно-кафолические.
Определяющим в нем, бесспорно, является один мотив — аскетический, и для него
нормой является аскетическая культура и аскетическая общественность (до известной степени черта
эта свойственна и платонизму).
Каждое из
этих устремлений страждет разъединением и в нем находит границу,
норму же имеет в преодолевающем «отвлеченность» задании целого, жизни в триединстве истины, добра, красоты.
Однако сама по себе
эта власть христианских монархов имела еще ветхозаветную при роду, находя свой прототип и высшую
норму в ветхозаветных теократических царях Давиде и Соломоне, также представляющих собой лишь прообразы теократии, а не исполнение ее.
Что такое эстетическое оскудение отнюдь не составляет
нормы церковной жизни, об
этом красноречивей всего свидетельствует несравненная красота православного культа и художественные сокровища его литургики [Знаменательно в
этом отношении явление К. Н. Леонтъева, эстета из эстетов, и, однако, нашедшего себе религиозный и эстетический приют в лоне православия, в тиши Афона и Оптиной, на послушании у старца Амвросия, и кончившего дни иноком Климентом.
Исчерпывающей
нормой отношений между полами не может быть одна влюбленность жениха и невесты, соединенная с отрицанием брака (хотя в антитетике любви бесспорно присутствует и
этот мотив: влюбленные в известный момент любви не хотят брака).
Каждое существо имеет свою идею-норму, оно ищет и творит себя по определенному, ему одному, его идее свойственному образу, но
это потому, что оно в сверхвременной природе своей имеет
эту идею как единственное подлинное бытие свое, το όντως öv, как свою неповторяемую и ни с чем не смешиваемую индивидуальность.
Это ей должно простить, потому что ей был уже не первый снег на голову; на ее житейском пути встречались любители курьезов, для которых она успела представить собою интерес, но Ванскок была истая весталка, — весталка, у которой недаром для своей репутации могла бы поучиться твердости восторженная
Норма.
— И потом, удивительная логика! — проворчал студент, надевая ночную сорочку. — Мысли, которых вы так не любите, для молодых гибельны, для стариков же, как вы говорите, составляют
норму. Точно речь идет о сединах… Откуда
эта старческая привилегия? На чем она основана? Уж коли
эти мысли — яд, так яд для всех одинаково.
У человека, задавленного условностью цивилизации, её порабощающими
нормами и законами, есть жажда периодически возвращаться к первожизни, к космической жизни, обрести не только общение, но и слияние с космической жизнью, приобщиться к её тайне, найти в
этом радость и экстаз.
Не убий, не укради, не прелюбодействуй — все
это может быть
нормой, правилом для грешной жизни мира, все
это относительно к ней.
Это есть господство общества и общего с его законами и
нормами над внутренней, интимно-индивидуальной и неповторимой в своем своеобразии жизнью личности.
Это есть трагическое переживание добра и зла, которое не разрешается легко нравственным законом и
нормой.
В
этом граница этики закона и
нормы.
И
это предполагает построение новой этики, основанной не на
нормах и законах сознания, а на благостной духовной энергии.
Закон же и
норма знают элементарные и нетрагические случаи жизни — не следует убивать, красть, развратничать и т. п., и
это одинаково для всех людей.