Неточные совпадения
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен был выбросить его за
окно. Он меня морил голодом по
целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
Хлестаков (
целует ее в плечо и смотрит в
окно).Это сорока.
Всякий дом казался ей длиннее обыкновенного; белая каменная богадельня с узенькими
окнами тянулась нестерпимо долго, так что она наконец не вытерпела не сказать: «Проклятое строение, и конца нет!» Кучер уже два раза получал приказание: «Поскорее, поскорее, Андрюшка! ты сегодня несносно долго едешь!» Наконец
цель была достигнута.
В доме были открыты все
окна, антресоли были заняты квартирою учителя-француза, который славно брился и был большой стрелок: приносил всегда к обеду тетерек или уток, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал себе яичницу, потому что больше в
целом доме никто ее не ел.
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто
целый день одна
Сидела молча у
окна.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В
окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок
целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой
цели, как бы кидаясь то к
окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
Но уже утром он понял, что это не так. За
окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею,
целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Ехать пришлось недолго; за городом, на огородах, Захарий повернул на узкую дорожку среди заборов и плетней, к двухэтажному деревянному дому;
окна нижнего этажа были частью заложены кирпичом, частью забиты досками, в
окнах верхнего не осталось ни одного
целого стекла, над воротами дугой изгибалась ржавая вывеска, но еще хорошо сохранились слова: «Завод искусственных минеральных вод».
Самгин отказался пробовать коня, и Лютов ушел, не простясь. Стоя у
окна, Клим подумал, что все эти снежные и пыльные вихри слов имеют одну
цель — прикрыть разлад, засыпать разрыв человека с действительностью. Он вспомнил спор Властова с Кумовым.
Явился слуга со счетом, Самгин
поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за
окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл
окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой
целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За
окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
Открыл форточку в
окне и, шагая по комнате, с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками,
целая горсть серебра.
Как-то вечером, когда в
окна буйно хлестал весенний ливень, комната Клима вспыхивала голубым огнем и стекла
окон, вздрагивая от ударов грома, ныли, звенели, Клим, настроенный лирически,
поцеловал руку девушки. Она отнеслась к этому жесту спокойно, как будто и не ощутила его, но, когда Клим попробовал
поцеловать еще раз, она тихонько отняла руку свою.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет к
окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по
целым дням на
окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Обломов не казал глаз в город, и в одно утро мимо его
окон повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь
целый день, но он не знал, где и на ночь приклонить голову.
Сам Обломов — старик тоже не без занятий. Он
целое утро сидит у
окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе.
А там старуха пронесет из амбара в кухню чашку с мукой да кучу яиц; там повар вдруг выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая
целое утро, не сводя глаз, смотрит в
окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.
Он послал ей рукой
поцелуй и получил в ответ милый поклон. Раза два он уже подъезжал верхом к ее
окну и заговорил с ней, доложив ей, как она хороша, как он по уши влюблен в нее.
Но он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее
окна, прятался в простенок, когда она проходила мимо его
окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке, руку, когда они обе пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул головы, когда Вера взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю в сад, и
целый день не знал, где она и что делает.
Звуки хотя глухо, но всё доносились до него. Каждое утро и каждый вечер видел он в
окно человека, нагнувшегося над инструментом, и слышал повторение, по
целым неделям, почти неисполнимых пассажей, по пятидесяти, по сто раз. И месяцы проходили так.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без
цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к
окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Дома нет, на
целый день за Волгу уехала! — громко повторил Викентьев, подходя к
окну столовой.
Помню еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных
окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и
поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из
окна в
окно…
И стала я на нее, матушка, под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по
целым часам у
окна, смотрит на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже стояли здесь. Я вижу берег теперь из
окна моей каюты: это
целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!
Везде по стенам и около
окон фестоном лепится бесконечный плющ да
целая ширма широколиственного винограда.
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там и мы, но без помощи японцев, а сами, на парусах. Теперь ближе к берегу. Я
целый день смотрел в трубу на домы, деревья. Все хижины да дрянные батареи с пушками на развалившихся станках. Видел я внутренность хижин: они без
окон, только со входами; видел голых мужчин и женщин, тоже голых сверху до пояса: у них надета синяя простая юбка — и только. На порогах, как везде, бегают и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Привалов шел за Василием Назарычем через
целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на
окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Дом представлял из себя великолепную развалину: карнизы обвалились, крыша проржавела и отстала во многих местах от стропил
целыми полосами; массивные колонны давно облупились, и сквозь отставшую штукатурку выглядывали обсыпавшиеся кирпичи; половина дома стояла незанятой и печально смотрела своими почерневшими
окнами без рам и стекол.
И он почтительно, нежно даже
поцеловал у супруги ручку. Девица у
окна с негодованием повернулась к сцене спиной, надменно вопросительное лицо супруги вдруг выразило необыкновенную ласковость.
Если нет у ней гостя, сидит себе моя Татьяна Борисовна под
окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и поливает, с котятами играет по
целым часам, голубей кормит…
Вступление экспедиции в село Успенку для деревенской жизни было
целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из
окон выглядывали испуганные женские лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд.
На самом деле, выгода больше: возьмем в пример квартиру; если б эти комнаты отдавать в наем углами, тут жило бы: в 17 комнатах с 2
окнами по 3 и по 4 человека, — всего, положим, 55 человек; в 2 комнатах с 3
окнами по б человек и в 2 с 4
окнами по 9 человек, 12 и 18, всего 30 человек, и 55 в маленьких комнатах, — в
целой квартире 85 человек; каждый платил бы по З р. 50 к. в месяц, это значит 42 р. в год; итак, мелкие хозяева, промышляющие отдачею углов внаймы, берут за такое помещение — 42 руб, на 85, — 3 570 руб.
Она захлопнула
окно и, кажется,
поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и перебрался на другую сторону.
Я отворил
окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил
целую кружку. О сне не было и в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла, в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
В спальной и кабинете моего отца годы
целые не передвигалась мебель, не отворялись
окна.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко
поцеловала покойника в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у
окна.
В
окне книжной лавки были выставлены карикатуры на Николая, я тотчас бросился купить
целый запас.
Ее старались увидеть в
окно или в сенях, иным удавалось, другие тщетно караулили
целые дни, видевшие находили ее бледной, томной, словом, интересной и недурной.
Это было невозможно… Troppo tardi… [Слишком поздно (ит.).] Оставить ее в минуту, когда у нее, у меня так билось сердце, — это было бы сверх человеческих сил и очень глупо… Я не пошел — она осталась… Месяц прокладывал свои полосы в другую сторону. Она сидела у
окна и горько плакала. Я
целовал ее влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей на бледно-матовое плечо, которое вбирало в себя месячный свет, терявшийся без отражения в нежно-тусклом отливе.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и
окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам;
целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо. В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Она уходит в спальню и садится к
окну. Ей предстоит
целых полчаса праздных, но на этот раз ее выручает кот Васька. Он тихо-тихо подкрадывается по двору за какой-то добычей и затем в один прыжок настигает ее. В зубах у него замерла крохотная птица.
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в ту пору, чтоб и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! — а мне не дают. Так я из
окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да
целый день там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в канаве закоченею.
— Не божитесь. Сама из
окна видела. Видела собственными глазами, как вы, идучи по мосту, в хайло себе ягоды пихали! Вы думаете, что барыня далеко, ан она — вот она! Вот вам за это! вот вам! Завтра
целый день за пяльцами сидеть!
При этом упреке сестрица с шумом встает из-за стола, усаживается к
окну и начинает смотреть на улицу, как проезжают кавалеры, которые по праздникам обыкновенно беснуются с визитами. Смотрение в
окно составляет любимое занятие, которому она готова посвятить
целые часы.
То мазала жеваным хлебом кресты на стенах и
окнах, то выбирала что ни на есть еле живую половицу и скакала по ней, рискуя провалиться, то ставила среди комнаты аналой и ходила вокруг него с зажженной свечой, воображая себя невестой и посылая воздушные
поцелуи Иосифу Прекрасному.
— Едешь по деревне, видишь,
окна в домах заколочены, — это значит, что пожарники на промысел пошли
целой семьей, а в деревне и следов пожара нет!
Перед
окнами дома Моссовета раскинута Советская площадь. На фоне сквера,
целый день оживленного группами гуляющих детей, — здание Института Маркса — Энгельса — Ленина.