Неточные совпадения
«Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой
широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся
платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Одетая в белое с
широким шитьем
платье, она сидела в углу террасы за цветами и не слыхала его.
Всегда очень
широкое и легкое
платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и воротнички…
Эту тесьму сложил он вдвое, снял с себя свое
широкое, крепкое, из какой-то толстой бумажной материи летнее пальто (единственное его верхнее
платье) и стал пришивать оба конца тесьмы под левую мышку изнутри.
[Роброн (устар.) —
широкое женское
платье.]» Камер-лакей объявил, что государыне угодно было, чтоб Марья Ивановна ехала одна и в том, в чем ее застанут.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку кресел и скрестила на груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой.
Широкое белое
платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Звук ее голоса не выходил у него из ушей; самые складки ее
платья, казалось, ложились у ней иначе, чем у других, стройнее и
шире, и движения ее были особенно плавны и естественны в одно и то же время.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил лицом на своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного
шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно
платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
В свежем шелковом
платье, с
широкою бархатною наколкой на волосах, с золотою цепочкой на шее, она сидела почтительно-неподвижно, почтительно к самой себе, ко всему, что ее окружало, и так улыбалась, как будто хотела сказать: «Вы меня извините, я не виновата».
Она предложила перейти в гостиную. Ходила она легко и плавно, пружинистым танцующим шагом, одета она в
платье оранжевого цвета,
широкое, точно плащ. На ходу она смешно размахивала руками, оправляя
платье, а казалось, что она отталкивает что-то.
Весь в новеньком, он был похож на приказчика из магазина готового
платья. Потолстел, сытое лицо его лоснилось, маленький носик расплылся по румяным щекам, ноздри стали
шире.
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, —
широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для
платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
В чистеньком городке, на тихой,
широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана, на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером
платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где на
широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
«Да, эволюция! Оставьте меня в покое. Бесплодные мудрствования — как это? Grübelsucht. Почему я обязан думать о мыслях, людях, событиях, не интересных для меня, почему? Я все время чувствую себя в чужом
платье: то слишком
широкое, оно сползает с моих плеч, то, узкое, стесняет мой рост».
Она сидит, опершись локтями на стол, положив лицо в ладони, и мечтает, дремлет или… плачет. Она в неглиже, не затянута в латы негнущегося
платья, без кружев, без браслет, даже не причесана; волосы небрежно, кучей лежат в сетке; блуза стелется по плечам и падает
широкими складками у ног. На ковре лежат две атласные туфли: ноги просто в чулках покоятся на бархатной скамеечке.
Страстей,
широких движений, какой-нибудь дальней и трудной цели — не могло дать: не по натуре ей! А дало бы хаос, повело бы к недоумениям — и много-много, если б разрешилось претензией съездить в Москву, побывать на бале в Дворянском собрании, привезти
платье с Кузнецкого моста и потом хвастаться этим до глубокой старости перед мелкими губернскими чиновницами.
Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое
платье. Шея закрывалась шемизеткой с
широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.
«А ведь я давно не ребенок: мне идет четырнадцать аршин материи на
платье: столько же, сколько бабушке, — нет, больше: бабушка не носит
широких юбок, — успела она в это время подумать. — Но Боже мой! что это за вздор у меня в голове? Что я ему скажу? Пусть бы Верочка поскорей приехала на подмогу…»
До полудня она ходила в
широкой белой блузе, с поясом и большими карманами, а после полудня надевала коричневое, по большим праздникам светлое, точно серебряное, едва гнувшееся и шумящее
платье, а на плечи накидывала старинную шаль, которая вынималась и выкладывалась одной только Василисой.
В это время из залы с шумом появилась Полина Карповна, в кисейном
платье, с
широкими рукавами, так что ее полные, белые руки видны были почти до плеч. За ней шел кадет.
На ней было
широкое и длинное шелковое голубое
платье, надетое как-то на плечо, вроде цыганской шали, белые чистые шаровары; прекрасная, маленькая, но не до уродливости нога, обутая по-европейски.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком
платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на
широкую поляну.
К обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед
широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном
платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
За гробом шло несколько женщин, все в
широких белых
платьях, повязанные белыми же платками, несколько детей и собака.
Тагалы нехороши собой: лица большею частью плоские, овальные, нос довольно
широкий, глаза небольшие, цвет кожи не чисто смуглый. Они стригутся по-европейски, одеваются в бумажные панталоны, сверху выпущена бумажная же рубашка; у франтов кисейная с вышитою на европейский фасон манишкой. В шляпах большое разнообразие: много соломенных, но еще больше европейских, шелковых, особенно серых. Метисы ходят в таком же или уже совершенно в европейском
платье.
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было жирное и красное лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это было по последней моде статское
платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее
широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на разницу лет (Масленникову было под 40), они были на «ты».
Мягко опустилась она в кресло, мягко прошумев своим пышным черным шелковым
платьем и изнеженно кутая свою белую как кипень полную шею и
широкие плечи в дорогую черную шерстяную шаль.
Есть несколько дам и в нашем
платье, но видно, что они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы разных восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм, похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин — очень легкий и свободный, и на мужчинах тоже
широкое, длинное
платье без талии, что-то вроде мантий, иматиев; видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как это
платье скромно и прекрасно!
В девять часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собралися один за другим в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем
платье сидела Марья Кириловна, а Кирила Петрович в байковом сюртуке и в туфлях выпивал свою
широкую чашку, похожую на полоскательную.
В одном месте сплошной забор сменился палисадником, за которым виднелся
широкий двор с куртиной, посредине которой стоял алюминиевый шар. В глубине виднелся барский дом с колонками, а влево — неотгороженный густой сад. Аллеи уходили в зеленый сумрак, и на этом фоне мелькали фигуры двух девочек в коротких
платьях. Одна прыгала через веревочку, другая гоняла колесо. На скамье под деревом, с книгой на коленях, по — видимому, дремала гувернантка.
Пришла мать, от ее красной одежды в кухне стало светлее, она сидела на лавке у стола, дед и бабушка — по бокам ее,
широкие рукава ее
платья лежали у них на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
— Господи, как ты ужасно растешь! — сказала мне мать, сжав горячими ладонями щеки мои. Одета она была некрасиво — в
широкое рыжее
платье, вздувшееся на животе.
Она стояла среди комнаты, наклонясь надо мною, сбрасывая с меня одежду, повертывая меня, точно мяч; ее большое тело было окутано теплым и мягким красным
платьем,
широким, как мужицкий чапан, его застегивали большие черные пуговицы от плеча и — наискось — до подола. Никогда я не видел такого
платья.
Лиза стояла на маленьком плоту; Лаврецкий сидел на наклоненном стволе ракиты; на Лизе было белое
платье, перехваченное вокруг пояса
широкой, тоже белой лентой; соломенная шляпа висела у ней на одной руке, — другою она с некоторым усилием поддерживала гнуткое удилище.
Едва закрылась дверь за его
широкой, неуклюжей фигурой в сером
платье, как тотчас же Борис Собашников заговорил с презрительной резкостью...
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная на крылечке для караула, крепко спала, несмотря на то, что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело на сошках и лежало по крыльцу множество
широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй,
платьев и т. п.
Когда мы проезжали между хлебов по
широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое
платье и что их надо кинуть».
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На одном кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном
платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся,
широкое и еще более покосившееся.
В какой мундир или роброн [Роброн — женское
платье с очень
широкой круглой юбкою; мода аристократии XVIII столетня.] ни наряди их, а все сейчас видно, что — мужик или баба.
Оба эти лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом,
широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером
платье, в новом зеленом платке и новом чепце, — все наряды ее были довольно ценны, но не отличались хорошим вкусом и сидели на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела то свойство, что, что бы она ни надела, все к ней как-то не шло.
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую голову на спинку дивана и поправляла волосы, собранные на затылке
широким узлом; дешевенькое ситцевое
платье красивыми складками ложилось около ног, открывая
широким вырезом белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
Приготовленное Афанасьей
платье ждало Раису Павловну на
широком атласном диванчике; различные принадлежности дамского костюма перемешались в беспорядочную цветочную кучу, из-под которой выставлялись рукава
платья с болтавшимися манжетами, точно под этой кучей лежал раздавленный человек с бессильно опустившимися руками.
Свое нарядное
платье она заменила
широкой шелковой блузой лилового цвета с открытыми висячими рукавами; толстый крученый шнурок перехватывал ее талью.
Костюм для гейши Людмила смастерила сама по ярлыку от корилопсиса:
платье желтого шелка на красном атласе, длинное и
широкое; на
платье шитый пестрый узор, крупные цветы причудливых очертаний.
Зоя придерживала двумя пальчиками край
широкой шляпы, кокетливо выносила из-под розового барежевого
платья свои маленькие ножки, обутые в светло-серые ботинки с тупыми носками, и посматривала то вбок, то назад.
Кружевное
платье, оттенка слоновой кости, с открытыми, гибкими плечами, так же безупречно белыми, как лицо, легло вокруг стана
широким опрокинутым веером, из пены которого выступила, покачиваясь, маленькая нога в золотой туфельке.
Как раз это была дача с качелями, а на качелях сидела она в белом летнем
платье, перехваченном красной
широкой лентой вместо пояса.
Все это в голове Брагина под влиянием выпитого вина перемешалось в какой-то один безобразный сон; он видел, как в тумане, ярко-зеленое
платье Варвары Тихоновны, сизый нос Порфира Порфирыча и
широкую, как подушка, спину плясавшего Липачка.
Пройдя
широким двором, посреди которого возвышались обширные по тогдашнему времени каменные палаты князя Черкасского, они добрались по узкой и круглой лестнице до первой комнаты, где, оставив свои верхние
платья, вошли в просторный покой, в котором за большим столом сидело человек около двадцати.
В легком
платье палевого цвета, изящно отделанном у полукруглого выреза корсажа
широкими бледными кружевами того же тона, в
широкой белой итальянской шляпе, украшенной букетом чайных роз, она показалась ему бледнее и серьезнее, чем обыкновенно.