Неточные совпадения
[Следующая фраза не появилась в 1859 г. в
печати по вине
цензуры.]
Царское правительство, напуганное возможностью проникновения в Россию революционных идей, учредило для наблюдения за
печатью и открытой
цензурой негласный комитет под председательством тайного советника Д.П.Бутурлина.
Несмотря на то, что
цензура не была еще упразднена,
печать уж повысила тон.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам
печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны
цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури
цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
Стали опять поговаривать о «свободе
печати», той
печати, которая свободно припечатывала бы каждое свободное слово, воскресла
цензура и принялась «припечатывать»!
Дождались конституции, грянула свобода
печати, стали писать по-новому. Забыли «сопку с деревом», доставление документов об образовательном цензе, стали выходить издания явочным порядком. Стали писать все что угодно, никакой
цензуры, казалось, не было, но оказалось — ненадолго.
— Уничтожьте
цензуру, — ораторствовал Ноздрев, — и вы увидите, что дурные страсти, проникнувшие в нашу литературу, рассеются сами собою. Мы, благонамеренная
печать, беремся за это дело и ручаемся за успех. Но само собой разумеется, что при этом необходимы соответствующие карательные законы, которые сделали бы наши усилия плодотворными…
«История моего знакомства с Гоголем», еще вполне не оконченная мною, писана была не для
печати, или по крайней мере для
печати по прошествии многих десятков лет, когда уже никого из выведенных в ней лиц давно не будет на свете, когда
цензура сделается свободною или вовсе упразднится, когда русское общество привыкнет к этой свободе и отложит ту щекотливость, ту подозрительную раздражительность, которая теперь более всякой
цензуры мешает говорить откровенно даже о давнопрошедшем.
Тогда театральная
цензура находилась в Третьем отделении, у Цепного моста, и с обыкновенной
цензурой не имела ничего общего; а"Главное управление по делам
печати"еще не существовало.
В первый раз это случилось в кабинете Я.П.Полонского, тогда одного из редакторов кушелевского журнала"Русское слово". К нему я попал с рукописью моей первой комедии"Фразеры", которая как раз и погибла в редакции этого журнала и не появлялась никогда ни на сцене, ни в
печати. На сцену ее не пустила театральная
цензура.
Правда, в
печать тогдашняя
цензура ничего такого и не пустила бы, но ведь
цензура в 40-х годах и в начале 50-х годов была еще строже; а это не мешало"отцам"любить скоромное в непечатной литературе стишков, анекдотов, целых поэм.
Цензура только что преобразовывалась, и в мое редакторство народилось уже Главное управление по делам
печати. Первым заведующим назначен был чиновник из Третьего отделения Турунов; но я помню, что он некоторое время носил вицмундир народного просвещения, а не внутренних дел.