Неточные совпадения
Заседание уже началось. У
стола, покрытого сукном,
за который сели Катавасов и Метров, сидело шесть человек, и один из них, близко пригибаясь к рукописи,
читал что-то. Левин сел на один из пустых стульев, стоявших вокруг
стола, и шопотом спросил у сидевшего тут студента, что
читают. Студент, недовольно оглядев Левина, сказал...
Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на
столе: то были «Шотландские пуритане»; я
читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том свете не платят
за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
Самгин вздрогнул, почувствовав ожог злости. Он сидел
за столом,
читая запутанное дело о взыскании Готлибом Кунстлером с Федора Петлина 15 000 рублей неустойки по договору, завтра нужно было выступать в суде, и в случае выигрыша дело это принесло бы солидный гонорар. Сердито и уверенно он спросил, взглянув на Ивана через очки...
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня
за другим
столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько
читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела, положив ногу на ногу…
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали
за книгой,
читал он — опираясь локтями о
стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел
за маленьким
столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения
читать книги и, получив его, тихо сказал...
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах.
Прочитав, он положил письмо на
стол, а руки спрятал
за спину.
Она вытащила из сундука, из-под хлама книгу и положила у себя на
столе, подле рабочего ящика.
За обедом она изъявила обеим сестрам желание, чтоб они
читали ей вслух попеременно, по вечерам, особенно в дурную погоду, так как глаза у ней плохи и сама она
читать не может.
Райский еще «серьезнее» занялся хождением в окрестности, проникал опять в старые здания, глядел, щупал, нюхал камни,
читал надписи, но не разобрал и двух страниц данных профессором хроник, а писал русскую жизнь, как она снилась ему в поэтических видениях, и кончил тем, что очень «серьезно» написал шутливую поэму, воспев в ней товарища, написавшего диссертацию «о долговых обязательствах» и никогда не платившего
за квартиру и
за стол хозяйке.
В подтверждение своих слов Ляховский вынимал из письменного
стола черновую приготовленного духовного завещания и
читал ее доктору пункт
за пунктом. Завещание было составлено в пользу Зоси, и доктор успокаивался.
— Ночью пир горой. Э, черт, господа, кончайте скорей. Застрелиться я хотел наверно, вот тут недалеко,
за околицей, и распорядился бы с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когда пистолет зарядил. Вот она бумажка,
читайте. Не для вас рассказываю! — прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на
стол бумажку из жилетного своего кармана; следователи
прочли с любопытством и, как водится, приобщили к делу.
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня; под кафедрой
за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и
прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
Теперь вообразите себе мою небольшую комнатку, печальный зимний вечер, окна замерзли, и с них течет вода по веревочке, две сальные свечи на
столе и наш tête-à-tête. [разговор наедине (фр.).] Далес на сцене еще говорил довольно естественно, но
за уроком считал своей обязанностью наиболее удаляться от натуры в своей декламации. Он
читал Расина как-то нараспев и делал тот пробор, который англичане носят на затылке, на цезуре каждого стиха, так что он выходил похожим на надломленную трость.
Грановский и мы еще кой-как с ними ладили, не уступая начал; мы не делали из нашего разномыслия личного вопроса. Белинский, страстный в своей нетерпимости, шел дальше и горько упрекал нас. «Я жид по натуре, — писал он мне из Петербурга, — и с филистимлянами
за одним
столом есть не могу… Грановский хочет знать,
читал ли я его статью в „Москвитянине“? Нет, и не буду
читать; скажи ему, что я не люблю ни видеться с друзьями в неприличных местах, ни назначать им там свидания».
«Пройдясь по залам, уставленным
столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь
за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно
читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Придя как-то к брату, критик
читал свою статью и, произнося: «я же говорю: напротив», — сверкал глазами и энергически ударял кулаком по
столу… От этого на некоторое время у меня составилось представление о «критиках», как о людях,
за что-то сердитых на авторов и говорящих им «все напротив».
Усаживались
за стол, и кто-нибудь из молодых людей
читал, а остальные слушали.
Доктор один, без провожатого, поднялся на вторую половину лестницы и очутился в довольно большой комнате, где
за столом сидел весьма почтенный человек и
читал газету.
А ну-ка, ну-ка
прочти! — заключил он с некоторым видом покровительства, когда я наконец принес книгу и все мы после чаю уселись
за круглый
стол, — прочти-ка, что ты там настрочил; много кричат о тебе!
Скорее —
за стол. Развернул свои записи, взял перо — чтобы они нашли меня
за этой работой на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и
прочтут хотя бы одну страницу — из этих, из последних?»
Он прошел в столовую. Там уже набралось много народа; почти все места
за длинным, покрытым клеенкой
столом были заняты. Синий табачный дым колыхался в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто
читал газеты. Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал
читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели
за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы.
— В самом деле, бедный! Как это достает тебя? Какой страшный труд: получить раз в месяц письмо от старушки и, не
читая, бросить под
стол или поговорить с племянником! Как же, ведь это отвлекает от виста! Мужчины, мужчины! Если есть хороший обед, лафит
за золотой печатью да карты — и все тут; ни до кого и дела нет! А если к этому еще случай поважничать и поумничать — так и счастливы.
Джемма засмеялась, ударила брата по руке, воскликнула, что он «всегда такое придумает!» Однако тотчас пошла в свою комнату и, вернувшись оттуда с небольшой книжкой в руке, уселась
за столом перед лампой, оглянулась, подняла палец — «молчать, дескать!» — чисто итальянский жест — и принялась
читать.
Мне отвечали, что будут готовиться по переменкам, то у того, то у другого, и там, где ближе. В первый раз собрались у Зухина. Это была маленькая комнатка
за перегородкой в большом доме на Трубном бульваре. В первый назначенный день я опоздал и пришел, когда уже
читали. Маленькая комнатка была вся закурена, даже не вакштафом, а махоркой, которую курил Зухин. На
столе стоял штоф водки, рюмка, хлеб, соль и кость баранины.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен
за отличия в делах с горцами. Выслан он был
за стихи, которые
прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На
столе лежала гранка со следующими стихами...
— А я думал, если человек два дня сряду
за полночь
читает вам наедине свой роман и хочет вашего мнения, то уж сам по крайней мере вышел из этих официальностей… Меня Юлия Михайловна принимает на короткой ноге; как вас тут распознаешь? — с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. — Вот вам кстати и ваш роман, — положил он на
стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею бумагой.
— Тише, братцы, — сказал Ларионыч и, тоже бросив работу, подошел к
столу Ситанова,
за которым я
читал. Поэма волновала меня мучительно и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение в мастерской, вся она тяжело ворочалась, и точно магнит тянул людей ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг
стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь.
Видел я в подвале,
за столом, двух женщин — молодую и постарше; против них сидел длинноволосый гимназист и, размахивая рукой,
читал им книгу. Молодая слушала, сурово нахмурив брови, откинувшись на спинку стула; а постарше — тоненькая и пышноволосая — вдруг закрыла лицо ладонями, плечи у нее задрожали, гимназист отшвырнул книгу, а когда молоденькая, вскочив на ноги, убежала — он упал на колени перед той, пышноволосой, и стал целовать руки ее.
Осторожно, словно боясь порвать полосу своих новых мыслей, он сел
за стол и начал писать, — теперь он знал, кто
прочитает его записки.
За столом Максим
читает книжку, и в память забиваются странные слова...
Кожемякин обернулся, держась
за стол, — сзади него,
за другим
столом сидели Вася с Максимом, почти касаясь головами друг друга, и Максим
читал, как дьячок над покойником.
— Итак, этот-то господин, много потерявший из любви к наукам, сидел в куртке перед своим письменным
столом; подписав разные протоколы и выставив в пустом месте достодолжное число ударов
за корчемство,
за бродяжество и т. п., он досуха обтер перо, положил его на
стол, взял с полочки книгу, переплетенную в сафьян, раскрыл ее и начал
читать.
Бельтов с ужасом
прочел приглашение и, бросив его на
стол, думал: «Что им
за охота звать? Денег стоит много, все они скупы, как кощеи, скука будет смертная… а делать нечего, надобно ехать, а то обидится».
И вот пришел следующий класс;
прочитали молитву; учитель сел
за стол; сделалась тишина. Многих из нас занимало, спросит или не спросит нынешний раз новый учитель Калатузова; а он его как раз и зовет.
С приятною мыслью, что, слава богу, частной практики у него давно уже нет и что ему никто не помешает, Андрей Ефимыч, придя домой, немедленно садится в кабинете
за стол и начинает
читать.
Проводив приятеля, Андрей Ефимыч садится
за стол и опять начинает
читать.
За столом, у самовара, Квашня — хозяйничает, Барон жует черный хлеб и Настя, на табурете,
читает, облокотясь на
стол, растрепанную книжку.
В декабре 1917 года я написал поэму «Петербург»,
прочитал ее своим друзьям и запер в
стол: это было не время для стихов. Через год купил у оборванного, мчавшегося по улице мальчугана-газетчика «Знамя труда», большую газету на толстой желтой бумаге. Дома
за чаем развертываю,
читаю: «Двенадцать». Подпись: «Александр Блок. Январь».
Иванов сидит
за столом и
читает книгу. Боркин, в больших сапогах, с ружьем, показывается в глубине сада; он навеселе; увидев Иванова, на цыпочках идет к нему и, поравнявшись с ним, прицеливается в его лицо.
За письменным
столом сидела дочь инженера и
читала газету.
Покуда все это происходило, Прокофий, подобно барину своему, тоже обнаруживал усиленную и несколько беспокойную деятельность; во-первых, он с тех пор, как началась война, стал
читать газеты не про себя, но вслух — всей прислуге, собиравшейся каждый вечер в просторной девичьей пить чай
за общим
столом.
В доме Прозоровых. Гостиная с колоннами,
за которыми виден большой зал. Полдень; на дворе солнечно, весело. В зале накрывают
стол для завтрака. Ольга в синем форменном платье учительницы женской гимназии, все время поправляет ученические тетрадки, стоя на ходу; Маша в черном платье, со шляпкой на коленях, сидит и
читает книжку; Ирина в белом платье стоит задумавшись.
В неистощимой тоске своей подошел наш герой к
столу,
за которым
читал, и увидел, что к нему подходит трактирный служитель с каким-то странным и дерзко-настоятельным выражением в лице.
Мне давеча генерал при вас
за столом наставление
читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, еще и не получу от него.
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом пошел к себе в комнату и сел
за работу. Он внимательно
читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, еще мокрые от росы цветы, стоявшие в вазах на
столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
Я писал «Историю железных дорог»; нужно было
прочесть множество русских и иностранных книг, брошюр, журнальных статей, нужно было щёлкать на счетах, перелистывать логарифмы, думать и писать, потом опять
читать, щёлкать и думать; но едва я брался
за книгу или начинал думать, как мысли мои путались, глаза жмурились, я со вздохом вставал из-за
стола и начинал ходить по большим комнатам своего пустынного деревенского дома.
Ну, нет того сна лютее, как отец с матерью приснятся. Ничего будто со мною не бывало — ни тюрьмы, ни Соколиного острова, ни этого кордону. Лежу будто в горенке родительской, и мать мне волосы чешет и гладит. А на
столе свечка стоит, и
за столом сидит отец, очки у него надеты, и старинную книгу
читает. Начетчик был. А мать будто песню поет.
Катерина Матвеевна(стриженая, в очках, в коротком платье, с книжкой журнала под мышкой. Не кланяясь садится
за стол, облокачивается, вынимает папироску и начинает
читать. С особенной учтивостью к няне). Позвольте вас попросить чаю, Марья Исаевна.
Тетка раскричалась, хотела было опять одеть своего супруга и отправить к Бакуниным; но дядя на этот раз уперся и, встав из-за
стола, разумеется, совершенно голодный, сказал, «что он уже пообедал» — и пригласил нас с Казначеевым в кабинет, обещая
прочесть что-то новое.