Неточные совпадения
Я видимо стал скучать, да, может быть, он и сам сомневался, удастся ли ему
идти в Японию, так как на первом плане теперь была у него обязанность не дипломата, а
воина.
Месяц встает
И тих и спокоен;
А юноша —
воинНа битву
идет.
Ружье заряжает джигит,
И дева ему говорит:
«Мой милый, смелее
Вверяйся ты року...
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и
идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный меч свой вместе с ножнами в глубину морскую…
В той половине, где некогда останавливался страшный барин, висели картины в золотых рамах, показавшиеся мне чудесными; особенно одна картина, представлявшая какого-то
воина в
шлеме, в латах, с копьем в руке, едущего верхом по песчаной пустыне.
Мы
шли так, как всегда, т. е. так, как изображены
воины на ассирийских памятниках: тысяча голов — две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце проспекта — там, где грозно гудела аккумуляторная башня, — навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади — стража; в середине трое, на юнифах этих людей — уже нет золотых нумеров — и все до жути ясно.
«Вы — железные носы, [«Вы — железные носы…» — Железные носы (или железноклюи) — прозвище арестантов из дворян, возникшее от формы древнерусских железных
шлемов с наносником (клювом), являвшихся привилегией знатных, именитых
воинов.] вы нас заклевали!» — говорили нам арестанты, и как я завидовал, бывало, простонародью, приходившему в острог!
На панихиде за
воинов, на брани убиенных, подняли с городничихой столь непристойный хохот, что отец протоиерей
послал причетника попросить их о спокойном стоянии или о выходе, после чего они, улыбаясь, из храма вышли.
Наступила страстная неделя. Осажденные питались одною глиною уже пятнадцатый день. Никто не хотел умереть голодною смертью. Решились все до одного (кроме совершенно изнеможенных)
идти на последнюю вылазку. Не надеялись победить (бунтовщики так укрепились, что уже ни с какой стороны к ним из крепости приступу не было), хотели только умереть честною смертию
воинов.
Воины Христовы! не жалейте благ земных:
слава нетленная ожидает вас на земле и вечное блаженство на небесах.
А куряне славные —
Витязи исправные:
Родились под трубами,
Росли под шеломами,
Выросли как
воины,
С конца копья вскормлены.
Все пути им ведомы,
Все яруги знаемы,
Луки их натянуты,
Колчаны отворены,
Сабли их наточены,
Шеломы позолочены.
Сами скачут по полю волками
И, всегда готовые к борьбе,
Добывают острыми мечами
Князю —
славы, почестей — себе...
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали
воины и
шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости
славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
Теперь
иду — погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как
воин в битве честной,
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь ты подругою моею,
Моей судьбы не разделишь со мною...
Рославлев не мог без сердечного соболезнования глядеть на этих бесстрашных
воинов, когда при звуке полковой музыки, пройдя церемониальным маршем мимо наших войск, они снимали с себя всё оружие и с поникшими глазами продолжали
идти далее.
Воины положили в сошки свои пики и повернулись, чтоб
идти в сарай.
Офицеры на радостях затеяли пирушку: самовар закипел,
пошла попойка, явились песельники и грянули хором авангардную песню, сочиненную одним из наших воинов-поэтов.
В 1677 году, созывая
воинов и
посылая их в поход, Феодор Алексеевич писал: «Ведомо нам учинилось, что из вас многие сами, и люди ваши, идучи дорогою, в селах, и деревнях, и на полях, и на сенокосах уездных людей били и грабили, и что кому надобно, то у них отнималось безденежно, и во многих местах луга лошадьми вытомчили и хлеб потравили».
Туда
идет и добродетельный человек, и злодей, и мирный земледелец, и храбрый
воин, и помещик, и золотарь.
Шестьдесят
воинов, блестя золочеными
шлемами и щитами, стояло в ряд по левую и по правую сторону трона; старшим над ними сегодня был чернокудрый красавец Элиав, сын Ахилуда.
Сперва все
шло довольно тихо, не без оттенка унылости; уста жевали, рюмки опорожнялись, но слышались и вздохи, быть может, пищеварительные, а быть может, и сочувственные; упоминалась смерть, обращалось внимание на краткость человеческой жизни, на бренность земных надежд; офицер путей сообщения рассказал какой-то, правда военный, но наставительный анекдот; батюшка в камилавке одобрил его и сам сообщил любопытную черту из жития преподобного Ивана
Воина; другой батюшка, с прекрасно причесанными волосами, хоть обращал больше внимания на кушанья, однако также произнес нечто наставительное насчет девической непорочности; но понемногу все изменилось.
Там в темноте загадочно и тускло блестит какая-то медь, напоминая о
шлеме римского
воина. Догадываюсь, что это отдушник печи.
Но чем же наградить
воина, умирающего на поле
славы?
Взятием Варшавы заключил при Екатерине подвиги свои Герой, которого имя и дела гремят еще в Италии и на вершинах Альпийских; на которого еще взирает изумленная им Европа, хотя мы уже осыпали цветами гроб его — цветами, не кипарисами; ибо смерть великого
Воина, который полвека жил для
славы, есть торжество бессмертия и не представляет душе ничего горестного.
Месяц плывет
И тих и спокоен;
А юноша-воин
На битву
идет!
Месяц плывет
И тих и спокоен;
А юноша-воин
На битву
идет.
Ружье заряжает джигит,
И дева ему говорит...
— Его благородие настоящий
воин — вперед
идет, а уже назад дорогу ищет!
И вот иерей Софроний пишет, как Мамай попущением божиим, от научения диавола,
идет казнити улус свой, Русскую землю; как великий князь Димитрий прежде всего обращается за советом к митрополиту Киприану; как тот советует «утолить Мамая четверицею (т. е. дать ему вчетверо больше того, что прежде давалось), дабы не разрушил христовой веры»; как Димитрий получает благословение двух воинов-монахов от св.
Колесница остановилась на Великой площади… Граждане обнимали
воинов, слезы текли из глаз их. Марфа подала руку Михаилу с видом сердечного дружелюбия; он не мог
идти: чиновники взнесли его на железные ступени Вадимова места. Посадница открыла тело убитого Мирослава… На бледном лице его изображалось вечное спокойствие смерти… «Счастливый юноша!» — произнесла она тихим голосом и спешила внимать Храброму Михаилу. Ксения обливала слезами хладные уста своего друга, но сказала матери: «Будь покойна: я дочь твоя!»
Все
воины в одно мгновение обнажили мечи свои, взывая: «
Идем,
идем сражаться!» Друзья Иоанновы и враги посадницы умолкли.
Идите; да узнает народ, что Иоанн желает быть отцом его!» Он дал тайное повеление Холмскому, который, взяв с собою отряд
воинов, занял врата Московские и принял начальство над градом: окрестные селения спешили доставить изобилие его изнуренным жителям.
Михаил Храбрый
шел наряду с другими, как простой
воин.
Герой сражался без
шлема, но всякий усердный
воин новогородский служил ему щитом.
О
воины великодушные! Вы
идете спасти отечество и навеки утвердить благие законы его; вы любите тех, с которыми должны сражаться, но почто же ненавидят они величие Новаграда? Отразите их — и тогда с радостию примиримся с ними!
Вокруг ее
шли, потупив глаза в землю — с горестию, но без стыда — люди житые и
воины чужеземные; кровь запеклась на их оружии; обломанные щиты, обрубленные
шлемы показывали следы бесчисленных ударов неприятельских.
Явился он здесь в прошлом году в страдное время — хлеб бабы жали и видят: по дороге из города
идёт большой серый конь, а на нём сидит, опустя голову,
воин, за спиной ружье, на боку плеть и сабля.
Действительно, работали с радостию. Откуда только что возможно было выбрать — все собрали. А сам Иван Фомич в это время изготовил свой проект, который, как все им писанное, был изложен мастерски и
пошел в ход. Прежде чем готовы были наши кадастры и сметы, потребные уже к заключительному дележу и рассадке двадцати пяти тысяч наших
воинов, которые должны были поставить свои самовары и напустить здесь приятного отечественного дымку, князь был введен Самбурским во все его соображения.
И видит Аггей:
идут его воины-телохранители с секирами и мечами, и начальники, и чиновники в праздничных одеждах. И
идут под балдахином парчовым правитель с правительницей: одежды на них золототканые, пояса дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь глаза, и узнал он ангела Божия. И бежал Аггей в ужасе из города.
339–343.], пародия Батюшкова на «Певца во стане русских
воинов» [Пародия Батюшкова на «Певца во стане русских
воинов» Жуковского — «Певец в Беседе славянороссов» (или «Певец в Беседе любителей русского слова») — была опубликована М. Н. Лонгиновым в «Современнике», 1856, кн. V.] и пр.; так представлены были (в «Записках» г. Лонгинова [Речь
идет о «Библиографических записках» М. Н. Лонгинова, печатавшихся в «Современнике» в 1856–1857 гг. (см. также «Сочинения М. Н. Лонгинова», т. I, M. 1915).], в «Сборнике» студентов СПб. университета) новые интересные сведения о мартинистах, о Радищеве, о Новикове [О Радищеве см. заметку М. Н. Лонгинова «Алексей Михайлович Кутузов и Александр Николаевич Радищев (1749–1802)» в кн. VIII «Современника» за 1856 г.
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый
воин,
Но каждый в бой
иди! А бой решит судьба…
Я видел красный день: в России нет раба!
И слезы сладкие я пролил в умиленье…
«Довольно ликовать в наивном увлеченье, —
Шепнула Муза мне. — Пора
идти вперед:
Народ освобожден, но счастлив ли народ...
— За упокой? Сейчас… постой… Ну, пиши… Ивана, Авдотью, еще Дарью, Егора… Запиши…
воина Захара… Как
пошел на службу в четвертом годе, так с той поры и не слыхать…
Завидев этих грозных, хотя не воюющих
воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов, встали, отряхнулись и
пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены новым сюрпризом: по огородам, вокруг села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати друг от друга пехотные солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином,
шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали друг друга, желая согреться.
И он отвернулся от молоденького офицерика и
пошел отдавать приказание своим юнакам. [Молодцам-богатырям,
воинам.]
Первый
идет вразвалку, глядит по сторонам, жует то соломинку, то свой рукав, хлопает себя по бедрам и мурлычет, вообще имеет вид беспечный и легкомысленный; другой же, несмотря на свое тощее лицо и узкие плечи, выглядит солидным, серьезным и основательным, складом и выражением всей своей фигуры походит на старообрядческих попов или тех
воинов, каких пишут на старинных образах; ему «за мудрость бог лба прибавил», то есть он плешив, что еще больше увеличивает помянутое сходство.
Чтобы ничего не истратить, я не
пошел отправлять домой убогого
воина, а зарыл все мои деньги в землю у себя под изголовьем и утром не поднимал моей циновки.
Оказывалось, на нас
шли не смешные толпы презренных «макаков», — на нас наступали стройные ряды грозных
воинов, безумно храбрых, охваченных великим душевным подъемом. Их выдержка и организованность внушали изумление. В промежутках между извещениями о крупных успехах японцев телеграммы сообщали о лихих разведках сотника X. или поручика У., молодецки переколовших японскую заставу в десять человек. Но впечатление не уравновешивалось. Доверие падало.
Теперь, после третьего такого переговора, Ермий более уже не сомневался, что это такой голос, которого надо слушаться. А насчет того, к какому именно Памфалону в Дамаске ему надо
идти, Ермий более не беспокоился. Памфалон, которого «все знают», без сомнения есть какой-либо прославленный поэт, или
воин, или всем известный вельможа. Словом, Ермию размышлять более было не о чем, а на что он сам напросился, то надо
идти исполнять.
Воины, оттолкнув ногами труп,
пошли далее на слабый свет лившийся из окон горницы.
Воины, оттолкнув ногою труп,
пошли далее на слабый свет, лившийся из боковой темной гридницы.
За духовенством
шли именитые граждане и
воины.
— Да жизнь, дружище, твоя собственная, как неверно привыкли говорить люди, жизнь… Она дана тебе божественной волею и ею только может быть отнята, это вообще, если речь
идет о жизни человека, но, кроме того, каждый из нас гражданин и, наконец,
воин, мундир которого ты носишь… а следовательно, наша жизнь принадлежит человечеству, народу, государству, но далеко не лично нам.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побеждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но, несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег заметал следы их, хрустел под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и
шли далее форсированным маршем.