Неточные совпадения
Не то чтоб он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное
человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному
ощущению, именно горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не знаю, но какому-то весьма сильному и доброму чувству.
…Как
человеческая грудь богата на
ощущение счастия, на радость, лишь бы люди умели им отдаваться, не развлекаясь пустяками.
Нет: точка. Все это — пустяки, и все эти нелепые
ощущения — бред, результат вчерашнего отравления… Чем: глотком зеленого яда — или ею? Все равно. Я записываю это, только чтобы показать, как может странно запутаться и сбиться
человеческий — такой точный и острый — разум. Тот разум, который даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой — посредством…
Как это иногда случается в жизни, самые тонкие
ощущения и самые изящные эмоции помещались рядом с грубыми проявлениями
человеческой натуры.
О, какой вихрь мыслей,
ощущений пронесся менее чем в мгновение в уме моем, и да здравствует электричество
человеческой мысли!
Известно, что целые рассуждения проходят иногда в наших головах мгновенно, в виде каких-то
ощущений, без перевода на
человеческий язык, тем более на литературный.
И уж нестрашными становятся человеку страдания и муки, и уж не нужна ему победа трагического героя; все
человеческие оценки,
ощущения и чувства спутались в душе, как волосы на голове безумствующей мэнады.
Так вот. Если душа
человеческая переполнена
ощущением божественности жизни, то важно ли, как назовет человек это
ощущение? Гретхен спрашивает Фауста...
Но силою и величием
человеческого духа оно преодолено; есть страдания, есть смерть, но нет ужаса, а вместо него — поднимающая душу радость борьбы, освящение и утверждение жизни даже в страданиях и смерти, бодряще-крепкое
ощущение, что «на свете нет ничего страшного».
Я же говорил: никого до сих пор я не знаю, кто бы честно «превзошел» эту стадию. С тайным страхом ее обегают обходными путями, — так сделали и Кант и Фихте. Видно, слишком невыносимо для
человеческого духа
ощущение великого своего рабства.
Мы молчали. Мы долго молчали, очень долго. И не было странно. Мы все время переговаривались, только не словами, а смутными пугавшими душу
ощущениями, от которых занималось дыхание. Кругом становилось все тише и пустыннее. Странно было подумать, что где-нибудь есть или когда-нибудь будут еще люди. У бледного окна стоит красавица смерть. Перед нею падают все обычные
человеческие понимания. Нет преград. Все разрешающая, она несет безумное, небывалое в жизни счастье.
Любопытно для моралистов некоторое свойство
человеческой души: что хорошего в пожаре? — а чем яростнее разгорается огонь, тем несомненнее какое-то праздничное
ощущение.