Неточные совпадения
Только изредка, продолжая свое
дело, ребенок, приподнимая свои длинные загнутые ресницы, взглядывал на мать в полусвете казавшимися
черными, влажными глазами.
После дождя было слишком мокро, чтобы итти гулять; притом же и грозовые тучи не сходили с горизонта и то там, то здесь проходили, гремя и
чернея, по краям неба. Все общество провело остаток
дня дома.
Направо и налево
чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения
дня.
И в самом
деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на вершине лежала
черная туча, такая
черная, что на темном небе она казалась пятном.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и
делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка
чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много
дел,
В иные книги не глядел.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную
черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи
черным карандашом и нынче же, в
день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
— Не знаю. — Она медленно осмотрела поляну под вязом, где стояла телега, — зеленую в розовом вечернем свете траву,
черных молчаливых угольщиков и, подумав, прибавила: — Все это мне неизвестно. Я не знаю ни
дня, ни часа и даже не знаю, куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, — прощай; ты часто меня возил.
Еще утром, едва проснувшись, он уже почувствовал, что этот
день начался в
черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитать газету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного напряжения; среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимно уничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся
делом.
Лонгрен выходил на мостик, настланный по длинным рядам свай, где, на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую ветром трубку, смотря, как обнаженное у берегов
дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к
черному, штормовому горизонту наполнял пространство стадами фантастических гривастых существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению.
Действительно, все было приготовлено на славу: стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила
дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в
черном платье.
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять
дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязные, жирные, красные, с
черными ногтями.
Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы
чернитьИ через три
дни поседела.
Как-то утром хмурого
дня Самгин, сидя дома, просматривал «Наш край» — серый лист очень плохой бумаги, обрызганный
черным шрифтом. Передовая статья начиналась словами...
Черные массы домов приняли одинаковый облик и, поскрипывая кирпичами, казалось, двигаются вслед за одиноким человеком, который стремительно идет по
дну каменного канала, идет, не сокращая расстояния до цели.
Он приподнялся, опираясь на локоть, и посмотрел в ее лицо с полуоткрытым ртом, с
черными тенями в глазницах, дышала она тяжело, неровно, и было что-то очень грустное в этом маленьком лице,
днем — приятно окрашенном легким румянцем, а теперь неузнаваемо обесцвеченном.
Бывали
дни, когда она смотрела на всех людей не своими глазами, мягко, участливо и с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем романе с ним и заплачет
черными слезами.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в
черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные
дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Когда назойливый стук в дверь разбудил Самгина,
черные шарики все еще мелькали в глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего
дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул стены. Накинув одеяло на плечи, Самгин открыл дверь и, в ответ на приветствие Дуняши, сказал...
На другой
день, утром, он сидел в большом светлом кабинете, обставленном
черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета — стол на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля.
День, с утра яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура царя, потемнев, стала еще менее заметной на фоне крупных, солидных людей, одетых в
черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем
дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными
чернилами на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
С восхода солнца и до полуночи на улицах суетились люди, но еще более были обеспокоены птицы, — весь
день над Москвой реяли стаи галок, голубей, тревожно перелетая из центра города на окраины и обратно; казалось, что в воздухе беспорядочно снуют тысячи
черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Когда Самгин пришел знакомиться с
делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив
черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав на две стопы бумаг в синих обложках с надписью «
Дело», сказал...
Все молчали, глядя на реку: по
черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец,
черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до
дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных
чернил, лежали пухлые, как подушки, «
дела» в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных
дев, большею частию с
черными глазами, в которых светятся «мучительные
дни и неправедные ночи»,
дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
— Теперь, теперь! Еще у меня поважнее есть
дело. Ты думаешь, что это дрова рубить? тяп да ляп? Вон, — говорил Обломов, поворачивая сухое перо в чернильнице, — и чернил-то нет! Как я стану писать?
Он вспомнил Ильин
день: устриц, ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому
черному ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками.
— Какие скверные
чернила! — сказал Обломов. — В другой раз у меня держи ухо востро, Захар, и делай свое
дело как следует!
Мазепа мрачен. Ум его
Смущен жестокими мечтами.
Мария нежными очами
Глядит на старца своего.
Она, обняв его колени,
Слова любви ему твердит.
Напрасно:
черных помышлений
Ее любовь не удалит.
Пред бедной
девой с невниманьем
Он хладно потупляет взор
И ей на ласковый укор
Одним ответствует молчаньем.
Удивлена, оскорблена,
Едва дыша, встает она
И говорит с негодованьем...
— Да, в самом
деле! То-то я все замечаю, что Па-шутка поминутно бегает куда-то и облизывается… Да и у всех в девичьей, и у Марфеньки тоже, рты
черные… Ты не любишь варенья, Вера?
Прошло несколько
дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за Волгой небо обложилось
черными тучами, на дворе парило, как в бане; по полю и по дороге кое-где вихрь крутил пыль.
Чухонка и тут не произнесла даже ни малейшего звука, но в тот же
день вошла в сообщение с жившим по той же
черной лестнице, где-то в углу внизу, отставным мичманом Осетровым, занимавшимся хождением по разного рода
делам и, разумеется, возбуждением подобного рода
дел в судах, из борьбы за существование.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к
делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в комнате, был не простой, хотя и
черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Мы долго смотрели, как веселились, после трудного рабочего
дня,
черные.
По дороге везде работали
черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому
дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Луна
разделила улицы и дороги на две половины,
черную и белую.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов
дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в
черном платье, с
черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам на почту.
Третьего
дня оба миссионера явились в белых холстинных шляпах, в белых галстухах и в
черных фраках, очень серьезные, и сказали, что они имеют сообщить что-то важное.
В самом
деле, в тюрьмах, когда нас окружали
черные, пахло не совсем хорошо, так что барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них, стоя поодаль.
Шляпы делаются из какого-то тростника, сплетенного мелко, как волос, и в самом
деле похожи на волосяные, тем более что они
черные.
У всех четырех полномочных, и у губернаторов тоже, на голове наставлена была на маковку, вверх
дном, маленькая,
черная, с гранью, коронка, очень похожая формой на дамские рабочие корзиночки и, пожалуй, на кузовки, с которыми у нас бабы ходят за грибами.
Десерт состоял из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие видом и на грушу, и на яблоко, с белым мясом, с
черными семенами. И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять по нескольку плодов с собой и подержать их
дня три-четыре и тогда уже есть. Мы так и сделали.
Я бросился наверх, вскочил на пушку, смотрю: близко, в полуверсте, мчится на нас — в самом
деле «бог знает что»:
черный крутящийся столп с дымом, похожий, пожалуй, и на пароход; но с неба, из облака, тянется к нему какая-то темная узкая полоса, будто рукав; все ближе, ближе.
В эту минуту обработываются главные вопросы, обусловливающие ее существование, именно о том, что ожидает колонию, то есть останется ли она только колониею европейцев, как оставалась под владычеством голландцев, ничего не сделавших для
черных племен, и представит в будущем незанимательный уголок европейского народонаселения, или
черные, как законные дети одного отца, наравне с белыми, будут
разделять завещанное и им наследие свободы, религии, цивилизации?
«Не может быть: отчего же он такой
черный?» Попробовал — в самом
деле та же микстура, которую я, под видом чая, принимал в Лондоне, потом в Капштате.
Через минуту из боковой двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него.
Черные волосы, так же как и третьего
дня, выбивались вьющимися колечками, лицо, нездоровое, пухлое и белое, было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
— Я знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я имею влияние на мужа в
делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и вас я готова отступить от своего правила. В чем же
дело? — говорила она, маленькой рукой в
черной перчатке тщетно отыскивая карман.
Зося подавила серебряную застежку и открыла яйцо: на
дне, на белой атласной подушечке, спал, как ребенок, крошечный медвежонок с
черным пушистым рыльцем и немного оскаленными мелкими зубами.