Неточные совпадения
— Если бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без
человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их
поступков с людьми не падала ни на кого отдельно.
Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным
поступком устоять будем не в силах, над слезами
человеческими будем смеяться и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу пострадать за всех людей», — и над этими людьми, может быть, злобно издеваться будем.
Сомнения! — разве совместима речь о сомнениях с мыслью о вечно ликующих детях? Сомнения — ведь это отрава
человеческого существования. Благодаря им человек впервые получает понятие о несправедливостях и тяготах жизни; с их вторжением он начинает сравнивать, анализировать не только свои собственные действия, но и
поступки других. И горе, глубокое, неизбывное горе западает в его душу; за горем следует ропот, а отсюда только один шаг до озлобления…
Ж-кий сам рассказывая мне всю эту сцену. Стало быть, было же и в этом пьяном, вздорном и беспорядочном человеке
человеческое чувство. Взяв в соображение его понятия и развитие, такой
поступок можно было считать почти великодушным. Впрочем, пьяный вид, может быть, тому много способствовал.
Но тем-то и отличается христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными
поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую волю, не зная, в чем будут состоять требования этой воли, не может повиноваться изменяющимся законам
человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать в известное время или от чего-либо в известное время воздержаться, потому что он не может знать, чего и в какое время потребует от него тот христианский закон любви, подчинение которому составляет смысл его жизни.
И этот добрый, благодетельный и даже снисходительный человек омрачался иногда такими вспышками гнева, которые искажали в нем образ
человеческий и делали его способным на ту пору к жестоким, отвратительным
поступкам.
Дело в том, что отношения
человеческие редко устраиваются на основании разумного расчета, а слагаются большею частию случайно, и затем значительная доля
поступков одних с другими совершается как бы бессознательно, по рутине, по минутному расположению, по влиянию множества посторонних причин.
— И ведь «коемуждо воздастся по делом его» — это верно! Примерно, отец мой… Надо прямо говорить — мучитель
человеческий! Но явилась Фёкла Тимофеевна и — хоп его под свою пяту! Теперь ему так живётся — ой-ой-ой! Даже выпивать с горя начал… А давно ли обвенчались? И каждого человека за его… нехорошие
поступки какая-нибудь Фёкла Тимофеевна впереди ждёт…
Русский человек вообще не злопамятлив: он прощает обиду скорее и легче, чем иной иностранец; мести он почти никогда не делает своею задачею и охотно мирится с тем, в чьем обидном
поступке видит след запальчивости, неосновательной подозрительности или иной случайности, зависящей от обстоятельств и слабостей
человеческих, которым в мягкосердной Руси дается так много снисхождения; но когда хороший русский человек встречает в другом обидный закал, он скажет: «Бог с ним» и предоставляет другим проучить его, а сам от такого сейчас в сторону.
Все
поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь; или еще лучше того, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни
поступков, ни приключений.
И то, что я делал, для юноши моих лет было не так-то легко. Теперь я знаю, что я боролся с ветряной мельницей, но тогда все дело представлялось мне в ином свете. Сейчас мне уже трудно воспроизвести в памяти пережитое, но чувство, помнится, у меня было такое, будто одним
поступком я нарушаю все законы, божеские и
человеческие. И я ужасно трусил, до смешного, но все-таки справился с собою, и когда вошел к Кате, то был готов к поцелуям, как Ромео.
Этим
поступком они мой дух воскресили, жизнь мне слаще навеки сделали, и я твердо уверен, что как я ни грешен пред всевышним, но молитва о счастии и благополучии его превосходительства дойдет до престола его!» В этих излияниях душевных вы видите доброту, чувствительность, благородство, если хотите — даже утонченную деликатность Макара Алексеича; но согласитесь, что ведь вам жалко то унижение, в какое он ставит себя, и только сила сострадания прогоняет в вас то чувство отвращения, которое иначе невольно возбудилось бы в вас таким искажением
человеческой природы…
Общему будто бы непониманию
человеческого достоинства в тот век — приписать
поступки, подобные вышеприведенным, нельзя.
Он говорил, что не намерен потакать такому пошлому либерализму, что гаерство недостойно науки и ее целей, и что известные
поступки, вроде настоящего деспотического и безнравственного насилия над
человеческою личностью, характеризуют не либералов, а Репетиловых, из которых впоследствии легко выходят Расплюевы.
Как бы его
поступок ни показался скверным, даже беззаконным, все-таки он безмерно выше, нравственнее и законнее высшей чистоты и праведности
человеческой.
— Все, что ни делается тайного, злого, нечистого в мире, — говорил между прочим батюшка, — все будет явно, все узнается, выплывет рано или поздно наружу. Остерегайтесь же зла, сторонитесь дурных
поступков, знайте, что все дурное идет от дьявола, этого прелестника рода
человеческого… Он злой гений всего живущего, он сеет разруху, ненависть, гнев, зависть, преступление. Берегитесь этого врага. Велика сила его…
В бессознательных глубинах души
человеческой кипит и бушует это «неутоленное негодование». И человек вдруг прорывается странным, как будто непостижимым по своей неожиданности словом или
поступком.
Он доказывал Кишенскому, что
поступки его с Висленевым превосходят всякую меру
человеческой подлости; что терпение жертвы их, очевидно, перепилено, что это нерасчетливо и глупо доводить человека до отчаяния, потому что человек без надежды на спасение готов на все, и что Висленев теперь именно в таком состоянии, что он из мести и отчаяния может пойти и сам обвинить себя неведомо в каких преступлениях, лишь бы предать себя в руки правосудия, отомстя тем и Кишенскому, и жене.
— Анафема ты, анафема! — продолжает Волчков. — Жада ты, хищник! От жадности ты этот
поступок сделал! Видит пташку, и ему досадно, что пташка по воле летает, бога прославляет! Дай, мол, ее убью и… сожру… Жадность
человеческая! Видеть тебя не могу! Не гляди и ты на меня своими глазами! Косая ты шельма, косая! Ты вот убил ее, а у нее, может быть, маленькие деточки есть… Пищат теперь…
Только благодаря такому низкому, мелкому пониманию значения драмы и появляется среди нас то бесчисленное количество драматических сочинений, описывающих
поступки, положения, характеры, настроения людей, не только не имеющих никакого внутреннего содержания, но часто не имеющих никакого
человеческого смысла [Пускай не думает читатель, что я исключаю написанные мной случайно театральные пьесы из этой оценки современной драмы.
Жизнь
человеческая есть ряд
поступков от вставанья до постели; каждый день человек должен не переставая выбирать из сотни возможных для него
поступков те, которые он сделает.
Но власть
человеческая ограничена, и против женской красоты и женского ума она зачастую совершенно бессильна, особенно когда нет «
поступков».
Бедственное положение это усиливается еще тем, что, так как это состояние неверия продолжается уже много времени, сделалось то, что среди людей христианского мира те из них, которым это положение безверия выгодно, все властвующие классы, либо самым бессовестным образом притворяются, что верят в то, чему не верят и не могут верить, либо, в особенности наиболее развращенные из них ученые, прямо проповедуют, что для людей нашего времени совсем и не нужно ни какого бы то ни было объяснения смысла жизни — веры, ни какого бы то ни было вытекающего из веры руководства
поступков, а что единственный основной закон жизни
человеческой есть закон развития и борьбы за существование и что поэтому жизнь людей может и должна быть руководима только похотями и страстями людскими.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего
поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая-то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра также быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали
человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле Того, Кто руководит людьми и мирами.
Только и остается, что пожать плечами перед этими сумасшедшими
поступками, выходящими за пределы всякого
человеческого разумения.
Он не мог отречься от своих
поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего
человеческого.
И не на один только этот час и день были помрачены ум. и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни своей, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих
поступков, которые были слишком противуположны добру и правде, слишком далеки от всего
человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение.
Учение Христа выясняет, почему этот закон есть высший закон жизни
человеческой, и с другой стороны показывает тот ряд
поступков, которые человек должен или не должен делать вследствие признания истинности этого учения.
Но так же, как труд не составляет нечто искусственное, выдуманное, предписываемое людьми, а нечто неизбежное, необходимое, без чего не могли бы жить люди, так точно и вера, то есть сознание своего отношения к бесконечному и вытекающего из него руководства
поступков. Такая вера есть не только не нечто воспитанное, искусственное, исключительное, а, напротив, такое естественное свойство
человеческой природы, без которого, как птицы без крыльев, никогда не жили и не могут жить люди.
И наконец последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками, как что-то великое и гениальное. Даже этот последний
поступок бегства, на языке
человеческом называемый последнею степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот
поступок на языке историков получает оправдание.