Неточные совпадения
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои
грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык
чужойНе обратился ли в родной?
— Все это баловство повело к деспотизму: а когда дядьки и няньки кончились,
чужие люди стали ограничивать дикую волю, вам не понравилось; вы сделали эксцентрический подвиг, вас прогнали из одного места. Тогда уж стали мстить обществу: благоразумие, тишина,
чужое благосостояние показались
грехом и пороком, порядок противен, люди нелепы… И давай тревожить покой смирных людей!..
— И сам ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле
чужой межи оказалось; а только, что
греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
Много, верно, он
грехов наделал в
чужой земле.
— Што это ты дребезжишь, как худой горшок?
Чужую беду руками разведу… А того не подумаешь, что кого осудил, тот
грех на тебе и взыщется. Умен больно!
— Не дам, ничего не дам, сынок… Жалеючи тебя, не дам. Ох,
грехи от денег-то, и от своих и от
чужих! Будешь богатый, так и себя-то забудешь, Галактион. Видал я всяких человеков… ох, много видал! Пожалуй, и смотреть больше ничего не осталось.
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а за большим
чужим погнался. С бритоусыми и табашниками начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши
грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
У Костромы было чувство брезгливости к воришкам, слово — «вор» он произносил особенно сильно и, когда видел, что
чужие ребята обирают пьяных, — разгонял их, если же удавалось поймать мальчика — жестоко бил его. Этот большеглазый, невеселый мальчик воображал себя взрослым, он ходил особенной походкой, вперевалку, точно крючник, старался говорить густым, грубым голосом, весь он был какой-то тугой, надуманный, старый. Вяхирь был уверен, что воровство —
грех.
Дети составляют бремя в экономическом отношении и наказание божие за
грехи, но это не мешает ссыльным, если у них нет своих детей, принимать и усыновлять
чужих.
Я все знаю, и свои
грехи, и
чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все.
— Нет, нет… — сурово ответила Таисья, отстраняя ее движением руки. — Не подходи и близко! И слов-то подходящих нет у меня для тебя… На кого ты руку подняла, бесстыдница? Чужие-то
грехи мы все видим, а
чужие слезы в тайне проходят… Последнее мое слово это тебе!
— Ох, великий
грех. Что ты? Пожалей себя.
Чужие души, а пуще свою губишь… О-ох! — вскрикнула она.
Аграфена Кондратьевна. Чего хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и
чужих призирают, не токмо что своих, — а ведь это и в люди сказать
грех как ни на есть: родная детища!
— То-то «кажется»! Нам всегда «кажется», а посмотришь да поглядишь — и тут кривйнько, и там гниленько… Вот так-то мы и об
чужих состояниях понятия себе составляем: «кажется»! все «кажется»! А впрочем, хорошенькая у вас усадьбица; преудобно вас покойница маменька устроила, немало даже из собственных средств на усадьбу употребила… Ну, да ведь сиротам не
грех и помочь!
Говеть — значит войти в церковь и сказать священнику свои
грехи, предполагая, что это сообщение своих
грехов чужому человеку совершенно очищает от
грехов, и потом съесть с ложечки кусочек хлеба с вином, что еще более очищает.
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и
грех войны и не желают стрелять ни в людей
чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Мой роман сейчас меня приводит в отчаяние, как величайшая нелепость, вылепленная с
грехом пополам по
чужому шаблону.
— Ну так что ж делать? Я принуждать не могу; поищите другую: не у себя, так у
чужих; я выкуплю, только бы шла по своей охоте, а насильно выдать замуж нельзя. И закона такого нет, да и
грех это большой.
— Ни дать, ни взять — Корсаков, — сказал старый князь Лыков, отирая слезы смеха, когда спокойствие мало по малу восстановилось. — А что
греха таить? Не он первый, не он последний воротился из Немецчины на святую Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать бог весть на каком наречии, не почитать старших, да волочиться за
чужими женами. Изо всех молодых людей, воспитанных в
чужих краях (прости господи), царской арап всех более на человека походит.
— То-то «я»! Ну, ты!! Ты!! знаю я, что ты — ты! Ты бы вот рад радостью в
чужом саду яблочко съесть, даже и сейчас у тебя от одного воображения глаза враскос пошли — да на тот
грех я сам при сем состою! Ну, мир, что ли! пошутил! давай руку — будет с тебя!
— Мне никогда ни слова не говорил. Какие же его обстоятельства? Да скажи, батюшка, хоть что-нибудь. Что ты скрываешь? Что, я тебе
чужая, что ли? Зла, что ли, я тебе желаю? Я, кажется, ничего тебе не показывала, кроме моего расположения:
грех тебе, Паша! Какие же это обстоятельства?
Вера Филипповна. Божиться не стала, я
грехом считаю, а сказала, что я и в помышлении этого не имею. Что мне за охота себя под
чужую волю отдавать? Будет, пожила.
Мавра Тарасовна. Было, да быльем поросло, я уж в этом
грехе и каяться перестала. И солдатик этот бедненький давно помер на
чужой стороне.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За
грехи это над нами! Ушла от мужа к
чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с
чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
— Какое, друг сердечный, одинокий! — возразил Сергеич: — Родом-то, видно, из кустовой ржи. Было в избе всякого колосья — и мужиков и девья: пятерых дочек одних возвел, да
чужой человек пенья копать увел, в замужества, значит, роздал — да! Двух было сыновьев возрастил, да и тем что-то мало себе угодил. За
грехи наши, видно, бог нас наказывает. Иов праведный был, да и на того бог посылал испытанье; а нам, окаянным, еще мало, что по ребрам попало — да!
Слушала я, и зло меня взяло, зло с любви взяло; я сердце осилила, промолвила: «Люб иль не люб ты пришелся мне, знать, не мне про то знать, а, верно, другой какой неразумной, бесстыжей, что светлицу свою девичью в темную ночь опозорила, за смертный
грех душу свою продала да сердца своего не сдержала безумного; да знать про то, верно, моим горючим слезам да тому, кто
чужой бедой воровски похваляется, над девичьим сердцем насмехается!» Сказала, да не стерпела, заплакала…
Вдали на небе, распахнувшись над горизонтом, дрожало красивое багровое зарево. Фельдшер стоял и долго глядел на него и всё думал: почему если он вчера унес
чужой самовар и прогулял его в кабаке, то это
грех? Почему?
И когда мне, на всей моей одиннадцатилетней жизни
грехи, из черной дыры
чужих глаз и
чужой исповедальни было сказано...
— Как толкам не пойти, — отвечала мать София. — Известно, обитель немалая: к нам люди, и наши к
чужим. Случился
грех, в келье его не спрячешь.
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж
чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в
грех того не поставит.
— Правда твоя, правда, Пантелеюшка, — охая, подтвердила Таифа. — Молодым девицам с
чужими мужчинами в одном доме жить не годится… Да и не только жить, видаться-то почасту и то опасливое дело, потому человек не камень, а молодая кровь горяча… Поднеси свечу к сену, нешто не загорится?.. Так и это… Долго ль тут до
греха? Недаром люди говорят: «Береги девку, что стеклянну посуду,
грехом расшибешь — ввек не починишь».
Я же не хотел брать
греха на душу, изменять
чужое, и находил лучшим и полезным совсем выпускать, чем изменять неудобное место.
— Одному только богу ведома
чужая душа, но мне кажется, что ей не из чего беспокоиться. Горя не много,
грехов — как у малолетка… Это очень хорошая девушка! Но вот, наконец, и небо про дождь заговорило…
Когда ты один, думай о своих
грехах, когда в обществе — забывай
чужие.
Грех корыстолюбия состоит в приобретении всё большего и большего количества предметов или денег, нужных другим людям, и в удержании в своей власти этих предметов или денег для того, чтобы пользоваться по своему желанию
чужими трудами.
Сначала
грех в твоей душе
чужой, потом гость, а когда ты привык к этому
греху, он уже в твоей душе, как хозяин в доме.
Лесные порубки в
чужих дачах мужиками в
грех не ставятся, на совести не лежат.
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава Богу» скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай… Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во
грех не поставит зажилить
чужую копейку.
Садиться играть в карты, не имея в кармане ни гроша, было у него обыкновением, а попить и пожрать на
чужой счет, прокатиться с шиком на
чужом извозчике и не заплатить извозчику не считалось
грехом.
— Думать надо, его обворовывают. Все тащат: и приказчики, и караванные, и ватажные. Нельзя широких дел вести без того, чтобы этого не было, — молвил луповицкий хозяин, Андрей Александрыч. — И в маленьких делах это водится, а в больших и подавно.
Чужим добром поживиться нынче в
грех не ставится, не поверю я, чтобы к Смолокурову в карман не залезали. Таковы уж времена. До легкой наживы все больно охочи стали.
— Оно, конечно,
грех, да ведь что поделаешь… Вы не приказывали во двор
чужих баб пущать, оно точно, да ведь где ж своих-то взять. Прежде, когда жила Агнюшка, не пускал
чужих, потому — своя была, а теперя, сами изволите видеть… без
чужих не обойдешься… И при Агнюшке, это точно, беспорядков не было, потому…
— Никакого тут святошества нет. Я употребляю слово „
грех“ попросту. Я тобой хотел овладеть, зная, что ты
чужая жена… и даже не думал ни о чем другом. И это было низко… Остальное ты знаешь. Стало, я же перед тобой и виноват. Я — никто другой — и довел тебя до покушения и перевернул всю тебя.
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь сын
греха и как во
грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества, не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь жила во
грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать моя протянула к
чужому человеку руку за хлебом, и кормил ее своим скоморошеством.
— Сиди, сиди! Я вот о чем хотел спросить тебя: ты мне ответил, что считаешь за
грех жить с
чужим паспортом, а между тем сослан в каторгу. Ведь не за доброе же дело, а, чай, за большой
грех? Ты что сделал?
— Сына? Да! стоило царевне заботиться о таком поганом семени; лучше бы втоптать его в грязь, откуда оно вышло! И тебе пришла же охота повивать
грех, ухаживать за ним, чтобы он вырос на пагубу
чужую, свою, твою собственную! Ты бы…
— Я готова оставить ребенка у себя, — степенно отвечала Фекла. — Мы с мужем хотя и не богаты, и у нас у самих трое ребят, но бросить и
чужого ребенка несогласны. Отказываться принять малютку —
грех, я же так любила Арину, и в память о покойной готова поставить ее дочь на ноги.
— Открыть ему глаза?! Да как ему еще взглянется. Пожалуй, за клевету сочтет, быть тогда беде; лучше помолчать от
греха. Да и какое нам дело до
чужих баб? Коли сам ослеп, так и исполать ему! — рассуждали почти все.
«Ну, — подумал я, — вот гусь-то! В каторгу-то, чай, сослан за дело почище подделки паспорта, а жить с
чужим паспортом считает
грехом».