Неточные совпадения
Он помнит, как, после музыки, она всю дрожь наслаждения сосредоточивала в горячем поцелуе ему. Помнит, как она толковала ему картины: кто этот старик с лирой, которого, немея, слушает гордый
царь, боясь пошевелиться, — кто эта женщина, которую
кладут на плаху.
— Да,
царь и ученый: ты знаешь, что прежде в центре мира
полагали землю, и все обращалось вокруг нее, потом Галилей, Коперник — нашли, что все обращается вокруг солнца, а теперь открыли, что и солнце обращается вокруг другого солнца. Проходили века — и явления физического мира поддавались всякой из этих теорий. Так и жизнь: подводили ее под фатум, потом под разум, под случай — подходит ко всему. У бабушки есть какой-то домовой…
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями,
царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку,
положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
как сказал об нём Пушкин, был идеалом образцового капрала, так, как он носился в мечтах отца Фридриха II; нечеловеческая преданность, механическая исправность, точность хронометра, никакого чувства, рутина и деятельность, ровно столько ума, сколько нужно для исполнителя, и ровно столько честолюбия, зависти, желчи, чтоб предпочитать власть деньгам. Такие люди —
клад для
царей. Только мелкой злопамятностью Николая и можно объяснить, что он не употребил никуда Аракчеева, а ограничился его подмастерьями.
Матушка, дождавшись, покуда старика
кладут спать, и простившись с Настасьей, спешит в свою спальню. Там она наскоро раздевается и совсем разбитая бросается в постель. В сонной голове ее мелькает «миллион»; губы бессознательно лепечут: «Помяни, Господи,
царя Давида и всю кротость его…»
Се слабая картина всех пагубных следствий пышного
царей действия. Не блаженны ли мы, если возмогли укрыться от возмущения благонамерений наших? Не блаженны ли, если и заразе примера
положили преграду? Надежны в благосердии нашем, надежны не в разврате со вне, надежны во умеренности наших желаний, возблагоденствуем снова и будем примером позднейшему потомству, како власть со свободою сочетать должно на взаимную пользу.
— Эх, дался тебе этот летник! Разве я по своей охоте его надеваю? Иль ты не знаешь
царя? Да и что мне, в святые себя прочить, что ли? Уж я и так в Слободе пощусь ему в угождение; ни одной заутрени не проспал; каждую середу и пятницу по сту земных поклонов
кладу; как еще лба не расшиб! Кабы тебе пришлось по целым неделям в стихаре ходить, небось и ты б для перемены летник надел!
Малюта
положил ключи под царское изголовье и вышел вместе с мамкою. Иконные лампады слабо освещали избу.
Царь с видом усталости лежал на одре.
— Спасибо тебе, Борис Федорыч, спасибо. Мне даже совестно, что ты уже столько сделал для меня, а я ничем тебе отплатить не могу. Кабы пришлось за тебя в пытку идти или в бою живот
положить, я бы не задумался. А в опричнину меня не зови, и около
царя быть мне также не можно. Для этого надо или совсем от совести отказаться, или твое уменье иметь. А я бы только даром душой кривил. Каждому, Борис Федорыч, господь свое указал: у сокола свой лет, у лебедя свой; лишь бы в каждом правда была.
Молится
царь и
кладет земные поклоны. Смотрят на него звезды в окно косящатое, смотрят светлые, притуманившись, — притуманившись, будто думая: «Ах ты гой еси,
царь Иван Васильевич! Ты затеял дело не в добрый час, ты затеял, нас не спрошаючи: не расти двум колосьям в уровень, не сравнять крутых гор со пригорками, не бывать на земле безбоярщине!»
Царь вздел кольчугу, надел поверх нее черный стихарь, лег на постель и
положил возле себя тот самый посох, или осён, которым незадолго перед тем пронзил ногу гонцу князя Курбского.
— Да как были мы в Слободе, так, бывало, видели, как он хаживал в тюрьму пытать людей. Ключи, бывало, всегда с ним. А к ночи, бывало, он их к
царю относит, а уж
царь, всем ведомо, под самое изголовье
кладет.
— Гриша, — сказал он,
положив обе руки на плеча Скуратова, — как бишь ты сейчас говорил? Я рублю сучья да ветки, а ствол-то стоит здоровешенек? Гриша, — продолжал
царь, медленно выговаривая каждое слово и смотря на Малюту с какой-то страшной доверчивостью, — берешься ли ты вырвать с корнем измену?
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я велел бы тем ратникам всех вас перехватать да к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство на милость
кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
— Князь Никита Романыч, много есть зла на свете. Не потому люди губят людей, что одни опричники, другие земские, а потому, что и те и другие люди!
Положим, я бы сказал
царю; что ж из того выйдет? Все на меня подымутся, и сам
царь на меня ж опалится!..
Дай, говорит, тирлича, чтобы мне в царскую милость войти, а их чтобы разлюбил
царь и опалу чтобы на них
положил!
— Ту скорбь я к престолу… Владыки
царей…
положу и сам в том свидетелем стану…
Спустился
царь с крыльца, отмахнул рукой бояр, пнул скамейку,
положил руку на холку да прямо, без стремени, прыг в седло — и как врос. И все разом...
Около Думы народ. Идет заседание. Пробрались в зал. Речь о войне, о помощи раненым. Какой-то выхоленный, жирный, так пудов на восемь, гласный, нервно поправляя золотое пенсне, возбужденно, с привизгом, предлагает желающим «добровольно
положить живот свой за веру,
царя и отечество», в защиту угнетенных славян, и сулит за это земные блага и царство небесное, указывая рукой прямой путь в небесное царство через правую от его руки дверь, на которой написано: «Прием добровольцев».
— Я повторяю еще, — сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, — что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов
положить за него мою голову. Но тот, — прибавил он, взглянув с презрением на земского, — тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе
царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже — хуже некрещеного татарина!
Где Соломон, где эта савская царица, которая так рабски шла, чтоб
положить свою дань благоговения к ногам
царя и исполина мысли?..
Но слово русского
царя священно: он обещал своему народу не
положить меча до тех пор, пока хотя единый враг останется в пределах его царства, — и свято сохранил сей обет.
Я не
положу оружия, — сказал он, — доколе ни единого неприятеля не останется в царстве моем…» — и миллионы уст повторили слова
царя русского!
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона, доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против
царя; Артамонов старший слушал его жалобы почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго сказал...
Бенни
полагал, что это из оперы «Жизнь за
царя», но Ничипоренко это осмеял и разъяснил дело иначе.
Затем предстали пред
царем три человека. Ведя общее торговое дело, нажили они много денег. И вот, когда пришла им пора ехать в Иерусалим, то зашили они золото в кожаный пояс и пустились в путь. Дорогою заночевали они в лесу, а пояс для сохранности зарыли в землю. Когда же они проснулись наутро, то не нашли пояса в том месте, куда его
положили.
— Я помню, я сидела на камне стенки, и ты
положил свою руку сверх моей. Огонь побежал по моим жилам, голова у меня закружилась. Я сказала себе: «Вот кто господин мой, вот кто
царь мой, возлюбленный мой!»
— Младший… Прости меня,
царь, я не мог настоять на том, чтобы твое повеление было исполнено в точности… Младший натянул тетиву и
положил уже на нее стрелу, но вдруг опустил лук к ногам, повернулся и сказал, заплакав: «Нет, я не могу сделать этого… Не буду стрелять в труп моего отца».
Дарил также
царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы
кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый
царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Всего легче испортить человека, сделав его пьяницей, для этого берут червей из пустых винных бочек, сушат их и потом
кладут в вино, а над вином читают: «Морской глубины
царь, пронеси ретиво сердце раба (имя) от песков сыпучих, от камней горючих; заведись в нем гнездо оперунное.
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха —
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
Башкин. Все так говорят, Варвара Егоровна. Я все-таки
полагаю, что без
царя — нельзя!
«За утро услыши глас мой,
царю мой и боже мой!» Когда иеродиакон возгласил свое торжественное «восстаните!», бабушка уже была в темном уголке и
клала земные поклоны за души усопших.
— Известно что, — отвечал Артемий. — Зачал из золотой пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и
положить было некуда: много в воду его пометали. Самого
царя бусурманского Стенька Разин на кол посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы взял. Дошлый казак был, до девок охоч.
В эту пору сомнений и разочарований я с особенною охотою стал уходить в научные занятия. Здесь, в чистой науке, можно было работать не ощупью, можно было точно контролировать и проверять каждый свой шаг; здесь полновластно
царили те строгие естественнонаучные методы, над которыми так зло насмехалась врачебная практика. И мне казалось, — лучше
положить хоть один самый маленький кирпич в здание великой медицинской науки будущего, чем толочь воду в ступе, делая то, чего не понимаешь.
Сей святой обители основание
положил князь Федор Иоаннович Хабаров еще во дни
царя Михайла Федоровича, а тот князь Хабаров, основатель и строитель монастыря, приходится ближайшим сродником жившим в те отдаленные уж теперь времена боярам Луповицким.
Второй день у нас не было эвакуации, так как санитарные поезда не ходили. Наместник ехал из Харбина, как
царь, больше, чем как
царь; все движение на железной дороге было для него остановлено; стояли санитарные поезда с больными, стояли поезда с войсками и снарядами, спешившие на юг к предстоявшему бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки, не хватало и носилок; больных стали
класть на пол.
Грамотные — среди солдат того времени, они были редкостью — и те наивно
полагали, что «конституция», о которой трактуют господа офицеры, была не кто иная, как «супруга
царя Константина». С такими людьми надо было действовать иначе.
— Не здесь, князь; мы место для беседы найдем укромное, без лишних людей, да и тебя с семьей беспокоить мне не приходится, я его с собой возьму… Пойдем, князь Воротынский, — он с особой иронией подчеркнул его титул, — по приказу
царя и великого князя всея Руси Иоанна Васильевича, ты мой пленник! — торжественно произнес Малюта, подходя к Владимиру и
кладя ему руку на плечо.
Оглядевшись кругом, князь увидал, что кроме него не было ни одного земского, и самодовольно улыбнулся: он
полагал, что
царь оказывает ему особую честь.
Приняв из рук судьбы страннический посох на пороге пресвитерской хижины, он соединил его потом со скипетром величайшего из государей, начертывал им военные планы, мировые народам и
царям и уставы на вековую жизнь империи, указывал череду на престол и, наконец,
положил этот посох так скромно, так печально, на Востоке, в тундрах Сибири!..
В Москве между тем действительно жить было трудно. До народа доходили вести одна другой тяжелее и печальнее. Говорили, конечно, шепотом и озираясь, что
царь после смерти сына не знал мирного сна. Ночью, как бы устрашенный привидениями, он вскакивал, падая с ложа, валялся посреди комнаты, стонал, вопил, утихал только от изнурения сил, забывался в минутной дремоте на полу, где
клали для него тюфяк и изголовье. Ждал и боялся утреннего света, страшился видеть людей и явить на лице своем муку сыноубийцы.
Собрался совет и на нем
положили, чтобы архипастырь остался блюсти столицу, в которой господствовало необычное смятение: все дела пресеклись, суды, приказы, лавки и караульни опустели. Ударить челом
царю и «плакаться» избрано было посольство, в числе которого поехал в Александровскую слободу и князь Никита Прозоровский.
Положит ли он их на табурет, поставленный у подножия трона, или вручит их правительнице, которая будет держать младенца-царя на руках?
Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног
положил золотой;
И дочери
царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
— Господь милосерд!.. — подошел к ним отец Михаил. — Скорбь отчаянная — грех тяжкий… Надо спешить к
царю, может, вам и удастся расстроить козни вражеские и
положит он снова гнев своей царский на милость.
«Следственно, —
полагал Владимир, — устье Невы и крепостца заняты шведами. Ужели
царь, никогда не начинавший того, чего не мог исполнить, снял осаду?..»
Показать поганым нехристям, что боимся их и бежим от них, или же выдержать два-три боя и ворваться в самое их серединное логово — Сибирь и, сделавшись хозяевами всей страны,
положить ее вместе с нашими повинными головами к ногам батюшки-царя?..
Александра Яковлевна Пальм-Швейцарская ошибалась,
полагая, что в семье князей Гариных
царит возмущавшее ее мстительный ум спокойствие.
Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе — не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он
полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique), [общественного блага,] но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном
царя.