Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то
начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней
с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись,
прочти всем нам вслух.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте,
с тем чтобы
с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось
с ним по различным вопросам. Только
начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не
читали их.
Прочтите; они разработали этот вопрос».
Итак, я
начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете
прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него
с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и
с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В
начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит,
Где всё наруже, всё на воле,
Та девочка… иль это сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели
с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?
Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца,
с начала и кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью,
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.
На первом листике встречаешь
Qu’écrirez-vous sur ces tablettes;
И подпись: t. á. v. Annette;
А на последнем
прочитаешь:
«Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня».
Вдруг получил он в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти в постеле
И
с ним проститься был бы рад.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал
И уж заранее зевал,
Приготовляясь, денег ради,
На вздохи, скуку и обман
(И тем я
начал мой роман);
Но, прилетев в деревню дяди,
Его нашел уж на столе,
Как дань, готовую земле.
Часто,
читая вслух, когда он доходил до патетического места, голос его
начинал дрожать, слезы показывались, и он
с досадой оставлял книгу.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и
читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и
начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет
с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Как передать мои страдания в то время, когда бабушка
начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы
с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его
прочесть ей все сначала?
Почти все время, как
читал Раскольников,
с самого
начала письма, лицо его было мокро от слез; но когда он кончил, оно было бледно, искривлено судорогой, и тяжелая, желчная, злая улыбка змеилась по его губам.
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе
с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка
прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и
начал свое письмо.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают;
читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень
с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам
начинаю думать, что она точно спета.
— Для серьезной оценки этой книги нужно, разумеется,
прочитать всю ее, — медленно
начал он, следя за узорами дыма папиросы и
с трудом думая о том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок… Автор…
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были.
Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе
начал.
С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
Вполголоса, растягивая гласные, она
начала читать стихи;
читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о девах
с золотыми повязками на глазах, о трех слепых сестрах. Лишь в двух строках...
— «Люди любят, чтоб их любили, —
с удовольствием
начала она
читать. — Им нравится, чтоб изображались возвышенные и благородные стороны души. Им не верится, когда перед ними стоит верное, точное, мрачное, злое. Хочется сказать: «Это он о себе». Нет, милые мои современники, это я о вас писал мой роман о мелком бесе и жуткой его недотыкомке. О вас».
А на другой день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай
с пирожными,
с конфектами, музыкой и танцами. Перед
началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко сжал зубы и закрыл глаза, а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили
прочитать стихи Некрасова «Рубка леса», а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась
читать, отошла к роялю и, восторженно закатив глаза, стала рассказывать вполголоса...
Мать поплачет, поплачет, потом сядет за фортепьяно и забудется за Герцом: слезы каплют одна за другой на клавиши. Но вот приходит Андрюша или его приведут; он
начнет рассказывать так бойко, так живо, что рассмешит и ее, притом он такой понятливый! Скоро он стал
читать «Телемака», как она сама, и играть
с ней в четыре руки.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал
с ней смотреть здание, место, машину,
читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он
начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
— Вот вы этак все на меня!.. — Ну, ну, поди, поди! — в одно и то же время закричали друг на друга Обломов и Захар. Захар ушел, а Обломов
начал читать письмо, писанное точно квасом, на серой бумаге,
с печатью из бурого сургуча. Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.
—
Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня отец и определил в правление. Что наша наука!
Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
— Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и вначале от скуки, а потом уже
с увлечением
начал читать все, что мне попадалось под руку.
— Как нечего! Вот Козлов
читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера
с Горацием: один год
с начала до конца, а другой от конца до
начала — все прокисли было здесь… В гимназии плесень завелась.
— Нет, —
начал он, — есть ли кто-нибудь,
с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел
читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
После всех пришел Марк — и внес новый взгляд во все то, что она
читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от
начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков. Он,
с преждевременным триумфом, явился к ней предвидя победу, и ошибся.
При Татьяне Павловне я вновь
начал «Невесту-девушку» и кончил блистательно, даже Татьяна Павловна улыбнулась, а вы, Андрей Петрович, вы крикнули даже «браво!» и заметили
с жаром, что
прочти я «Стрекозу и Муравья», так еще неудивительно, что толковый мальчик, в мои лета,
прочтет толково, но что эту басню...
Воцарилось глубочайшее молчание. Губернатор вынул из лакированного ящика бумагу и
начал читать чуть слышным голосом, но внятно. Только что он кончил, один старик лениво встал из ряда сидевших по правую руку, подошел к губернатору, стал, или, вернее, пал на колени,
с поклоном принял бумагу, подошел к Кичибе, опять пал на колени, без поклона подал бумагу ему и сел на свое место.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как книга здесь, которую не устанешь
читать: она здесь открытее и яснее, как будто само небо ближе к земле. Мы
с бароном Крюднером подолгу стояли на вахтенной скамье, любуясь по ночам звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
Прежде всего они спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а у нас взяли бы деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные предметы. Старик взял эту записку, надулся, как петух, и,
с комическою важностью,
с амфазом, нараспев,
начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом,
прочитав, старик написал по-китайски в ответ, что «почтенных кур у них нет». А неправда: наши видели кур.
Надеясь найти подтверждение этой мысли в том же Евангелии, Нехлюдов
с начала начал читать его.
Начал чтение, сейчас после панихиды, отец Иосиф; отец же Паисий, сам пожелавший
читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе
с отцом настоятелем скита, ибо вдруг стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и в монастырской братии, и в прибывавших из монастырских гостиниц и из города толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и «неподобающее» даже волнение и нетерпеливое ожидание.
Я
читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег
с ним вместе в постель, обнял его и
начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его.
А так как начальство его было тут же, то тут же и
прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые
с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней
с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который
начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Он мне
с неделю назад статью одну
начал читать, я там три строки тогда нарочно выписал, вот постой, вот здесь.
— Позвольте узнать, —
начал защитник
с самою любезною и даже почтительною улыбкой, когда пришлось ему в свою очередь задавать вопросы, — вы, конечно, тот самый и есть господин Ракитин, которого брошюру, изданную епархиальным начальством, «Житие в бозе почившего старца отца Зосимы», полную глубоких и религиозных мыслей,
с превосходным и благочестивым посвящением преосвященному, я недавно
прочел с таким удовольствием?
Вышел на средину храма отрок
с большою книгой, такою большою, что, показалось мне тогда,
с трудом даже и нес ее, и возложил на налой, отверз и
начал читать, и вдруг я тогда в первый раз нечто понял, в первый раз в жизни понял, что во храме Божием
читают.
— Оно очень прозаично, m-r Бьюмонт, но меня привела к нему жизнь. Мне кажется, дело, которым я занимаюсь, слишком одностороннее дело, и та сторона, на которую обращено оно, не первая сторона, на которую должны быть обращены заботы людей, желающих принести пользу народу. Я думаю так: дайте людям хлеб,
читать они выучатся и сами.
Начинать надобно
с хлеба, иначе мы попусту истратим время.
— Я вам сказала: одна, что я могу
начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у себя в комнате. Но что я могу сделать у себя в комнате? Положить на стол книжку и учить
читать. Куда я могу идти одна?
С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
— «
С каких же книг мне
начать читать?»
Он
прочитал «Ярмарку суеты» Теккерея
с наслаждением
начал читать «Пенденниса», закрыл на 20–й странице: «весь высказался в «Ярмарке суеты», видно, что больше ничего не будет, и
читать не нужно».
Отворились двери; в дверях стал импровизированный церемониймейстер
с листом бумаги и
начал громко
читать какой-то адрес-календарь: The right honourable so and so — honourable — esquire — lady — esquire — lordship — miss — esquire — MP — MP — MP [Достопочтенный такой-то и такой-то — почтенный эсквайр — леди — эсквайр — его милость — мисс — эсквайр — член парламента — член парламента — член парламента (англ...
Грановский и мы еще кой-как
с ними ладили, не уступая
начал; мы не делали из нашего разномыслия личного вопроса. Белинский, страстный в своей нетерпимости, шел дальше и горько упрекал нас. «Я жид по натуре, — писал он мне из Петербурга, — и
с филистимлянами за одним столом есть не могу… Грановский хочет знать,
читал ли я его статью в „Москвитянине“? Нет, и не буду
читать; скажи ему, что я не люблю ни видеться
с друзьями в неприличных местах, ни назначать им там свидания».
По несчастию, татарин-миссионер был не в ладах
с муллою в Малмыже. Мулле совсем не нравилось, что правоверный сын Корана так успешно проповедует Евангелие. В рамазан исправник, отчаянно привязавши крест в петлицу, явился в мечети и, разумеется, стал впереди всех. Мулла только было
начал читать в нос Коран, как вдруг остановился и сказал, что он не смеет продолжать в присутствии правоверного, пришедшего в мечеть
с христианским знамением.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился,
с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как в лесу бродит.
Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И
начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да в собственной путанице и застрянет. А мы в это время и еще загадку ему загадаем.
С известного момента я
начал много
читать книг по мистике, и меня поражало сходство мистик всех времен и всех религиозных вероисповеданий.
После произошедшего во мне переворота я
начал с большим подъемом, почти восторгом,
читать философские книги.
«Пройдясь по залам, уставленным столами
с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“
начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно
читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и
прочел ее до конца
с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать
с самого
начала. Эта деловая медленность
начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом...
Но теперь я решил изрезать эти святцы и, когда дед отошел к окошку,
читая синюю,
с орлами, бумагу, я схватил несколько листов, быстро сбежал вниз, стащил ножницы из стола бабушки и, забравшись на полати, принялся отстригать святым головы. Обезглавил один ряд, и — стало жалко святцы; тогда я
начал резать по линиям, разделявшим квадраты, но не успел искрошить второй ряд — явился дедушка, встал на приступок и спросил...
Во время большой перемены я разделил
с мальчиками хлеб и колбасу, и мы
начали читать удивительную сказку «Соловей» — она сразу взяла всех за сердце.