Неточные совпадения
Небо раскалилось и
целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла
улицы.
Хотя главною
целью похода была Стрелецкая слобода, но Бородавкин хитрил. Он не пошел ни прямо, ни направо, ни налево, а стал маневрировать. Глуповцы высыпали из домов на
улицу и громкими одобрениями поощряли эволюции искусного вождя.
Бросились искать, но как ни шарили, а никого не нашли. Сам Бородавкин ходил по
улице, заглядывая во все щели, — нет никого! Это до того его озадачило, что самые несообразные мысли вдруг
целым потоком хлынули в его голову.
По платью и по виду они очень могли принять его за нищего, за настоящего собирателя грошей по
улице, а подаче
целого двугривенного, он, наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две
улицы, — может быть, безо всякой
цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
И, накинув на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала на
улицу — с неопределенною
целью где-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало найти справедливость.
Раскольников преимущественно любил эти места, равно как и все близлежащие переулки, когда выходил без
цели на
улицу.
В это время вошла с
улицы целая партия пьяниц уже и без того пьяных, и раздались у входа звуки нанятой шарманки и детский надтреснутый семилетний голосок, певший «Хуторок».
Однажды, когда Варвара провожала Самгина, он, раздраженный тем, что его провожают весело, обнял ее шею, запрокинул другой рукою голову ее и крепко, озлобленно
поцеловал в губы. Она, задыхаясь, отшатнулась, взглянула на него, закусив губу, и на глазах ее как будто выступили слезы. Самгин вышел на
улицу в настроении человека, которому удалась маленькая месть и который честно предупредил врага о том, что его ждет.
Он отказался от этих прогулок и потому, что обыватели с каким-то особенным усердием подметали
улицу, скребли железными лопатами панели. Было ясно, что и Варвару терзает тоска. Варвара
целые дни возилась в чуланах, в сарае, топала на чердаке, а за обедом, за чаем говорила, сквозь зубы, жалобно...
Когда карета заворотила в другую
улицу, пришла Анисья и сказала, что она избегала весь рынок и спаржи не оказалось. Захар вернулся часа через три и проспал
целые сутки.
Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по
целым часам смотрел, как падал снег и наносил сугробы на дворе и на
улице, как покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как все умерло и окуталось в саван.
Бывало и то, что отец сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг с
улицы раздается шум, крики, и
целая толпа людей врывается в дом.
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на
целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по
улицам, посмотрели бы на народ или на другое что…
В Гороховой
улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на
целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
Он пошел поскорее, вспомнив, что у него была
цель прогулки, и поглядел вокруг, кого бы спросить, где живет учитель Леонтий Козлов. И никого на
улице: ни признака жизни. Наконец он решился войти в один из деревянных домиков.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без
цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в
улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Отойдя шагов сто по
улице, я вынул ее посмотреть, посмотрел и хотел
поцеловать.
Наконец государю не понравилось, и действительно:
целая гора, стоит гора на
улице, портит
улицу: «Чтоб не было камня!» Ну, сказал, чтоб не было, — понимаете, что значит «чтоб не было»?
Внизу мы прошли чрез живописнейший лесок — нельзя нарочно расположить так красиво рощу — под развесистыми банианами и кедрами, и вышли на поляну. Здесь лежала, вероятно занесенная землетрясением, громадная глыба коралла, вся обросшая мохом и зеленью. Романтики тут же объявили, что хорошо бы приехать сюда на
целый день с музыкой; «с закуской и обедом», — прибавили положительные люди. Мы вышли в одну из боковых
улиц с маленькими домиками: около каждого теснилась кучка бананов и цветы.
Опираясь на него, я вышел «на
улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась
целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Мы шли, шли в темноте, а проклятые
улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как тени, неслышно скользили во мраке. Нас провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы
целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали в открытое море.
Непосредственно за главным зданием, спускаясь по Нагорной
улице, тянулся
целый ряд каменных пристроек, тоже украшенных колоннами, лепными карнизами и арабесками.
Правда, иногда (особенно в дождливое время) не слишком весело скитаться по проселочным дорогам, брать «целиком», останавливать всякого встречного мужика вопросом: «Эй, любезный! как бы нам проехать в Мордовку?», а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы (работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем, сильно разоренном сельце Худобубнове, к крайнему изумлению
целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую грязь на самой середине
улицы и нисколько не ожидавших, что их обеспокоят.
Между тем Вадим бродил без определенной
цели по
улицам и так дошел до Петровского бульвара.
При этом упреке сестрица с шумом встает из-за стола, усаживается к окну и начинает смотреть на
улицу, как проезжают кавалеры, которые по праздникам обыкновенно беснуются с визитами. Смотрение в окно составляет любимое занятие, которому она готова посвятить
целые часы.
Целых два часа бродил он по умолкнувшим
улицам, стараясь дать себе отчет в происшедшем. В голове его все перепуталось: и Милочка, и Мочалов, и «пьяница», и «башмаков еще не износила». Трудно было разобраться в этой путанице, хотя он чувствовал, что началось нечто такое, что угрожало сразу нарушить его душевное равновесие.
— Да тут их
целая ватага! — кричала Ганна, вырываясь из толпы парубков, наперерыв спешивших обнимать ее. — Как им не надоест беспрестанно целоваться! Скоро, ей-богу, нельзя будет показаться на
улице!
— Хлопцы бесятся! бесчинствуют
целыми кучами по
улицам.
Целый день полуголодный, босой или в рваных опорках зимой, видит малый на
улицах вольных ребятишек и пристает к ним…
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой
улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя
цель.
С вечной заботой о загадочных выражениях «Слова» он ходил по
улицам сонного городка, не замечая ничего окружающего и забывая порой о
цели своего выхода из дому.
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на
улице, на
целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его любовью к жилетам… Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
Помещался он на главной Московской
улице в большем двухэтажном доме, отделанном специально для этой
цели.
— Не отпирайся… Обещал прислать за нами лошадей через две недели, а я прожила
целых шесть, пока не догадалась сама выехать. Надо же куда-нибудь деваться с ребятишками… Хорошо, что еще отец с матерью живы и не выгонят на
улицу.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без
цели шел из
улицы в
улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял. На
улице собиралась
целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на «ты» и несколько раз принимался
целовать его без всякой видимой причины.
Он, как мальчишка, по
целым часам поджидал ее на
улице, бродил по вечерам, как тень, под окнами редакции «Запольского курьера», где она занималась, и был счастлив, когда мог раскланяться с ней хоть издали.
Иногда она
целый час смотрела в окно на
улицу;
улица была похожа на челюсть, часть зубов от старости почернела, покривилась, часть их уже вывалилась, и неуклюже вставлены новые, не по челюсти большие.
Поцеловав меня, она ушла, а мне стало нестерпимо грустно, я выскочил из широкой, мягкой и жаркой кровати, подошел к окну и, глядя вниз на пустую
улицу, окаменел в невыносимой тоске.
Был великий шум и скандал, на двор к нам пришла из дома Бетленга
целая армия мужчин и женщин, ее вел молодой красивый офицер и, так как братья в момент преступления смирно гуляли по
улице, ничего не зная о моем диком озорстве, — дедушка выпорол одного меня, отменно удовлетворив этим всех жителей Бетленгова дома.
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на
улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы
целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
С вечера приготовленные в дорогу телеги были выкачены на
улицу, а из поднятых кверху оглобель вырос
целый лес.
Теперь Главная
улица была знаменита только тем, что по ней при малейшем дожде становилось море и после
целый месяц не было ни прохода, ни проезда.
Народу в моленной уже не помещалось, и
целая толпа стояла на
улице и только глядела на храм свой.
Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала еще ребенком, по холодным, грязным петербургским
улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом
целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на свете.
Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на
улице, чуть смеркнется — никого, все затворяются по домам, и только завывают
целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь.
И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни, увидел все: непреложные прямые
улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не
целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…
Обыкновенно он тихо бродил по
улицам, по-видимому, без всякой определенной
цели, с тусклым взглядом и понуренною головой.
По
улицам города я шатался теперь с исключительной
целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же бегом отправлялся через болото, на гору, к часовне, предварительно наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.