Неточные совпадения
Молча указывали они на вытянутые в струну дома свои, на разбитые перед этими домами палисадники, на форменные казакины, в которые однообразно были обмундированы все жители до одного, — и трепетные
губы их
шептали:"Сатана!"
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич
шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на
губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее
губы по временам шевелились: молитву они
шептали или проклятие?
— Вы меня не поняли, —
прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула… Базаров закусил
губы и вышел.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул
губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то
шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами;
губы его, потемнев, сухо
шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Клим сел рядом с Варварой, она, сложив пальцы щипчиками, достала из коробки на коленях ее конфетку, поднесла ее к
губам Самгина,
шепнула...
Глаза его разошлись, каждый встал на свое место. Пошевелив усами, Корвин вынул из кармана визитки алый платочек, вытер
губы и, крякнув, угрожающе
шепнул...
Самгин видел, что Маракуеву тоже скучно слушать семинарскую мудрость Дьякона, студент нетерпеливо барабанил пальцами по столу, сложив
губы так, как будто хотел свистнуть. Варвара слушала очень внимательно, глаза ее были сдвинуты в сторону философа недоверчиво и неприязненно. Она
шепнула Климу...
Явилась Дуняша, и хотя глаза ее были заплаканы, начала она с того, что, обняв Клима за шею, поцеловала в
губы,
прошептав...
Ее слезы казались неуместными: о чем же плакать? Ведь он ее не обидел, не отказался любить. Непонятное Климу чувство, вызывавшее эти слезы, пугало его. Он целовал Нехаеву в
губы, чтоб она молчала, и невольно сравнивал с Маргаритой, — та была красивей и утомляла только физически. А эта
шепчет...
— Обломовщина! —
прошептал он, потом взял ее руку, хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к
губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы. Не поднимая головы, не показывая ей лица, он обернулся и пошел.
С той минуты, как она полюбила, в глазах и улыбке ее засветился тихий рай: он светился два года и светился еще теперь из ее умирающих глаз. Похолодевшие
губы шептали свое неизменное «люблю», рука повторяла привычную ласку.
— Я садик возьму! —
шепнула она, — только бабушке не го-во-ри-те… — досказала она движениями
губ, без слов.
— Замечай за Верой, —
шепнула бабушка Райскому, — как она слушает! История попадает — не в бровь, а прямо в глаз. Смотри, морщится, поджимает
губы!..
Закипит ярость в сердце Райского, хочет он мысленно обратить проклятие к этому неотступному образу Веры, а
губы не повинуются, язык
шепчет страстно ее имя, колена гнутся, и он закрывает глаза и
шепчет...
— Ужели он не поймет этого никогда и не воротится — ни сюда… к этой вечной правде… ни ко мне, к правде моей любви? —
шептали ее
губы. — Никогда! какое ужасное слово!
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от сильного и горячего дыхания
губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу,
шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
— Все возможно, —
шептал он, — вы станете на колени, страстно прильнете
губами к его руке и будете плакать от наслаждения…
— Ни с кем и ни к кому — подчеркнуто, —
шептал он, ворочая глазами вокруг,
губы у него дрожали, — тут есть кто-то, с кем она видится, к кому пишет! Боже мой! Письмо на синей бумаге было — не от попадьи! — сказал он в ужасе.
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком
губ брала в рот маленькие кусочки мяса или зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки, в промежутках двух блюд, считал, сколько раз скажет она «yes». «В семь минут 33 раза», —
шептал он мне.
Наследник приваловских миллионов заснул в прадедовском гнезде тяжелым и тревожным сном. Ему грезились тени его предков, которые вереницей наполняли этот старый дом и с удивлением смотрели на свою последнюю отрасль. Привалов видел этих людей и боялся их. Привалов глухо застонал во сне, и его
губы шептали: «Мне ничего не нужно вашего… решительно ничего. Меня давят ваши миллионы…»
— Хорошо, хорошо… —
шептала старушка, украдкой осматривая Привалова с ног до головы; ее выцветшие темные глаза смотрели с безобидным, откровенным любопытством, а сухие посинелые
губы шептали: — Хорошо… да, хорошо.
Губы ее дрожали, и она быстро, быстро
шептала про себя...
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в то же время
губами как бы и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг
прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась более.
— Да, — сознался Митя. — Она сегодня утром не придет, — робко посмотрел он на брата. — Она придет только вечером. Как только я ей вчера сказал, что Катя орудует, смолчала; а
губы скривились.
Прошептала только: «Пусть ее!» Поняла, что важное. Я не посмел пытать дальше. Понимает ведь уж, кажется, теперь, что та любит не меня, а Ивана?
— Вы меня не узнаете, барин? —
прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся
губ. — Да и где узнать! Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была?
«Я вам скажу, почему мне не хочется умереть, я вам скажу, я вам скажу… теперь мы одни; только вы, пожалуйста, никому… послушайте…» Я нагнулся; придвинула она
губы к самому моему уху, волосами щеку мою трогает, — признаюсь, у меня самого кругом пошла голова, — и начала
шептать…
Она подошла к окну и села. Я не хотел увеличить ее смущенья и заговорил с Чертопхановым. Маша легонько повернула голову и начала исподлобья на меня поглядывать украдкой, дико, быстро. Взор ее так и мелькал, словно змеиное жало. Недопюскин подсел к ней и
шепнул ей что-то на ухо. Она опять улыбнулась. Улыбаясь, она слегка морщила нос и приподнимала верхнюю
губу, что придавало ее лицу не то кошачье, не то львиное выражение…
Потемкин кусал себе
губы, наконец подошел сам и повелительно
шепнул одному из запорожцев. Запорожцы поднялись.
Мне стало страшно, и я инстинктивно посмотрел на отца… Как хромой, он не мог долго стоять и молился, сидя на стуле. Что-то особенное отражалось в его лице. Оно было печально, сосредоточенно, умиленно. Печали было больше, чем умиления, и еще было заметно какое-то заутреннее усилие. Он как будто искал чего-то глазами в вышине, под куполом, где ютился сизый дымок ладана, еще пронизанный последними лучами уходящего дня.
Губы его
шептали все одно слово...
Было похоже, как будто он не может одолеть это первое слово, чтобы продолжать молитву. Заметив, что я смотрю на него с невольным удивлением, он отвернулся с выражением легкой досады и, с трудом опустившись на колени, молился некоторое время, почти лежа на полу. Когда он опять поднялся, лицо его уже было, спокойно,
губы ровно
шептали слова, а влажные глаза светились и точно вглядывались во что-то в озаренном сумраке под куполом.
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке.
Губы больной что-то
шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее
губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
— Отчего, отчего? — по-прежнему тихо
шептали ее
губы.
— Так… не читать? —
прошептал он ему как-то опасливо, с кривившеюся улыбкой на посиневших
губах, — не читать? — пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью, — вы… боитесь? — повернулся он опять к князю.
Он едва держался на ногах, тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди, в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! —
шептали его засохшие
губы.
— Не девушкой я за тебя выходила замуж… —
шептали побелевшие
губы. — Нет моей в том вины, а забыть не могла. Чем ты ко мне ласковее, тем мне страшнее. Молчу, а у самой сердце кровью обливается.
— Как же насчет Фени-то?.. —
шептала она побелевшими от страха
губами. — Слезьми, слышь, изошла…
Он коротко тряхнул руку Петра Елисеича и на ходу успел ему что-то
шепнуть, а подвернувшуюся на дороге Нюрочку подхватил на руки и звонко расцеловал в
губы.
Посадив Вязмитинову, Розанов вошел за ширмы. Лиза лежала навзничь, закинув назад голову, зубы ее были стиснуты, а посиневшие
губы открыты. На неподвижной груди ее лежал развернутый платочек Абрамовны с тремя восковыми свечечками, четвертая тихо теплилась в замершей руке Лизы. Абрамовна, наклонив голову,
шептала молитву и заводила веками остановившиеся глаза Лизы.
И, обняв руками шею нотариуса,
прошептала ему
губами в самые
губы, обжигая горячим дыханием...
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании на весенней заре, на утреннем холодке, когда трава седа от росы, а красное небо красит в розовый цвет верхушки берез, о последних объятиях, так тесно сплетенных, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно
шепчет: «Нет, это не повторится, не повторится!» И
губы тогда были холодны и сухи, а на волосах лежал утренний влажный туман.
— Ежели верить Токвилю… — начинают
шептать его
губы (генерал — член губернского земского собрания, в которых Токвиль, как известно, пользуется славой почти народного писателя), но мысль вдруг перескакивает через Токвиля и круто заворачивает в сторону родных представлений, — в бараний рог бы тебя, подлеца! — уже не
шепчет, а гремит генерал, — туда бы тебя, христопродавца, куда Макар телят не гонял!
— Ежели теперича за дом, —
шепчут его
губы, — ну, хоть полторы, ну, положим, за парк с садом тысячу… а впрочем, зачем же! Может, и так, без денег, измором… так-то, старая колода!
Я скоро ушел домой. «Она полюбила, — невольно
шептали мои
губы. — Но кого?»
— Ради бога, уведите его! —
шептал генерал, причем нижняя
губа тряслась у него от бешенства.
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой,
губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их,
шептала...
Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились
губы, и вдруг опять улыбка — шаловливая и насмешливая. Вот покачала головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про меня?» — робко подумал Ромашов. Чем-то тихим, чистым, беспечно-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой, давно знакомой картине. «Шурочка!» —
прошептал Ромашов нежно.
Бесшабашные советники набожно перекрестились, и тонкие, обесцвеченные
губы их машинально
шептали: дай бог! дай бог!