Неточные совпадения
У нищих единственным источником пропитания
было прошение милостыни на
церковных папертях; но так как древнее благочестие в Глупове на некоторое время прекратилось, то естественно, что источник этот значительно оскудел.
Но в семье она — и не для того только, чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все
церковные требования, и то, что дети около года не
были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Для Левина, как для человека неверующего и вместе с тем уважающего верования других людей, присутствие и участие во всяких
церковных обрядах
было очень тяжело.
Левин помнил, как в то время, когда Николай
был в периоде набожности, постов, монахов, служб
церковных, когда он искал в религии помощи, узды на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с ужасом и омерзением отвернулись.
Взмостился ли ты для большего прибытку под
церковный купол, а может
быть, и на крест потащился и, поскользнувшись, оттуда, с перекладины, шлепнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!» — а сам, подвязавшись веревкой, полез на твое место.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные
церковные подсвечники. Трактир
был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях
были нарисованы кувшины с цветами.
Только вспыхивавшая, подобно искре, золотая
церковная маковка давала знать, что это
было людное, большое селенье.
«Торгует
церковной утварью и вольнодумничает. Хвастает начитанностью.
Ест и
пьет сластолюбиво. Грубовата. Врет, что «в женском смысле — одна», вероятно —
есть любовник…»
Магазин Марины
был наполнен блеском еще более ослепительным, как будто всю
церковную утварь усердно вычистили мелом. Особенно резал глаза Христос, щедро и весело освещенный солнцем, позолоченный, кокетливо распятый на кресте черного мрамора. Марина продавала старику в полушубке золотые нательные крестики, он задумчиво пересыпал их из горсти в горсть, а она говорила ему ласково и внушительно...
— А знаешь, — здесь Лидия Варавка живет, дом купила. Оказывается — она замужем
была, овдовела и — можешь представить? — ханжой стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это — дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, — верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка
церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но — красивейшая бабища…
— Ой, нет! — живо сказала Любаша. — Куда им! Они такие… мудрые. Но там
была свадьба; Лида живет у Премировой, и племянница ее вышла замуж за торговца
церковной утварью. Жуткий такой брак и — по Шопенгауэру: невеста — огромная, красивая такая, Валкирия; а жених — маленький, лысый, желтый, бородища, как у Варавки, глаза святого, но — крепенький такой дубок. Ему лет за сорок.
— «Чей стон», — не очень стройно подхватывал хор. Взрослые
пели торжественно, покаянно, резкий тенорок писателя звучал едко, в медленной песне
было нечто
церковное, панихидное. Почти всегда после пения шумно танцевали кадриль, и больше всех шумел писатель, одновременно изображая и оркестр и дирижера. Притопывая коротенькими, толстыми ногами, он искусно играл на небольшой, дешевой гармонии и ухарски командовал...
С лестницы сошли рядом и молча. Клим постоял в прихожей, глядя, как по стене вытянулись на вешалке различные пальто;
было в них нечто напоминающее толпу нищих на
церковной паперти, безголовых нищих.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался;
было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у
церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его
была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Манере Туробоева говорить Клим завидовал почти до ненависти к нему. Туробоев называл идеи «девицами духовного сословия», утверждал, что «гуманитарные идеи требуют чувства веры значительно больше, чем
церковные, потому что гуманизм
есть испорченная религия». Самгин огорчался: почему он не умеет так легко толковать прочитанные книги?
«Зачем этой здоровой, грудастой и, конечно, чувственной женщине именно такое словесное облачение? — размышлял Самгин. —
Было бы естественнее и достоверней, если б она вкусным своим голосом говорила о боге
церковном, боге попов, монахов, деревенских баб…»
Преступление открыто при таких обстоятельствах: обычно по воскресеньям М. П. Зотова закрывала свой магазин
церковной утвари в два часа дня, но вчера торговцы Большой Торговой улицы
были крайне удивлены тем, что в обычное время магазин не закрыт, хотя ни покупателей, ни хозяйки не замечалось в нем.
— Перестань, а то глупостей наговоришь, стыдно
будет, — предупредила она, разглядывая крест. — Я не сержусь, понимаю: интересно! Девушка в театрах
петь готовилась, эстетикой баловалась и — вдруг выскочила замуж за какого-то купца, торгует
церковной утварью. Тут, пожалуй, даже смешное
есть…
В маленьком, прозрачном облаке пряталась луна, правильно круглая, точно желток яйца, внизу, над крышами, — золотые караваи
церковных глав, все
было окутано лаской летней ночи, казалось обновленным и, главное, благожелательным человеку.
Он не то чтобы
был начетчик или грамотей (хотя знал
церковную службу всю и особенно житие некоторых святых, но более понаслышке), не то чтобы
был вроде, так сказать, дворового резонера, он просто
был характера упрямого, подчас даже рискованного; говорил с амбицией, судил бесповоротно и, в заключение, «жил почтительно», — по собственному удивительному его выражению, — вот он каков
был тогда.
Он скрылся опять, а мы пошли по сводам и галереям монастыря. В галереях везде плохая живопись на стенах: изображения святых и портреты испанских епископов, живших и умерших в Маниле. В
церковных преддвериях видны большие картины какой-то старой живописи. «Откуда эта живопись здесь?» — спросил я, показывая на картину, изображающую обращение Св. Павла. Ни епископ, ни наш приятель, молодой миссионер, не знали: они
были только гости здесь.
Он не мог не знать, что он
был прав, не признавая истинности
церковного учения.
— Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только
будет доказано, что, читая Евангелие, они позволили себе толковать его другим не так, как велено, и потому осуждали
церковное толкование. Хула на православную веру при народе и по статье 196 — ссылка на поселение.
В реакции против
церковного национализма Вл. Соловьев слишком склонялся к католичеству, но великая правда его основных стремлений и мотивов несомненна и
будет еще признана Россией.
Это миросозерцание
было номиналистическим в отношении ко всем историческим организмам: национальным, государственным,
церковным — и реалистическим лишь в отношении к социальному человеку и социальным классам.
Старые славянофильские идеалы
были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни русского человека, которому не давали выйти в ширь исторического существования, который не созрел еще для такого существования [Я не касаюсь здесь
церковных идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
То
были консервативные надежды, надежды искренних, идейных
церковных консерваторов, которых приводило в отчаяние разрушение
церковной жизни, господство над нею темных сил.
Но А. Д. Самарин столкнулся с темным, иррациональным началом в
церковной жизни, в точке скрепления церкви и государства, с влияниями, которые не могут
быть даже названы реакционными, так как для них нет никакого разумного имени.
Тяжело
было смотреть верующему православному на рабскую зависимость
церковной политики от посторонних влияний, чуждых внутренней святыне церкви.
Не может
быть сознание церкви, нации, класса, но может
быть церковное, национальное, классовое сознание людей, группирующихся в этого рода реальности.
В мистической жажде хлыстов
есть своя правда, указывающая на неутоленность официальной
церковной религией.
Соборность
церковная не
есть какой-либо авторитет, хотя бы авторитет собора епископов и даже вселенских соборов, а
есть пребывание в общении и любви
церковного народа и Духа Святого.
Хлыстовство, как начало стихийной оргийности,
есть и в нашей
церковной жизни.
Статья
была написана на поднявшийся повсеместно тогда вопрос о
церковном суде.
За Херувимской принялся
было подпевать, но не докончил и, опустившись на колена, прильнул лбом к каменному
церковному полу и пролежал так довольно долго.
Таким образом (то
есть в целях будущего), не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей» (как выражается о церкви автор, которому возражаю), а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с
церковными свои цели.
— Покойников во всяк час видеть можно, — с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, за кем, то
есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на
церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то
есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
Это, Вера Павловна, то, что на
церковном языке называется грехом против духа святого, — грехом, о котором говорится, что всякий другой грех может
быть отпущен человеку, но этот — никак, никогда.
Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет
церковный на похоронный обед, объявив, что молодой барин не намерен на оном присутствовать, и таким образом отец Антон, попадья Федотовна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том, что, по-видимому, ожидало его наследника. (Приезд Троекурова и прием, ему оказанный,
были уже известны всему околодку, и тамошние политики предвещали важные оному последствия).
Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей истории; но принимая за серьезное их православие, но видя их
церковную нетерпимость в обе стороны, в сторону науки и в сторону раскола, — мы должны
были враждебно стать против них.
Меня стало теснить присутствие старика, мне
было с ним неловко, противно. Не то чтоб я чувствовал себя неправым перед граждански-церковным собственником женщины, которая его не могла любить и которую он любить
был не в силах, но моя двойная роль казалась мне унизительной: лицемерие и двоедушие — два преступления, наиболее чуждые мне. Пока распахнувшаяся страсть брала верх, я не думал ни о чем; но когда она стала несколько холоднее, явилось раздумье.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще
церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это
был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
«Ты, мол, в чужой деревне не дерись», — говорю я ему, да хотел так, то
есть, пример сделать, тычка ему дать, да спьяну, что ли, или нечистая сила, — прямо ему в глаз — ну, и попортил, то
есть, глаз, а он со старостой
церковным сейчас к становому, — хочу, дескать, суд по форме.
Положение его в Москве
было тяжелое. Совершенной близости, сочувствия у него не
было ни с его друзьями, ни с нами. Между им и нами
была церковная стена. Поклонник свободы и великого времени Французской революции, он не мог разделять пренебрежения ко всему европейскому новых старообрядцев. Он однажды с глубокой печалью сказал Грановскому...
Клад их, может, и
был спрятан в
церковной утвари старинной работы, но ценность-то его
была не в сосуде и не в форме.
Между тем сосчитали
церковные деньги; оказалось, что на колокол собрано больше тысячи рублей, из которых добрых две трети внесены
были усердием Сатира.
«Повинуйтесь! повинуйтесь! повинуйтесь! причастницами света небесного
будете!» — твердила она беспрестанно и приводила примеры из Евангелия и житий святых (как на грех, она
церковные книги читать могла).
Сатир уже три раза
был в бегах. Походит года два-три, насбирает денег на
церковное строение и воротится. Он и балахон себе сшил такой, чтоб на сборщика походить, и книжку с воззванием к христолюбивым жертвователям завел, а пелену на книжку тетеньки-сестрицы ему сшили. А так как в нашей церкви колокол
был мал и плох, то доставляемый им сбор присовокуплялся к общей сумме пожертвований на покупку нового колокола.
Да и она
была грамотная, и по части
церковной и даже гражданской печати могла хоть кого угодно за пояс заткнуть.
Отец Василий
был доволен своим приходом: он получал с него до пятисот рублей в год и, кроме того, обработывал свою часть
церковной земли. На эти средства в то время можно
было прожить хорошо, тем больше, что у него
было всего двое детей-сыновей, из которых старший уже кончал курс в семинарии. Но
были в уезде и лучшие приходы, и он не без зависти указывал мне на них.