Неточные совпадения
Уже входя в детскую, он вспомнил, что такое было то, что он скрыл от себя. Это было то, что если главное доказательство Божества есть Его
откровение о том, что есть добро, то почему это
откровение ограничивается одною
христианскою церковью? Какое отношение к этому
откровению имеют верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих добро?
И в
христианском мире возможен пророческий мессианизм, сознание исключительного религиозного призвания какого-нибудь народа, возможна вера, что через этот народ будет сказано миру слово нового
откровения.
В
христианской истории нет одного избранного народа Божьего, но разные народы в разное время избираются для великой миссии, для
откровений духа.
Апокалипсис,
откровение св. Иоанна, и есть
христианская книга, в которой заключены пророчества о конце истории, которая тесно связана со смыслом истории.
Ветхий Завет необходим
христианскому миру, но он не есть
откровение новозаветное.
Этот трагизм
христианской истории в том коренился, что
христианская религия все еще не была полным
откровением, что не наступили еще времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе человечества.
Ожидание нового
откровения покоится на
христианских пророчествах, церковью принятых и хранимых.
В
христианской истории, в «историческом христианстве» времена этого
откровения еще не наступили, и человечество соблазнялось, жило в своей коллективной истории по-язычески.
Язычество было необходимой, элементарной ступенью в процессе мирового
откровения; без этой ступени никогда мир не пришел бы к
христианскому сознанию; в язычестве была неумирающая правда, правда божественности мировой души, божественности матери-земли, которая должна войти в дальнейшее развитие религиозного сознания.
Все люди нашего
христианского мира знают, несомненно знают и по преданию, и по
откровению, и по непререкаемому голосу совести, что убийство есть одно из самых страшных преступлений, которые только может сделать человек, как это и сказано в Евангелии, и что не может быть этот грех убийства ограничен известными людьми, т. е. что одних людей грех убить, а других не грех.
1:23.], как главная тема
христианской проповеди, могла явиться только из полноты религиозного
откровения, как «миф» в положительном значении этого слова, и лишь в дальнейшем из этого зерна выросла система догматов учения церкви.
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение религиозного начала власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое
откровение власти — явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой философии, означающий «жизненный век», «вечность»; в иудео-христианской традиции означает «мир», но не в пространственном смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
Откровение Божества таинственными иероглифами начертано в творении, носящем Его печать, и
христианская вера лишь раскрывает то, что написано в сердце твари.
Учение о премирности или трансцендентности Божества, о Божественной Тайне, приоткрываемой
Откровением, и составляет подлинный смысл отрицательного богословия у большинства
христианских его представителей, хотя это далеко не всегда выражается у них с достаточной четкостью, последовательностью и ясностью.
То несознаваемое, чем крепок Левин, оказывается
христианским богом, с «законами добра, явленным миру
откровением».
Христианство есть
откровение благодати, и этика
христианская есть этика искупления, а не закона, этика благодатной силы.
Откровение о грядущем явлении антихриста и его царстве указывает на неисполнение
христианской правды, нежелание и неспособность реализовать ее в жизни.
Христианская стихия католичества не заключала в себе антропологического
откровения, и только в языческой его стихии была антропология, но внехристианская, римская или варварская.
И все же в
откровении христианском истина о божественности человека есть лишь обратная сторона истины о человечности Христа.
Таким
откровением жизни в Духе Христовом, не знающем тяготы и бремени общественности этого мира, была жизнь св. Франциска Ассизского — величайший факт
христианской истории после жизни Самого Иисуса Христа [Особенно рекомендую книгу Иергенсена о св. Франциске, передающую поэзию умбрийской религиозности.
В восточной теософии есть что-то враждебное
христианскому закалу личности, в ней нет
откровения о личности, о «я»,
откровения индивидуального и множественного бытия.
Подлинное чувство чести только и возможно на почве
христианской, ибо христианство —
откровение о личности.
Всякая
христианская теократия была ложной и насильственной задержкой жизни во внешней ограде церковности, задержкой, мешающей свободному
откровению человечества, свободному его воссоединению с Богом [Кн. Е. Трубецкой в своем «Миросозерцании Вл. С. Соловьева» прекрасно показал несостоятельность всякой теократии, ее нехристианскую природу.].
И все же мир
христианский остается вне положительного
откровения нового пола.
Для
христианского сознания еще неведомо было творческое
откровение о том, что задача человека и мира создать небывалое, дополнить и обогатить Божье творение.
И неполнота
христианского новозаветного
откровения совсем не в том, что христианство не оправдывает «мира», а в том, что оно не оправдывает творчества или, вернее, не есть еще
откровение творчества.
Тут отяжеление в греховной общественности выдается за
откровение общественности
христианской.
Традиционная
христианская мораль имеет не евангельский источник, не источник
откровения Христа — Абсолютного Человека, а внехристианский, дохристианский источник.
В конце
христианского пути загорается сознание, что Бог ждет от человека такого
откровения свободы, в котором открыться должно непредвиденное самим Богом.
В этом «
христианском» устроении пола, в этом приспособлении к роду нет еще религиозного
откровения тайны пола.
Легенда есть настоящее
откровение о
христианской свободе.
Братство возможно лишь во Христе, лишь для
христианского человечества, это —
откровение религии любви.
А между тем учение это в его истинном значении было не только ясно выражено в тех, признаваемых церквами божественным
откровением, книгах евангелия, которое было нераздельно с извращенным учением, но учение это было до такой степени свойственно, родственно душам человеческим, что, несмотря на всё загромождение и извращение учения ложными догматами, наиболее чуткие к истине люди всё чаще и чаще воспринимали учение в его истинном значении и всё яснее и яснее видели противоречие устройства мира с истинным
христианским учением.