В этом царстве, сражаясь с Чурилками и исследуя вопрос о том, макали ли русские цари в соль пальцами, он может совершить тьму подвигов, не особенно славных и полезных, но, в применении к
царству теней, весьма приличных.
Время летит. Не успеете вы оглянуться, и живые люди уже перешли в
царство теней. Летит оно в последние годы с такой же предательской быстротой, как для тех, кто должен высиживать месяцы и годы в одной комнате; а с ним стушевывается в памяти множество фактов, штрихов, красок, из которых можно создать нечто, или — по меньшей мере — восстановить.
Я думаю, что дело главным образом теперь не в критике, от которой все именуемые здесь лица ушли уже в
царство теней, а в сохранении на память потомству удивительной непосредственности их характеров и прихотливой, оригинальной их жизни.
Национальной, чисто австрийской славой жил престарелый Грильпарцер. Его пьесы не сходили с подмостков Бург-театра (вроде «Des Meeres und der Liebe Wcllen») («Геро и Леандр») с Вальтер в роли Геро. Но он уже доживал свой век, нигде не показывался и принадлежал уже больше к
царству теней, чем к действующим писателям.
Я вспомнил тогда, что один из моих собратов (и когда-то сотрудников), поэт Н.В.Берг, когда-то хорошо был знаком с историей отношений Тургенева к Виардо, теперь только отошедшей в
царство теней (я пишу это в начале мая 1910 года), и он был того мнения, что, по крайней мере тогда (то есть в конце 40-х годов), вряд ли было между ними что-нибудь серьезное, но другой его бывший приятель Некрасов был в ту же эпоху свидетелем припадков любовной горести Тургенева, которые прямо показывали, что тут была не одна"платоническая"любовь.
Неточные совпадения
Толпились перед ним, точно живые,
тени других великих страдалиц: русских цариц, менявших по воле мужей свой сан на сан инокинь и хранивших и в келье дух и силу; других цариц, в роковые минуты стоявших во главе
царства и спасавших его…
Довольства
тени нет?..»
— «Ты в
царстве нищих и рабов!» —
Короткий был ответ…
Старик чувствовал, что он в последний раз проходит полным и бесконтрольным хозяином по своему
царству, — проходит, как страшная
тень, оставлявшая за собой трепет…
Сколько переслушал я его рассказов, сидя с ним в пахучей
тени, на сухой и гладкой траве, под навесом серебристых тополей, или в камышах над прудом, на крупном и сыроватом песку обвалившегося берега, из которого, странно сплетаясь, как большие черные жилы, как змеи, как выходцы подземного
царства, торчали узловатые коренья!
В своем ничто он захотел видеть божественное все, и принужден замкнуться в
царстве Гадеса [Гадес (или Аид) — в греч. мифологии владыка
царства мертвых, а также само
царство.], населенном призраками и
тенями, как в чертогах светлого бога.
Мир — этот, здешний мир — был для эллина прекрасен и божествен, боги составляли неотрывную его часть. Столь же неотрывную часть этого чира составлял и человек. Только в нем, в здешнем мире, была для него истинная жизнь. По смерти человек, как таковой, исчезает, он становится «подобен
тени или сну» (Одисс. XI. 207). Нет и намека на жизнь в уныло-туманном
царстве Аида...
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип животной, а не духовной жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув тело, эта психе-душа улетает в подземное
царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде
тени, подобной дыму. (Она лишена чувства, сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)