Неточные совпадения
Выскакивая на середину комнаты, раскачиваясь, точно пьяный, он описывал в воздухе руками круги и эллипсы и говорил об обезьяне, доисторическом
человеке, о механизме
Вселенной так уверенно, как будто он сам создал
Вселенную, посеял в ней Млечный Путь, разместил созвездия, зажег солнца и привел в движение планеты.
—
Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют ужас одиночества своего во
вселенной, соприкоснутся прутьям железной клетки неразрешимых тайн жизни, жизни, из которой один есть выход — в смерть.
Клим выслушивал эти ужасы довольно спокойно, лишь изредка неприятный холодок пробегал по коже его спины. То, как говорили, интересовало его больше, чем то, о чем говорили. Он видел, что большеголовый, недоконченный писатель говорит о механизме
Вселенной с восторгом, но и
человек, нарядившийся мужиком, изображает ужас одиночества земли во
Вселенной тоже с наслаждением.
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя
вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме
человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
И если вспомнить, что все это совершается на маленькой планете, затерянной в безграничии
вселенной, среди тысяч грандиозных созвездий, среди миллионов планет, в сравнении с которыми земля, быть может, единственная пылинка, где родился и живет
человек, существо, которому отведено только пять-шесть десятков лет жизни…
— Да, — забывая о
человеке Достоевского, о наиболее свободном
человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во
вселенной? В пустоте, где только вещество и нет бога?
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние миры и заставляя всю
вселенную отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших»
людей.
Человек — не дробная, бесконечно малая часть
вселенной, а малая, но цельная
вселенная.
В этом типе психологически неприятно — признание себя центром
вселенной, а в отношении к другим
людям — метод лести и взвинчивания, которым собираются сливки человечества.
Человек —
вселенная, и потому
вселенная ему не чужда.
Лишь тогда познание будет свободно от психологизма и антропологизма, если определяться оно будет не трансцендентальным
человеком, а трансцендентальной
вселенной, т. е. церковью.
Человек потому постигает тайну
вселенной, что он одного с ней состава, что в нем живут те же стихии, действует тот же разум.
— Я рассчитываю на вас, Подхалимов! Надо же, наконец! надо, чтоб знали!
Человек жил, наполнил
вселенную громом — и вдруг… нигде его нет! Вы понимаете… нигде! Утонул и даже круга на воде… пузырей по себе не оставил! Вот это-то именно я и желал бы, чтоб вы изобразили! Пузырей не оставил… поймите это!
Он целовал руки Софьи Николавны, говорил ей, что он счастливейший
человек во всей
вселенной и что она такое божество, которому нет равного на свете и которому должны все поклоняться.
Она не уставала меня расспрашивать подробно обо всем, что занимало и волновало ее первобытное, яркое воображение: о странах и народах, об явлениях природы, об устройстве земли и
вселенной, об ученых
людях, о больших городах…
Человек есть
вселенная, и да здравствует вовеки он, носящий в себе весь мир!
— Взгляни! — говорил он сестре, указывая на небо тем самым зонтиком, которым давеча бил меня. — Взгляни на небо! Звезды, даже самые маленькие, — все это миры! Как ничтожен
человек в сравнении со
вселенной!
Подумайте: великий Кеплер говорил, что если бы он мог окинуть взглядом
вселенную, но не видал бы жаждущего познания
человека, то он нашел бы свое удивление бесплодным, а я, червяк, без всех решительно сравнений, его ничтожнейший, до сей поры все жил, не видя никого, кому бы мог сказать о том, что я своим окинул взором…
Но существуют
люди слабые (увы!
вселенная кишит ими!), которые не могут устоять перед взорами этих василисков и потому ввергаются в бездну празднословия.
Безобразный нищий всё еще стоял в дверях, сложа руки, нем и недвижим — на его ресницах блеснула слеза: может быть первая слеза — и слеза отчаяния!.. Такие слезы истощают душу, отнимают несколько лет жизни, могут потопить в одну минуту миллион сладких надежд! они для одного
человека — что был Наполеон для
вселенной: в десять лет он подвинул нас целым веком вперед.
Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший
вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы
людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога!.. другое дело
человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
— Не сам ли он создал свое могущество? какая слава, если б он избрал другое поприще, если б то, что сделал для своей личной мести, если б это терпение, геройское терпение, эту скорость мысли, эту решительность обратил в пользу какого-нибудь народа, угнетенного чуждым завоевателем… какая слава! если б, например, он родился в Греции, когда турки угнетали потомков Леонида… а теперь?.. имея в виду одну цель — смерть трех
человек, из коих один только виновен, теперь он со всем своим гением должен потонуть в пучине неизвестности… ужели он родился только для их казни!.. разобрав эти мысли, он так мал сделался в собственных глазах, что готов был бы в один миг уничтожить плоды многих лет; и презрение к самому себе, горькое презрение обвилось как змея вокруг его сердца и вокруг
вселенной, потому что для Вадима всё заключалось в его сердце!
А ведь культурному
человеку сызмлада говорили: ты — краса
вселенной, ты — соль земли! — и вдруг является какой-нибудь уроженец ретирадного места и без околичностей говорит: уйди… сочувствователь!
Кто же эти
люди? — это граждане ретирадных мест, которые благодаря смуте вышли из первобытного заключения и, все пропитанные вонью его, стремятся заразить ею
вселенную.
Глаза же у царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг черных звезд. И не было
человека во
вселенной, который мог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих глаз. И молнии гнева в очах царя повергали
людей на землю.
Человек, рассуждающий, что
вселенная есть не что иное, как выморочное пространство, существующее для того, чтоб на нем можно было плевать во все стороны, есть ташкентец…
По его мнению, каприз и чудачество обуревают
вселенную;
люди не по необходимости меняют старые формы общежития на новые, а потому только, что так вздумалось.
Для Шекспира грудь
человека —
вселенная, которой космологию он широко набрасывает мощной и гениальной кистью.
Все они, однако, продолжали считать Веретьева
человеком необыкновенным, предназначенным удивить
вселенную, и он только потому и был умнее их, что сам очень хорошо сознавал свою совершенную и коренную бесполезность.
Екатерина Завоевательница стоит на ряду с первыми Героями
вселенной; мир удивлялся блестящим успехам Ее оружия — но Россия обожает Ее уставы, и воинская слава Героини затмевается в Ней славою Образовательницы государства. Меч был первым властелином
людей, но одни законы могли быть основанием их гражданского счастья; и находя множество Героев в Истории, едва знаем несколько имен, напоминающих разуму мудрость законодательную.
В письме своем ко мне (конечно, она давно ожидала меня, потому что письмо было все истерто и довольно засалено) она описывала, что в ней течет кровь высокоблагородная; что один злодей лишил ее всего; что она имеет теперь
человека, который, несмотря ни на что, хочет взять ее, но она не имеет ничего, просит меня, как особу, известную моими благотворениями во всех концах
вселенной (каково?
вселенная знает обо мне!), пособить ей, снабдив приданым…
«Если, говорит, счастье есть удовлетворение потребностей, а в натуре
человека нельзя представить таких потребностей, для которых нет удовлетворения во всей
вселенной, — то, следовательно, счастлив тот, кто имеет потребности и может удовлетворять им?
И проклянет, склонясь на крест святой,
Людей и небо, время и природу, —
И проклянет грозы бессильный вой
И пылких мыслей тщетную свободу…
Но нет, к чему мне слушать плач людской?
На что мне черный крест, курган, гробница?
Пусть отдадут меня стихиям! Птица
И зверь, огонь и ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой
вселенной, как эфир с эфиром,
Сольется и развеется над миром!..
Любовь!.. Но знаешь ли, какое
Блаженство на земле второе
Тому, кто всё похоронил,
Чему он верил; что любил!
Блаженство то верней любови,
И только хочет слез да крови.
В нем утешенье для
людей,
Когда умрет другое счастье;
В нем преступлений сладострастье,
В нем ад и рай души моей.
Оно при нас всегда, бессменно;
То мучит, то ласкает нас…
Нет, за единый мщенья час,
Клянусь, я не взял бы
вселенной!
Но
вселенная бесконечна, и познание ее недостижимо для
человека.
Бог есть. Нам не нужно этого доказывать. Доказывать бога — кощунство; отрицать его — безумие. Бог живет в нашей совести, в сознании всего человечества, в окружающей нас
вселенной. Отрицать бога под сводом звездного неба, у гроба дорогих
людей или при радостной смерти казнимого мученика может только или очень жалкий, или очень развращенный
человек.
Мы спокойно считаем
вселенную за великую, непонятную случайность; судя по внешнему виду, она довольно ясно представляется нам громадным загоном для скота или рабочим домом, обширными кухнями с обеденными столами, за которыми находят себе место только благоразумные
люди.
Быть может, хозяйственным трудом микрокосм-человек исторгнет из макрокосма-вселенной смерть и снимет проклятие с земли?
«Ибо не ангелам Бог покорил будущую
вселенную, о которой говорим; напротив, некто негде засвидетельствовал говоря: «что значит
человек, что Ты помнишь его? или сын человеческий, что Ты посещаешь его?
Он есть логос
вселенной, в котором она себя сознает [«Единым логосом огонь устроил все в теле согласно своей собственной природе: (он сделал тело
человека) подобием
вселенной, малое (микрокосм) соответственно большому (макрокосму) и большое соответственно малому» (Подражание Гераклиту у Гиппократа: «Досократики», в пер.
Ждали дни и ночи, что вот загремит в небесах труба архангельская и со всех концов
вселенной соберутся живые и мертвые
люди.
«Косность! О, природа!
Люди на земле одни, — вот беда! «Есть ли в поле жив
человек?» — кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит
вселенную. Взойдет солнце и — посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво и всюду мертвецы. Одни только
люди, а кругом них молчание, — вот земля!» («Кроткая»).
В этой иллюзии держит
человека Аполлон. Он — бог «обманчивого» реального мира. Околдованный чарами солнечного бога,
человек видит в жизни радость, гармонию, красоту, не чувствует окружающих бездн и ужасов. Страдание индивидуума Аполлон побеждает светозарным прославлением вечности явления. Скорбь вылыгается из черт природы. Охваченный аполлоновскою иллюзией,
человек слеп к скорби и страданию
вселенной.
— Есть во
вселенной одна стихия, примиряющая несколько
человека с его жизнью. Эта стихия, говорят, создана дьяволом, но…пусть так! Она снимает с души моей шипы…на время, разумеется. Эта стихия — в моей бутылке…Выпей, Илька! Сделай один глоток! Это хорошая водка…
Мое существование казалось мне необъятным, как
вселенная, которая не знает ни твоего времени, ни твоего пространства, человече! На мгновение мелькнула передо мною черная стена моего Беспамятства, та неодолимая преграда, пред которою смущенно бился дух вочеловечившегося, — и скрылась так же мгновенно: ее без шума и борьбы поглотили волны моего нового моря. Все выше поднимались они, заливая мир. Мне уже нечего было ни вспоминать, ни знать: все помнила и всем владела моя новая человеческая душа. Я
человек!
— Ты ангел, и даже, мне кажется, самый добрый ангел во всей
вселенной. О, зачем на земле не все женщины подобны тебе, чтобы сделать землю раем для
человека.
Но это метафизическое очеловечивание
вселенной есть унижение
человека, отнятие того, что принадлежит ему.
„Так, так! — думал он словами и слышал их в голове. — Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу… где схватка за жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится
человек, и душа трепещет перед чудом
вселенной!..“
Но мы смиренно верим, что в большом хозяйстве владыки
вселенной даже и этот ассортимент
людей пока еще на что-то нужен.
Но значение Штейнера в том, что он выявляет мистические учения о
человеке как микрокосме, как центре
вселенной, обладающем творческим призванием во
вселенной, и ставит проблему антропософическую.